Тайное общество

– Здравствуйте дети! – нарочито торжественно произнесла учительница Нина Павловна, когда класс наполнился детьми и родителями на три четверти.

– Здр-ра-вс-твуй-те! – прожужжал неровный строй детских голосов. А некоторые родители, машинально, но тихо, а другие только шевеля губами, тоже поздоровались с учительницей.

Учительница решила не ждать опаздывающих и начала свою вступительную речь, посвященную первому сентябрю. Её повествование началось с достижений Советского народа на великой стройке коммунизма и немного с борьбы угнетенных народов за свободу и равенство.

Я же, в это время, еще находился в ступоре. При этом, с одной стороны, я реально стал принимать себя за супергероя из фантастического блокбастера, приступившего к выполнению спецзадания, но еще не осознавшего полноту всего происходящего. А с другой стороны, я был уверен в том, что всё это: бред, галлюцинация или сон. Кроме этого, где-то рядом уже активировалось состояние ожидания пробуждения, так как раньше, когда мне снился плохой сон, в котором, например, я попал в ДТП, я осознанно, прямо во сне говорил себе, что все мне это снится, а чтобы избежать этой неприятности, мне нужно, всего на всего, проснуться. И это всегда работало. И я всегда просыпался, испытывая при этом невероятное облегчение. Тогда мне казалось, что вот-вот и сейчас, это нелепое состояние пройдет, отпустит наконец. Я проснусь! Но, в этот раз эта моя способность не срабатывала, и я продолжал оставаться во сне, то есть в классе с учительницей и другими учениками и их родителями.

Между тем, учительница завела речь о пользе атеизма и стала вышагивать перед классом, кривляться и изображать дореволюционных крестьян, обращающихся к Богу.

– Только глупые люди могут бегать по полю и кричать: “Бог, дай дождичка!” – выкрикивала она, при это закатив глаза и вскинув к потолку руки.

А дети слушали и смотрели на нее с открытыми ртами. Некоторые родители одобрительно кивали.

К сожалению, в моей памяти не отложилось ярких воспоминаний о дне, когда я первый раз пришел в первый класс. Все эти праздники, из-за своей однообразности, слились в один. Каждый год одно и то же, даже погода, по-моему, не менялась. Всегда было тепло и солнечно. Единственное, что я запомнил, так это выступление моей первой учительницы, где она с ехидной иронией рассказывала о бегающих по полю людях и просящих дождя. Позднее, когда я стал старше, этот эпизод с учительницей часто всплывал из глубин моей памяти в лихих девяностых, когда религия вошла в моду, среди политиков всех цветов и уровней. И при очередном религиозном откровении какого-нибудь, рвущегося к власти новоиспеченного либерала, а в прошлом активного партийного деятеля и убежденного атеиста, я всегда видел в этом очередной акт лицемерия, вспоминая свою первую учительницу и ее слова: «Бог дай дождичка!».

Это выступление Нины Павловны перед классом, стерло напрочь появляющийся эффект дежавю. А образ санитарки в цветастом халате, неожиданно возникший перед глазами, дал понять, что все происходящее, является реальным повтором событий давно минувших лет. Вместе с санитаркой, я отчетливо вспомнил больничную палату, где еще находился менее часа назад и моё нелепое обещание, данное это странной женщине с бритвенным станком.

Воспоминания из недалекого прошлого, а теперь можно было с уверенностью сказать: «воспоминания из будущего», помогли мне сбросить оцепенение, позволили руководить своими действиями и давать им отчет. Тем не менее, некоторое время меня продолжало преследовать чувство нереальности произошедшего. Происходящее, в голове не укладывалось и временами мне вновь казалось, что все это мне снится. Но все же, мне пришлось смириться с таким положением дел. Другого выбора у меня не было, а все мои попытки проснуться от того, что я себя ущипнул, не дали никаких результатов.

Я смирился и стал привыкать к тому, что моё сознание переместилось в семилетнего мальчика, причем в свое же собственное тело. Несомненно, это был я. Маму, свою школу, а затем и учительницу, я узнал сразу. Потом я стал узнавать и одноклассников. Хотя, во взрослой своей жизни, их детские лица я уже благополучно забыл. И только старые школьные фотографии могли напомнить мне о том, кто есть, кто.

Увлеченный своими мыслями, я даже не заметил, как весь класс переместился на школьный двор и занял свое почетное первое место. Нас построили в две шеренги, и я стоял во второй из них, за Ленкой Садковской. Она была крупной девчонкой, выше меня на голову, но ее высокий рост не защищал меня от солнца, и я щурился правым глазом от слепящего солнечного света. Родители, бабушки и дедушки стояли позади первоклашек и негромко переговаривались.

– А наш Сережа уже умеет считать до десяти. А как он умеет рисовать! – не скрывая гордость, сообщила одна мама другой.

– А мы целое лето были в деревне у бабушки. – сказала в ответ другая мама, оставив без комментариев достижения Сережи, – Ах, какое там вкусное молоко! Вы бы только его попробовали! А вы ни куда из города не выезжали?

– Нет, не выезжали. Нашего папу в отпуск не отпустили. Все лето провел на службе. А вы слышали, что за лето в городе дети пропали? Два мальчика и одна девочка. – непонятно было, то ли из любопытства, то ли для поддержания разговора, вдруг выдала собеседница. – Наш папа все лето со службы не вылезал, все детей искали. В лесу жил, можно сказать!

– Да, да… Слышала. – прошептала другая «мама». – Весь город об этом гудит. Только пропало не трое детей, а целый пионерский отряд из пионерлагеря.

– На самом деле пропал только один ребенок! – встряла в разговор третья мама. – У моего мужа брат милиционер, так он точно знает. Он мне рассказывал об этом.

Постепенно тема разговора переменилась, и мама Сережи рассказывала уже другой маме о математических успехах сына.

Все линейки нашей школы всегда сопровождал военный оркестр. Никаких хриплых динамиков и фонящих микрофонов. Только оркестр, пионерский горн с барабаном и твердая, уверенная речь директора.

Оркестр, сначала, сыграл гимн, а потом с особенным шиком – Бородинский марш. Некоторые бабушки и мамы у краткой утирали слезы. Мужчины-папы, многие из которых были в военной форме, улыбались. К слову сказать, в Советское время военные всегда носили форму, в том числе и школьный военрук – майор в отставке. Даже, когда я приходил в гости к своим одноклассникам, то заставал их отцов в смешанной форме одежды. Военная рубашка и трико или цветная футболка и брюки с лампасами.

Все происходящее во круг, убеждало меня в том, что я, каким-то чудесным образом попал в первую половину 80-х годов. В своё детство. В маленький районный городок на Западной Украине, где перестройка еще не началась, и люди жили спокойной, размеренной Советской жизнью. Все школьники этой эпохи были уверены, что живут в самой благополучной стране планеты. Их папы и мамы работают на благо Советского государства, а негры, живущие в это время в США, страдая от голода, стоят в очередях трудовой биржи. А душка Ленин великий вождь и защитник всего трудового народа.

А своему появлению на западе Украины я обязан родителям моей матери, то есть бабушке и дедушке, которые сразу после Великой отечественной войны, гостили в этом городе у родственников. Дедушка только-только демобилизовался из красной армии. А сестра бабушки была замужем за военным, и имела возможность пригласить их к себе. Кто-то мне рассказывал, что в послевоенной западной Украине даже продуктовых карточек не было. Советская власть, с целью своего становления и в ущерб другим республикам Союза, по максимуму обеспечивала местное население продовольствием. Поэтому за бессмысленное и заведомо обреченное на бесславный провал, но поддерживаемое западом бандеровское движение, расплачивалось всё население СССР. Мои бабушка и дедушка, успевшие испытать на себе голод, холод и послевоенную разруху в Советской России, увидев относительное благополучие на западной Украине, решили воспользоваться возможностью там остаться. Так, потом в этом городе родилась моя мама, а через пару десятков лет, родился и я.

Потом, я пошёл в русскоязычную школу, а все мои одноклассники, в основном, были детьми военных. Только у нескольких человек из класса, родители не имели никакого отношения к воинской части. А воинская часть, к слову, держала шефство над нашей школой. Но, я до сих пор не знаю, в чем выражалось это «шефство» и почему многие этим даже гордились.

Всю школьную линейку, одно из моих многих «Я» требовало, чтобы я начал предпринимать какие-либо действия. Другое «Я» говорило мне о том, что это наваждение скоро пройдет, я проснусь в больничной палате, а потом меня выпишут. Еще одно моё «Я» потирало руки в предвкушении того, какой фурор я устрою, обладая всеми теми знаниями, которые я обрел, дожив до 20-х годов третьего тысячелетия. Но, при всем этом многообразии вариантов моих дальнейших действий, я не спешил принимать сторону какого-либо одного моих «Я», и решил немного подождать и понаблюдать за происходящим вокруг.

Глава IV

Прошло несколько дней. Я понемногу привык к своему новому и невероятному положению. Родители были заняты работой и выяснением отношений между собой. В тот год их отношения переживали сложный, кризисный период. Мои родители были на грани развода и на меня обращали мало внимания. Поэтому днём, после школы, я был предоставлен сам себе, и даже вечером я гулял по городу столько, сколько хотел.

– Мам! Я на школьный двор, – каждый раз, уходя из дома, заявлял я.

– Со двора никуда! – машинально отвечала мама, гремя кастрюлями на кухне.

Каждый вечер, после работы мама готовила ужин и сразу обед на завтра. Отец после работы заходил домой лишь для того, чтобы переодеться и выкурить сигарету. Потом он уходил в наш гараж, находящийся в гаражном обществе на окраине города, и оставался там до позднего вечера.

Наша семья была счастливой обладательницей 412-го Москвича ярко-синего цвета, с которым отец проводил весь свой досуг. Не могу сказать, что этот чудо-автомобиль часто ломался и из-за этих поломок мой отец все свое свободное время проводил в гараже. Скорее, это было такое своеобразное хобби. Ведь в 80-х годах в районных городках не было сервисных автомастерских, поэтому автолюбители чинили и обслуживали свою технику собственными силами. С учетом этого, правильно будет сказать, что отец проводил время не в гараже, а в гаражах, вместе с другими, такими же счастливыми обладателями москвичей, жигулей, запорожцев, а то и волг. Впрочем, тогда в гаражах еще не редкостью были такие раритеты как: Победа, 402-й Москвич или ГАЗ 21 – Волга. И горбатый запорожец трудовика, что днями стоял в школьном дворе у входа в мастерские, казался вполне обычным автомобилем.

Я бесцельно слонялся по улицам один. Несколько раз ходил в кино, а иногда заходил к отцу в гаражи. С одноклассниками мне было не интересно – они же дети. Какие у нас могли быть общие интересы?! Хотя, можно было играть в футбол на школьном дворе. Вот, собственно, и все, что можно было. Но футбол в этом сентябре был не в тренде, а играть в прятки, казаки-разбойники или просто зависать на турниках, мне было не интересно.

Стыдно признаться, но о своих жене и детях я вспомнил не сразу. До меня не сразу дошло осознание того, что они остались где-то там в моем прошлом, а в своем новом будущем я возможно их не встречу. Каждый раз, от этих мыслей на меня накатывала тошнотворная тоска, безысходность душила меня, и будучи семилетним мальчиком, я порой не сдерживал слез. В такие моменты я стремился уединиться и скрыться по дальше от посторонних глаз. Видимо по этой причине, в первые дни своего перерождения, я старался находиться в безлюдных местах парков и улиц. Свободного времени у меня было много. В школе было всего по нескольку уроков, а заданий на дом почти не задавали.

В приступах безысходности и тоски появлялись мысли о том, чтобы сбежать из дома и отправиться в Брянск на поиски зловещей бабки-санитарки. Ведь это, находясь в Брянской больнице, я ее встретил, а потом попал в прошлое на западную Украину. А как я оказался в Брянске?! Да очень просто! Бабушка, оставив квартиру моим родителям, вернулась на родину в Брянск. А после того, как развалился Союз, я покинул западную Украину и уехал к бабушке. Так, после распада Союза я и остался в Брянске.

В меня вселилось убеждение того, что именно бабка-санитарка была виновницей моего несуразного положения. Это из-за нее я лишился семьи и всего того, что у меня было: работы, друзей, квартиры, моей собаки, наконец.

Если бы я действительно был семилетним пацаном, то несомненно сбежал бы из дома в поисках ответов на свои вопросы. Но, мне только с виду было семь лет, и поэтому я в полной мере осознавал всю полноту, глубину и абсурдность своего идиотского положения. Я понимал, что максимум куда я смогу доехать, так это до соседнего областного центра. Потому, что потом обнаружат моё отсутствие, забьют тревогу, после чего я очень быстро попаду в поле зрения милиционеров. В общем убежать так далеко не получиться, как бы я не старался. Мне оставалось только гулять по улицам своего городка, надеется и ждать. Только на кого или на что надеется и чего ждать, я не знал. Поэтому я бесцельно бродил с отрешенным видом, время от времени прислушиваясь к такой знакомой, родной, но уже далеко отдалившейся от меня украинской речи. Это была та Украина, которая в своем большинстве еще не догадывалась о том, что она порабощена клятыми москаляками. Все считали себя неотъемлемой частью Советского общества, пользующегося благами социализма и строящегося коммунизм. Во всяком случае, никто и виду не показывал, как ему плохо живётся.

Наверняка и в том обществе, в обществе маленьких районных городков 80-х годов, имелись диссиденты и религиозные фанатики, обиженные на власть по тем или иным причинам. Но о таких гражданах, точно также, как о проституции или наркомании, никто не знал. Спасибо товарищу Ленину, спасибо товарищу Сталину и спасибо товарищу Брежневу, за моё поистине счастливое детство. Лично меня, очень расстраивали очереди на биржу труда безработных негров в далекой Америке. Иногда я с друзьями всерьез обсуждал подобные темы. Социальная несправедливость, царящая в капиталистических странах, о которой повсеместно твердили все источники массовой информации и школьные учителя, наверное, была самым большим негативом моего детства.

В 80-х вам бы никто не поверил, если бы вы заявили, что уже в 90-х годах в нашей стране появятся биржи труда. Точно такие же как в капиталистической Америке, только их нарекут службами занятости населения. Такие названия придумают видимо для того, чтобы не травмировать, утопающее в постперестроечном кризисе, население.

Мне вспомнилось, как незадолго до выпускного из старшей группы детского сада моя воспитательница делилась своим мнением по поводу смерти Генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева Леонида Ильича. Они стояли у входа в группу. Весь этот разговор происходил, когда дети были заняты поглощением обеда после прогулки. Я сидел за первым столом и хорошо слышал их разговор. Не знаю, почему именно мне запомнилось обсуждение смерти Брежнева, но этот разговор нянечки и воспитателя особенно отчетливо мне запомнился. Я не помню, как звали нянечку, я не помню фамилию моей воспитательницы, но разговор этот запомнил на всю жизнь.

– Вы чулы, Брежнев вмэр! – со слезами на глазах произнесла воспитательница, обращаясь к нянечке.

– Та, вмэр. – всхлипнув, ответила нянечка, – А миг бы ше житы, бо вже нэ такий старый був.

– Алэ ж, вин хворив. Я бачила, що вже сёмого грудня, на паради, вин лэдве рукою махав. – шмыгнув носом, поделилась своими наблюдениями воспитательница.

– Так, шкода його, бо вин ще багато миг для людэй зробыты. Так, нэхай вже покоиться з мыром.

Не поддельная скорбь и печаль была в словах воспитательницы и нянечки. Ребенка не обманешь! Скорбные слова этих женщин, совсем не были похожи на высказывания обитателей планеты Плюк из известного фильма «Кин-дза-дза»: «Я люблю господина Пэже». Нет, это было обыкновенное человеческое переживание и скорбь.

На западной Украине было принято с размахом отмечать все праздники и наша семья, не была исключением. Родители поддерживали дружеские отношения с несколькими семьями из местных жителей, проживающих в самом городе и окрестных сёлах. Дружили, общались, ходили и ездили друг к другу в гости. На религиозные праздники нас всегда приглашали в гости в село, а Новый год, Первомай и День победы всегда отмечали у нас, в нашей квартире. Взрослые собирались за столом, выпивали, о чем-то разговаривали и пели песни. У детей была своя «детская» компания. Спросите меня: “На каком языке мы все разговаривали, собираясь за праздничным столом?”, а я отвечу: “Понятия не имею”. В детстве, я не придавал значение тому, что я был русским по национальности. Я не выделял это обстоятельство из окружающего меня мира и не задумывался о своем бело-вороньем положении, которое с годами стало проявляться все отчетливее и отчетливее, особенно с приходом перестройки, гласности и национализма. Я не задумывался о том, на каком языке я разговариваю, ведь меня все понимали, и я понимал окружающих, ни разу не размышляя о том, как это получается. Но все стало меняться, когда вместе с проституцией, наркоманией и СПИДом, на запад Украины пришли не довольные властью, москалями, и в целом жизнью, люди, которые везде и всюду, стали сеять семена раздора, рассказывая на каждом углу о неполноценности и ущербности бытия.

Сейчас я оказался на той Украине, которая ходила на работу, а не ездила на заработки. Это было то время, когда по окончании института или техникума, место жительства и должность на предприятии получали по распределению, и не по наследству, родству, знакомству или преступным путем. В то время, можно было, не глядя ткнуть пальцем в карту, поехать в указанную пальцем точку и получить там жилье, а также работу. Ключевым словом является слово «получить», поскольку «найти» или «искать» было не обязательно. По закону все Советские граждане обязаны были работать и должны были быть обеспечены жильем, бесплатным образованием и медицинским обслуживанием. Видимо поэтому мои родители не сильно пеклись о моем будущем и о моем образовании. Советская система не оставляла рабочего человека в стороне и тот, кто работал, всегда имел крышу над головой и хлеб насущный.

Но многообещающие Советские перспективы того времени, в котором я оказался, меня не радовали, так как уже не за горами маячил развал Союза и близились лихие 90-е. Я понимал, что мне нужно было что-то предпринимать, хотя где-то в глубине моего сознания, я начинал сдаваться. И уже было смирился со своим положением, как в голову пришла шальная мысль, вдохновившая меня на дальнейшие действия. Я внушил себе мысль о том, что в местной больнице можно найти если не ту, то такую же бабку-санитарку, которая сможет решить мою проблему.

С мыслью о том, что в каждой больнице есть своя бабка-санитарка, способная перемещать сознание, я все свое свободное время, стал проводить около больницы. В моё поле зрения попадал не только больничный двор со всеми постройками и корпусами, но и, находящееся за забором больницы питейное заведение, которое в народе имело название «Костыль». Такое причудливое название питейной было напрямую связано с его местом расположения. Чувства юмора жителям города было не занимать, особенно если учитывать тот факт, что немалую его часть составлял военный, служивый люд. Поэтому питейная, находящаяся в городском парке у озера имела народное название «Жаба», летняя забегаловка, находящаяся в центре города и представляющая собой брезентовый шатер, именовалась в народе не иначе как «Рваные паруса», а то кафе, что было расположено непосредственно около военкомата, называли как «Пятое отделение». Кто знает, сколько отделений в военкомате, тот поймет, почему такое название.

С больничного двора, я не однократно примечал, как в «Костыль» заходили строгие и подтянутые мужчины, некоторые в деловых костюмах и уже через час-два они выходили оттуда веселыми и беззаботными. Очень часто это заведение посещали люди в больничной одежде, в трико и тапочках. Но такие граждане долго там не задерживались.

Сентябрьское солнце бросало блики с больничных окон, между лавочками сновали вездесущие голуби.

– О, який файный хлопчик! А шо ты тут робыш? – Улыбаясь во весь рот, спросила женщина, одетая в цветастый халат, проходя мимо лавочки, на которой сидел я. – До кого ты прыйшов? В тэбэ хтось хворие?

– Хворие…. Не, не болеет, я тут просто…, – невнятно пролепетал я. –Так… Просто так.

Эта женщина не придала моим словам какого-либо значения, потому что эта конкретная женщина появилась тут впервые и не видела меня раньше. Во всяком случае, я до этой встречи ее тут не видел. А вот другие постоянные обитатели больничного двора уже на третий день стали бросать на меня косые, любопытные взгляды. Я примелькался и, судя по всему, стал вызывать интерес.

Нужно было срочно придумать убедительный ответ, если с тем же вопросом ко мне обратится кто-нибудь из персонала больницы или же какой-либо излишне любопытный пациент. Но ко мне так никто не подошел и на четвертый и на пятый день. И я не увидел ни одной подходящей бабки-санитарки в цветастом халате и с платком на голове. Ну, вообще-то похожие бабушки-старушки то и дело сновали по больничному двору, но среди них я не заметил ни одной «своей». Судя по всему, мой план по обнаружению бабки-санитарки в местной больнице, провалился. Да и наивно было предполагать, что вот так просто я встречу тут эту ведьму. Да, собственно, если бы и встретил, что бы от этого изменилось?!

В кармане у меня завалялись 10 копеек – это была сдача от моего школьного обеда. Каждое утро мама давала мне в школу 20 копеек, именно столько стоил обед в школьной столовой. На эти деньги в школьной столовой как раз можно было взять на первое – вермишелевый суп, борщ или куриный бульон, а на второе – котлету, кусок жареной рыбы, отбивную или тефтели с гарниром виде макарон, картофельного пюре или какой-либо каши. Еще полагался компот, чай или сок и два кусочка хлеба. Должен заметить, что в нашем городе черного, ржаного хлеба никогда не было. Был только белый пшеничный хлеб, который пекли на городском хлебозаводе. Черный ржаной хлеб можно было купить только во Львове. А еще очень сильно не хватало сосисок. Обычных тонких мясных сосисок. В то время был только один сорт сосисок, который так и назывался – «сосиски». Черный хлеб и сосиски в наш город почему-то не завозили. Советское время не могло похвастаться изобилием, поэтому в гастрономе был всегда один ассортимент колбасы: докторская, любительская, полукопчёная и ливерная. Все это производилось на местном мясокомбинате. Впрочем, и сортов молока, кефира или сметаны, то же было по одному. Это соответственно: «молоко», «кефир» и «сметана». А вот пиво, вино и другие спиртные напитки уже имели небольшое разнообразие. Например, в продаже магазинов было пиво «Колос», «Золотой колос», «Жигулевское» ну и самое лучшее это – «Львовское». В конце 80-х было очень популярно пить пиво со сметаной. Сейчас такого себе позволить уже никто не сможет, поскольку хоть пиво, хоть сметана, производятся не из натуральных ингредиентов, а из порошков.

На 10 копеек я брал котлету с хлебом и компот, а оставшиеся 10 копеек либо кидал в копилку, либо тратил уже потом после школы. Ближе к вечеру, я решил заскочить в пирожковую, что размещалась на углу первого этажа оного из домов в центре города, и на остававшиеся 10 копеек купить пирожок с повидлом. Я любил пирожки с горохом или рисом и яйцами, но они стоили немного дороже. Но еще больше я любил пятикопеечные булки с маком, но их к вечеру уже никогда не оставалось. Вся остававшаяся выпечка была холодной, и нельзя было попросить подогреть купленный пирожок. Тогда еще не знали о существовании микроволновых печей. Утром или ближе к обеду, в пирожковой всегда была очередь. Это была одна-единственная специализированная пирожковая на весь город или как минимум на центральную часть города. Во времена застоя наш город мог похвастаться обилием кабаков, различных питейных и кафе. При этом в каждом таком заведении была своя кухня и во многих из них, помимо горячительных напитков, всегда можно было заказать первое и второе блюдо. Везде была своя выпечка, фирменные бутерброды или как их тут называли – «канапки», а некоторые заведения готовили блюда, которые можно было заказать только у них. Когда я говорю об этом, то имею в виду блюдо «чинахи». Этот густой суп готовился из фасоли и мяса в глиняных горшках и пользовался огромной популярностью среди взрослых. Дети его не любили. Поэтому, чтобы не вызывать лишних подозрений в «Чинахи», я не ходил. В прочем меня туда и не тянуло.

А, что касается других торговых предприятий, то они, как правило, были представлены в единичном экземпляре. В городе была всего одна аптека, один магазин канцелярских товаров, один магазин игрушек, один книжный магазин и много других по одному. При этом все они работали только в будни дни, а на выходные закрывались. Лишь только универмаг, продуктовые магазины и аптека работали в субботу и воскресенье. В прочем в универмаге можно было купить все промышленные товары первой необходимости.