Следующий день

– Какая честь для меня, приветствовать несравненного молодого Луция, в его угодьях. Пусть разорвут меня на куски псы Артемиды, если не любовь к созерцанию бешенства и ярости диких зверей, привела тебя сюда. Пусть покарает меня, как Фалека, разъяренная львица, если я ошибаюсь, – послышался голос откуда-то сбоку.

Луций обернулся. Словно джин из неоткуда, появился и предстал пред ним огромный чернокожий мужчина, в самом расцвете сил. Он был исполинского роста, крепко сложен, дышал здоровьем и имел какой-то отталкивающий вид. Эта была та категория людей, что не нравятся прямо сразу, не успев даже ничего натворить, или чего-нибудь сказать. Однако этот успел. И надо отметить, лучше бы этого не делал. Речь его, словно несмазанная дверь, скрипела, фальшивила и пахла лицемерием. Но не только слова вызывали раздражение. Глядя на него, отталкивал и внешний вид. Сейчас пред ним стоял действительно огромный детина с потрясающе некрасивым телом. Даже можно сказать так, не некрасивым. Тело смотрелось безобразным и уродливым. И виной тому не являлась природа или создатель. Огромные омерзительные шрамы, украшающие амбала, вдоль и поперек. Сколько их находилось на нем, не знал, наверное, и он сам. Весь, исполосованный рубцами, переломанный, словно только что вынутый из мясорубки, стоял он пред Луцием, силясь тому понравиться. Непропорционально смотрелась и голова, выглядевшая много меньше размером, по отношению к телу. Один глаз на ней прятался в замотанную тряпицу, а другой смотрел так проницательно, что казалось, просвечивает тебя насквозь, словно луч рентгена. Стоило ему улыбнуться, как окружающим становилось страшно, потому что улыбка эта, больше походила на оскал хищного зверя, чем на дружелюбное приветствие. Однако, при всем этом «наборе великолепия», что-то магически-притягивающее было в нем. Скорее всего, манила его внутренняя сила, сомневаться в которой не приходилось, при одном только взгляде на этого верзилу. И сила эта, как будто распространялась и на тебя. Находясь рядом с ним, да еще в таком страшном месте как зверинец, создавалось впечатление спокойствия и защищенности, будто бы ты находился не с человеком рядом, а с огромным, послушным, хотя и страшным псом, готовым броситься, спасая тебя и в огонь, и в воду. Однако, первым впечатлением, все же оказалась неприязнь. Поэтому Луций машинально отошел на пару шагов от него, почти прислонившись спиной к клетке.

– Господину не стоит беспокоиться из-за меня, я всецело раб его и слуга – мягким, убаюкивающим голосом проговорил он.

– А вот Аниса уже третий день не ела, и может напугать вас, – при этом великан кивнул на клетку, ту что за спиной юноши. Луций медленно повернул голову и увидел, что на него, будто бы на ягненка, смотрит огромных размеров гиена. В ее черных, как агат, глазах, красными угольками переливалась смерть, и если бы не клетка, отделявшая их друг от друга, то эта гиена оказалась бы последним, что он видит в жизни. Ужас охватил и сковал члены юноши так сильно, что он застыл будто бы вкопанный. Луций молча утопал в глазах хищника, боясь лишний раз пошевелится. Но оцепенение прошло, и повинуясь инстинкту самосохранения, он отпрыгнул от клетки.

– Позвольте представиться, – с застывшим в уголках рта оскалом, продолжал африканец. – Меня зовут Буру. Я растравитель этого вивария. Буру почтительно поклонился, опустив маленькую голову на огромную грудь.

Луций, оправившись от страха, понемногу пришел в себя. На лице его снова загулял мальчишеский интерес ко всему происходящему. Щеки загорелись румянцем, озорные глаза беспокойно забегали, в поисках новых ощущений, пускай даже и страшных. Хотя в данный момент ему было несколько досадно, и причиной тому являлся страх, проявленный им, так сказать, на виду у всех. Проступок казался ему зазорным. Легкий красный румянец зардел на юношеском челе. Теперь нужно непременно оправдаться, иначе окружающие могут счесть его трусом. Но как это сделать? Мысли совершенно не лезли в голову, и он ничего лучше не придумал, как удивить рабов своими знаниями, дабы переключить внимание с этого досадного эпизода, в другое русло.

– Правду ли говорят, что гиены существа бесполые? Мне об этом рассказывал один карфагенский бестиарий, – спросил с некоторым заигрыванием, Луций.

Буру и Палла не зря занимали свои посты. Заметив, как сконфузился юноша от неожиданной встречи с гиеной, хитрецы в мгновении ока сообразили, чем может отозваться им присутствие при этом конфузе. Проведя в услужении всю сознательную жизнь, оба знали, насколько бывают, мстительны и беспощадны господа, чье самолюбие задето, пускай даже и не ими. Был свидетелем, значит участвовал, значит можешь рассказать остальным – так считали повелители мира людей. А что может происходить в голове у юного отрока, так это одной Минерве может быть известно, да и то не факт. Поэтому, как только появилась возможность похвалить что угодно в новом хозяине, они уцепились за эту возможность. Стоило вопросу прозвучать, как Палла изобразил искренне удивленное лицо, как будто Зевс спустился с Олимпа и встал, прямо перед ним. Ища глазами что-то, и чуть ли не задыхаясь от столь внезапных познаний, он остановил взгляд на Буру. Взгляд полный удивления и даже ошеломления в некотором роде направил вилик на растравителя. Он смотрел на него как на профессионала своего дела, да и вдобавок, откуда он мог знать ответ.

– Хвала Геркулесу, – чуть ли не завопил во всю глотку здоровяк.

– Я день и ночь молил Ньямби, послать нам достойного хозяина, а он прислал не просто достойного, но и наидостойнешего. Как я смогу отблагодарить своего Бога??!! Велю в его честь, заколоть всех моих овец, которых благородный Луций Пизон разрешает мне держать в своей отаре. Наш новый хозяин мудр и прозорлив не по годам!!!! Он уже сейчас знает то, что я узнал только спустя двадцать лет своей службы. Но главное, ведь он настоящий венатор в душе. Что может быть лучше, чем такой хозяин?? Конечно же ничего. Пускай, скинут меня в тартар, если я лгу!! – бросившись в ноги юноши и обхватив колени, он поднял того вверх, и продолжал:

– Ты прав молодой Марс, это очень загадочное животное, оно может быть и самцом и самкой одновременно. Но не в этом его главная радость для нас!! Видел ли ты, молодой господин, как жадно и с какой яростью, они поедают свою жертву??

Глаза Луция загорелись дьявольским огнем. Он никогда не видел гиен в деле, но был наслышан про их ненасытно-кровавый аппетит. Переведя взгляд на клетку взору предстала не одна гиена, изначально стоявшая у него за спиной, но стая, в зловещем молчании наблюдающая за ним. Хищники застыли в нервном напряжении, как будто догадывались, что речь идет о них, и что сейчас, именно их ожидает кровавый пир. Это было вдвойне удивительно, ведь пока предпосылок к тому, в голос никто не озвучивал. Однако гиены чувствовали запах крови в воздухе, их черные носы жадно втягивали аромат будущих жертв, пытаясь различить намеченный обед в присутствующих. Морды хищники задрали вверх, уши стояли торчком, шерсть то вставала дыбом, то приглаживалась, будто бы волнующееся мохнатое море.

– Нет!! Не видел, и хочу посмотреть, – негромко произнес юноша.

Луций много раз видел растерзание приговорённых на арене, но ни разу это действо не проводили для его удовольствия. Юноше стало приятно, что рабы видят в нем не просто хозяйского сыночка, а взрослого патриция, что хотят угодить ему. Он попытался придать себе более деловой вид, чтобы не выдать ребяческой радости. Хотя, от опытных глаз растравителя и вилика, этот момент, разумеется, не ускользнул.

– Прекрасно!! – молвил Палла. – Как раз позавчера на рынке, мы купили хромых, кривых, больных рабов для растравки, и надо отметить взяли их оптом и дешево,– он сделал паузу, чтобы акцент на слова дешево и оптом, был как можно ярче.

– Сколько же можно им есть, и пить просто так, – продолжал он повторяя вскользь слова Флавиана, – пришло время исполнить свое предназначение, и как следует потешить хозяев. А ну веди сюда этот сброд, – он уже обращался к рядом стоящему помощнику.

– Ты сказал, что эти гиены три дня не ели?! – обратился Луций к Буру, прищурив при этом глаз. Ноздри его возбужденно раздувались, предвкушая кровавое зрелище.

– Да, господин. Хотя, надо отметить, они и так свирепые, но в сочетании с голодом, сущие церберы, – при этом растравитель весело подмигнул, как бы намекая, что сейчас будет зрелище хоть куда !!

– Тогда прежде сброда, пусти к ним Митраса. Я хочу посмотреть на чудо, так отрекомендованное мне, – говоря это, он таким холодным взглядом удостоил охранника, изначально рассказывающего про эту невидаль, что даже стоявший с ним рядом раб, предпочел отойти на пару шагов подальше, дабы злоба господина случайно не перекинулась и на него.

Буру даже глазом не повел, при этой просьбе. Предыстория появления Луция в зверинце ему была неизвестна, да и не интересна. Раз пришел, значит надо. Он был приучен подчиняться с самого детства, и не задавать не нужных вопросов. Сказали Митраса, значит Митраса. Скажет засунуть туда кого- нибудь еще, значит, засунет кого-нибудь еще. В споре с господином, даже в самом, казалось бы, мелочном, прорастают семена недоверия, из которых после, явятся на свет ядовитые цветы. Покорность и молниеносное подчинение – вот самое лучшее средство от этих сорняков.

– Глот, Прот, а ну сучьи дети, впихните туда старика, – обратился он к двум рабам, стоящим неподалеку от калитки, ведущей в клетку. При этом он весело подмигнул Палле, – Сегодня, клянусь Дианой, они сожрут его.

Между тем Митрас считался действительно удивительным рабом. Происхождения его никто не знал, да и узнать то оказалось невозможным, так как у старика, просто на просто, отсутствовал язык. В дом его купили, с той же целью, что бедолаг, про которых говорил Буру. Он должен был стать кормом для хищников. Однако, не тут-то было. Стоило ему перешагнуть порог клетки, как ее обитатели превращались в хомячков или ласковых котиков. И неважно, какой клетки. А однажды произошел случай, что его забыли в клетке с гепардами, так он там прожил чуть ли не месяц, и если бы старика не заметили, то прожил бы, наверное, и еще дольше. Глядя на Митраса вне клетки, создавалось впечатление, что дикими зверями, он когда-то проводил больше времени, чем с людьми, ибо только в их клетках, только в обществе тигров и львов старик расцветал и принимал вид открытого и добродушного. Находясь же среди людей, Митрас закрывался, становился нелюдимым, в дружбу не с кем не вступал. При этом к хозяевам относился с уважением, видимо, быть рабом ему было не внове. Что же казалось феномена, его неуязвимости для зверей, то вначале это вызывало интерес. Не убиваемого старика засунули в клетку казалось ко всем животным жившим зверинце, к некоторым даже по три раза, но исход постоянно оставался одним и тем же, и вскоре это наскучило. Ведь что интересного смотреть, как лев лежит в клетке или на песке, ну подумаешь, не жрет старика. И что?? Скукота!! Толи дело видеть зверя в кровавом азарте!!! Тем не менее, публика так легко не сдавалась, чуду не давали заглохнуть. Нашлись те, кто специально под Митраса растравливали зверя, доводя того до иступленного неистовства. Но ничего не вышло. Стоило старику появиться на пороге, злость и ярость в животном утихала, и хищник превращался в меховой клубок, ищущий любви. Пытались кидать к ним в клетку мяса, загоняли еще одного раба, всё едино. Митрас выходил, как ни в чем не бывало, даже с сожалением, что приходиться выходить. Но человеческий азарт не остановить. Ставки на то, что старика все-таки сожрут, день ото дня увеличивались, таким образом, подогревая интерес к этому чуду, до каких-то сумасшедших размеров. Буру и Палла выступали в споре непримиримыми соперниками. Растравитель постоянно проигрывал, при этом ставил исключительно на зверей, хитрый вилик, напротив, только на Митраса. И тем не менее, когда-то и это должно было надоесть. Старик оказался непобежденным. Актуальность Митраса пошла на нет, и вскоре про него совсем забыли. Обязанностью ему вменили успокаивать зверей, ибо стоило тому оказаться рядом с разъярённым хищником, запал последнего пропадал в мгновение ока. Надо отметить, что работа пришлась по сердцу Митрасу. Глядя на него со стороны, складывалось впечатление, что идет он вовсе не в клетку к зверю, а идет домой, к семье. Будто видит в ней не свирепых медведей, тигров или львов, а любимую жену, детей или состарившегося отца, дожидающегося сына из далекого странствия. Тем не менее, сегодня, стоило имени Митрас зазвучать, как былой интерес пробудился, и зеваки, словно пчелы почуявшие мед, облепили клетку. Возле звериной решетки настолько плотно, что Буру пришлось пару раз щелкнуть кнутом, чтобы негодяи освободили место для молодого господина. Все-таки спектакль устаревали именно для него.

Стоило лязгнуть первому засову, звери оживились. Мелкие гиены закрутились в пыли, прижимая морды к земле, при этом визжа и скуля одновременно. Большая же, та, что стояла у Луция за спиной, горделиво вышла на встречу калитке, ожидая приговоренного с некоторым нетерпением. Шерсть на холке стояла дыбом, глаза горели адским огнем, желтые зубы, видневшиеся из поднимаемой верхней губы, оголялись мутным оскалом. Она смотрелась столь ужасна и красива одновременно, что публика, наблюдающая за ней, замерла. Каждый предчувствовал страшное зрелище, пребывая в нервном возбуждении.

Митрас же напротив, как только сообразил, что речь идет о нем, как бы ожил. Его белое лицо снова наполнилось жизнью, откуда-то появились силы и он бодрой походкой, распихивая перед собой охранников, направился к калитке. Гиена хищным взглядом наблюдала за ним из-за решетки. А он, кажется, не замечая этого, по мере приближения к калитке, все более и более увеличивал скорость ходьбы. Его ускоряющийся бег выглядел со стороны так, что не навстречу смерти торопится дед, а как минимум, возвращался из длительного путешествия домой. Второй засов скрипнул на воротине, и рабы приоткрыли ее совсем немного, так чтобы в случае попытки побега животных, стремительно закрыть. Митрасу же хватало и этой лазейки. Он повернулся боком, и словно краб, пробрался в образовавшийся проход. Очутившись внутри, старик остановился прямо против огромной гиены, которая вытянув морду вперед, вбирала тяжелым хрипением, запах будущей добычи. Остальные собаки в нетерпении скулили и визжали за ее спиной, требуя своего вожака поскорее бросится вперед, и так сказать, открыть пирушку. Вот первый шаг, навстречу старику, второй, третий. Шаги Анисы сменились разбегом перед прыжком … как вдруг, будто бы неведомая сила поймала охотника за шкирку, и одернула. Гиена, в каком недоумении села на задние лапы, и в нерешительности уставилась на Митраса. Маленький хвост, до этого прижатый, запрыгал по плоскости земли, словно веник замел по дороге, шерсть опустилась, уши прижались к голове, и она, визжа как домашняя собачонка, полубоком помчалась навстречу старику. Тот раскинул руки в разные стороны, привстал на колени, приглашая ее в свои объятия. Подбежавшая гиена, смотрелась похожей на щенка, про которого хозяин забыл на несколько дней. Она издавала сдавленные хриплые звуки, принималась хохотать, лоснилась к ногам, просовывала морду подмышку Митрасу, подставляя бока для почесываний. Закончилось же эта любовная встреча, падением пред стариком на спину, являя на свет свое лысоватое брюхо, для поглаживания. Стая, не понявшая что только что произошло, подалась вперед, втянула запах старика острыми, как клювы носами, и переварив, уподобилась старшему товарищу, начав радоваться такому замечательному гостю.

Зрители вокруг клетки разделились в своих переживаниях. Кто-то улыбался, радуясь финалу, кто-то наоборот стоял обманутым в ожиданиях и лишенным зрелища. Но больше присутствовало тех, кто успел поставить ставки на происходящие, и теперь, после развязки, бурно обсуждающих произошедшее. Среди остальных, как-то потерялся Луций. Он одиноко стоял возле клетки, пораженный увиденным, и не могущий поверить собственным глазам. В данный момент его раздирали противоречия. С одной стороны, хотелось посмотреть смерть старика, хотелось увидеть, как огромная гиена вопьется в горло, как резкими движениями раздерет на мелкие кусочки тело жертвы. С другой стороны, он увидел чудо. По-другому это не называется, и от этого тоже стало радостно и как-то необычно. За свою недолгую, но все-таки насыщенную жизнь, он успел посмотреть много чего, однако такого, ему не то чтобы видеть, ему и слышать не приходилось. Внутреннее желание поделиться этой новостью с отцом, ведь он тоже обожал звериные травли, прям таки засвербело в нём. Очень хотелось быть первым, кто расскажет ему о диве дивном. Он уже повернулся, чтобы бежать, но остановился. Бег не делал хозяину чести, если он конечно хозяин. Вы где-нибудь видели мчащегося во весь пор господина?? Конечно, нет. В мгновение ока юноша сообразил, что галопом своим он выдаст в себе мальчишку, что рабы сотворившие в его честь представление, сочтут его всего лишь ребенком. Поэтому, приняв надменный вид и с усмешкой глянув на охранника, на того, которого обещал отправить к зверям в случае фиаско Митраса, юноша продолжил наблюдать за происходящим в клетке. Однако, охранник не увидел этого взгляда. Сейчас он был бесконечно счастлив. Казалось, он помолодел на несколько лет, ибо бледность с щек ушла, сменив окрас на здоровый румянец, глаза вместо потухающих огоньков, вновь осветились молодецким задором и озорством. Луций приободряюще хлопнул того по плечу и хотел уже уйти, как в толпе послышались голоса.

– Ведут! – как вспышка молнии пронеслось, средь разгоряченной публики.

И действительно, через центральные ворота на двор, гнали порядка десяти рабов. Церемонию звучно сопровождали щелчки опускающихся на спину кнутов и ругань охранников. Бедолаги бегущие вперед, были обмотаны пыльными лохмотьями, сквозь которые отчетливо виднелись свежо-красные следы бичей. Гонимых объединяло общее уродство и отреченность от мира. В потухающих усталых глазах не читалось признаков жизни. Они уже были мертвы, и лишь бренная плоть, выживающая всем смертям на зло, не давала им упасть. Рабы и сами не знали, куда и зачем они бегут. Они двигались как-то интуитивно, хотя, конечно же, в роли шестого чувства направляющего ноги, выступали охранники. Кем же являлась это однородная, на первый взгляд, человеческая масса?? Составляла её, публика самая разносторонняя. Кто-то бежал без руки, другой без ноги, имелись тут и женщины непонятных форм, которых практически тащили, видимо ходить они уже просто не могли. То были не люди. То было действительно «мясо». Сопротивляться и бороться за жизнь они не хотели, да и не могли. Бояться смерти – устали, умолять о пощаде – не видели смысла. Поэтому внешнее их спокойствие даже немного испугало Луция. Такого равнодушия он никогда не видел, да и откуда видеть, ведь в цирках на казнях приговоренные все-таки хотели жить, а на подготовках к казням юноша не бывал. Там в Карфагене, когда преступника выталкивали на арену, он всегда пытался спастись, старался или убежать или принять бой, пусть и с неравным по силе соперником. Здесь же, с точностью до наоборот. Рабы казались настолько измученными, что смерть не страшила их, а скорее привлекала. Они ждали ее, видели в ней избавление, и молча, сбившись в маленькую кучку, наблюдали за своими палачами. Всматриваясь то в гиен, то в охранников, эти получеловеки пытались угадать, кого из них первого отдадут на убой. Но ждали не только они. Хищники в клетке опытным глазом определили, что эту еще живую плоть, пригнали именно для них, и заволновались. Митрас по-прежнему находился среди зверей, но про него гиены, как бы позабыли. Зверье подбегало к самой решетке, ставили на нее лапы, и завывали, требуя себе еды.

– Господин, – обратился к Луцию, Палла, – вы бы хотели выбрать раба, того который первый пойдет в клетку??

Данное право выбора предоставлялось только отцу семейства или его представителю, и посему считалась почетным и очень уважительным. Однако Луцию не хотелось выбирать. Причина крылась в том, что казни, которые он видел до этого, проводились над злодеями, над преступниками, над подлецами, и справедливость наказания не вызывала сомнений. Тут дело обстояло по-другому. Переведя взгляд на рабов, и бездумно шаря по ним глазами, он не знал, как и с чего начать. Эти люди не были ему знакомы, и хотя сострадания он к ним не испытывал, ненависти тоже не питал. Как же выбрать? Молодой господин находился в замешательстве. Сейчас ему надо принять решение, кто будет жить, а кто умрет. Ведь это же так просто, но и так трудно, в тот же момент. Раньше, находясь на трибуне, единственным его занятием было наблюдать, как жертва пытается спастись от справедливой кары, как грациозный хищник, все-таки, приводит приговор в исполнение. Теперь же все обстояло не так. Теперь ему предстояло решить, кому жить, а кому нет. Все внутри него боролось, душа рвалась на части, а единственным желанием было то, чтобы на его месте оказался кто-нибудь другой, и чтобы он потом отвечал за дальнейшее, а не Луций. Причем ответственности пред кем-то конкретно юноша не страшился, его грызла ответственность перед собой. Снова и снова шаря глазами по уродливой горстке полулюдей, он пробовал выбрать жертву. Но сфокусироваться не получалось. Смотря, в нерешительности то на одного, потом переводя взгляд на другого, юноша искал хотя бы какой-нибудь повод зацепиться и приговорить, но он отсутствовал. Получеловеки смотрели в ответ, не пряча лиц но и не демонстрируя характер. Как только их взгляды встречались, они невольно отворачивали головы, тупили взоры, предпочитая разглядывать землю под ногами, а не молодого господина. Что же делать?? Кого послать на убой за просто так? Да что же со мной!! Тряпка я какая-то что ли?? Надо собраться и решить!! Но казнь без вины, и еще такая жуткая казнь, и всё за просто так пускай даже и получеловека. Ну ведь не виновен же он в том, что он получеловек!! А даже если и получеловек, то что?? Он нарушал законы?? Клеветал на Великий Рим?? За что его убивать?? Эти мысли, словно весенний ветер, носились в голове, разметав что-то основное по ее стенкам, да так лихо, что это что-то, теперь не собрать воедино. Тем не менее, время шло. Промедление равняется слабости, означает, что он пока не готов принимать подобные решение и колеблется. А допустить такой мысли, особенно промеж рабов, он не мог. Луций ощущал как эти охранники, вилик, растравитель и остальные зеваки, как они смотрят на него. Он понимал, что они ждут вердикта и распоряжения, так же понимал, что секунды сейчас уже непозволительная роскошь. Но решения не было. Причем не было совсем. Он продолжал выискивать кого-нибудь средь бедолаг, но всё бес толку. Прыгая глазами с одного на другого, его внимание, неожиданно, привлек старик. Привлек лишь тем, что перестал прятать взор и смотрел в ответ смело, дерзко и без страха. Даже, наверное, он силился разобрать что-то в лице юноши, прочитать что-то в нем. Их глаза встретились. Быть может всего секунда прошла с этого момента, но Луций различил в его взоре какой-никакой, а вызов, или что-то другое, подобное вызову. Как молния среди ясного неба кровь вскипела в нем, и не успев понять что происходит внутри себя, он кивком головы указал Палле на старика.

Пока Луций догадывался, что повиляло на его выбор, и зачем он так поступил, желание, выказанное им, начало исполняться с неимоверной быстротой. Палле даже говорить вслух ничего не пришлось. Он кивком передал охранникам волю господина, а те в следующую секунду схватили старика под руки и потащили к клетке. Клацнул засов, и жертву втолкнули внутрь. Нельзя сказать, что появление деда вызвало фурор среди представителей семейства псовых. Они, конечно хотели есть, но за время раздумий Луция, Митрас заново остудил их пыл. Однако незамеченным, появление жертвы тоже не осталось. Несколько острых морд поднялись из пыли и принялись рассматривать старика. Сначала это делалось ленно, с какой-то неохотой. Морды, словно дельфины на ровной глади воды, то показывались из общей массы, то пропадали. Но со временем, выныривание мордоплавников начало учащаться и произошло то, что и должно было произойти. От стаи гиен отделилась одна, и кивающей походкой, не спеша, двигаясь, словно краб полубоком, направилась на встречу к жертве. Ноги старика задрожали, он вцепился в решетку, но продолжал стоять. Смотря на приближающуюся гиену, бедолага забыл усталость, накопленную за годы, проведенные в неволе, забыл побои и унижения, забыл нескончаемые дни работы, и лишь сильнейшее желание жить, охватило его. Каждый ее шаг, словно наполненный шприц, вгонял в тело старика дозу страха, и чем ближе они подходила, тем больше становилось этого страха. Еще шажок, еще … Еще .. Старик понял, что не сможет вмещать в себя его больше, что сейчас взорвется от передоза и вдруг страх пропал. Пропал совсем, как будто его и не было вовсе. Гиена находилась совсем близко, но он перестал бояться. Он стал смотреть куда-то сквозь гиену, куда-то дальше, как бы даже не замечая ее. Старику почему-то показалось, что после смерти, а ее он уже ощущал всем телом, сильнее всего ему будет не хватать неба, и голова машинально запрокинулась наверх чтобы проститься с ним. Этот взгляд являлся его последним желанием, его последней просьбой, его последней прихотью. Там наверху, редкие тоненькие полоски облаков, застыли белыми линиями на лучезарном небосклоне. Небо, словно купол сотканный из света, смотрело на него спокойным убаюкивающим взглядом, и тоже, как будто бы в ответ, прощалось с ним. Между тем шуршание приближающихся шагов вернуло его обратно в клетку. Гиена приближалась еще более стремительно, при этом улюлюкая и фыркая. Мгновение, ее голова, выныривая снизу вверх, схватила старика за бок, и рванула к земле. Сопротивляться он не мог, и тело, словно разодранный грузный мешок, плюхнулось на землю. В мгновение ока, воздух наполнился липким запахом крови. От стаи отделились еще несколько псовых, следом еще, и вот уже все, опустив окровавленные морды вниз, рвали еще живого старика на части. Он не кричал, не отбивался, а лишь стиснув зубы, терпел мучительную и стремительную боль. Его затуманившиеся страданием глаза смотрели в сторону Луция. Он ненавидел и не скрывал этого. Ненавидел всем сердцем, всей душою, всеми кусочками своего измученного тела. Отвращение к Риму, к его детям, и ко всем обитателям этого проклятого города достигло своего апогея, и в последнем выдохе, смешивая воздух с кровавой пеной, он прошипел одно лишь слово – Проклинаю!! Еще мгновенье. По телу пробежала последняя судорога, он дернулся и застыл навсегда. Страшный хруст и удушливый запах, отделились зловонием от кровавого пира. Никогда еще Луций не находился так близко к звериной травле. Он даже ощущал некий эффект присутствия, слушая как кости скрипели и лопались под натиском мощных челюстей. Раздался хлопок – это раскололся череп, и какая-то бледная жидкость, тонкой струйкой потекла из него на песок. Из стаи вырвались две гиены, и с жутким ревом схватились между собой, из-за оторванной ноги, которую не могли поделить. Ужасный пир сопровождался жадным и довольным рычанием, недоверчивыми взглядами друг на друга, как бы кто больше другого не съел. Прошло всего несколько минут, и кровавая жатва окончилась. Довольные охотники лежали на пунцовом поле, подняв сытые морды вверх, поглядывая через решетку, в надежде, что им достанется кто-нибудь еще.