Следующий день

Шел семидесятый год нашей эры, эпоха становления Римской Империи, обрастание её мясом и мускулами, пригоняемых, казалось бы, со всего света, рабов. С разных уголков мира в столицу плыли корабли, тянулись караваны разнообразных и причудливых товаров. Город, расположившийся на поверхности земли, словно клещ на плоти, рос и жирел с необыкновенной скоростью. Однако, если насекомое, все-таки имеет свойство насыщаться, Рим был неуемен. Чтобы охватить больше и больше, тропы и просеки превращались в вымощенные камнем дороги, флоту подчиняли воды Тибра, а поток двигающихся по ним товаров, не утихал ни на секунду. Днем и ночью, утром и вечером, постоянно, на артериях, ведущих в город, стояла толчея. Недаром старики поговаривали, будто сам Гермес, однажды спустившись с Олимпа, оказался настолько обрадован размахом ярмарки у подножия горы Соракты, что осмотревшись, благословил сие место на прибыль и процветание. Тогда он и представить себе не мог, какой рост ожидает Империю.

Рим еще сотрясали восстания, однако, в большинстве своем, очаги мятежа уже были потушены обильным количеством человеческой крови. Флавий Веспасиан, получивший благословение и поддержку своих солдат, объявил себя императором, и принялся рьяно наводить «железный порядок» в империи. Первым делом, вопреки привычным для того времени грабежам в свою пользу, он стал пополнять государственную казну. В счет шли контрибуции с завоёванных стран, увеличение имеющихся налогов, изобретение новых, доселе неизвестных пошлин. На ропот патрициев и плебеев новый император внимания не обращал. Да и стоило ли обращать, ведь под тяжелой рукой нынешнего властителя, не то чтобы перечить, думать о том, что ты можешь перечить, считалось страшно. Ужас пред ним настолько тяготил, что самые известные шутники-острословы, держали рты на замке, не позволяя лишнего высказывания, даже за семейным обеденным столом. Кроме того, всё имело свойство возвращаться на круги своя, поэтому, опытная знать не только не перечила, но и помогала новому императору. Так же как и он, сановники заявляли во всеуслышание, что коррупция должна сгинуть в небытие, вместе с остатками старовластных прислужников. Однако, криком всё и ограничивалось. Они-то знали точно, спорить с военным властителем плохая затея. Пока надо кивать головой и разделять мысли божественного Флавия, а когда благородный запал кончится, просто оказаться рядом и не проморгать удачу. Да и ждать-то привычного уклада оказалось совсем недолго. Знать знала истину, что невозможно объять необъятное. Чем больше времени император тратил для установления диктата на краях безграничной империи, тем меньше замечал, происходящее прямо под своим носом, в столице.

Шло то время, когда легионы, возглавляемые Титом, начали славный поход из завоёванной Иудеи домой. Обратный путь, как и положено победителям, проходил весело. Войны шли с песнями, волоча за собой богатство и славу триумфаторов. Стоит отметить, что уже к ихнему приходу, город коснулись изменения, так ожидаемые знатью. Обитатели достопочтенного города, всё более и более пропитывались властью и звоном монет, а разделение между богатыми и бедными становилось неприлично огромным. Доходило до того, что жители среднего достатка начали путаться, не понимая к кому классу, они относятся. Гражданство, которым так дорожило коренное население, продавалась направо и налево, в виде клиентелы. Вчерашние гордецы, упивавшиеся происхождением, отдали свой голос или подтверждали любое слово «хозяина», лишь бы мошна, набиваемая денариями и сестерциями, приобретала бы больший вес. Но, как известно, для больших дел нужны большие затраты, а к сожаленью, не каждый вопрос можно решить с помощью денег. Чтобы расти выше и воровать больше, жизненно необходима гражданская поддержка. Однако, голосов на всех не хватало, а борьба за место под солнцем, разворачивалась масштабнее и стремительнее. Тогда, как и во все времена, властители вспоминали про обычный народ. Рим всегда оставался Римом, и крылатые слова «Хлеба и зрелищ» сказанные когда-то Ювеналом, полностью отражали суть политики того времени. Игры и празднества проходили повсеместно!!! Разгоряченная вином и поединками гладиаторов, чернь, превращалась в послушное море, текущее по указанному руслу, и потопляющее любые преграды, встреченные на пути. При этом нельзя было сказать, что кто-нибудь из черни, простолюдинов, представителей плебса, или даже правящей знати считал данный уклад не правильным. Всех всё устаивало. Хотя, конечно, встречались моралисты – философы, представлявшие мир в других красках, но и их взгляд менялся, стоило только вопросу собственного благосостояния зазвенеть по-другому.

Меж тем, фантастическая тяга к прекрасному сделала Рим красивейшим городом мира, на долгие-долгие годы. Улицы утопали в архитектурном величии их строений, словно красное море, изобильно усеянное кораллами. Форумы, бани, храмы и амфитеатры, изумительным образом гармонировали с величественными домами богачей. Инсулы простолюдинов, нежно кремовых цветов, с маленькими мансардами, гармонично вписывались в это фантастическое море. При этом насаженном друг на друга великолепии, ни у кого не повернулся бы язык назвать город «каменными джунглями». Напротив, средь замысловатых и богатых построек, встречалось огромное количество садов, рощ или просто зеленых насаждений. Город, словно чудесная жемчужина, переливался на солнце, блеском выбеленных фасадов и колоннад. Большего шарма придавала раковина, опоясывающая эту жемчужину. Она блистала легким оттенком светло-коричневых крыш, окаймленная роскошными виллами богачей, с виноградниками, полями пшеницы, садами и парками. Как и положено, населяли диковинное море, диковинные рыбы. Кого только не принял Рим под своим крылом. Город вмещал в себя самые разные народности, представители древнейших конфессий тесно переплетались между собой, одновременно, противореча и поддерживая друг друга. Несомненно, главным богом Рима, всегда являлся Юпитер. Грозный властитель, с верною супругой Минервой, лики, которых были отражены во множественных храмах, восседали духовными правителями и наставниками империи. Однако, это не мешало им делить власть с остальными иноземными верованиями. Существовали греки, с похожими, но звучащими на свой лад именами богов, имелись египтяне, замотанные только в набедренную повязку, славящими Амон-Ра и Анубиса, и конечно были африканцы, доказывающие люду вокруг, что страшный Бумба отрыгнул солнце, и с этого начался мир. Но мир духовный, есть мир духовный, а материальный – есть материальный. И в материальном мире тоже имелся бог. Только в отличие от своих небожительских коллег, он не терпел соседства, неуважения или неповиновения. Имя его и титул – Император Флавий Веспасиан. Всякий кто осмеливался оспаривать его статус, не приносить жертву в его честь или не произнести тоста за его здравие, подвергался, нет, не гонениям, за такие проделки предусматривалась смертная казнь.

Таким представал город городов, в то незапамятное время. С таким населением и с такими порядками. Однако, о сравнении его с кем-то другим не могло быть и речи. Именно тут зародилась цивилизация, по образу и подобию которой, выстраивалась жизнь за пределами империи.

На дворе стоял июнь месяц. В теплом дневном воздухе начала появляться жара. Однако, она не была еще той жарой, что приходит в середине лета, с обжигающим зноем, а была еще той, греющей, ласкающей, и не сжигающей при мимолетном появлении на улице. Вечера напротив, расставляли всё по своим местам, заставляя глубже кутаться в одежды, напоминая, что лето только началось, и земля еще недостаточно напиталась теплом, чтобы раздавать его вот так, направо и налево. День набирал свой максимум световых часов, отводя для забот больше времени, и меньше оставляя на отдых. Богатые патроны старались принять пуще прежнего клиентов, жадные ростовщики пораньше начинали торговлю, и все как один преследовали единственную цель – жирнее поживиться. Однако, имелись тут и недовольные приходом, долгожданных июньских деньков. Невольники, подгоняемые пинками и тумаки хозяев, выполняли фантастические объемы работы, трудясь без перерыва, ради получения хозяйских барышей. Усталость валила с ног, и даже усиленные пайки не спасали положения. В те дни умножалась смертность, а рабские побеги становились обыденностью. Но долю не выбирают, чаще она выбирает тебя. Поэтому послушные бедолаги в очередной раз смерялись с судьбой-злодейкой, и безропотно выполняли всё, что приказано господами. Главное не падать духом, а посему, в те редкие минуты отдыха и расслабления, рабы в шутку завидовали ослам, у которых в месяце имелся хотя бы один, но выходной день. Справедливости ради, стоит отметить, что и ослы иногда завидовали рабам, особенно в дни Сатурналий, когда тем позволялось не только не работать, но еще и питаться за хозяйским столом. А бывало и так, что сами хозяева, веселья ради, за этим столом им еще и прислуживали.

В один из таких дней, из-за горизонта, на вымощенной булыжниками дороге, ведущей из Остии, появилась навьюченная повозка. Она была запряжена одной белой лошадью, которая с некоторой леностью и, казалось бы, даже с возмущением тянула свою ношу. Стоит отметить, что причины тому у нее имелись самые, что ни на есть весомые. Каждый шаг жеребца смотрелся отчеканенным и вышколенным, в нем чувствовалась не поступь батрака, а аллюр искусного скакуна, закладывающийся не один год. Видимо народ совсем из ума выжил, позволяя себе впрягать в повозку этаких коней. Так думал и скакун, с негодованием тащащий за собой, скрипучую, доверху нагруженную телегу. Вскоре, следом за ним, появилась еще одна повозка, и еще, и еще. Процессии, вырастающей из-за пригорка, не виделось конца и края. Видимо какой-то богач решился на переезд или длительное путешествие. Все телеги были доверху набиты домашним скарбом, предметами мебели и роскоши, а также скульптурами, картинами, обрамленными в золотые рамы. Массивные огромные сундуки, поскрипывая на телегах, сменялись более мелкими, однако, одно общее виделось в каждом из них. Они были дополна забиты и скорее всего еле-еле закрыты. Смотря на эти сундуки, казалось, что будь кочка посильнее, или какое-нибудь неловкое движение лошади, так они взорвутся от внутреннего напряжения. Стоило закончиться лошадям, им на смену, так же из-за пригорка, появились рабы, впряженные в телеги, по несколько человек. Причем стоит отметить, по скорости они вовсе не уступали, своим парнокопытным собратьям. Вереница обозов и телег тянулась нескончаемой линией, без конца и края. Глядя на ее неисчерпаемую прорву становилось понятно, почему благородных скакунов использовали в таких низменных перевозочных целях – добра было слишком много!! Но ничего вечного не бывает. Так и в этой процессии появились признаки спада, а если точнее, то закончились телеги. Однако, им на смену, из-за того же самого пригорка, выросли рабы одиночки, тащившие на плечах и в руках, остатки того, что не получилось положить на повозки. Чтобы они не отставали, рабов заботливо сопровождали несколько наездников, экипированных кнутом и прочим снадобьем, придающих сил бедолагам. Глядя на измученные лица наездников, лошадей и рабов, становилось понятно, что в пути они не первый день, и давно нуждаются в отдыхе. Общая утомленность, словно туча, тяготила и обременяла процессию. Но всему есть предел. Последний раб, несколько раз упавший, но поднявшийся без помощи всадников, прибавил ходу, дабы догнать ушедших вперед. Мгновенье, его не стало видно, и на вымощенной булыжниками дороге воцарилась безмятежность и тишина. Процессия иссякла и закончилась окончательно. Снова загалдели птицы, зажужжал жук, то там то здесь застрекотали цикады нежась в теплых лучах июньского солнца. Однако, то считался конец грузовой процессии, но не конец шествия. Спустя несколько минут, оттуда, откуда и выходили и остальные, то есть из-за пригорка, появилась пара носилок. Их несли неспешно, с чувством и тактом, так, чтобы перевозимые чувствовали себя максимально комфортно. В первых из них, в белоснежных, с причудливым узором на крыше в виде льва, с запаясанными алыми шторами, сидел старик. Его гордый орлиный профиль, с глубоко посаженными глазами и высоким лбом, внимательно осматривал дорогу и всё прилежащее к ней. Волосы на голове смотрелись редкими, а те, что остались, были собраны копной, и зализаны на затылок. Руки, безучастно сложенные крестом одна на другой, выдавали в своем владельце человека с военным прошлым. О том можно было судить по многократным шрамам и боевым рубцам, украшающим кожу своего обладателя. Однако, не только это читалось по ним. Некоторая дрожь и постоянное сгибание кисти в кулак передавали нервное напряжение их хозяина. Толи усталость, а может, и какие-то другие причины беспокоили его. Туника малинового цвета, с повязанной сверху белоснежной тогой, обнажали в старике, если не эстета, то точно богача, ибо вещи, одетые на нём, стоили весьма приличных денег. Однако, то было не совсем правдой. А если точнее, неправдой совсем. Дорогие материалы, идеальная модная укладка тоги не являлись его прихотью. То было желание женщины, сидящей прямо против него. На вид ей угадывалось лет, не более сорока пяти. Лицо ее еще хранило остатки увядающей молодости, но его уже обрамляли мелкие морщинки возле глаз. Однако, старым или хотя бы постаревшим, никто не смог её назвать. Напротив, в женщине читалась колоссальная работа и желание выглядеть прекрасно. Изумительные, густые волосы цвета каштана, спадали на плечи. Губы и глаза, по моде выделены искусным косметологом, а может и собственной рукой, отливали изяществом. Цвет лица и его кожаный покров были доведены до идеального, но главное, от нее исходил какой-то внутренний свет, заслоняющий собой даже свет солнца. Блуждающий взгляд, которым она с любопытством осматривала дорогу, выдавал в ней приезжую, а также говорил, что обладатель этого взгляда, человек ласковый, добрый и чуть-чуть уставший. Белая палла, так же, как и у спутника, уложенная на последний манер и накрахмаленная до блеска, облегала чуть-чуть тучную фигуру. Рука женщины, виднеющаяся из-под одеяния, поигрывала на солнце изящным браслетом в форме змейки с изумрудной мордочкой.

Сразу за ними, замыкали процессию, вторые и последние носилки, выполненные так же богато, как и первые, только выкрашенные в тускло-красный цвет, и несли их не восемь рабов, как предыдущие, а всего лишь шестеро. В них находился молодой юноша, одетый точно так же как и старик, сильно на него похожий внешне, но совершенно вымотанный длительной поездкой, и потому, еле-еле высиживающий на своем месте. Компанию ему составляла девушка, походившая на своего спутника и на старика одновременно, только черты ее лица, смотрелись более плавными и округлыми. Туалет спутницы составляла легкая белая туника, перехваченная поясом в области талии да сандалии, небрежно расстёгнутые на молоденьких ножках. На вид, молодым людям, было лет по пятнадцать – семнадцать. Оба казались энергичными и активными, как и положено подросткам, и посему, та чинная чопорность, которую они пытались на себя напустить, дабы выглядеть значительнее, не подходила им совершенно, придавая статусу не серьезности, а скорее комизма. Однако статус есть статус. Молодые люди, из последних сил сдерживали себя, чтобы не выпрыгнуть из носилок, не вскочить на коней, или на худой конец пешком не помчаться по дороге, напоив задеревеневшие в пути мышцы, таким необходим для них движением. В этом прекрасном возрасте подрастающее племя нетерпеливо. Молодежь стремиться жить скорее, чтобы успеть насладится сполна, всеми дарами и сюрпризами, которые преподнесет им жизнь. Оба жадно смотрели вперед, желая поскорее добраться до пункта назначения и стряхнуть с себя усталость путешествия, этой нескончаемой, последней недели. Однако, не только это объединяло молодых людей. Общим было и то, что оба не желали этого переезда, оба противились ему по мере возможности, и у обоих не получилось на это повлиять. Как и для любого человека, переезд на новое место всегда связан со стрессом, но для подростка, выдернутого из понятной ему среды, в которой он знает всех и вся, и садят в новую, ему неизвестную, он болезненнее в три раза. Именно поэтому первые впечатления, которые сформировались у них о новом месте, оказались унылыми и печальными. Море тут виделось не таким лазоревым, природа не такой зеленой, дорога недостаточно хорошей. Хотя на самом деле, дороги близ столицы, считались лучшими во всей Империи. Но и молодых людей можно было понять. В данную минуту новизна их не манила, а отталкивала. Путешествие, выпавшее на долю нашим героям, считалось бы внушительным расстоянием для обычного обывателя, и не представляло ничего сверхъестественного для торговца, совершавший такие же, несколько раз в год. Для неподготовленного путника, дорога казалась вечностью. А для путешественника предпринимающего сей вояж первый раз в жизни и вовсе!! То была поезда наполненная опасностями, новыми впечатлениями, знакомствами приятными и не очень, удивительными открытиями и всем остальным, что могло бы потревожить сердце человека, впервые оторванного от дома. Путь их вел, из самого сердца северной Африки – Карфагена в Остию, с небольшой, по времени, пересадкой на Сицилии. Конечно, для такого путешествия должны иметься очень веские и основательные причины!! И они имелись. Разумеется, не у всей семьи. Они имелись у отца семейства, который, как и положено законам того времени, являлся полноправным хозяином и распорядителем жизни своих домочадцев. Но что же могло побудить его, взять и уехать из своего обжитого, красивого дома. Что могло заставить покинуть свое жилище, так удачно спрятанное в тени пальмовых алей, вызывающего зависть не только у простых смертных, но и у самых высокопоставленных господ. Что мотивировало его оторваться от друзей, от знакомых, от городских улиц, столь привычных, что даже не являясь их владельцем, они всё равно казались своими и родными. Причина крылась в том, что Флавиан, так звали отца семейства, принял предложение Луция Пизона, нынешнего проконсула Африки, сулившего тому в управление своё обширное владение, в деревеньке под Остией. Имение то было зажиточное и богатое, и по самым скромным подсчетам составляло более двух тысяч рабов, несколько тысяч голов скота, невиданной широты земельные наделы. Кроме того, вся империя знала не понаслышке утонченный стиль Луция Пизона, любителя изысканной красоты и бросающегося в глаза богатства, поэтому сомневаться не приходилось в том, что главным украшением этого владения близ Остии, несомненно, будет дворец его властителя. Тем не менее, все это не могло затмить по-настоящему, самого весомого и определяющего фактора. Того фактора, что почти все дикие звери, ввозимые из Африки в Рим, приплывали именно в порты Остии, и далее распределялись по указке проконсула или его доверенного лица, то есть теперь Флавиана. Назвать это место просто удачным язык не поворачивался. Это был подарок судьбы, дар Фортуны, касание Гермеса, обрекающее на богатство. Проще говоря, в данной области Флавиан становился монополистом!!! Хочешь праздника с дикими хищниками, иди к Флавиану. Нужно ли упоминать, что игры без зверей есть сплошное разочарование, скука и полное безвкусие. Игры без зверей это вообще не игры, а какое-то дешевое безобразие. Не один уважающий себя римлянин на них не пойдет, да и чернь побрезгует. Ведь если нет животных, значит, и гладиаторы там будут средней руки, значит, и призы будут так себе или их не будет вовсе. В общем, хотя об этом никто не говорил напрямую, Флавиан становился главным распорядителем Римских празднеств. Стоит ли напоминать, что игры мог захотеть только очень состоятельный гражданин, отчего интерес нового распорядителя выглядел весьма привлекательно. Разумеется, такое вакантное место не может быть пустым. Оно желанно и, пожалуй, очень многие мечтали бы о подобной должности. Теперь стоит упомянуть, что и до Флавиана, был распорядитель, приглядывающий за хозяйством, управляющий финансами, устраивающий сделки для Луция Пизона. Однако, несколько месяцев назад, проконсул получил письмо, из которого становилось ясно, что денег он явно не дополучает. Будучи человеком спокойным, он может быть и внимание на то бы не обратил, но позже ему стал известен размах мошенничества. Ладно бы речь шла о том, что Марий (так звали управляющего) прикарманил себе чуть-чуть. Но нет, по слухам, барыши со сделок вычислялись ауресами, а не сестерциями. Размах воровства и безнаказанности достиг неприличных размеров, и когда пошла молва, будто распорядитель строит себе дом, по красоте и убранству, с которым, не сравнится и усадьба господина, судьба вора окончательно решилась. Вердикт решился довольно быстро, и вскоре Марий познакомился лицом к лицу, с питомцами, которых имел удовольствие продавать на празднества, и на которых так удачно наживался все это время.

Начало смеркаться, когда караван повозок, с измученными людьми и животными, наконец- то добрался, до финальной точки своего путешествия, до виллы Луция Пизона. Размах ее поражал не только своими размерами, но и великолепием. Уже на подъезде к центральным воротам, по дороге, тянущейся вдоль белокаменной стены, их начали встречать, взгромождённые на постаменты статуи, вырезанные из мрамора с ярко раскрашенными красками деталями одежды и тел. Тема скульптуры являлась самой, что ни на есть, разнообразной. С одной стороны, на проезжающих смотрела молодая девушка, с белым, как алебастр, лицом и голубыми глазами. Волосы ее были завиты на макушке, а на руках она держала маленького ребенка, захлебывающегося от плача, и пытающегося вырваться из неугодных ему объятий. С другой стороны, смотрел Марс, облаченный в доспехи, в шлеме с богатым плюмажем, вооружённый копьем, и с прислоненным к ноге щитом. Меж памятников, и как бы на заднем плане, дорога пестрела усаженными деревьями, кустарниками и цветами. Непосредственно вилла находилась в низине, и подъезд к ней хитроумно прятался в тени вековых рощ, скрывая путников от палящего зноя и духоты. Подъезжая ближе, воздух наполнялся бодрящей свежестью и гомоном птиц, перепрыгивающих с одной ветки на другую, чтобы лучше рассмотреть уставших странников. Путники, хотя и тащились еле живыми от усталости, попав в этакий оазис, открывали рты от удивления и восторга. И действительно, подобное не каждый день встретишь, и не везде увидишь. Гуляя по подобным аллеям, утопающих в зелени и гомоне птиц, пропитанной ароматами разнообразных кустов и фруктов, невольно ощущаешь себя императором, не меньше.

Когда последние носилки поставили против ворот, ведущих во двор, то яблоку оказалось упасть негде. Создавалось впечатление, что все жители Остии высыпались на улицу, встречать именитых гостей. На самом же деле нет, всеми жителями оказалась только прислуга. Обилие народа смотрелось таким плотным, что в этой немой суматохе, люди могли попросту передавить друг друга. Однако по-другому, встречать новых хозяев, было не принято. Выстроившись амфитеатром против входа, рабы безмолвно приветствовали нового господина. Впереди, как будто бы на показ, выставлялись рабы посильнее, покрасивее и понаряднее остальных. То считалось стандартной процедурой, хотя необходимости в ней не было, ведь хозяйство не передавалось от прошлого владельца к будущему, а можно сказать, наследовалось. На задворках приветствующих находились те, на которых без слез не взглянешь, но именно поэтому они и стояли на задах, чтобы рассмотреть их с фронта не было никакой возможности. Надо отметить, что люд встречающих оказался самым разнообразным и разношерстным: огромные белесые галлы, скорее всего племени гельветов, стояли рядом с широкоплечими фракийцами, грязные волосы которых собирались копнами на макушках. Их проряжали, будто комья талого снега, седые мудрецы афинийцы и фиванцы. Но больше всего, несомненно, было негров, привезенных с самых разных сторон Африки. Тут стояли черные как земля нубийцы, славящиеся силою и покладистым характером, стояли эфиопы, за которыми справедливо закрепилось звание умелых земледельцев, стояли и еще какие-то народности, определение которых, не представлялось возможным. Одеты трудяги были, как и подобает рабам, во что попало. Однако, это не отменяло принципа расположения. На передних встречающих, что попало было свежее штопанное и не затертое до дыр, на тех же кто теснился сзади, с точностью до наоборот. Если же брать что-то промежуточное, то есть средний ряды, то выглядели они примерно так: грязные туники перемешивались с набедренными повязками, истрепанные сандалии гармонично тасовались и разодранными шляпами. Однако, при всем этом общем «великолепии», бросалось в глаза то, что к появлению нового господина двор готовился. Лохмотья, хоть и драные, но недавно постиранные. Рабыни, будучи сильно измотанными, а все равно, по-бабьи старающиеся составить прически на засаленных головах, дабы произвести впечатление более ухоженных, на будущего хозяина. Имелось и ещё одно общее чувство среди присутствующих. Причем не важно, где находился раб, впереди или в конце толпы встречающих. На бронзовых лицах, в усталых глазах этого сборища застыл один и тот же немой вопрос, в разных формулировках конечно, но с одинаковым смыслом: Кто их новый господин? И от этого главного вопроса, косяками, стаями, отлетали остальные вопросы второстепенные: Чего от него ждать? Добр ли он? Строг ли? Справедлив или безрассуден? Каким богам покланяется? Всё это стало одинаково важно, ибо теперь и жизнь их и смерть, зависели всецело только лишь от его желания.