Под свист пуль

Метельский доложил, что за ночь в отряде никаких происшествий не произошло. Все идет по распорядку дня. Через полчаса с небольшим – время развода.

– Да, чуть не забыл, – добавил он после паузы, – из Ставрополя звонили. К нам собирается прилететь начальство.

– Когда? – спросил Агейченков. – И кто?

– Сообщат позднее. Вопрос решается.

Этого следовало ожидать. После ЧП кто-то из командования непременно прибывал в отряд, чтобы разобраться в случившемся. Такая установилась традиция. Начальству необходимо демонстрировать, что оно принимает меры и не зря ест хлеб.

Наверняка примчится опять Улагай, подумал Агейченков, отчетливо представляя, как тот будет его отчитывать. Пронзит недовольным взглядом, сдвинув свои лохматые брови-щетки, и начнет скрипеть: «Я же только недавно вас предупреждал, что надо повысить бдительность. А вы опять допустили ротозейство. Меры надо принимать! Было же сказано, что в данном районе усиливается приток контрабанды и идет через ваш ответственный участок. Где каналы ее проникновения? Не знаете! А вы обязаны это ведать, милейший полковник…»

Ну что ты на это скажешь? Контрразведчик оперирует проверенными данными, наверняка подкрепленными и МВД, и ФСК. Их не оспоришь. А отряд действительно в неведении. Никто ничего не знает. Ну хоть бы одна конструктивная мысль в голову пришла. И не только у него, командира, а и у всех его замов и помов. Они тогда, после отлета Улагая, собирались и головы ломали. Ерков и Вощагин руками развели. Даймагулов с Метельским молчали, как в рот воды набрали. Рундуков тоже витийствовал не по делу. Неплохой он мужик, но комиссар из него, как дуга из оглобли. Ему бы батальоном командовать, а не разбираться в психологических нюансах поведения бойцов. Отряду сейчас необходим тонкий психолог, который смог бы не только с личным составом поработать, а и с местным населением.

Далеко за полночь они, конечно, пришли тогда кое к каким выводам. Прежде всего Вощагин обещал потрясти свою местную клиентуру. У него она хоть и крохотная: населения тут, в горной Чечне, кот наплакал, но есть, и он может кое-что узнать. Во всяком случае, попробует. Простым чеченцам до чертиков надоели война и разбой. Вот они и начали потихоньку помогать пограничникам… Не шибко, конечно. Но все же… Им все известно, только бы язык развязали.

Начштаба тоже не отстал от разведки. Он старой закалки человек, и голова у него работает. Ерков предложил немедленно усилить наблюдение за всеми, пусть даже полуразрушенными, мостами. Через эту бешеную Аргунь сейчас, в пору бурного таяния снегов, брода не найдешь, да и вплавь не всегда переправишься: не всякий решится. А за любые опоры, вбитые в дно поперек реки, даже без настила, можно зацепиться – и вперед!

В этом был определенный резон, и Агейченков приказал Даймагулову взять все переправы под свой контроль.

В то злополучное «сидение», когда совещались, даже тугодумный Рундуков не отстал на сей раз от остальных. Давайте-ка, сказал он, проверим всех, кто живет в нашем районе. Их не так уж много. Наверняка найдутся лояльные люди, с которыми можно поработать. При согласии на честное сотрудничество выделить им кое-что из спецпайка, в крайнем случае заплатить за ценные сведения. Они, может, и не помогут так активно, как агентура разведки, но кое-что подскажут, да и пакостить не станут. Людям же надо детишек кормить, стариков, а то у них боевики порой все под чистую выгребают для своих нужд. Бедолаги сводят еле-еле концы с концами.

Со всеми этими предложениями трудно, конечно, не согласиться. Кое-что они могли дать. Но по-прежнему не было решения главных вопросов: где каналы переброски контрабанды и почему она активизировалась в последнее время?

Еще одну дельную мысль уже наутро подсказал Даймагулов. За завтраком он как бы невзначай изрек:

– Есть, по-моему, еще одна, профилактическая мера, которая поможет уберечь нас от ЧП подобного рода.

– И какая? – заинтересованно спросил Агейченков.

– Давайте-ка назначим на каждой заставе группу дежурных саперов из трех-четырех человек. Специалистов не хватит – обучим тех, кто посмышленее.

– А что это даст?

– Группа каждое утро будет проверять маршруты движения пограничников. К реке, скажем, за водой, к залежам валежника для топки печей, даже к пастбищам для свиней и коров на некоторых заставах.

– Кропотливая работа, – поморщился Агейченков. – Ты представляешь, Николай Николаевич, сколько сил и времени будет она у нас отбирать? На путях движения отрядов ведь тоже вперед надо пускать саперов, чтобы люди, не дай бог, на растяжки не наткнулись.

Даймагулов рассмеялся, обнажив свои белоснежные, крепкие зубы, которыми он мог запросто перекусить проволоку.

– Не забывай хорошую русскую пословицу, командир: без труда не вытащишь и рыбку из пруда. Так я распоряжусь?

Агейченков не стал возражать. Мероприятие действительно хоть и хлопотное, трудоемкое, но результаты дать вполне может.

Оперативный давно ушел, а командир, задумавшись, все сидел за столом. Да, дела у них идут далеко не блестяще: ЧП за ЧП и конца им не видно… Насколько они отстали от своих зарубежных коллег! Особенно в оснащении границы техникой. До середины девяностых их еще кое-как снабжали по полной мерке. А потом пошло-поехало… Старые запасы кончились, а новые покупать не на что. Государство разворовали, и стали мы беднее библейского Иакова. У них-то в отряде техника еще поновей – опасный участок, и то ломаться стала частенько. Ведь поставляют ее по крутым каменистым склонам, по бездорожью.

Не так давно директор ФСП на сборах командиров отрядов сказал им, не делая из этого секрета, что войска должны приобретать в год тысячу двести единиц автомобильной техники, а за последние двенадцать месяцев получили лишь семьдесят. Еще хуже у моряков. Вместо необходимых двухсот кораблей и полутысячи катеров они в лучшем случае получат значительно меньше. Куда же это годится? В американской береговой охране тысяча четыреста современных плавсредств, при том, что экономическая зона в три раза меньше. А ведь у нас длина морской границы равна почти полутора земным экваторам… Это шестьдесят одна тысяча километров.

Агейченков вздохнул. Тяжело признавать, что обеднели… оскудели погранвойска. Снабжаются из рук вон плохо. А уж про приборное оснащение и говорить нечего. Года полтора назад в составе делегации ездил Николай Иванович к своим коллегам в Финляндию и был буквально поражен. У них на заставах внедрили телекоммуникационные системы. Сидят пограничники в микроавтобусах – тепло, светло, и мухи не кусают. А по телевизору, установленному в машине, в одну сторону могут обозревать часть километров своих рубежей, и в другую столько же. Красота! Мышь не проскочит. Маленькая Эстония и та в пять раз больше наших технически обеспечивает своих погранцов.

Горестные размышления Агейченкова прервал осторожный стук в дверь, и голос, который он узнал бы из тысячи – звонкий, глубокий, волнующий – спросил негромко: можно ли войти.

– Разумеется! – обрадованно крикнул он, и сердце екнуло. Сейчас перед ним будет та единственная, неповторимая, которую, как ни пытался, забыть не смог. Разве что пару-тройку месяцев после развода еще злился, а потом наступило отрезвление, и он горько пожалел о случившемся. Все эти годы она часто снилась ему по ночам, желанная и обворожительная. Он ругал себя последними словами. Как все дурацки вышло! Они расстались практически из-за пустяка. Нет, причины кое-какие были, и упреков было предостаточно. Он и службу свою любит больше всего на свете, и внимания должного семье не уделяет, и на других женщин засматривается. А ты, мол, тоже хороша: не прочь вильнуть в сторону и флиртовать с любым смазливым мужиком – кровь-то горячая, бунтует. Тамара по матери была грузинкой, особой страстной, как считал Агейченков. Ему, мужику, достойного почтения не оказывает и покорности маловато: он для нее лишь предмет домашнего обихода, не более.

Такие абсурдные взаимные упреки! Ужас!

Позже-то Николай Иванович понял, что просто ревновал жену. Потому что любили оба – и здорово. По большому счету, жить друг без друга не могли, и радости близости коротких мгновений им было мало. Хотелось чего-то большего, всеобъемлющего, чтобы захватывало до конца и не отпускало до старости.

Но это он потом осознал, несколько лет спустя, пробыв сотни ночей в одиночестве, когда кровь бунтовала в жилах, а любимая женщина, единственная на свете, притягивала сильнее магнита. Ее никто не мог заменить. Он пробовал. Встречался с некоторыми, был близок с ними, даже значительно моложе Тамары приходили к нему. Все было вроде как надо: хорошо, приятно, тешило мужское самолюбие. И все же чего-то не хватало. Нежности, что ли? Или той доверительной чувственности, когда забываешь о себе и растворяешься в женщине, составляя как бы единое целое. Она становится для тебя действительно самой-самой, неповторимой, другой такой нет и не будет…

Она вошла в палатку немного смущенная, видимо, не зная, как себя вести, оставшись наедине с бывшим мужем. Он нашел ее такой же прекрасной, как и шесть, и десять лет назад. Тамара ничуть не изменилась… Это он рассмотрел особенно хорошо. Те же волшебные, без единой сединки блестящие волосы, черным, как смоль, ореолом обрамляющие ее прекрасное смуглое лицо с шальными ямочками на щеках; те же соколиные брови вразлет и глаза, бьющие наповал. Она ни капельки не постарела, только стала чуть посолидней. Изящество и красота остались при ней, только стали какими-то основательными – это приходит только с возрастом и сильнее всего действуют на мужчин, если те, конечно, понимают эту метаморфозу зрелости. А Николай Иванович был как раз из таких, видел не броскую, а акварельную красоту. Вероятно, потому, что сам слишком много испытал, прочувствовал, знал, что такое холод одиночества и тоска по духовно близкому человеку. С годами он, наверно, просто стал мудрее…

– Ну, здравствуй, Николай Иванович! – тихо слетело с ее полных, четко очерченных губ цвета распустившейся розы. Когда-то он так любил целовать этот алый букет, каждый раз испытывая его живительную свежесть.

Хорошо, что хоть не на вы, подумал Агейченков с горечью. Но почему обязательно Иванович? Ведь всегда звала Колюшей, Колюнчиком, и это так здорово звучало! Неужели так и не простила? А что, собственно, следовало прощать? Он никогда не хамил ей. Они никогда вдрызг не ругались. Если и спорили, то культурно, вежливо. Колкие, обжигающие взгляды, которыми иногда обменивались, не в счет. Их, как говорится, к делу не пришьешь. Вот разве зарубки на сердце остаются… Да и не так просто их загладить, всю жизнь о себе частенько напоминают. А это похуже любой физической травмы. Та может зарубцеваться, а душевная рана незрима: хочешь того или нет, остается в душе навсегда и напоминает о себе всякий раз, когда соприкасаешься с прошлым. На кой черт и кому нужен был тот разрыв, что между ними произошел?

Они встретились глазами, будто заглянули в душу друг другу. Агейченкову вдруг показалось, что взгляд ее обласкал его, как в былые времена. Он даже внутренне вздрогнул. Неужели?.. Но черные большие родные глаза сверкнули былым блеском и погасли. Тамара быстро опустила их.

– Я подготовила для отправки все бумаги, тебе остается только их подписать.

У него чуть не вырвалось: о чем ты? Но он вовремя прикусил язык. За своими горькими переживаниями забыл о тяжелейшем ЧП в отряде. Хорош командир! Без сопровождающих документов «груз-200» не отправишь.

– Давай сюда, – нахмурился он, тоже переходя на деловой тон. Внутри осталось острое сожаление, что нужного разговора, который мог состояться – он его так ждал! – не получилось. Ему надо было многое, очень многое ей сказать… Жаль!

В палатку заглянул посыльный из штаба.

– Товарищ полковник, вас на завтрак ждут, – торопливо выпалил он. – Все стынет, сказал завстоловой. Третий раз подогревают. Очень просили побыстрее прибыть.

Агейченков покосился на Тамару.

– Ты тоже наверняка ничего не ела?

– Нет, спасибо, я уже позавтракала.

Ее отказ вызвал у него горькое сожаление. Очень хотелось еще хоть немного побыть с ней, поговорить о чем-нибудь и хоть посмотреть на давно не виденного очень дорогого человека. Он еще подумал: могла бы и не отказываться. Просто посидеть с ним за столом, попить чаю. Но раз не хочет… Он тоже должен быть гордым, держать марку.

– Иду, – сказал Агейченков солдату. – Так и передай прапорщику, через минуту буду.

– Да, вы уж поторопитесь, товарищ полковник! – воскликнул посыльный. – Я совсем забыл. Дежурный велел передать, что командующий уже вылетел из Владикавказа.

Новость была ошеломляющей. Агейченков никак не ждал, что в отряд нагрянет сам начальник регионального управления. Он ждал прибытия Улагая и внутренне приготовился к этому. Зная, какие вопросы может задать контрразведчик, уже дал задание своим подчиненным подготовить кое-какие справки. Но приезд шефа все менял. Это было и хорошо, и плохо…

Лучше всего сразу дать полный отчет обо всем случившемся, чем потом докладывать на военном совете, – так проще и лучше. Однако Ермаш не станет въедливо докапываться до деталей происшедшего, как это сделал бы Улагай. Ему сразу подавай выводы, которые сделаны из случившегося, и, главное, конкретные предложения по предотвращению подобных неприятных инцидентов впредь. Чтобы такие трагедии больше не повторялись. Любимый вопрос генерала был: «Ну и как дальше жить собираешься, дорогой полковник? Поведай старику…» И хотя Ермаш был старше Агейченкова всего на какой-то десяток лет, но принадлежал он к старшему поколению пограничников; тем более что командовал практически воюющим округом, называемым ныне Северо-Кавказским региональным управлением…

После завтрака Агейченков хотел переговорить с начальником штаба по поводу предложения Даймагулова. Ему понравилась идея о создании на заставах мобильных саперных групп, оперативно проверяющих маршруты движения пограничников. Трудоемкая, конечно, работа, но может дать неплохой результат. Однако изложить Еркову все, что было уже придумано, Николай Иванович не успел, хотя основное тот уловил. Послышался далекий рокот вертушки.

– Быстро же генерал до нас добрался из Владикавказа, – заметил начштаба, смотря на север, откуда приближался шум двигателя. – И сорока минут не прошло, как вылетел.

– Тут расстояние по прямой небольшое. К тому же ты, Семен Яковлевич, знаешь, какие ассы ведут его маршрут, – улыбнулся Агейченков.

– Говорят, командир экипажа с Ермашом еще в Афгане летал.

– Насчет Афгана не знаю. А вот в первую чеченскую, когда генерал был еще начальником штаба округа, и первый и второй пилот с ним пару раз в отчаянные переделки попали. Их даже раз подбили. Садились, что называется, на одном крыле. Винт уже не фурычил.

Быстро подъехал командирский уазик, вызванный из гаража оперативным дежурным. Агейченков, Ерков и присоединившийся к ним Метельский забрались в него, и машина понеслась наверх, к посадочной площадке. Вертолет уже вынырнул из ущелья, по которому шел. Летел он, как это теперь принято, очень низко, практически недосягаемо для «стингера»… Ракета «земля-воздух» все-таки значительно опаснее, чем крупнокалиберный пулемет, обстреливающий откуда-нибудь из землянки летящий на небольшой высоте аппарат…

Когда уазик выбрался наверх, «вертушка» уже заходила на посадку. Придерживая руками фуражки, офицеры приблизились к машине. Ермаш легко сбежал по металлической лестничке, выброшенной из двери вертолета, и принял рапорт Агейченкова. Был он сух, поджар и оттого, должно быть, казался выше ростом. Это впечатление усиливала фуражка с высоченной тульей, плотно сидевшая на лобастой голове, обрамленной жесткой шевелюрой пепельных волос. Когда-то, очевидно, они были русыми, теперь же господствовала сплошная седина. Слегка впалые смуглые щеки были выбриты до синевы. На левой скуле отчетливо просматривался побелевший косой шрам. Агейченков знал, что Ермаш получил это ножевое ранение в схватке с контрабандистами, пытавшимися уйти за кордон с большим грузом женьшеня. Дело было в Приморье, и служил тогда капитан Сергей Ермаш всего лишь начальником заставы. Об этом в свое время много писали газеты.

– Не хотите ли позавтракать, товарищ генерал-лейтенант? – спросил Метельский. В его голосе Агейченкову послышались слишком уж угодливые нотки, и он с неприязнью подумал: «Мой зам в своем репертуаре». По сути, предложить это командующему должен был он, командир отряда.

– Уже, – буркнул Ермаш, здороваясь с офицерами за руку. – Владикавказцы подхарчили перед полетом.

Он сел в машину рядом с водителем. Офицеры разместились на заднем сиденье. Уазик рванулся, как застоявшийся конь. Генерал неодобрительно глянул на шофера. Он не любил лихачей и вообще, по мнению Агейченкова, был не в духе. Часто хмурился, во взгляде не было привычной строгой доброты – смотрел холодно, отчужденно. Глаза, словно остекленевшие, отливали свинцовым блеском, что было недобрым признаком. Агейченков с удивлением подумал: неужели его наше ЧП так выбило из колеи? Он знал Ермаша как очень выдержанного, рассудительного, сурово-властного военачальника, чрезвычайно редко позволяющего себе открыто сердиться, тем более кричать на подчиненных. Там, где идет война, командующему, пусть даже очень переживающему за гибель солдата, не пристало показывать это прилюдно. Что-то тут было не так… Да и поджатые губы генерала, за всю дорогу не проронившего ни слова, тоже не свидетельствовали о хорошем расположении духа. Обычно он на ходу задавал вопросы, интересовался всем новым, что попадалось на глаза, расспрашивал о жизни, настроении бойцов. Ледяное же молчание не предвещало ничего доброго.

Агейченков терялся в догадках. Таким суровым и насупленным он командующего еще не видел. Неужели случилось еще что-нибудь, о чем они пока не знают?..

Вполне возможно. Отряд большой: десятки застав, масса приданных подразделений. Вдруг где-то что-то опять произошло из ряда вон выходящее?

Пока они добирались до места, Николай Иванович так ничего и не смог придумать, чтобы объяснить чрезвычайную хмурость командующего.

В штабную, как ее называли, палатку, где обычно проводились все собрания и совещания: она вмещала более сотни человек при необходимости, – народу набилось густо. Сюда пришли начальники отделов и служб, командиры своих и приданных подразделений и, конечно, почти все штабники, включая Рундукова со своей командой, которому и вовсе нечего тут делать.

Все вытянулись, когда вошел командующий. В палатке наступила звенящая тишина. Ермаш обвел офицеров тяжелым пристальным взглядом и неожиданно сказал:

– А разве я собирал совещание? Вам что, делать нечего? – Он помолчал и тем же резким тоном добавил: – Всем по местам! Занимайтесь своим делом – охраной государственной границы! Кто потребуется, вызову. Со мной остаются командир и начальник штаба.

Все заторопились к выходу. Через минуту палатка опустела. Ермаш тяжело опустился в кресло у трибуны и жестом предложил присесть на скамейку напротив стоящих навытяжку Агейченкова и Еркова. Взгляд его оставался по-прежнему тревожно-печальным, а лицо каким-то скорбно-задумчивым. У Николая Ивановича снова екнуло сердце. Он слишком хорошо знал своего командующего. Что-то определенно случилось! И довольно серьезное…

Генерал просверлил их взглядом и сказал:

– Ну что, дорогие полковники, достукались? Люди гибнут у вас среди бела дня на хоженых и перехоженных дорожках. Так дело не пойдет!

Ответить на такой упрек было нечего. Да командующий, по-видимому, и не ждал от них ответа. Он сказал то, что лежало у него на сердце. Ситуация была предельно ясна. И известна генералу во всех нелестных подробностях. Кто бы другой докладывал ему о случившемся, он мог как-то смягчить краски. Но только не Улагай. Он резал, как сам не раз повторял, правду матку в глаза и картину рисовал в самых язвительных тонах.

Генерал отвернулся и долгим-долгим взглядом уставился в окно. Пауза затянулась, что энергичный, скорый в действиях Ермаш, как было известно Агейченкову, не любил.

– Разрешите доложить, товарищ генерал? – не выдержав, нарушил наконец мучительное молчание Ерков слегка осипшим от волнения голосом.

– А что вы можете сказать мне нового, уважаемый Семен Яковлевич? – усмехнулся Ермаш одними губами. – Обо всем случившемся в отряде изложено в вашем же подробном донесении. Я читал его. Да и Роман Трофимович кое-что добавил как очевидец.

– Но в моем донесении нет наших последних выводов, – упрямо возразил Ерков. Если ему больно наступали на хвост, он всегда шел напролом.

Генерал покосился на него одобрительно. Он любил напористых людей.

– Ну и каковы же они, эти ваши аналитические выводы?

Он слушал начштаба, не перебивая. Только попросил подробнее объяснить схему предварительной саперной проверки коммуникаций. Ерков и ее сумел включить в свой доклад.

– Неплохо придумано, – хмыкнул Ермаш, выслушав начштаба до конца. – Надо попробовать распространить ваш опыт. Напишите нам подробную докладную по этому поводу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.