Под свист пуль

Анатолий Полянский

Под свист пуль

«Военные приключения»® является зарегистрированным товарным знаком, владельцем которого выступает ООО «Издательство «Вече». Согласно действующему законодательству без согласования с издательством использование данного товарного знака третьими лицами категорически запрещается.

© Полянский А.Ф., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

Глава 1

Выглянувший из-за гор краешек солнца позолотил снежные вершины. Они стали ослепительно-белыми с еле уловимым красноватым оттенком. Только что проснувшийся полковник Агейченков выглянул в подслеповатое оконце палатки, в которой жил уже более года, и залюбовался открывшейся панорамой.

Николай Иванович вообще вставал рано, еще до общего подъема отряда, которым командовал. Выросший среди гор, он безотчетно любил их дикую красоту и безмолвное спокойствие. Мог смотреть на них часами, чувствуя, как легко и безмятежно становится на душе. Подкрашенный сверху розовым налетом белоснежный главный Кавказский хребет, представший перед глазами, напомнил ему тот огромный букет бледно-алых роз, что он когда-то преподнес Тамаре в день свадьбы. Как давно это было… Даже не верится, что с тех пор прошло… нет, пролетело почти двадцать лет. Ужасный срок! Считай, жизнь целого поколения. А что?.. Сравнение точное. Вон Вовка скоро, как и отец, наденет зеленую фуражку. Ему почти восемнадцать, и он собирается поступить в пограничное училище. Но как дурацки получилось! Шесть последних лет вычеркнуты из семейной жизни напрочь! Черт его знает почему, они с Тамарой столько времени в разводе…

Агейченков снова взглянул на горы. До чего ж они прекрасны! Его отец тоже был пограничником и всю жизнь прослужил среди этих каменных великанов на армяно-турецкой границе. А сын-то всегда был при нем. Потому и привык к такому пейзажу, сросся с ним и уже не мыслит себя иначе, чем среди этих величественных, врезающихся в глубину прозрачного неба вершин.

Резкий звонок полевого телефона, стоящего на столе в первом отсеке палатки, который служил Агейченкову своеобразным кабинетом, заставил его вздрогнуть. Столь ранний сигнал не предвещал ничего доброго. Николай Иванович знал это по горькому опыту: зря командира в такое время беспокоить на стали бы. Он не ошибся.

– У нас ЧП, товарищ полковник! – доложил оперативный дежурный взволнованным голосом. – Трое людей погибли, напоровшись на засаду боевиков!

Оказалось, что развозившая по заставам первой комендатуры продовольствие машина попала в засаду и была расстреляна в упор. Погибли водитель, интендант-контрактник и сопровождавший их прапорщик. Нападавшие явно охотились за оружием пограничников, да и содержание кузова их наверняка интересовало. Однако попользоваться трофеями чеченцам не удалось. Помешали артиллеристы, возвращавшиеся с дальних позиций, занимаемых для обстрела подозрительных районов, на свое основное место дислокации. Их тягачи с орудиями на прицепе шли следом за автомобилем с провиантом километрах в трех. Услышав приближающийся грозный рокот мощных двигателей, бандиты конечно же испугались и, не воспользовавшись добычей, бежали в горы.

– Где это случилось? – спросил Агейченков, продолжая морщиться. Гибель людей он всегда переносил, как личную трагедию.

– Неподалеку от первой комендатуры, – ответил дежурный. – Там Аргун делает крутой зигзаг.

Николай Иванович хорошо знал это место. Дорога здесь, огибая реку широкой петлей, просматривалась метров на пятьсот. Идущую по трассе машину со склонов видно как на ладони, и заметно издалека. Лучшего места для засады трудно придумать.

Вот и опять достукались до гибели людей, с горечью подумал Агейченков. Говорил же он Еркову, что тут нужно выставить постоянный пост наблюдения. Так нет, начальник штаба был с ним не согласен.

– Подумай, – сказал он, – ежели так рассуждать, то надо организовывать сильное прикрытие у каждого изгиба реки. Но для этого даже при наших огромных штатах ни людей, ни техники не хватит. Все протоки, тропы, промоины, где могут пройти и засесть боевики, а их сотни, личным составом не прикроешь.

Конечно, в какой-то мере Ерков прав. В пограничных войсках действительно нет отряда, усиленного столь мощно. По количеству людей и техники им нет равных. И все равно на границе здесь, в горной Чечне, столько потаенных лазов, что их при всем желании людьми не заткнешь. Тут нужен какой-то иной подход в несении службы. Знать бы только, какой именно?

Они часто спорили с начальником штаба, считавшим, что командир у них совсем еще «зеленый». Ерков служил в погранвойсках уже свыше тридцати лет и наверняка надеялся стать во главе отряда после ухода прежнего командира. А тут взяли и прислали на это место выпускника академии, которому еще и сорока-то нет. Из молодых да ранних…

Так, судя по всему, считал бывалый пограничник, прошедший все ступени по служебной лестнице, отстаивая свою точку зрения. По крайней мере, именно таким образом Агейченков воспринимал неуживчивость и строптивость своего начальника штаба, которого искренне уважал. Опыт у него был, разумеется, огромный. Но он, как полагал Николай Иванович, придерживался устаревших взглядов. В двадцать первом веке так, как раньше, охранять границу уже нельзя. Нужен новый подход. Ведь на их высокогорном и, пожалуй, самом опасном участке, окончательная схема еще не сложилась. Но Агейченков думал над этим постоянно. Возможно, он пришел бы уже к каким-то определенным выводам, если б не мешали. К сожалению, по старинке рассуждал не только начальник штаба, а и Метельский, первый зам, недавно прибывший к ним их штаба регионального управления. С ним тоже приходилось считаться. Тем более что Максим Юрьевич, поговаривали, имел кое-какие связи даже в Москве. Недаром же он в свои тридцать четыре был уже полковником и явно метил в генералы…

– В округ уже доложили о случившемся? – спросил Агейченков у дежурного.

– Так точно. Помощник сразу же позвонил и сообщил.

– Хорошо, командующему я сам доложу позже. Его в такое раннее время еще нет в штабе. А сейчас дайте команду приготовить к выезду мою машину. И поскорее, пожалуйста!

Минут через пятнадцать командирский уазик уже мчался по серпантину вниз, по направлению к Аргунскому ущелью. Однако добраться от Тусхороя, где располагался штаб и основные резервные силы отряда, до первой комендатуры было не так-то просто. Путь предстоял неблизкий.

Понимая всю серьезность момента, водитель гнал машину на предельной скорости. Броник с охраной, всегда сопровождающий командира, вскоре отстал.

– Наших что-то не видно, – оглянувшись, обеспокоенно сказал шофер. – Может, подождем?

Он имел самое строгое указание не ездить с командиром без охраны.

– Не стоит, – махнул рукой Агейченков, – жми, Ваня! Нам надо до места скорее добраться.

Он произнес это, почти не разжимая закаменевших и сразу посеревших губ. Сузившиеся ярко-голубые глаза приобрели свинцовый оттенок и смотрели на горы так пристально, словно хотели раздвинуть их и поскорее добраться до места происшествия. Николай Иванович всегда мучительно переживал гибель людей. Да, он понимал, что идет война и она не обходится без жертв. И все же каждый раз в таких случаях у него появлялось неосознанное чувство вины. Будто он чего-то недосмотрел, недоучел, недоделал, чтобы предотвратить трагедию.

Случившееся было, конечно, не первым ЧП с летальным исходом в отряде, что, наверное, в какой-то мере и естественно. Ведь они стояли на самом опасном участке границы, совсем недавно здесь установленной. Дело в том, что в первую чеченскую войну горная часть республики не была занята федеральными войсками. Операция «Кавказ», в которой намечался захват этой территории, была приостановлена, что вызвало недовольство в среде военных. Те считали, что сделано так по чьему-то злому умыслу; и уж, во всяком случае, на руку боевикам. А те действительно, получив лакомый кусок земли, свободной от догляда федералов, чувствовали себя здесь вольготно. Они создали свои базы, лагеря обучения, систему фортификационных сооружений. Построен был, по существу, целый укрепрайон. Проложили и современную автомагистраль, разумеется, руками военнопленных и рабов. Те работали до полного изнеможения. Когда же падали от бессилия, их просто пристреливали, заменяя очередной партией «быдла», как назывался у наемников расходный человеческий материал. Много здесь по обочинам лежит русских костей. Недаром пограничники прозвали центральную Аргунскую магистраль дорогой смерти…

Агейченков был прекрасно осведомлен о том, как развивались дальше события. При проведении контртеррористической операции, по решению нового Верховного главнокомандующего, эту оплошность, мягко говоря, решено было исправить. Впервые в истории погранвойск была проведена крупномасштабная десант-штурмовая операция, называвшаяся Аргунской. Горная Чечня была освобождена от боевиков нашими частями при поддержке авиации и артиллерии. Николай Иванович знал, в какой строгой секретности готовился захват этого труднодоступного района республики. Все было сделано совершенно неожиданно для бандформирований. Частично они были уничтожены, остальные рассеяны и бежали кто в Чечню, кто в Грузию. Последняя оказалась предпочтительней. Там террористов никто не преследовал.

На участке в восемьдесят километров между Ингушетией и Дагестаном была установлена государственная граница России с Грузией. Раньше она существовала номинально, как административная. Тут-то и был поставлен усиленный огневой мощью Итум-Калинский пограничный отряд, которым Николаю Ивановичу и довелось командовать.

Боевики никак не могли смириться с тем, что пути подвоза оружия, боеприпасов, пополнения из Грузии перерезаны. На протяжении многих месяцев они пытались нащупать слабые места в охране границы, любой ценой восстановить утраченные коммуникации. Нападения следовали одно за другим – и большими силами, и мелкими группами. Вот почему Агейченков и находился в таком перевозбужденном ожидании. Сегодняшняя гибель трех пограничников лишний раз подтверждала, что война продолжается и она постепенно усиливается. Особенно теперь, когда открывались перевалы, и на склонах гор появилась «зеленка». Борьба шла не на жизнь, а на смерть, принимала все более партизанский характер, отчего делалась и коварнее, и подлее. Не знаешь, когда и где ожидать удара, в каких местах устроят засаду или заложат радиоуправляемый фугас…

Все трое убитых лежали рядышком на взгорке, по грудь прикрытые брезентом. Лица были спокойны, словно все заботы оставили людей, и это сделало их удивительно похожими. Агейченков уже не раз замечал, что смерть нивелирует бойцов, делает их как бы навеки близкими, без земных забот и с единой, неразделимой судьбой.

Подойдя к погибшим, Николай Иванович почувствовал еще большую скорбь. Ему было безумно жаль этих молодых ребят. Глаза оставались сухими, но спазмы сжали горло – не продохнуть. И в сердце кольнула острая, почти физически ощутимая боль.

«Вот он результат нашей недоработки, если не халатности, – подумал он отрешенно. – Ни за что ни про что потеряли людей… Они же не виноваты, что попали в такую трагическую передрягу».

В том, что произошло, Агейченков винил прежде всего самого себя. Командир за все в ответе. Если гибнут бойцы, значит, ты чего-то не предусмотрел, недоработал, не сделал; упустили твои подчиненные какие-то моменты безопасности. Трудно, конечно, теперь судить, но все равно не должно этого быть! Раз тебе доверена жизнь людей, не сваливай на кого-либо, изволь все предвидеть и не ссылайся на объективные причины – отвечай сам!

Гибель солдат всегда оставляла тяжелые зарубки в душе Николая Ивановича, и за годы службы их накопилось немало. Ведь был еще и Афган, где обстановка была и покруче. Хотя, если откровенно, то тут не легче, а кое в чем и поотвратительней. Враг бьет исподтишка, и как он это сделает, с какой стороны куснет, на какую хитрость пойдет, – попробуй угадать?

Сзади неслышно подошел майор Гокошвили. Родился и вырос офицер в Грузии и был прекрасным альпинистом, покорившим не одну вершину, ходить он мог практически бесшумно. Человеком Арсен Зарубович был деликатным и прекрасно понимал, как скорбит командир, мысленно прощаясь с погибшими.

Агейченков обернулся и, увидев рядом стоящего офицера, грустно усмехнулся. Гокошвили всегда верен себе: человек он чуткий.

– Здравствуй, Армен Зурабович, – протянул он ему руку. – Вот и снова у нас потери, – сказал печально, кивая на взгорок. – И сколько же это будет продолжаться?

Вопрос был, конечно, риторический. Первая комендатура, как, впрочем, и остальные две, при всем желании не могла пока обеспечить полной безопасности даже прилегающего к ней участка Аргунского ущелья. Агейченков прекрасно знал об этом.

– Наш наряд тут недавно шел, понимаешь! – словно оправдываясь, пробормотал Гокошвили. – Все чисто было! Черт его маму знает, когда эти бандюги появились?

– А они за твоими нарядами следят, ведут их, – горько усмехнулся Агейченков. – Знают же прекрасно, где и когда они пройдут.

– Но мы и не можем вести патрулирование целыми сутками! Народу и кушать надо, и отдохнуть, понимаешь!

– Вся беда в том, дорогой комендант номер один, и я не раз об этом говорил, что вы ходите по одним и тем же маршрутам и в строго определенное время.

– Горы кругом, понимаешь! – всплеснул руками Гокошвили. – Нельзя сегодня ходить так, а завтра по-другому. Да и график движения нарушать не следует. Верно? Сами его утверждаете, товарищ полковник!

– Все правильно, Арсен Зурабович, – качнул головой Агейченков. – Вот только график – не догма, а руководство к действию. Об этом не надо забывать.

Николай Иванович повторил то, что не раз уже говорил своим комендантам и начальникам застав. Больше инициативы, находчивости! Не должно быть постоянных, устойчивых схем!

На эти темы часто спорили они и с Ерковым. Начальник штаба никак не хотел с ним соглашаться. Он говорил: а ты дай инструкцию действовать по-новому, чтобы завтра-послезавтра она не устарела, – тогда посмотрим.

Однако, как сейчас лучше организовать службу в горах, Агейченков, если честно, пока представлял себе слабо. Понимал, что по старинке нельзя, а вот по-новому… Зрело это постоянно в голове, казалось даже близким, но окончательный вариант никак пока не укладывался в их возможности. Чего греха таить, слишком сильна была привычка действовать по старинке. Что-то нужно было еще додумать…

Распорядившись убрать трупы и подготовить их к транспортировке на Родину в качестве «груза-200», Агейченков попросил Гокошвили рассказать и показать на местности картину произошедшего нападения на пограничников. Комендант уже до него в этом разбирался. Николаю Ивановичу надо было проанализировать случившееся, выявить свои недоработки и промахи. Он по-прежнему считал, что трагедии можно было бы избежать. Будь, конечно, все учтено. Ему нужны были детали, чтобы не только самому все понять, а и объективно доложить командующему региональным управлением. Человек он дотошный и непременно спросит о подробностях, сегодня же, после обеда, потребует доложить, какие выводы из ЧП сделал командир отряда. И тут уж нельзя говорить приблизительно. Генерал любит точность и твердость, терпеть не может, когда кто-то мямлит или боится взять на себя ответственность.

Они вдвоем с комендантом прошли на то место, где недавно была позиция боевиков, выбранная, кстати, очень удачно. Видно, что действовали опытные вояки. Были предусмотрены очень рациональные пути отхода. Нападавшие были ко всему готовы.

Рассказывая о своем видении случившегося, Гокошвили, как всегда, торопился, торопливо выстреливая фразы. Майор был человеком очень импульсивным, не терпел ни малейшей медлительности. Он и внешне напоминал Агейченкову тонконогого горного красавца скакуна. Высокий, упругий, жилистый, без лишней жиринки на гладком, словно продубленном, оливковом теле. Лицо немного аскетическое, с острым подбородком, слегка выпирающими скулами и классическим носом с горбинкой, но одухотворенное. И глаза – большие, темные, выразительные. В них все отражается: и боль, и радость, и разочарование. Все оттенки чувств можно по ним прочесть.

Слушая его объяснение, Агейченков не переставал удивляться эмоциональности коменданта. Конечно, ЧП было из ряда вон выходящее, кого угодно могло вывести из равновесия, – и взволнованность коменданта вполне объяснима. Но сдержанность, по мнению Николая Ивановича, пусть даже небольшая, еще никому не мешала. Гокошвили же не сбавил темперамента и тогда, когда они приехали в комендатуру и речь пошла о совсем обыденных делах. Он и о только что отстроенной его людьми столовой для личного состава говорил все так же горячо и рьяно. Майор так ее расхваливал, словно это был не обычный хозблок, а по крайней мере княжеский дворец.

Первая комендатура была оборудована хорошо. Ее система траншей, расположение резервных застав и блиндажей, врезанных в склоны гор, позволяли не только обстреливать значительный кусок долины, а и далеко просматривать дорогу вдоль реки. Тут зам Агейченкова по технике и вооружению полковник Даймагулов постарался. Нармухамед Ниазович, или, как его звали, Николай Николаевич (против чего он не возражал), был опытным инженером и за возведением фортификационных сооружений следил строго. Он вообще был трудолюб. Днем и ночью его можно было встретить на строящихся объектах. Причем не в качестве наблюдателя, а непосредственного участника работы. Он показывал всем и каждому, как подбирать и подгонять камни для возведения стен, раскорчевывать древесину, строгать доски… Словом, оборудование комендатуры нареканий не вызывало.

Но была и отрицательная, чисто психологическая сторона в расположении лагеря. Рядом, почти за городком, начинался могильник, принадлежащий, по преданию, тайпу Яндербаева. И добро бы это было просто кладбище с косо торчащими из могил камнями, как это принято у чеченцев. Так нет же, здесь, по склону, опоясывая небольшой хребет, стоял так называемый «город мертвых» – соседство не из приятных. По отлогому склону сверху сбегали замшелые покосившиеся каменные гробницы-кубики без окон, некоторые из них стояли тут не одну сотню лет. И венчала все это, как бы охраняя покой усопших, старинная высокая сторожевая башня, торчащая над долиной кривым серо-зеленым зловещим рогом.

Когда Агейченков смотрел на этот бесконечно стекающий с горы поток могильников, ему становилось не по себе. Он помнил рассказы местных старожилов об этом зловещем месте. Сюда попадали не только усопшие, но и живые люди, и далеко не по своей воле. Если раньше в чеченской семье кто-то заболевал, скажем, чумой, тифом или проказой, их всех до одного палками выгоняли из жилищ и с воем и улюлюканьем сопровождали сюда, в «город мертвых». Без различия пола и возраста загоняли людей в одно из этих крепостных строений и замуровывали навечно…

Поспешно подошел дежурный по комендатуре. И уже по тому, как он суетливо вскинул руку к головному убору и заговорил сбивчиво, Агейченков понял: опять что-то случилось. И не ошибся. Весть не предвещала ничего хорошего.

– В отряд прилетел полковник Улагай, – торопливо доложил дежурный. – Вас немедленно требует!

Агейченков усмехнулся. Контрразведка уже на месте, быстро они сработали. Теперь поднимается такой шум… Он знал Улагая давно, еще майором. Тот всегда был въедливым мужиком, что само по себе, возможно, и неплохо, если бы к этому не добавлялся шумный и, откровенно говоря, склочный характер. С годами, тем более, когда Роман Трифонович стал начальником особого отдела регионального управления, эти качества в нем усилились. Везде, где появлялся Улагай (а без особых причин он в погранотряды не приезжал), начинались громкие скандалы и делались определенные выводы.

Николай Иванович понял, что и его не миновала чаша сия. Но, как бы там ни было, поспешить в штаб отряда следовало – Улагай не любил ждать. Небось там уже устроил шабаш…

Гокошвили предложил наскоро перекусить. Когда еще доберутся они до штаба, часа два пройдет, а у них все уже готово – больше пятнадцати минут не задержатся.

– Спасибо, Арсен Зурабович! – поблагодарил Агейченко, прекрасно понимая, что командир прав: быть ему сегодня без обеда. Но здесь задерживаться дольше ему было не резон. Да и не до еды. Он ясно представлял себе, какой неприятный разговор ему предстоит…

Поскольку Агейченков был ко всему готов, его удивило то, что контрразведчик, хотя и кинул на него косой взгляд, но пригласил присесть и начал говорить совсем не так, как обычно. Улагай всегда распекал провинившихся стоя и обращался только по фамилии, в крайнем случае – по званию. А теперь… Агейченков не поверил своим ушам.

– Садись, Николай Иванович, разговор у нас будет долгим.

Это было что-то новое и непонятное…

Улагай закурил свою знаменитую, закрученную вопросительным знаком трубку и, окутавшись дымом, покачал головой.

– Не дают нам спокойно спать масхадовцы, кость им в горло… И когда это только кончится?

– Полагаю, не скоро, – осторожно заметил Агейченков, заполняя затянувшуюся паузу.

– Вот и я так думаю, – задумчиво протянул контрразведчик, попыхивая трубкой.

Небольшая палатка была уже полна табачного дыма, который Агейченков не переносил. Он не курил с лейтенантских еще времен. Однажды неосторожно сказал своему первому начальнику капитану Васильеву, что человек, дескать, должен уметь избавляться от вредных привычек. Капитан посмотрел на него насмешливо и язвительно заметил, выразительно глядя на дымящуюся в руках лейтенанта сигарету: вот, мол, и подайте пример! Скептицизм Васильева, а тот был для него авторитетным человеком: первый начальник заставы как первая любовь, – задел Агейченкова, и он запальчиво сказал: «Вот возьму и брошу!» Капитан засмеялся: «Свежо предание, да верится с трудом. Марк Твен сто с лишним раз давал подобные обещания: бросал и начинал снова!» Агейченков вспыхнул: «А у меня этого не будет!» И, выложив на стол пачку сигарет, сказал старшине заставы, сидевшему тут же, чтобы забрали ее и ни в коем случае не отдавали.

Честно говоря, он потом не раз пожалел о своем скоропалительном решении. Курить хотелось страшно. Неделю маялся так, будто его мучила зубная боль. У каждого идущего навстречу он готов был вырвать сигарету и закурить. Но все-таки выдержал! С тех пор к табачному зелью больше не притрагивался, чем сильно радовал жену. Тамара почти не переносила табачного дыма. Они из-за этого даже в рестораны, где было накурено, не ходили.

Палатка была сравнительно небольшой, и при том, что Улагай курил много, быстро наполнилась табачным дымом. У Агейченкова запершило в горле, и он с трудом сдержал кашель, рвущийся из груди. Улагай был наблюдательным и, конечно, это заметил. Он молча встал, подошел к входной двери и распахнул ее настежь. Дышать сразу стало легче.

– Ну, рассказывай, командир, как все проходило. Ты же был на месте. Да подробнее, пожалуйста. Мне же по приезде в Ставрополь главкому докладывать. А ему все подробности подай.

Слушал не перебивая. Только два вопроса и задал! «Почему с машиной не было усиленной охраны?» и «Нельзя ли подобные поездки с продовольствием осуществлять небольшими колоннами или хотя бы попарно?»

Он ухватил самую суть. Агейченков думал над всем этим давно, но выхода не находил. Сделать, конечно, можно все. Однако сколько же нужно тогда дополнительной техники и людей! Где их взять? К тому же в том месте, где все произошло, дорога и окружающие горы были десятки раз проверены; по ним систематически ходят усиленные наряды. И чеченцы об этом прекрасно знают. Уж что-что, а информация от местных жителей у них наверняка поступает.

– Может, слишком хорошо знают? – неожиданно спросил Улагай, выслушав ответы командира отряда.

Агейченков его не совсем понял.

– Что вы имеете в виду, товарищ полковник?

– Да то, что все маршруты и графики движения ваших нарядов противник давно изучил. Не пора ли их уже менять?

– И я за это ратую! – воскликнул Агейченков.

– Почему же не предпринимаете мер?

– Руки коротки, товарищ полковник. Ваши же, штабные, всегда точных расчетов требуют, чтобы все подробно было расписано: где, какая группа и в какое время находится, куда направляется. А мой Ерков не может не подчиняться указаниям сверху. Да и вообще он против всякой анархии, дезорганизации… Меня же просто слушать не хотят. А я как-никак лицо подчиненное.

Улагай задумался. На его высокий, с фигурными залысинами лоб набежали резкие складочки морщин.

– В этом отношении ты прав, Агейченков. Формалистов у нас хватает. Каждому подай отчет в ажуре… Думаю, надо ломать эту практику, хотя, как ты знаешь, военное дело действительно любит точно выверенных действий. Не знаю только, как их сочетать с разными новшествами, которые диктует жизнь.