Полюби со мной. Антология одного стихотворения

Слова – не плоть… Из рифм одежд не ткать!

Слова бессильны дать существованье…»

Даже по этим отрывкам чувствуется – очень непростые были отношения у поэта со словом, с поэзией. Человек недюжинного ума, вполне сознающий, вроде бы, нелепость современного творчества («Ведь умер князь, и стен не существует…»), тем не менее, он

с ранней юности до последних дней писал: писал и прозу, и статьи, и, конечно же, стихи.

Можно сказать – разгадка этого противоречия в том, что недюжинный ум поэта перевешивался ещё более недюжинным талантом. И это, вероятно, будет небезосновательной догадкой. Но не совсем полной. Сам стиль его, так поражавший современников – с нарочитыми перебивами размеров, с несочетаемой, казалось бы, лексикой (частая смесь «низкого» с «высоким», возвышенно-романтического с диковинными прозаизмами, и др.) – таит в себе другую часть разгадки феномена Случевского. Он один из первых почувствовал: писать, как прежде, уже не получится

по-настоящему, что-то предгрозовое носится в самом воздухе эпохи и разрушает, подтачивает – ещё пока незримо, неявно – основы гармонии «Золотого века». И, значит, следует отбросить все иллюзии, не плестись в толпе имитаторов той гармонии, а попытаться выразить всю сложность подступающих новых времён – с их ломаными ритмами, астматическим дыханием, неслыханной дотоле в «изящной словесности» лексикой. И не бояться быть осмеянным критикой за пресловутую «смесь французского с нижегородским». Для этого нужно было иметь не только недюжинный талант, но, может быть, в первую очередь, истинно поэтическое, безоглядное мужество. И совершенно незашоренный, честный и ясный взгляд на современный ход вещей. Тем более, что поэт точно знал и чувствовал: поэзия бессмертна, невзирая на все доводы разума. И завершил своё стихотворение-кредо так:

……………………………………………

«…смерть песне, смерть! Пускай не существует!..

Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!..

А Ярославна всё-таки тоскует

В урочный час на каменной стене…»

Полвека спустя то же самое, в сущности, скажет поэт иных времён, Владимир Маяковский. Скажет грубо, но «весомо и зримо»:

«…поэзия —

пресволочнейшая штуковина,

Существует,

и ни в зуб ногой…»

Стихотворение же, которое мы предлагаем сегодня читателю, стоит вообще словно бы особняком в русской поэзии 19-го века. Пожалуй, лишь Фёдор Достоевский (высоко чтимый Случевским) сумел так сильно поднять эту, одну из самых болезненных тем времени, тему публичной казни. Но если у Достоевского – в монологе князя Мышкина, например – описание казни подаётся словно бы нарочито сдержанно, состоит из детального описания процедуры, которую писатель испытал на самом себе, и ужас возникает из самой безоценочности, «заземлённости» этого описания, то у Случевского, всего лишь наблюдавшего со стороны реальную казнь в Европе, вдруг проступает такая

метафизика в стихах, что и полтора века спустя вызывает изумление: как вообще такое могло быть почувствовано, увидено, – написано?!.

Впрочем, эти потрясающие стихи не нуждаются в каких-либо комментариях. Пусть современный читатель, нечасто натыкающийся на сборники Случевского, сам прочтёт и оценит этот, никак не старящийся во времени, шедевр.

«После казни в Женеве»

Тяжёлый день… Ты уходил так вяло…

Я видел казнь: багровый эшафот

Давил как будто бы сбежавшийся народ,

И солнце ярко на топор сияло.

Казнили. Голова отпрянула, как мяч!

Стёр полотенцем кровь с обеих рук палач,

А красный эшафот поспешно разобрали,

И увезли, и площадь поливали.

Тяжёлый день… Ты уходил так вяло…

Мне снилось: я лежал на страшном колесе,

Меня коробило, меня на части рвало,

И мышцы лопались, ломались кости все…

И я вытягивался в пытке небывалой

И, став звенящею, чувствительной струной, —

К какой-то схимнице, больной и исхудалой,

На балалайку вдруг попал едва живой!

Старуха страшная меня облюбовала

И нервным пальцем дёргала меня,

«Коль славен наш Господь» тоскливо напевала,

И я вторил ей, жалобно звеня!..»

Апухтин

Алексей Николаевич Апухтин (1840—1893) известен широкому читателю бо-

лее всего как певец «цветов запоздалых». Его романсы доныне очень популяр-

ны благодаря счастливому сочетанию прекрасных стихов и музыки П. И. Чай-

ковского, друга всей его жизни – с ученической скамьи до самых последних

дней. Стоит вспомнить лишь некоторые, наиболее знаменитые романсы: «День

ли царит“, „Ночи безумные, ночи бессонные“, „Ни отзыва, ни слова, ни при-

вета», «Забыть так скоро» и, конечно же, великую песню «Пара гнедых». Хотя

это и перевод из Донаурова, но, как нередко случается с гениальными пере-

ложениями (Пушкина из Мицкевича, Лермонтова из Гете, Гейне, Зейдлица и

др.) на русской почве стихи эти стали родными – народными. Бесспорно, од-

ного факта неувядаемости песен и романсов Апухтина достало бы для призна-

ния его творчества явлением незаурядным. Но мне думается, что Апухтину

русская поэзия обязана гораздо большим. Этот малоупоминаемый ныне поэт,

вообще не бывший никогда особенно громким и не очень-то к тому стремив-

шийся, по-видимому, почти в полном одиночестве сумел найти и мощно разра-

ботать свою «жилу», свою форму, которая столетие спустя развилась в целый

стихотворный жанр, весьма активно эксплуатируемый поэтами 20 века. Этот

жанр можно обозначить как сжатую стихотворную повесть, главную энергетику

которой составляет напряженный, остро-психологический сюжет. По родовым

признакам это не поэмы, даже и не повести в классическом понимании, но

скорее всего – большие сюжетные стихотворения, к жанру повести, впрочем,

явно тяготеющие. Кажется, им так и не найдено единственно бесспорного пои-

менования, чему во многом способствует сама маргинальность жанра. Тем не

менее, активно используемая русскими советскими поэтами эта форма традици-

онно именуется поэмой. «Маленькая поэма» – настойчиво подчеркивали

авторы, ни один из которых, кажется, так и не решился назвать своего пред-

течу – Алексея Апухтина. То ли немодным считалось в бодрые советские годы

апеллировать к «упадническому» лирику, провинциалу из орловского захо-

лустья, затворнику своей «Обломовки», то ли попросту искренне забыли о его

существовании, но ни А. Тарковский, ни Д. Самойлов, ни А. Кочетков, ни В. Фе-

доров, ни другие наши поэты, частенько обращавшиеся к этому жанру, так и

не сослались, хотя бы с оговоркой, на своего предшественника. Впрочем, дай

Бог мне ошибаться, и я просто не встретил подобных упоминаний.

Мало известна и проза поэта, оставшаяся после смерти в ящиках стола.

«Дневники Павлика Дольского», «Архив графини Д», «Между жизнью и смертью»

– проза эта незаурядная, но к сожалению так и не ставшая широким общест-

венным достоянием. А фантастический рассказ «Между жизнью и смертью» мог

бы, мне кажется, заинтересовать нынешнего читателя, особенно тяготеющего к

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.