Полная версия
Певчий Гад. Роман-идиот. Сага о Великом
А чем хуже – тем лучше. Поскольку
В боль миров просочит свою больку
Несравненная польза вреда»
Недоперепой
Пользу вреда – вреда для себя – Великий испытал, и не однажды. Но однажды возник оособенно резкий порыв, можно сказать вихрь на юном переломе судьбы. Словно весть о чём-то хорошем. Вихрь, впрочем, выветрившийся довольно скоро, переродившийся у него в навязчивый зуд… точнее, в неотвязную грёзу – необходимо во что бы то ни стало, как можно скорей, накопить денег!
Но откуда их было взять школьнику, в советские-то годы? Неоткуда, ответит помнящий. Кроме что, разве, бросив школку и пойдя вкалывать. А посему последние школьные полгода Великий провёл в ПТУ. Решил выучиться на сварщика. Вышло не весьма лепо. То есть, совсем не вышло. А вот затея выучиться на экскаваторщика более-менее удалась. Заработал толику денег, снял жильё. Более того, пригласил возлюбленную для совместного проживания. Тонька высокомерно, но туманно кивнула, что было принято за высокое согласие.
Однако ж судьба-злодейка и тут не сомкнула недреманное око, не простила великодушно очередную восторженную нелепость…
***
Возвращаясь к первой, судьбинно осознанной попытке срубить бабла, нужно признать – это была неудача. Фальш-старт. При всём том, что это было серьёзное начинание, настоящий крепкий порыв, обернулся он горечью, болью…
Сварщиком Великий проработал только три дня. Плохо и наспех обученный делу, умудрился в первые же дни посадить на стройке зрение «зайцами» от электросварки. И, с понесением ущерба здоровью, грустно вернулся в школку. Возлюбленная не выразила эмоций. Царственная её натура ещё не была подкошена знаменитым объяснением в любви (падением героя в сортире), и она ещё не стала безусловной любовницей Великого. Просто молча пустила за свою парту. Но…
***
Слышу, как они бьют, старинные часы со звоном, бьют издалека, с закопчённых стен незабвенного ПТУ, слышу…
В день окончания училища Великий выпил хорошо. Но мало. Ещё мало, но деньги уже кончились.
Вернулся в родное ПТУ, стащил настенные часы и попёр продавать за советские деньги в советские же учреждения. Вначале в те, что поближе. Просил пятёрку… уступал за четыре рубля… нигде не брали. Пришлось расширить поисковый круг сбычи краденого. Не брали, козлы, нигде. А часы были хорошие, старинные, с нежным таким боем, без истерики…
***
Нарезав дурные круги, пьяненький, неосознанно вернулся в родимое ПТУ и, шатаясь, по узеньким слепым коридорчикам забрёл-таки в незнакомый прежде директорский кабинет. Да и что там было делать прежде, во время учёбного процесса?
И кабинет незнакомый, и директора не шибко помнил, и вообще…
***
«…эка водочка хулиганила,
Зрак запойчиком припоганила…»
***
В полутьме кабинета, не признав с недоперепоя директора, два часа тому назад лично вручившего ему, уже весёлому, диплом об окончании курса сварщиков, предложил часы за трояк…
***
«Бездельник без денег» – рифма бескрылой правды…»
***
Директор опупел и набычился. Что было принято Великим за начало торга. Надувшись для приличия и скорчив рожу, сбавил цену. Просил 2р.87коп. – сакральную цифру советских времён: полкило водки…
***
«Чтой-то друзья застрадали запоями,
Чтой-то пошло непонятное тут,
Ой, закуплю я бухла, и завою я,
И побреду на последний редут…»
***
Что характерно, директор даже не закричал, не вызвал милицию. – Часы-то по факту находились в здании, следовательно кражи, как таковой, не было! Попытался только отобрать диплом, но… но тут до Великого допёрло.
Схватившись за сердце (там в нагрудном кармане похрустывал новенький диплом), бросив часы на стол директора, рванул по коридорчикам прочь…
***
…заблудившийся запой…
***
Время очнулось и двигнулось дале – легендарные часы продолжили на родной стене ПТУ старинный свой, нежный, размеренный бой для новых и новых поколений…
Пока не грянула перестройка и не прикрыли к свиньям собачьим все эти великие заведения, кузницы молодёжи…
***
Так осуществилась первая, самая натуральная «Польза вреда». – Общественный вред для всей великой страны (закрытие кузниц молодёжи) в этом случае обернулся сугубо личной пользой для Великого. Получается так, что едва не угодив в кутузку за кражу казённого имущества, старинных настенных часов, он, благодаря этому, зарёкся, во-первых: учиться чему-то наспех, особенно нелюбимым и опасным предметам, а во-вторых: не совершать судьбинные (читай – любовные) поступки не обговорив заранее конкретные условия предполагаемого предприятия. Как в случае с Тонькой, не пообещавшей внятно ничего, а только туманно ему кивнувшей. В итоге безоглядный бросился опрометью в опасную полынью, в огненную профессию, которая сильно подкосила зрение. Про знаменитые дедовские очки-велосипед, которые он вынужден был вследствие всего этого возрузить на утиный свой нос, речь ещё впереди. А сейчас… сейчас резюме: хорошо ещё, что не лишился тогда вовсе очей! Впрочем, это было бы ещё более очевидное доказательство пользы вреда, но… больно уж беспощадное.
***
Из цикла «Наблюл»:
«Человек разваливается на ходу. Зубы выпадают, волосы редеют… а он – смеётся.
А почему? А потому, что чует – бессмертен…»
***
«…в эпоху, под названием «Рекламная пауза», было…
Ничего не было».
* * *
«Круговорот денег в глухом селе. Круговорот замкнут. Все уже выучили номера купюр. Меняются „фантиками“, смеются…»
***
«Жить не оскотинясь, в столице нельзя. Жировать, глядя на глубинку? Выход один – оскотиниться. Оглохнуть. Ослепнуть…»
***
«…в черном окне извиваются белые черви. Свадьба. Музыка. Ночь…»
***
Отрывок. Непонятно о чём. Целиком не обнаружено:
«…финотчёт сдал. В любви объяснился. С министром поговорил. Жене наврал. Был невразумителен. Везде…»
***
«Это было в состоянии… в отсутствии состояния…»
***
Шорох листьев
«…и везде-то он побывал, и всё-то он повидал!..» — вспомнилось из анекдота, когда в очередной раз я перелистывал остатки архава, страницы жизни Великого. Когда наткнулся на отрывки воспоминаний, которые назвал «Шорох листьев».
Безусловно, удача для потомков, что всё… ну, почти всё… ну, очень, очень многое увиденное и услышанное здесь, на земле, он записывал, словно готовил драгоценное Я, неудавшееся, не полностью проявившееся во временном континиуме, перенести в вечное. Туда, где во всей полноте поймут, наконец, и оценят вполне подвиг. Подвиг жизни…
***
«Шорох листьев не е…т!..»…
«Шорох листьев не е…т!..»…
«Шорох листьев не е…т!..»…
Откуда это, из осени? Как бы ни так! Из весны…
***
В 70-х годках двадцатого века Великий после школки решил помотаться по стране, попробовать профессии, потрогать своими руками, как тогда говорилось, «жись».
Лет пять мотало по колхозам, стройкам, поездам. Поработал сварщиком, экскаваторщиком, в проводниках побыл… много чего перепробовал.
Занесло в бригаду асфальтировщиков…
***
«…наконец-то дохнуло асфальтом,
Майский ливень продрал синеву,
И земля, точно плугом отвальным
Взрыхлена, отпустила траву,
И вздохнула…
Но всех ненасытней,
Всею зернью, всей алчностью жал,
Точно чёрное сердце пустыни,
Этот мокрый асфальт задышал,
Истемна распахнувшейся былью
Задышал, растомясь в глубине
Человеческой, тёплою пылью,
Утрамбованной в чёрном зерне…»
***
Об этом периоде жизни Великого остались разрозненные записи, воспоминания. Наиболее внятные куски, например «Шорох листьев», приводим почти полностью:
«…жили бригадой за городом, в бараке. Май выдался тёплый, асфальтировали громадный, только что выстроенный птичник, сулящий завалить страну высококачественной индейкой. Куда потом девалась чудесная плица – птичник-то был готов к сдаче – вопрос…
Работка горячая, с раннего утра, по десять часов кряду. – Асфальту нельзя дать застыть. Вот и уламывались, пока шли машины. Молодые, здоровые…
В бригаде семеро. Ребята из рабочих слободок, книг почти не читали.
Выискался, однако, «интеллигент» – Витя. Недавно откинулся, но был удивительно гладок, упитан. Кругломордый, добродушный, юморной мужичок, уже женатый, в отличие от всех нас.
Непохоже, что сидел на казённых харчах, рожу отъел такую – на воле не каждый отъест. Да, пожалуй, и не сидел. Даже в зоне умудрялся жрать от пуза. Земляк-начальник не только приладил к пищеблоку, заведовать тюремной библиотекой усадил. Витя пристрастился к чтению…
Ну вот, после смены, бывало, развалимся всей бригадой на койках, и айда травить байки. А Витя – нет. Он КНИГУ читал. И нас, дураков, между прочим поучал. Как старший и прошедший лагерь. И нас поучал, и заветы будущему сыну заготавливал – жена была на сносях.
«Вот, к примеру, – многозначительно начинал Витя – понесет мой сыночек бревно на субботнике, а я ему подскажу – первым под бревно не становись. И средним не становись…
Становись последним.
Двое понесут бревно, а ты на нем повиснешь… даже и на халяву ещё прокатишься. Передние не заметят, а тебе – прибыток. Обманул. Проехался задарма…
И в трамвае места не уступай.
Твоей матери, когда брюхатая была, много уступали? Си-идит себе здоровенная старушенция, а мать твоя, считай, уже на третьем месяце была!… Думаешь, уступили?..
Вот и ты не уступай.
И на лирику всякую плюнь. Дуй по главной линии, в лес не сворачивай…»
Много чего проповедовал Витя, толстые пятки задрав на спинку железной койки. Философ, пусть и домашний. Самобытный.
А уж как он КНИГУ читал, как читал – песня!.. Пузатая, без обложки и заглавия, но со штемпелем библиотеки спецучреждения книга.
Как он её читал, как читал!..
Слюнявил загодя палец, и начинал «процесс». Читает, читает, внимательно читает… а потом как пойдёт слюнявым пальцем отхлестывать страницы – только свист, не шорох даже…
Отхлестнёт с десяток страниц, и снова притихнет. – Читает.
А потом опять вдруг заслюнит палец, и – пошло!…
А сам приговаривает при этом: «Шорох листьев не… колышет (другой тут, понятно, был глагол), шорох листьев не колышет… шорох листьев не колышет…»…
Шорохом листьев называл всё, что не относится к сюжету, активному действию книги. Шорох листьев – любовные переживания, раздумья героев, переливы душевных волнений, лирический трепет… и, конечно, описания природы.
Шорох листьев, короче.
А коли вдуматься, шорох листьев – почти всё, из чего состоит великая литература. Без «шороха листьев» русская классика немыслима. Может, иная где и мыслима, русская – нет. Да и Русский Лес, однако…
Укоряю Витю? Паси Бог. У Вити «понятия». На клеточном уровне, по понятиям жил Витя. И вообще, давно это было.
Так давно, когда читатели «шорох листьев» ещё не выметали из книг, из жизни. Когда была жизнь…
Прошли десятилетия, ось времени повернулась, «зона» вышла на волю. И – пошла диктовать «понятия». Воля оказалась на зоне. В политику-экономику пришли «интеллигентные вити». Осталось голимое действие. Фабула. Сюжет… Жизнь?
Какая, на фиг, жизнь! Фуфло. Жизнь – «Шорох листьев».
И чуть ниже отрывочек в стишках:
«…цена человеческой жизни копейка.
А ты из копейки поди-ка, сумей-ка,
Сложив, перемножив ли, вырастить Рубль!
Тем паче – валютный… а люди…
Что люди?
Ротатор в работе, истера на уде,
Покрутится «матрица», свертится дубль…»
***
Жизни его не поняли
«Дубль конгениальности эпохи Большого Стиля в кинематографе, это: «Пепел и алмаз» и «Коммунист», два великих фильма с великими актёрами!..» – уверял себя и других Великий, и продолжал «на салфеточках» – «…и даже в названиях фильмов два пути: Путь Польши и Путь России. Но…
Мы пулю в г… превратили… – грустно пел Великий. И ещё грустней добавлял: были Строители, стали «застройщики»…
***
«С Севера – сирые, босые,
С Юга, с Востока – раскосые,
С Запада – взгляды косые…
Россия…»
***
По России мотало Великого долго. И по стройкам, разнорабочим, и проводником в поездах. Разные люди встречались. Лица менялись, погоды, пейзажи. Не менялся только он один. Как был очарованным, так и остался. Всегда, везде, в любых ситуациях.
И всё же поняли встречные главное: Великий прост, чист душою. Не столько даже поняли, сколько почуяли – тут что-то иное… таких вообще не бывает. Но вот, встретился, однако ж, и видно его всего насквозь, точно ягоду белого винограда на просвет: тёмные там только косточки, а всё остальное светлое, прозрачное, ясное…
Понимали, такое не поддаётся ранжиру, но определить простым словом Неандерталец не осмеливались. А произнеси слово – и вот она, суть…
***
«Провонявший корвалолом,
Брёл я лесом, брёл я долом,
Корвалол, корвалол
Мягко сердце проколол…»
***
…и задал однажды молодой советский идиот молодым же, но сильно уже траченным в знаменитой пивной завсегдатаям дремучий, мохнатый вопрос. Взойдя на любимую кафедру – верхнюю ступеньку пивного зала – вопросил тихо и сладкоголосо: «Что есть самое эротичное место в теле? Отвечай, кто знает!.. Молчите, профаны? Не знаете, потому и молчите! А если знаете, совсем не то. Расхожее знаете. А я назову подлинное, хотите?..»
Зал, безусловно, хотел. Всегда хотел, особенно подлинного и, как всегда у Великого, непредсказуемого. Хотел и получил:
«ГОЛОВА!»
– «Почему голова, спросят тупые? Самое волосатое место!..
Для наитупейших изъясняюсь учёно – центральная нервная система, находящаяся в голове, подаёт тому, о чём вы пошло подумали, эротические и силовые сигналы. Именно голова. Остальное – физиологический акт. Механика любви, так сказать. Вот…»
Пивная захлопала, а потом, естественно, захлюпала недопитым пивом, зачавкала недоеденной рыбой и замахала Великому: подходи, мол, угощайся. Хорошо, мол, наблюл. Заслужил, рванина, поправь голову…
***Из «Наблюдизмов»:О мужике, затюканном бабами — жёнами, тёщами, дочами:«Жизни его не поняли!..»***И – резюме:«А не надо пугать мужика!..»***О «датском» поэте:«…и – наступил на горло собственному пенису…»Из творческих задумок Великого:«Антиповесть: «Крест и выкрест»***ГенофондКрещён был Великий. И вдруг сказался выкрестом. Так, запросто: стал однажды по недопьяне уверять, что – еврей…
Я обалдел:
– «Как? Ты ж русский был всегда!..»
Посасывает, гад, «бармалея» из горла, бубнит:
– «Еврей, еврей… русский всегда еврей… мессианский… русский… еврей… только не знает… а я знаю, я знаю…»
Разозлил, гад, надоел. Спрашиваю у матери:
– «Он что, правда еврей?»
– «Правда» – говорит.
– «И отец еврей?»
– «Отец русский»
– «А вы?»
– «И я русская».
Тут уж я распсиховался, ору:
«Так какой же он, к чёртовой матери, еврей?»
Мать, переворачивая оладьи на сковороде, спокойно так отвечает:
– «А вот такой он… отец русский, я русская, а он – еврей…»
И всё без малейшей усмешечки.
– «Да пёс вас поймёт, семейку вашу хренову!..» – вскричал я тогда. Молча. И молча же себя успокоил:
– «Выкрест ты, гад… хамелеон, вот ты кто… ха-миль-ён…»
***
О многом задумывался Великий. Но вот беда, систематичности в разрозненных записях не было. О чём и пришлось ему как-то сказать. Высокомерный, надул губы, выкатил карий глаз… и презрительно, врастяжечку эдак, пропел:
«– А Розанова ты читал?.. А не он ли самый великий? Самый русский философ?..»
Пришлось промычать нечто невразумительное, вроде: на Розанова всякий дурак сослаться ныне горазд, прикрывая малообразованность, эклектичность свою. Ответ был дивно лаконичен:
– «Сам дурак!..»
***
– « Гы-ыы!.. надыбал у философа – задумчиво молвил Великий, вваливаясь в дом, не гаркнув при этом опосля знаменитого «Гы-ыы!..», не вякнув, хотя бы вполслуха, ни «Приветик», ни «Здрасьте» – ввалился и задумчиво продолжал: у него, у философа, Эклектика — системно (или, может, бессистемно?) образующая основа фундамента… чего бы ты думал?.. фашизма, блин! Это как понимать?..
Ну, я-то понял – продолжал высокомерничать Великий — а другие? Фашизм… это – фаш, пучок, стая. Волчья стая… нет, давай лучше – просто пучок. Пучок прутьев, короче. Из прутиков собирается веник и – айда мести по округе! А ежели кто против, тут же крик: «Я те щас та-акой метлы дам!..». Понял, короче?
Эклектика, это разбросанные прутики. Из них собирается метла. Вот те и весь фашизм. Причём тут, в слове «Эклектика» слышится клекот, и некоторое даже презрение – сквозь клекот. Второй сорт, якобы. Ну а Синтез? Принцип-то один – собирание! В фокус, в тот же пучок собирание. Синтез, что это такое, почему его уважают, а эклектику нет? Ты как думаешь? Синтез уважают, эклектику нет. Нет, я что-то запутался…
Но ведь и тут, и там – один принцип, принцип разбросанности, а потом и собирательности в основе. В Эклектике – хаотический, якобы иррациональный, в синтезе
– упорядоченный, якобы системный… вот и вся разница. Но если фундамент любого построения формируется из эклектики, так ведь там же и краеугольный камень будущего здания заложен, в основание здания, так? – «Так!» – с беспрекословной уверенностью рек Великий. И пошёл по диалектике: – «А само здание, выходит, это ничто иное, как его превосходительство уважаемый всеми, особенно учёными – Синтез? Так почему, я спрашиваю тебя, почему господин синтез уважаем, а его подоснова, госпожа эклектика, нет? Почему? Это же Фун-да-мент, вот что это такое, это ж основа, блин!..» – Возопил Великий.
Вопль повис в небесах. Я молчал, поняв нутром, что именно его возмутило. Но Великий сам, поутихнув немного, горестно молвил, как несправедливо обиженное дитя:
– Эклектик… я знаю… я сам эклектик… вот потому, вот почему… но какой же я, на хер, фашист? Разве я потяну на фашиста? Не-е, не потяну. Чегой-то не того тут, не в ту степь езда туточки, братцы…»
***
И ещё отрывочек нашёлся, на ту же тему. Видать, зацепила…
***
«Эклектизм, вездесущесть – путь нейтрино. Земное усилие освободиться от гравитации, смертности, массы. Устремлённость стать в мирах сквозистым, свободным нейтрино. Всё видеть, всё слышать, не зависеть от пространства-материи-времени, проникать всюду, куда хочется, быть вселенским цыганом.
– Путь кочевника в мирах!..»
Из записей и планов Великого:
«Относительный герой». Сумасшедшая мысль о таком герое, который как бы есть, и в то же время его как бы и нет. Ну вот, например – движется повествование, основные (настоящие) герои действуют, влюбляются, конфликтуют и т.д., в общем, совершают всё то, что положено обычным героям. Но иногда возникает сквозь ткань романа некая отвлечённая, добавочная, придуманная фигура, как в математике принцип дополнительности. Это чудище, этот «относительный герой» начинает нести ахинею, вмешиваться в сюжет, вякать свои «квак-чвяк», «хурр-муррр», «правая-левая полоса», «Небо сильное-сильное», «гу-гуу» – и т. д. То есть, воет-подвывает абсурдная природа, подспудный, задавленный мир пращуров. В этом вое просматривается иная, тайная правда, которую не могут выразить основные герои. Может только «относительный», дополнительный герой, возникающий как бы со стороны.
Выглядит «относительный герой» примерно так: белая полу-лягушка, полу-тритон. Он умеет возникать из ничего (по ходу действия), вписываться в сюжет, и – тут же отчуждаться, исчезать на глазах. Вроде бы нечто чуждое, ненужное человеку…
Ан нет. Тут просматривается какая-то хтоническая тяга – некое ОНО тянется к человеку, благоволит ему, основному герою. Особенно тянется к дураку, к ребёнку,
к великану… «корректирует» их…»
***
Из фантастических проектов Великого:
«Собрать всех гениев земли, отправить на необитаемый остров и создать из них суперчеловечество… какой кайф!
А что? Пусть даже гениальных баб меньше, чем мужиков. Ничего. Перелюбятся, а там, глядишь, народится супер-раса.
Ага! Народилась…
Миллионы генов решат по-своему. Не по-гениальному, а по – Памяти. Родится из двадцатого поколения бандит… из десятого жулик… из второго чёрт знает что…
Память – вещь загадочная. Знаем, душа бессмертна. Почему знаем? Знаем, и всё. Почему о Памяти ничегошеньки не знаем?
В итоге ни супергениев не вылупится, ни обычных… а так, нечто среднестатистическое. Комбинацию гениев создать может лишь Тот, Который создал мир. Но почему же не создал гениальных и красивых сплошняком, соседа к соседу? Да читали мы всякое разное… «банки спермы», лауреаты какие-то…
Ну и что, где они, супергении? Да ни фига! Из обычных и то чаще феномены рождаются. Почему? А потому что так, наверно, нельзя… но – как можно?
А вот так: отстрадать. Всем своё отстрадать. Здесь, на земле, в этой, а ни в какой иной субстанции. Отстрадать своё.
Да, вот таким вот – «корявеньким», а не каким-то там «грядущим», «супергениальным», из пробирки вынутым, штампованным на «спецпотоке»… или, как там, на «спермопоток» поставленным, – не им, а «корявеньким» своё отстрадать положено, а потом уж, может быть, и взойти, и ступить чуть выше… по лествице…»
***
Великие думы думал Великий. Возможно потому, что думал о себе настолько велико в невеликом мире, что не мог «разлепить» несколько своих Я, и путался в них. Путался, путался… и не смог до конца распутаться. А, впрочем, кто смог? Тайна мрака.
Глянуть бы на такого, распутавшегося…
***
Нашлись средь бумаг отрывочки о поисках Великого… о поисках —
САМОГО СЕБЯ. Восстанавливаем по возможности, наиболее внятное:
«Чёрный ящик. Эта механика и в человеке скрыта, и от человека. Ящик записывает тайное (что когда-то станет же явным!). Фиксирует разговоры души с людьми, с Богом, с самим собою. В отличие от ящика, скрытого в самолете, этот не подлежит предварительной расшифровке, даже в самой «полномочной инстанции». Не то ведомство. Не отсюда. Этот прямиком – ТУДА.
Но в глубине-то души каждый ведает, где вильнул хвостом, где был низок, где благороден…»
***
«…по земной резьбе донёсся ржавый скрип,
Там выкручивался тяжко свежий гриб,
И натужась, двинув дюжее плечо,
Вышел весь – растелешился горячо,
И красуясь свежей мощью, белизной,
Ослепил весь помрачённый шар земной,
И увидел посрамлённые века,
Белобокие раздвинул облака,
Сдвинул Бога!..
И увидел – грибника…»
***
Великий о поверьях:
«Хорошего человека надо съесть»
И комментарий:
«Это доброе поверье. Хорошее поверье. Народ зазря не вякнет…»
***
«…высказать своё тайное самому себе трудно. «Чёрный» ящичек мотает плёночку, «пишет»… а на поверхность не выдаёт. Нарушения этого принципа крайне редки, и случаются, разве что, в творчестве. Только здесь, на взлётах в горнее, а также погружениях во тьму выдаётся иногда предварительная информация. – Из секретного ящичка, из пучин безсознательного. Но даже у гениальных не рассекречивается полностью. Кое-что всплывает, выплывает, видится… в нарушение правил.
