Святослав. Хазария

Младший настороженно покосился по сторонам и шёпотом тихо сказал, приблизив голову к собеседнику:

– Говорят, всё это дело рук Феофано. Злые языки обвиняют именно её в скорой смерти тестя и возведении на престол Романа. А затем она увлеклась Никифором Фокой – как же, именитый полководец, одержавший несколько славных побед над арабами и отвоевавший у них Крит, с триумфом возвратившийся в столицу. Хотя иные поговаривают, что у Фоки была связь с Феофано ещё до его побед над арабами. – Он ещё раз осторожно оглянулся и зашептал ещё тише, почти в самое ухо старшему: – Более того, говорят, что она до сих пор не рассталась со своим старым ремеслом кабацкой девки, только теперь не берёт за это денег, а напротив, иногда сама щедро одаривает тех, кто ей особенно понравился на греховном ложе портового притона. Так что неведомо, чья кровь течёт в её детях, будущих наследниках престола. А насчёт скорой смерти молодого императора Романа всем сказано, что он упал с лошади во время скачек, но этому никто не верит… всё это так печально…

– Да, невесёлые творятся дела, – покачал головой старший. – Наш трон должен быть сильным, иначе как империя сможет управляться с варварами? – и он незаметно показал глазами в сторону хазарского князя.

Исаак, насытившись, откинулся на подушки и громко отрыгнул. Затем, обратившись к стратигосам, важно сказал:

– Вчера я смотрел учения нашей конницы и остался доволен. Благодаря вам мои воины теперь ещё лучше постигнут особенности воинского искусства урусов, а значит, будут непобедимы в бою!

Старший, хорошо понимавший хазарскую речь, перевёл слова князя. Младший из греков тоже смешал вино с чаем, и в воздухе разлился терпко-приятный аромат.

– Новый русский князь хороший воин. Наши люди доносят, что его конница стала грозной силой, – осторожно пробуя напиток с необычным для него вкусом, изрёк стратигос.

Исаак сузил глаза и, не скрывая высокомерности, ответил:

– У меня столько храбрых и сильных воинов, сколько и не снилось урусскому князю! – На миг он запнулся, вспомнив, как едва спасся бегством от русского княжича ещё пять лет тому и подписал унизительный для себя мир, отдав Севские земли. Поиграв желваками скуластого лица и зловеще улыбаясь самыми уголками рта, – грек знал, что Исаак делает так, когда задето его самолюбие, хазарский князь продолжил: – Их Перун сохранил жизнь князю урусов только для того, чтоб этот, как его, Сффентослав собственными очами увидел, как я обращу Киев в пепелище и утоплю его в море крови!

Исаак помолчал.

– Зато нет теперь одного из самых опасных урусских батыров, – взглянул он в сторону своих советников. – Благодаря твоей хитрости, Беленджар, Ягве в этот раз оказался сильнее их Перуна, а?

Старый хазарин, будто дремавший до этого с чашей хмельного кумыса, встрепенулся и заулыбался князю, обнажив щербатые зубы. Заскорузлыми пальцами, оглаживая жиденькую бороду, он произнёс с некоторым бахвальством:

– Если б те батыры, что хотели купить жеребца, отведали моего кумыса, то мёртвых темников в Киеве могло быть больше… И откуда взялся тот неизвестный богач?

– Надо ещё подумать, архонт, – заговорил старший стратигос, – как лучше использовать послушные каганату народы – башкир, курагузов, койсогов и прочих, да и тех же славян, в прошлую войну их неплохо использовали, но можно лучше. Пусть вместо одной хазарской головы падёт десять инородных!

Исаак кивнул, потом надкусил сочный персик и сказал:

– Помните, о чём все мы – я с моими военачальниками и вы, стратигосы, – говорили недавно в Большом дворце бека в Итиле? Пора выступать на Киев. Войско Великого кагана уже почти готово к походу, через несколько дней будет здесь. И тарханы с северных земель вот-вот присоединятся к нам. Нельзя ждать, пока князь урусов наберёт силы, молодых щенят надо топить, пока они не превратились в собачью свору!

Под одобрительные возгласы присутствующих Исаак с удовольствием выпил большую чашу кумыса и положил в рот несколько кусочков фруктов в меду.

В конце песчаной дорожки, ведущей через двор к веранде, послышались возбуждённые голоса. Потом по ней торопливо прошёл богатырского телосложения начальник стражи. Подойдя к краю веранды, он склонился в низком поклоне и доложил:

– Наши дозорные схватили урусских гонцов! Те говорят, что едут в Итиль с посланием от киевского князя к Великому кагану…

– Хо! – удивлённо вскинул брови Исаак. – Веди!

Он тут же принял величественную позу: скуластое лицо стало непроницаемым, а глаза ещё более сузились пронзительно-уничижающим прищуром.

Стражники подвели трёх стройных молодых русов в полном воинском облачении. Один из хазарских воинов нёс отобранные у них тяжёлые мечи. В запылённых кольчугах, настороженные и порядком уставшие, предстали русы перед хазарами и византийцами. Какое-то мгновение обе стороны молча глядели друг на друга. Потом Исаак кивнул советнику, и старый хазарин спросил по-русски, по обыкновению широко улыбаясь своим ущербным ртом:

– А куда так торописся, русский витязя? Вижу, устал совсем, мало-мало отдыхал, много-много скакал, куда и зачем?

Вперёд выступил светловолосый широкоплечий рус и заговорил на хорошем хазарском, глядя прямо в глаза Исааку:

– Мы гонцы от киевского князя Святослава, прибыли не к тебе, Яссаах, – он произнёс имя так, как говорили хазары, – а посланы в Итиль к кагану, чтоб передать слова князя нашего, вот они: «Иду на вы! Сдавайся или защищайся!»

На открытой веранде и во дворе повисла неожиданная тишина. Стали слышны журчание воды и гудение мух с осами, улыбка исчезла с лица старого хазарина. Старший стратигос шёпотом перевёл другому слова гонца. Хазарский князь тоже не сразу пришёл в себя. А когда справился с первой растерянностью, то ей на смену пришли обида и злость уязвлённого самолюбия. Вскочив с подушек, он крикнул, потрясая руками:

– Недостойны вы, псы поганые, лицезреть самого божественного кагана! Я сам разделаюсь со Сффентославом! Стража, возьмите их и отрубите всем троим головы!

Опомнившись, он сел на место, досадуя теперь ещё и на то, что вышел из себя не только в присутствии этих наглых урусов, но и византийцев.

Когда стражники увели пленных, старый советник, приковыляв на кривоватых ногах, тихо сказал Исааку:

– Великий шад, эти люди всё равно в твоей власти, и казнить ты их можешь в любой момент. Прикажи сначала пытать их, чтоб узнать, какими силами идёт на нас русский князь, да заодно и проверить, так ли крепка телом и духом хвалёная Святославова дружина, скоро ли взмолятся о пощаде и развяжут языки…

– Пусть будет так, – нехотя согласился Исаак.

Через некоторое время со стороны внутреннего двора стали доноситься удары плетей и глухие сдерживаемые стоны.

– Я совсем недавно был в Киеффе и владею самыми свежими данными о дружине россов, – заговорил младший из стратигосов, – и точно могу сказать, что они не могут скоро собрать силы. Им нужна седмица или даже две, чтобы подготовить к выступлению всю дружину. Ещё нужно время, пока войско дойдёт до Саркела, не говоря уже про Итиль. Кроме того, русы – не хазарские воины, что вольными птицами летят по степи, – в этом месте речи стратигоса Исаак горделиво вскинул голову, – они везут с собой обозы и пешую рать. Я полагаю, у нас есть седмицы три. А войско Великого кагана и северных тарханов прибудут со дня на день. Мы выступим всей мощью и опередим россов.

– Ну, что там урусы рекут? – кликнул Исаак начальника стражи.

– Ничего не рекут, повелитель, только стонут да молят своего Перуна о скорейшей смерти.

– Ужесточить пытки! – велел Исаак.

Начальник стражи с поклонами удалился.

Через два дня на третий в окрестностях Саркела и самом граде начались шум и суета.

К Саркелу приближалась дружина Святослава.

Как только от дозорного полка примчался запылённый посыльный с тревожной вестью, Исаак немедленно кликнул к себе советников и греческих стратигосов.

– Наш дозорный полк сражается с урусами на той стороне Дона, совсем недалеко от Шаркела, – мрачно изрёк молодой хазарский князь. – Два дня назад вы все уверяли меня, что такого быть не может, что скажете теперь? – Он грозным взором обвёл присутствующих.

– Великий шад, – начал осторожно старый советник, – я давно живу на свете и давно знаю россов, и скажу точно, не может их дружина так скоро оказаться перед воротами Саркела.

– Даже если они выступили сразу, то налегке – без пешего войска и прочего снаряжения, – подал голос младший из стратигосов. – Иначе россы не успели бы так скоро оказаться здесь! Скорей всего, Святослав, пылая жаждой мести, взял только свою Малую дружину, ну, может, ещё несколько полков. И с такой силой идти на Итиль? Да один наш Саркел ему не по зубам!

– Архонт Киеффа глуп и наивен, – усмехнулся старший, – молодая кровь не даёт ему покоя, вот и решил поразмяться. Но Саркел встанет у него на пути, и одолеть его он не сможет, руки коротки. Эта крепость, – он сделал широкое движение рукой на мощные стены цитадели, – не зря строилась нашими лучшими византийскими зодчими по всем правилам военной науки. Да и город вокруг крепости с его дворами, улицами, переулками, и рвы, и валы с деревянными стенами. Пока россы будут скакать вокруг, как псы на цепи, подоспеют Итильские или Полуночные тьмы, и Святослав со своим жалким отрядом сам в осаде окажется… – Стратигос помолчал, что-то обдумывая, а потом закончил: – Я немедленно отправлюсь в Итиль, чтобы поскорее решить с Беком вопрос об уничтожении этой горстки полоумных россов. Мы раздавим несчастных, как давят на моей родине виноград для вина, а потом то же самое сделаем с остальным киевским войском.

Эти слова стратигосов ободрили всех и успокоили, на лицах опять появились улыбки, пошли грубые шутки и похвальба.

– Пусть урусские щенки вначале обломают свои молочные клыки о наши стены, а тогда мы им выбьем остальные зубы и утопим в реке, – злорадно произнёс Исаак, снова принимая величественную позу.

Между тем суета и беспокойство в граде всё возрастали. Многие взбирались на стены поглядеть, не показались ли наступающие русы. И видели, как с захода солнца поднималась, клубясь, серая туча пыли, а к воротам града во весь опор неслись остатки хазарского дозорного отряда. Некоторые из жителей окрестных селений также бежали в град, часть оставалась на местах, надеясь на милость русского князя, а иные, прихватив скарб, гнали повозки дальше, вверх или вниз по Дону. Среди тех, кто стремился в Итиль, был и старший стратигос с тремя охоронцами.

Когда удалось перехватить и разбить хазарский дозорный полк и Святослав узнал, что его посыльные схвачены и по приказу Исаака пленены в Белой Веже, князь не на шутку разгневался.

– Горицвет! – кликнул он верного друга. – Отпусти троих из пленённых нами хазар, пусть немедля скачут к Яшаку и передадут ему моё слово: сдавайся или принимай бой! И ещё – я оставил жизнь его людям, пусть он в ответ освободит моих гонцов, иначе я его самого принесу в жертву Перуну!

Три освобождённых хазарина птицами полетели к крепости, переправились через Дон и вскоре скрылись за стенами северо-западных ворот.

Святослав велел переправиться вслед за ними и окружить крепость с суши. Дружина, войдя в воду выше по течению Дона, переплыла на левый берег и полукругом замкнула Саркел с восточной стороны. На правом берегу остался только засадной полк.

То тут, то там с мощных стен и башен срывались одиночные хазарские стрелы, но русское воинство по приказу князя не приближалось на расстояние их полёта, поэтому стрелы, пролетев над степью, бессильно втыкались в сухую землю.

Час проходил за часом, но ворота не открывались и никто не отвечал Святославу.

Подъехал Горицвет.

– Что-то мешкают с ответом хазары, давай, княже, поглядим, откуда при случае это гнездо осиное ковырнуть сподручнее будет.

Святослав кликнул Свенельда, и они втроём поехали вдоль рва, заполненного водой, поросшего камышом и осокой. Видно было, что когда-то его прорыли, чтобы отделить мыс, на котором располагался град Саркел, от остального берега и сделать его островом. За рвом с застоялой водой высились валы и мощные деревянные стены с башнями.

– Издалече, наверное, брёвна возить пришлось, – подивился молодой Горицвет, – здесь же вокруг леса нет!

– Возить никто и не думал, – возразил Свенельд, внимательно вглядываясь в стены града, – по Дону из земель тех же данников хазарских – вятичей да радимичей – сколько угодно леса сплавить можно. Я другое вижу, – продолжал воевода, – жарко здесь, сухо, брёвна-то крепки, слов нет, да высохли, что солома на солнцепёке.

– И то верно, вуйко, – согласно кивнул Святослав, – коли заполыхают, то гореть на славу будут, не загасишь…

– Я велел толковых людей сыскать среди славянского населения, пусть расскажут, где чего в сём граде есть и как лепше к нему подступиться, – молвил Горицвет. Вскоре воины доставили такого выходца из северской земли, что уже с десяток лет жил в окрестностях Саркела. Это был среднего роста загорелый, как просмоленная вервь, рыбак.

– Я с сыном рыбу ловлю да частенько в граде торгую, и повар к столу самого Яшака иногда мою рыбу берёт. Окрестности и град добре знаю, а вот в крепость нашего брата не пускают, – охотно рассказывал рыбак. – Крепость там, на острове, недалеко от берега. Вон, глядите, вежа самая высокая, из белого камня. Из такого же белого камня возведён и дворец Яшака. Он находится в полуденной части, где и вежа, и от остальной части отделён внутренней стеной. Сама крепость, что сундук, ровнёхонька, по углам башнями усилена, стены высотой около пяти сажень.

– Стены толстые? – спросил воевода.

– Пожалуй, более полутора саженей будут, – ответил рыбак.

– А что в другой половине крепости? – уточнил Святослав.

– Там триста всадников обретаются, личная охорона Яшака, кузница, конюшни. В случае осады, конечно, больше поместиться может. А в самом граде воев сейчас изрядно, тысячи три или пять собралось, видать, в набег собираются, это как пить дать, я уж этих татей степных добре изучил. Перед самой крепостью ещё один ров с водой прорыт. Через тот ров мост перекинут к воротам, коли надобно, его поднимают, всё по византийской указке построено, хитро.

– Скажи, рыбак, а ров тот, что у крепостной стены, он с Доном соединён, разумею? – спросил Горицвет, и в очах его засияли лукавые искорки, как в тех случаях, когда он задумывал разыграть кого-либо из сотоварищей.

– Само собой, – ответил загорелый рыбак, – иначе откуда в нём воде взяться?

Посовещавшись с темниками и решив, как и что надо делать в случае штурма, Святослав велел пока дать отдохнуть лошадям и накормить людей.

Сам же он ничего не ел и всё чаще поглядывал на главные ворота хазарского града. Чем ближе становился вечер, тем больше мрачнело лицо князя, тем чётче проступала на нём наметившаяся жёсткая складка.

Едва сгустились сумерки, как русское войско пришло в движение. Неотрывно наблюдавшие за ними со стен хазары в темноте уже не могли видеть, что делает противник, а лишь слышали стук, скрежет, шум и глухие удары, похожие на падение деревянных и глиняных строений, что были за крепостью.

Боясь, что русы, пользуясь темнотой, подберутся к воротам или стенам, хазары при малейшем шуме извне пускали туда множество стрел, прислушиваясь, не раздастся ли стон или крик раненого.

Вместе с надвинувшимся мраком ночи всё большее беспокойство овладевало городом. Что там, оставаясь невидимыми, делают эти непонятные и непредсказуемые урусы? Хазары привыкли к тому, что они уже не одну сотню лет время от времени нападали на славянские грады и веси, сжигали и грабили, уводили в полон их жителей. И вдруг всё изменилось – теперь русы сами пришли и осадили их. И если раньше, когда не удавалось одолеть соседей, в любой момент можно было уйти в степь, рассыпаться по широким просторам, стать неуловимыми, то теперь деваться некуда – враг здесь, рядом, сразу за толстыми стенами, которые уже не кажутся такими надёжными, как уверяют греческие стратигосы. Теперь, когда беспокойство стало катиться по граду, многие позавидовали осторожным жидовинам, купцам и вельможам, которые под разными предлогами покинули град сразу после появления киевских гонцов.

Все теперь уповали лишь на то, что за надёжными стенами можно отсиживаться сколь угодно долго, а там или урусы уйдут, или подоспеет помощь из каганата.

Около полуночи в неприятельском стане всё стихло. Хазары решили, что урусы наконец угомонились и теперь уснут до утра. Однако они ошиблись.

Тревожная тишина ночи в одночасье взорвалась криком тысяч глоток, звоном мечей о щиты, конским топотом и жужжанием калёных русских стрел, многие из которых несли просмоленную тлеющую паклю. Кое-где ворота, деревянные стены и башни, изрядно высохшие за лето, стали загораться. Хазары бросились их тушить, и многие тут же пали, сражённые русскими стрелами. Во тьму озлобленно полетели ответные тучи хазарских железноклювых посланцев – трёхлопастные бронебойные наконечники со стуком впивались в огромные, сколоченные из досок и дверей окрестных домов деревянные щиты-прикрытия, часто прошивая их насквозь. Укрываясь за щитами, русские дружинники подбирались к стенам града.

Со стороны Дона, обтекавшего с трёх сторон искусно насыпанный мыс, чей обрывистый берег лишь в низких местах был укреплён валами, напротив, не доносилось ни звука.

Неприступный днём глубокий ров перед градом с наступлением ночи был засыпан сразу в нескольких местах и не был больше серьёзной преградой. Всё так же беззвучно, как тени, через свежие насыпи и завалы перебрались лучники и, выставив огромные щиты, укрылись за ними.

По знаку Святослава всадники стали подскакивать к стенам, бросать сушняк и вновь уноситься в темноту. Едва первые охапки легли к подножию, хазарские воины, услышав движение, стали прошивать всё пространство вокруг стрелами, сверху посыпались камни, и полилась горячая смола. Но те, кто бросил траву, уже умчались прочь, на стены посыпался дружный град русских стрел, и под их прикрытием новые всадники швыряли охапки сена, обломки деревянных оград, какие-то узлы с паклей, одеждой и всем, что могло гореть.

Когда сушняка набралось достаточно, Святослав, отвернувшись от ветра, с молитвой Огнебогу возжёг своим булатным огнивом паклю, а от неё – просмоленную вервь – и птицей полетел на своём коне прямо к головным воротам. Над головой запели русские стрелы, оберегая князя от затаившихся на башнях вражеских лучников. В траву полетели другие куски зажжённых вервий, а о стену с хрустом разбилось несколько горшков с греческим елейным маслом.

В считаные мгновения радостный Семаргл-Огнебог, подзадориваемый полуденным Стрибожичем, осветил крепкую стену града, а затем под одобрительно-восторженные крики воинов протянул по масляным разливам на стене свои многоперстные огненные руки, жадно вцепился в дерево и взметнулся кверху, подбираясь жаркими языками к предложенной жертве.

Хазары вопили и метались по стене, несли воду в кожаных мехах и медных котлах, но мало кто достигал цели – прилетавшие из тьмы стрелы метко разили их. В это время Огнебог, будто ловкий скоморох-канатоходец, взобрался на стену, пробежал по ней, а затем переметнулся на деревянную башню.

Лучники, стремясь не допустить гашения пожара, трудились неустанно, будто сеятели на пашне, лишь когда пустел колчан, одни уступали место другим.

Святославовы дружинники молили Стрибога с Огнебогом, чтоб они скорей поглотили крепкое дерево, и беспрестанно подкармливали их сушняком.

Наконец, прикрывая лица от горящего дыхания Семаргла, они приблизились к образовавшемуся в воротах проёму. Воины с длинными жердями и крюками на концах растащили горящие брёвна и освободили проход.

– За Верягу, темника нашего, за гонцов полонённых, за грады и сёла, врагом сожжённые, вперёд, братья! Слава Перуну!

Белый божественный конь Святослава рванулся через тлеющий пролом и влетел во вражеский град, а за ним в едином порыве устремились дружинники.

В это время на противоположной стороне града, куда почти не доносился шум сражения, у ворот крепости возбуждённо кричал молодой посыльный, требуя пропустить его к владыке Исааку с важной вестью. Два больших факела, закреплённых в медные гнёзда у врат, неровным светом выхватывали искажённое криком лицо посыльного. Стража у ворот узнала его и принялась опускать мост, приоткрыв одну створку ворот.

– Эй, перестань орать, скажи лучше, что там горит! – отзывались стражники, опуская мост.

– Всё горит – стены, жилища, само небо, урусы выскакивают прямо из огня, как злые дэвы, их нельзя остановить! – частил перепуганный гонец, пролетая галопом уже опустившийся мост.

Ни возбуждённый воин, ни охранники, забрасывавшие его вопросами, не заметили, как из воды под мостом, вынимая изо рта камышинки, стали подниматься, один за другим полуобнажённые, измазанные тиной и илом русичи. Едва нетерпеливый посыльной влетел в открытую створку ворот и скрылся в глубине крепости, как пахнущие тиной фигуры, ужами выползая из-под моста, набросились на онемевших от неожиданности охранников. С башенного выступа над воротами кто-то окликнул охрану. Ответа не было, только сдавленные стоны, какая-то возня и плеск воды от падения чего-то в ров. Сверху послышался топот десятка ног по деревянным ступеням башни.

– Свиря, факел возьми, знак нашим, борзо! – хрипло скомандовал старший вышедших из воды. Гибкий что лоза воин кошкой прыгнул к факелу, вырвал его из гнезда и вихрем помчался по мосту. Он уже пробежал большую часть пути, делая знаки факелом, но две вражьи стрелы одна за другой пронзили его сильное тело, и факел упал в воду.

Засадный полк ещё в полночь тайно переплыл Дон и схоронился в тени высокого берега в камышах, у пристани и под мостками. Полтора десятка лучших пловцов приготовились к тому, чтобы проплыть по наполненному водой рву у стен крепости и ждать удобного момента для захвата подъёмного моста и ворот.

– Как только ворота захватите, – тихо говорил воям сотник, – сразу знать дайте, там два больших факела горят, можете факелом знак дать или иным чем зажженным помашите.

– А как не опустят мост и врат не откроют? – засомневался один из воев.

– Откроют непременно как только наши деревянные стены подпалят да в град ворвутся, то к князю хазарскому немедля гонцы полетят, тогда не зевай! Мы же пока сидеть будем, как мыши за корой, чтоб не спугнуть дичь раньше времени, – сотник напутственно хлопнул старшего отряда пловцов по голому плечу, – да помогут вам Перун и Водяник с мавками, пора!

Один за другим, без звука и плеска, вои растворились в тёмной мутной воде.

Страх, выношенный в ночи неизвестностью и усиленный пожарищем на городских стенах, с которых, перескакивая снопами искр с крыши на крышу полуземлянок, крытых камышом, Огнебог пошёл гулять по граду, этот страх перешёл в ужас и панику и понёсся впереди пожарища и русской дружины по улицам и домам, лишая разума умных и отбирая волю к сопротивлению у сильных. Этот страх заставил многих броситься к городской пристани, туда, куда обычно приставали корабли с товарами, чтобы схватить первое, что попадётся под руку, и спуститься вниз по Дону. Немногочисленные воины, что охраняли ворота, ведущие из града к пристани, были просто сметены обезумевшими жителями, а ворота немедленно распахнуты. Но едва люди устремились к лодкам, как из подбережной темноты мрачными тенями возникли Святославовы вои засадного полка. Они кошками стали перебираться через частоколы и валы, бегом потекли в открытые ворота. Одна часть засадного полка помчалась к крепости, где несколько мокрых измазанных тиной и речным илом русичей, что ещё оставались в живых, насмерть стояли супротив охраны, защищая опущенный мост и открытые ворота. Хазары уже оттеснили горстку полуголых бойцов от во́рота, но поднять мост не смогли – русы успели заклинить механизм подъёма. Ещё немного – и хазарами будут уничтожены последние пятеро защитников ворот, но в этот самый миг по мосту застучали сотни ног бегущих русов засадного полка, которые яростно вступили в схватку с отборными воями личной охраны Яшака, сминая их и врываясь внутрь крепости.

Другая часть засадного полка тем временем потекла по граду навстречу наступающим полкам основной дружины, разя убегающих хазар, поджигая по дороге всё, что могло гореть. И не ведали хазары, куда им бежать от огня и мечей русов, которые были везде.

Молодые вои Святославовой дружины неслись по узким улочкам Саркела, опьянённые жаждой справедливой мести, горячкой боя и запахом свежей крови. Летели с крыш домов и из-за глиняных стен хазарские стрелы, выскакивали обезумевшие от огня и паники хазарские вои и полуодетые жители града. Одни отчаянно сопротивлялись, другие просто бежали, охваченные ужасом. Только и те, и другие неминуемо попадали кто на остриё копья, кто под меткую стрелу, меч или секиру русов. Вот сотня, в которой рубились Вышеслав с Овсениславом, столкнулась с отрядом хазар, отчаянно пытавшихся прорваться к распахнутым полусгоревшим воротам. Вновь завязалась кровавая, жестокая схватка.