bannerbanner
Потолок поднимайте, плотники; Симор. Вводный курс
Потолок поднимайте, плотники; Симор. Вводный курс

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 4

– Я не шучу, – произнесла подружка невесты. – Две минуты – и все, братец. Ох вот бы взять да этими ручками моими…

– Ладно, не заводись, а? Полегче, – сказал ее муж, очевидно располагавший неисчерпаемым запасом супружеского добродушия. – Полегче. Дольше продержишься.

Миссис Силзбёрн снова обернулась к заднему сиденью и оделила подружку невесты только что не канонизированной улыбкой.

– А кого-нибудь с его половины на свадьбе видели? – мягко осведомилась она, лишь чуточку подчеркнув – совершенно благовоспитанно, не более того – личное местоимение.

Ответ подружки невесты раздался с ядовитой громкостью:

– Нет. Все на Западном побережье или еще где. Попались бы они мне.

Вновь прозвучал хмычок ее мужа.

– И что б ты сделала, милая? – спросил он – и машинально мне подмигнул.

– Ну, я не знаю, но что-нибудь бы сделала, – ответила подружка невесты. Хмычок слева от нее набрал децибелов. – Точно бы сделала! – стояла на своем она. – Сказала бы им что-нибудь. То есть. Господи. – Говорила она все самоувереннее, будто понимая, что с подсказкой от мужа мы все в пределах слышимости полагаем ее чувство справедливости, сколь бы юношеским или непрактичным оно ни было, в какой-то степени симпатично прямолинейным, отважным. – Я не знаю, что я бы им сказала. Может, пролепетала бы какую-нибудь глупость. Но господи боже мой. Честно! Тут абсолютное убийство кому-то с рук сходит, а я такого не перевариваю. У меня аж кровь закипает. – Живость свою она придержала ровно настолько, чтобы ее подстегнул взгляд напускного сопереживания от миссис Силзбёрн. Мы с этой последней теперь сверхучтиво развернулись на своих откидных сиденьях полностью. – Я не шучу, – сказала подружка невесты. – Нельзя мчаться по жизни тараном и делать людям больно, если заблагорассудится.

– Боюсь, я очень мало знаю об этом юноше, – тихо сказала миссис Силзбёрн. – Я с ним даже не встречалась. Я впервые услышала, что Мюриэл вообще обручена…

– С ним никто не встречался, – довольно пылко произнесла подружка невесты. – Даже я с ним не знакома. У нас было две репетиции, и оба раза вместо него приходилось стоять бедному папе Мюриэл, а все потому, что его дурацкий самолет не мог взлететь. Он должен был сюда примчаться вечером в прошлый вторник на каком-то дурацком военном самолете, но в этом Колорадо, или Аризоне, или где там, шел снег или еще какая дрянь, и прилетел он только в час ночи вчера. И сразу – в этот безумный час – звонит Мюриэл по телефону откуда-то аж с Лонг-Айленда или еще откуда-то и просит встретиться с ним в вестибюле какого-то кошмарного отеля, чтобы только поговорить. – Подружка невесты красноречиво содрогнулась. – Но вы же знаете Мюриэл. Она ж такая милашка, ею помыкает кто угодно и родня их в придачу. Это меня и бесит. Таким людям в конце всегда больно… В общем, она одевается, ловит такси и потом сидит с этим типом в каком-то кошмарном вестибюле, разговаривает до без четверти пять утра. – Подружка невесты разжала хватку на букете гардений лишь для того, чтобы приподнять два стиснутых кулака. – Ууу, я просто в бешенстве! – сказала она.

– Какого отеля? – спросил я подружку невесты. – Вы не знаете? – Я постарался это сказать легко, будто бы отец мой случайно занимается гостиницами и я выказываю некий вполне объяснимый сыновний интерес к тому, где в Нью-Йорке останавливаются люди. На самом же деле вопрос мой не означал почти ничего. Я просто размышлял вслух – более-менее. Мне стало любопытно: мой брат попросил свою нареченную о встрече в гостиничном вестибюле, а не у себя в свободной квартире. Нравственность подобного приглашения была совершенно для него типична, но все равно как-то странно.

– Откуда я знаю, какого? – огрызнулась подружка невесты. – Просто какого-то. – Она воззрилась на меня. – А что? – вопросила она. – Вы его друг?

Нечто во взгляде ее отчетливо внушало робость. Казалось, он исходит от толпы в одну женщину, которую лишь случай и время разлучили с вязаньем и превосходным видом на гильотину[13]. Толпы – любые – меня устрашали всю жизнь.

– Мы вместе росли, – ответил я почти неразборчиво.

– Повезло же!

– Ладно тебе, – сказал ее муж.

– Ох прости меня, – сказала подружка невесты – ему, но обращаясь к нам всем. – Но тебя с ней не было, когда бедняжка целый час на слезы исходила. Это не смешно, и ты этого не забывай. Я слыхала, что женихи в последний момент трусят и все такое. Но так не поступают в последний миг. В смысле, не делают так, чтобы до полусмерти смутить множество совершенно милых людей и едва не сломить девочке дух и все такое! Если он передумал, почему не написать ей и хотя бы не расторгнуть все воспитанно, ради всего святого? Пока не поздно.

– Ладно, не заводись, только не заводись, – сказал ее муж. Хмычок его все еще витал в воздухе, но звучал уже как-то напряженно.

– Но я же не шучу! Написал бы да просто сказал ей, как мужчина, чтоб не было такой трагедии, а? – Она вдруг вперилась в меня. – Вы, случайно, не в курсе, где он сейчас может быть? – вопросила она со сталью в голосе. – Вы же друзья детства, значит, должны как-то…

– Я приехал в Нью-Йорк всего два часа назад, – занервничал я. Не только подружка невесты, но и ее муж и миссис Силзбёрн теперь на меня пялились. – Мне даже телефон еще не попадался. – В тот миг, насколько мне помнится, меня опять придушил кашель. Достаточно подлинный, но должен сказать, я очень мало старался подавить его или сократить приступ.

– Вашим кашлем кто-нибудь занимался, боец? – спросил меня лейтенант, когда кашель прекратился.

Тут меня одолел новый приступ – странное дело, но тоже неподдельный. Я по-прежнему сидел, как бы на четверть обернувшись вправо, всем корпусом по ходу движения – вполне хватало, чтобы кашлять с гигиенической пристойностью.


Хаос, конечно, – однако здесь, я полагаю, следует вклинить один абзац и ответить на пару трудных вопросов. Перво-наперво: почему я не вылез из машины? Если не брать во внимание прочие попутные соображения, лимузин должен был доставить пассажиров к многоквартирному дому родителей невесты. Нисколько сведений – ни из первых, ни из вторых рук, – что я мог бы получить от оглоушенной и по-прежнему незамужней невесты или от ее расстроенных (и, весьма вероятно, рассвирепевших) родителей, никак не компенсировали неловкости моего присутствия в их квартире. Зачем же я тогда продолжал сидеть в машине? Почему не вышел, скажем, на светофоре? И, что еще непонятнее, зачем вообще я в нее сел?.. Мне кажется, на эти вопросы имеется как минимум дюжина ответов, и все они, сколь бы ни были невнятны, вполне резонны. Однако, сдается мне, без них можно запросто обойтись и просто повторить, что год был 1942-й, мне двадцать три, я только что призван, меня только что научили, что полезнее не отбиваться от стада, – а превыше прочего мне одиноко. Я так прикидываю, тут просто заскакиваешь в набитую машину и в ней сидишь.


Возвращаясь к сюжету, помню, что когда все трое – подружка невесты, ее муж и миссис Силзбёрн – совокупно глазели на меня, наблюдая, как я кашляю, я бросил взгляд на крохотного старичка на заднем сиденье. Тот по-прежнему неотрывно пялился вперед. Я едва ль не с благодарностью отметил, что ноги его не вполне достают до пола. Мне они помстились старинными и дорогими друзьями.

– А чем вообще этот человек занят? – спросила подружка невесты, когда я вынырнул из второго приступа кашля.

– Вы имеете в виду Симора? – переспросил я. По ее тону поначалу казалось, что в виду она имеет как раз нечто особо позорное. И тут вдруг до меня дошло – чистая интуиция, – что она очень запросто может втайне владеть разнообразнейшими биографическими данными о Симоре: то есть низменными, прискорбно драматичными и (по моему мнению) в сущности обманчивыми данными. Что он, к примеру, лет шесть своего детства был Билли Блэком, национальной радио-«звездой». Или, еще раз к примеру, что первокурсником Коламбии он стал в пятнадцать лет.

– Да, Симора, – ответила подружка невесты. – Чем он занимался до армии?

И вновь меня осияло вспышкой интуиции: она знает о нем гораздо больше, нежели почему-то намерена выдавать. Для начала казалось, будто ей прекрасно известно, что до призыва Симор преподавал английский – то есть был учителем. Профессором. Какой-то миг – пока то есть я глядел на нее – мне очень неуютно представлялось: она может знать даже, что я его брат. Останавливаться на такой мысли не хотелось. Вместо этого я уклончиво посмотрел ей в глаза и ответил:

– Делал людям педикюр. – И затем рывком развернулся и выглянул в свое окно. Уже несколько минут машина стояла, и я только что осознал, что в отдалении бьют военные барабаны, – гром их доносился от Лексингтон или Третьей авеню.

– Это парад! – сказала миссис Силзбёрн. Она тоже развернулась.

Мы стояли где-то в Верхних Восьмидесятых. Посреди Мэдисон-авеню воздвигся полицейский – он тормозил все движение на север или юг. Насколько мне было видно, он его просто так тормозил – то есть не перенаправлял ни на запад, ни на восток. Три-четыре машины и автобус нацеливались ехать к югу, но только нашей случилось направляться прочь от центра. Сразу же на углу и в той части северного переулка к Пятой авеню, что была мне видна, люди стояли в два-три ряда на обочине и тротуаре, очевидно, дожидаясь воинских частей, медсестер, бойскаутов, или что еще там должно было пройти от места сбора на Лексингтон или Третьей.

– Ох господи. Я так почему-то и думала, – сказала подружка невесты.

Я обернулся и едва не стукнулся с нею головой. Она подалась вперед, чуть ли не заполнив все пространство между нами с миссис Силзбёрн. И та к ней повернулась – отзывчиво, но несколько страдальчески.

– Мы здесь можем неделю простоять, – сказала подружка невесты, вытянув шею к ветровому стеклу и глядя мимо водителя. – Я уже должна быть там. Я обещала Мюриэл и ее матери, что сяду в одну из первых машин и дома у них буду минут через пять. О боже! Тут что, нельзя хоть как-то?

– Я тоже должна там быть, – довольно проворно подхватила миссис Силзбёрн.

– Да, но я ей поклялась. В квартиру набьется толпа всевозможных полоумных тетушек, дядюшек и совершенно посторонних людей, а я сказала, что буду караулить с десятью примерно штыками, чтоб она немного побыла в одиночестве, и… – Она смолкла. – Ох господи. Кошмар.

Миссис Силзбёрн кратко и ненатурально хохотнула.

– Боюсь, одна из полоумных тетушек – это я, – сказала она. Замечание явно ее оскорбило.

Подружка невесты посмотрела на нее.

– Ой. Извините. Я не имела вас в виду, – сказала она. Затем откинулась на спинку. – Я просто хотела сказать, что квартирка у нее такая крошечная, и если все повалят дюжинами… Вы же понимаете.

Миссис Силзбёрн ничего не ответила, а я на нее не посмотрел и не знаю, насколько сильно задела ее подружкина фраза. Но помню, что, на причудливый манер, покаянный тон подружки невесты за этот маленький ляп про «полоумных тетушек и дядюшек» произвел на меня впечатление. Прощения она попросила честно, только не смущенно и, что еще лучше, не подобострастно, и на миг мне показалось, будто, невзирая на все ее театральное негодование и показную твердость, что-то от штыка в ней и впрямь есть – а подобным нельзя не восхититься. (Соглашусь, быстро и с готовностью: тогдашнее мнение мое обладает крайне ограниченной ценностью. Часто меня несколько чрезмерно влечет к тем, кто не перебарщивает с извинениями.) Однако вот в чем штука: именно в тот момент на меня накатила мелкая волна предубеждения против сбежавшего жениха – едва заметный барашек, не одобрявший его необъясненной самоволки.

– Давайте посмотрим, нельзя ли тут как-то пошевелиться, – сказал муж подружки невесты. То был, пожалуй, голос человека, не теряющего самообладания под огнем. Я почувствовал, как у меня за спиной он выдвигается на позицию, после чего голова его вдруг просунулась в узкую щель между нами с миссис Силзбёрн. – Водитель, – категорически произнес он и подождал ответа. Когда же ответ проворно поступил, голос лейтенанта стал человечнее, мягче: – Как вы думаете, надолго мы тут завязли?

Шофер обернулся.

– Кто ж его знает, старина, – ответил он. И вновь обратился лицом вперед. Его увлекло то, что происходило на перекрестке. Минутой раньше на расчищенную и запретную проезжую часть выскочил маленький мальчик с полусдувшимся красным шариком. Его только что изловил и отволок на тротуар отец, едва ли не кулаком влепивший мальчику меж лопаток две затрещины. Сие действо вызвало у толпы праведное негодование.

– Вы видели, как этот мужчина обошелся с малышом? – вопросила всех вокруг миссис Силзбёрн. Ей никто не ответил.

– А если спросить у полицейского, сколько нам тут еще стоять? – осведомился у шофера подружкин муж. Он по-прежнему не откинулся назад. Очевидно, лаконичный ответ на первый вопрос его удовлетворил не вполне. – Мы, видите ли, отчасти спешим. Нельзя ли спросить у него, сколько нам тут еще стоять?

Не оборачиваясь, водитель грубо пожал плечами. Но зажигание выключил и вышел из лимузина, хлопнув за собой тяжелой дверцей. На вид шофер был неопрятен, быковат и ливрею свою носил не полностью – черный саржевый костюм, но без фуражки.

Медленно и очень независимо, не сказать – дерзко, он сделал несколько шагов к перекрестку, где распоряжался регулировщик. Эти двое стояли и беседовали нескончаемо долго. (У меня за спиной застонала подружка невесты.) После чего оба громогласно захохотали – будто все это время вовсе не беседовали, а рассказывали друг другу очень короткие пошлые анекдоты. Затем наш шофер, по-прежнему незаразительно хохоча, братски махнул полицейскому рукой и пошел – медленно – обратно к машине. Сел, захлопнул дверцу, извлек из пачки на приборной доске сигарету, заткнул ее за ухо, а затем – и только затем – повернулся к нам с докладом:

– Не знает он. Надо ждать, пока парад не пройдет. – И безразлично оглядел всех нас в совокупности. – А потом нормально можно ехать. – Снова отвернулся, извлек из-за уха сигарету и закурил.

Подружка невесты на заднем сиденье обильно вознесла недлинный плач разочарования и досады. Затем наступила тишина. Впервые за несколько минут я обернулся на крохотного старичка с нетлеющей сигарой. Похоже, задержка его ничуть не обеспокоила. Его манера поведения при размещении на задних сиденьях автомобилей – в движении ли, в неподвижности, и даже, так и подмывало воображать, в машинах, пикирующих с мостов в реки, – представлялась заданной раз и навсегда. Проста она была до изумления. Сидеть следовало очень прямо, храня зазор в четыре-пять дюймов между цилиндром и потолком, и яростно таращиться вперед сквозь ветровое стекло. Если бы Смерть – которая где-то есть постоянно, может, на капоте сидит, – так вот, если бы Смерть вдруг чудесным образом шагнула сквозь стекло и потянулась за вами, по всей вероятности, вы бы встали и отправились с ней – в ярости, но спокойно. И, вполне возможно, сигару бы с собой прихватили, будь та настоящей «гаваной».

– Что же нам делать? Просто сидеть? – осведомилась подружка невесты. – Мне так жарко, что хоть помирай. – Мы с миссис Силзбёрн обернулись как раз вовремя, чтобы заметить, как она впервые за все время в машине посмотрела прямо на мужа. – Ты не можешь крошечку подвинуться? Меня здесь так сдавило, что дышать невозможно.

Хмыкнув, лейтенант выразительно развел руками.

– Да я уже и так почти на крыле сижу, зайчик, – ответил он.

После чего подружка невесты со смесью любопытства и неодобрения перевела взгляд на своего соседа по другую руку, который, словно бы бессознательно решив потешать меня и дальше, занимал гораздо больше места, нежели ему было необходимо. Между его правым бедром и основанием внешнего подлокотника оставалось еще добрых два дюйма. Подружка невесты, без сомнения, тоже это заметила, однако, невзирая на всю свою сталь, не вполне обладала качествами, потребными для того, чтобы заговорить с такой внушительной на вид маленькой личностью. Она снова повернулась к мужу.

– Дотянешься до сигарет? – раздраженно спросила она. – Мы так здесь упакованы, что мне свои не достать. – На слове «упакованы» она опять повернула голову и стрельнула кратким многозначительным взглядом в крохотного виновника, занявшего то место, кое она полагала по праву своим. Тот возвышенно до нее не снизошел. Продолжал пялиться прямо вперед, сквозь ветровое стекло. Подружка невесты посмотрела на миссис Силзбёрн и выразительно воздела брови. Та ответила ей гримасой понимания и сочувствия. Тем временем лейтенант, переместив вес на левую, иначе – ближнюю к окну ягодицу, из правого кармана светлых офицерских брюк достал пачку сигарет и книжку спичек. Жена его выбрала сигарету и дождалась огня, последовавшего незамедлительно. Мы с миссис Силзбёрн наблюдали за прикуриванием так, точно в нем присутствовала умеренно чарующая новизна.

– О, прошу прощения, – вдруг произнес лейтенант и протянул пачку миссис Силзбёрн.

– Нет, спасибо. Я не курю, – быстро ответила та чуть ли не печально.

– Боец? – сказал лейтенант, протягивая пачку мне после незаметнейшего из колебаний. По всей правде, мне понравилось, что он мне предложил, ибо то была крохотная победа обычной вежливости над кастовыми различиями, но от сигареты я отказался.

– Можно посмотреть ваши спички? – спросила миссис Силзбёрн крайне застенчиво, почти по-девчачьи.

– Эти? – уточнил лейтенант. И с готовностью вручил миссис Силзбёрн книжку.

Пока я увлеченно наблюдал, миссис Силзбёрн осмотрела спички. На верхнем клапане золотыми буквами на алом фоне было отпечатано: «Эти спички стибрены из дома Боба и Эди Бёрвик».

– Мило, – покачала головой миссис Силзбёрн. – Очень, очень мило. – Я же своим выражением пытался продемонстрировать, что надпись без очков, наверное, и не разберу: я нейтрально прищурился. Миссис Силзбёрн, похоже, не хотелось отдавать спички хозяину. Когда же все-таки вернула и лейтенант сунул картонку в нагрудный карман, миссис Силзбёрн сказала: – Мне кажется, я такого раньше не видела. – Почти совсем развернувшись на откидном сиденье, она теперь довольно-таки влюбленно взирала на карман лейтенанта.

– Мы в прошлом году целую кучу таких сделали, – сказал лейтенант. – Вообще-то поразительно, как это бережет спички.

Подружка невесты повернулась к нему – точнее, на него напрыгнула.

– Мы не для этого их заказывали, – сказала она. Посмотрела на миссис Силзбёрн: мол, знаете же этих мужчин, – и сказала ей: – Не знаю. Я просто подумала, что это пикантно. Банально, но все равно как-то пикантно. Ну, понимаете.

– Это мило. По-моему, я никогда раньше…

– Вообще-то это не оригинально, никак. Сейчас у всех такие, – сказала подружка невесты. – Мысль мне подали мама и папа Мюриэл. У них такие вечно по всему дому. – Она сделала глубокую затяжку и, продолжая говорить, выпускала дым маленькими силлабическими клубами. – Вот ей-богу, они такие потрясающие люди. Такое меня просто убивает. В смысле, ну почему так не бывает с вонючками, а только с приятными людьми? Я вот чего не понимаю. – Она посмотрела на миссис Силзбёрн, ожидая ответа.

Та улыбнулась – одновременно умудренно, изнуренно и загадочно: явила улыбку, насколько я помню, эдакой откидной Моны Лизы.

– Я часто задавалась этим вопросом, – раздумчиво вымолвила она. После чего довольно двусмысленно заметила: – Мама Мюриэл – младшая сестра моего покойного мужа, знаете ли.

– Ой! – с интересом произнесла подружка невесты. – Ну тогда вы понимаете. – Она вытянула необычайно длинную левую руку и смахнула пепел с сигареты в пепельницу под окном с мужниной стороны. – Я честно думаю – на свете мало найдется таких по-настоящему блистательных людей. В смысле, она же, наверное, прочла чуть ли не все, что на свете напечатали. Господи, да если б мне прочесть хоть одну десятую того, что читала и забыла эта женщина, я бы счастлива была. В смысле, она же преподавала, работала в газете, она сама себе придумывает наряды, сама все по дому делает. А готовит – как никто на свете. Вот ей-богу! Я честно думаю, она самый изуми…

– Она одобрила этот брак? – перебила ее миссис Силзбёрн. – То есть я почему спрашиваю – последнее время я почти не выезжала из Детройта. Скоропостижно скончалась моя невестка, и я…

– Она слишком милая – нипочем не скажет, – категорически заявила подружка невесты. Покачала головой. – В смысле, она слишком… понимаете… тактичная и все такое. – Она задумалась. – Вообще-то я только сегодня утром услышала, чтобы она как-то на эту тему фыркала. И только потому, что сильно расстроилась из-за бедненькой Мюриэл. – Она вытянула руку и снова стряхнула пепел.

– А что она сегодня сказала? – живо поинтересовалась миссис Силзбёрн.

Подружка невесты вроде бы мгновенье поразмыслила.

– Да ничего такого, в общем, – ответила она. – В смысле, ничего мелочного или какого-то оскорбительного, ничего. Только что этот Симор, по ее мнению, тайный гомосексуалист и, по сути, боится жениться. В смысле, она не гадко это сказала, никак. Просто вот сказала – понимаете – интеллигентно. В смысле, она уже много лет на психоанализ ходит. – Подружка невесты взглянула на миссис Силзбёрн. – Это ж не секрет. То есть миссис Феддер вам сама так скажет, поэтому тут совсем никакая не тайна.

– Это я знаю, – быстро сказала миссис Силзбёрн. – Она – последний человек на…

– В смысле, штука в том, – сказала по-дружка невесты, – что она не из тех, кто выйдет и прямо выложит что-нибудь такое, если не знает, о чем говорит. И она вообще никогда, никогда бы этого не сказала, если б бедную Мюриэл так не – вы понимаете – так не опустошило и прочее. – Она мрачно покачала головой. – Вот ей-богу, видели бы вы эту бедняжечку.

Здесь, без сомнения, я должен вклиниться, дабы описать свою общую реакцию на изложенное подружкой невесты. Хотя я бы все же оставил это на потом, если читатель меня простит.

– Что еще она сказала? – спросила миссис Силзбёрн. – В смысле – Реа. Сказала еще что-нибудь?

Я не смотрел на нее – я не мог оторвать глаз от подружкиного лица, – но у меня сложилось мимолетное дикое впечатление, что миссис Силзбёрн только что не залезает оратору в рот.

– Нет. Вообще-то. Больше почти что и ничего. – Подружка невесты задумчиво покачала головой. – В смысле, я же говорю, она бы вообще ничего не сказала – там же вокруг всякие люди стояли, – если бы бедняжечка Мюриэл так не расстроилась до умопомешательства. – Она опять стряхнула пепел. – Ну вот только одно и сказала, что этот Симор – настоящая шизоидная личность, и если к нему по-настоящему присмотреться под нужным углом, то для Мюриэл и лучше, что все оно так вышло. По-моему, смысл в этом есть, я вот только насчет Мюриэл не уверена. Он ее так заморочил, что она сама не своя. А я от этого просто…

Тут ее перебили. Я перебил. Насколько я помню, голос мой дрожал, как неизменно бывает, если я сугубо расстроен.

– А что подвело миссис Феддер к заключению, будто Симор – латентный гомосексуалист и шизоид?

Все взоры – мне показалось, все прожекторы, подружки невесты, миссис Силзбёрн, даже лейтенанта, – вдруг нацелились на меня.

– Что? – переспросила подружка невесты – вздорно, отчасти даже с вызовом. И вновь у меня промелькнула раздражающая мысль: она знает, что я брат Симора.

– Почему миссис Феддер думает, будто Симор – латентный гомосексуалист и шизоид?

Подружка невесты вперилась в меня взглядом, затем красноречиво фыркнула. Повернулась и с максимумом иронии воззвала к миссис Силзбёрн:

– А как считаете, нормально откалывать такие коленца? – Она воздела брови и подождала. – Как вы считаете? – повторила она тихо-тихо. – Честно скажите. Я просто спрашиваю. Ради вот этого господина.

Ответ миссис Силзбёрн был самой кротостью, самой справедливостью.

– Нет, по-моему, определенно нет, – сказала она.

У меня возник внезапный и неистовый порыв выскочить из машины и рвануть оттуда бегом – все равно куда. Однако, насколько мне помнится, когда подружка невесты вновь обратилась ко мне, я оставался на откидном сиденье.

– Слушайте, – произнесла она с нарочитым терпением в голосе: так учитель разговаривал бы с дитём, не только умственно отсталым, но и с некрасивой каплей под носом. – Я не знаю, насколько вы понимаете в людях. Но какой мужчина в здравом уме всю ночь перед предполагаемой свадьбой не дает суженой глаз сомкнуть – лепечет, что он слишком счастлив, чтобы жениться, поэтому свадьбу ей придется отложить, пока он не почувствует себя крепче, а иначе он не сможет прийти на свадьбу? А потом, когда суженая ему, как ребенку, объясняет, что все уже уговорено и спланировано за много месяцев, и отец ее невозможно много всяких сил и средств потратил, чтобы у них был банкет и прочее, и родня ее съезжается со всей страны, – и когда она ему все это объяснит, он отвечает, что ему ужасно жалко, но он не может жениться, пока ему не станет меньше счастливо, – или мелет еще какую-то белиберду! Вы головой своей подумайте, а? Если не возражаете. Это, по-вашему, нормально? Так может сказать человек в здравом уме? – Голос у нее едва не срывался на визг. – Или его следует упрятать в психушку? – Она посмотрела на меня очень сурово и, поскольку я тут же не кинулся обороняться или извиняться, грузно откинулась на спинку и сказала мужу: – Дай мне, пожалуйста, еще сигарету. Эта мне уже пальцы жжет. – Она передала ему тлеющий окурок, чтобы загасил. После чего лейтенант опять вытащил пачку. – Зажги ты, – сказала она. – У меня сил нет.

На страницу:
2 из 4