Улыбка бога. В основе всего лежит вечная борьба между добром и злом. И борьба эта не прекращается ни на минуту

«Ай, да дерево!»

И тут Глеб больно запнулся обо что-то, и ничком упал в траву. Когда он поднял голову, на солнце набежала тяжёлая туча, всё вокруг резко потемнело. Боковым зрением парень заметил тропинку слева. Она вся была усыпана чем-то чёрным, похожим на… перья?.. Глеб уже начал подниматься и в этот момент в траве блеснуло нечто… нечто металлическое. Склонившись, чтобы рассмотреть диковинку, парень услышал неуютный шорох за спиной. Подсознание крикнуло: беги! Но парень не мог сдвинуться с места. Он безрезультатно дёргался и так и эдак, а со спины, покрывшейся холодным потом, подкрадывался кто-то страшный. Кто-то очень и очень опасный… Глеб напряг всю свою волю, и удалось даже немного повернуть голову, чтобы увидеть нечто острое, тускло сверкнувшее во мраке. Оглохнув от бешеного пульса, парень дёрнулся влево, ощутил страшный удар и всё вокруг окрасилось в буро-красный.

Глеб, вскрикнув, проснулся и машинально подобрал ноги от холода: озёрная стынь пробирала до костей, несмотря на живое тепло костра. Небо значительно посветлело, налившись лилово-синим, на берег влажно плескали волны.

– Чё ж орать-то так? – поморщилась Ида, моргая покрасневшими глазами. – Я тебя только будить собралась, а ты орёшь, как больной слон… Резали тебя во сне что ли?

Парень не нашёл, что ответить, и поднялся, разминая затёкшие мышцы. Женщина тем временем улеглась к затухающему костру, закутавшись в плащ с головой и свернувшись калачиком.

Утро застало путников голодными и невыспавшимися. Если с последним хоть как-то приходилось мириться, то голод донимал всё сильнее.

– Есть-то как хочется… – простонала Ида, умываясь у озера.

Глеб в ответ только вздохнул, разглядывая рыбёшек, шустро резвящихся на мелководье.

– Удочку бы… Хлеба…

Ида жадно зачерпнула пригоршню. Холодная вода немного заполнила пустой желудок, и мысли прояснились.

– Глеб, – скомандовала она, – переворачивай эти чёртовы камни. Здесь просто обязаны быть толстые вкусные раки!

И действительно: под несколькими широкими камнями удалось обнаружить с десяток больших и восемь мелких раков. Пока Ида таскала добычу к лагерю, Глеб дрожащими от слабости руками разжёг костёр. На дрова пошли, как старые сухие сучья, так и молодые еловые ветви. Вокруг жарко трещавшего огня, прямо в пепел, собратья по несчастью закопали рачьи конечности, а потом, со страшным нетерпением вырыли, остужая на земле. Казалось, что блюда, вкуснее, чем красные клешни и хвостики, измазанные золой и частично землёй, ни Ида, ни Глеб не ели никогда. Хитин громко хрустел на зубах, сладковатое мясо глоталось, не жуя, а пальцы, перепачканные пеплом, жадно хватали следующий кусок. Парень изредка морщился от боли в скуле, но от женщины не отставал. Когда раки были высосаны до последней косточки и запиты большим количеством воды, Ида высказала предположение, что надо бы повторить и сделать запас на вечер. Немного отдохнув, товарищи принялись за дело. На этот раз раков из укрывищ удалось достать гораздо больше – просто нужно было зайти по колено в воду и тщательнее обследовать крупные камни. Продолжив пир, друзья наконец-то насытились и повеселели.

Повязка Глеба сползла на правый глаз, парень скорчил жуткую рожу и запел:

– Пятнадцать человек на сундук мертвеца!Йо-хо-хоу! И бутылка рома!Пей, и дьявол доведёт до конца!Йо-хо-хоу, и бутылка ррома!Их му-учила жажда в конце концов,Йо-хохо, и бутылка рома!Им стало казаться, что едят мертвецов,Йо-хо-хоу, и бутылка рома!Что пьют их кровь и мослы их жуют,Йо-хохо, и бутылка рома!

Ида, развалившись на траве рядом, смеялась и хлопала в ладоши: так забавно он изображал пирата, размахивая дымящейся веткой в правой руке, как абордажной саблей.

– Вот тут-то и вынырнул чёрт Дэви Джонс,Йо-хо-хо, и бутылка рома!Он вынырнул с чёрным больши-ым ключом,Йо-хо-хо, и бутылка рома!С ключом от каморки на дне-е морском,Йо-хо-хо, и бутылка рома!Таращил глаза, как лесна-я сова,Йо-хо-хо, и бутылка рома!И в хохоте жутком тряслась голова,Йо-хохоу, и бутылка рома!Сказал он: «Теперь вы пойдёте со мной,Йо-хо-хо, и бутылка рома!Всех вас схороню я в пучине морской».Йо-хо-хоу, и бутылка рома!И он потащил их в подводный свой дом,Йо-хо-хо, и бутылка рома!И запер в нём двери тем чёрным ключом,Йо-хо-хо, и бутылка рома!

А потом они, вытянув ноги, блаженно грелись у костра, бросая в огонь остатки импровизированного завтрака. Пламя, явно недовольное хитиновыми крошками и хвоёй, сердито трещало и плевалось искрами.

Солнце тем временем поднялось в зенит; заметно потеплело. На зеркальную гладь озера, хрипло крича, опустились какие-то краснопёрые птицы, похожие на уток. Они ловко ныряли, выскакивая уже с рыбой в клюве, и торопливо глотали её. Крадучись по берегу, Глеб хотел поймать одну из них, чтобы присовокупить к рачьим клешням, но только вспугнул всю стаю. Обиженно горланя, птицы красным облаком скрылись за холмом. Повязка Глеба окончательно свалилась, и Ида забинтовала голову раненого заново, туже и крепче. Ухо покрылось чёрной коркой, но уже не кровоточило.

Сложив ужин в бывшую косметичку, женщина сказала:

– Нам бы надо людей найти. Мы в одиночку долго не протянем.

– Ты же слышала, что кот кричал, – ответил Глеб, швыряя камешки в воду. – Нам надо найти какой-то латырь-камень.

– И ты действительно надеешься его найти здесь?

– Вряд ли здесь, – парень обернулся и окинул взглядом каменистую пустошь. – А вот за тем холмом очень даже может быть.

– Пёс с ним… Ну… пошли тогда… может, встретим кого… – предложила Ида.

Глеб набросил плащ и затушил костёр.

Они обогнули озеро по правому берегу, там, где белые валуны громоздились друг на друга, как обломки старой крепости. По крутому склону пригорка приятели шли, то и дело, помогая друг другу, чтобы не оступиться.

За высоким холмом раскинулось широкое поле. Пологая, ровная степь, поросшая ковылём, лютиком и пастушьей сумкой, тянулась до самого горизонта. Ветер перебирал макушки трав, которые колыхались, как морские волны. Высоко в небе заливался жаворонок.

Спутники переглянулись и бодро зашагали по мягкой зелени. Ида сорвала травинку и деловито сунула между зубов. Глеб хмыкнул, и эффектно продемонстрировал более длинный стебелёк пырея в уголке рта, но не заметил, что зацепил ещё и одуванчик. Пока он отплёвывался от горького сока, Ида хохотала до слёз.

Степь во всю грудь дышала жизнью: из-под ног вспархивали спугнутые перепёлки, среди травы шныряли невидимые мыши, над головой тяжело гудели жуки, а среди клевера надрывались кузнечики. Изредка с места срывались неподвижные коричневые столбики – шустрые суслики. Горьковато пахло полынью и диким горошком.

Солнце пригревало так, что приятели сняли плащи, затолкав их в дорожную суму, которую тащили по очереди. Даже от земли шёл обжигающий жар, и женщина вслух посетовала, что не было фляжки, чтобы набрать воды в озере. Глеб предложил сбросить сапоги, и дальше они шли босиком.

Над безбрежным морем травы дрожало прозрачное марево. Путники брели всё медленнее, изнемогая от жары, пока не догадались обмотать макушки самодельными бинтами.

Импровизированные головные уборы породили новые причины для смеха: приятели дурачились, изображая калифа и визиря в чалмах:

– Не будэт ли любэзен многоуважаемый калиф? – пафосно вопрошал Глеб, задрав нос.

– Будэт, будэт! Шашлык из тэбя будэт! – дразнилась Ида, и над степью раздавался новый взрыв хохота.

Ближе к полудню они наткнулись на широкую дорогу, всю в рытвинах и ямах. Здесь много ходили и ездили: трава давно вытоптана, только серая пыль покрывала колдобины и колеи от множества колёс.

У приятелей загорелись глаза: настолько радостным оказалось напоминание, что они здесь не одни.

– Смотри-ка, дорога явно к людям ведёт… Может, мы и выбраться отсюда сможем… – заволновалась Ида.

– Кот сказал, что нам нужен латырь-камень.

– Ты что, ему веришь? – удивилась она.

Глеб помялся, давя на верхнюю губу указательным пальцем, и нехотя сказал:

– Когда я сюда попал, я с приличной высоты навернулся. Позвоночник сломал. Шевельнуться не мог. А он меня как-то вылечил. И не спрашивай как! По мне так он – единственный, кому здесь можно доверять.

«А я?» – подумала Ида, но промолчала.

Они долго шли по обочине, не решаясь надеть сапоги и ступить на пыльный тракт. Прохладная трава шуршала по босым пяткам путников, разгоняющим клопов и суетливых муравьёв, высокие стебли ковыля щекотали лодыжки. Каждый молчал о своём. Ида думала о том, что на работе придётся писать заявление на отпуск задним числом, а Глеб гадал, осталось ли от него что-нибудь на асфальте.

«Странный парень… Необычный какой-то. Они же все грубят обычно… а этому надо на сцене выступать. Так отжигает! – размышляла женщина. – А вот мама, блин, меня потеряет…»

«Ненормальная какая-то тётка, – думал парень, – с ней почти так же весело, как с Егорычем. Хотя, это не одно и то же. Сколько ей лет?»

Ида первой увидела здоровенный булыжник, издалека сильно смахивающий на чьё-то надгробье.

– Смотри! Что это такое?

Прямо на дороге стоял огромный мраморно-белый валун с вкраплениями медового янтаря. Сразу за исполином в разные стороны тянулись три серые пыльные ленты.

– Точка нашего рандеву, – ответил Глеб.

– Бел-горюч камень-Алатырь… – задумчиво процитировала на память Ида, без особого успеха пытаясь поверить своим глазам.

Подойдя ближе, приятели рассмотрели надпись, выбитую на стёсанной впереди плите. Крупные кириллические буквы почти стёрлись от древности.

– Направо пойдёшь – жена-ту быть, – зачитывал Глеб, с трудом продираясь через некоторые незнакомые знаки, – налево пойдёшь – ко… моня потеряешь. Прямо пойдёшь – у… битым быть… Я смотрю, у нас тут интересные перспективы разворачиваются…

Ида нервничала. Ей явно было не по себе: привычный мир переворачивался с ног на голову, совсем не заботясь о том, едет ли у неё от всего этого крыша или нет. Этот камень никак не вписывался в ту реальность, которую Ида знала, и если бы женщина могла, она тут же вычеркнула бы Алатырь из сознания.

– Пойдём налево, – буркнула она. – Там, где этого… комоня потерять…

Глеб безрадостно рассмеялся.

– Это испытание. Испытание, понимаешь? Какую дорогу выберешь – такая судьба и будет.

– Ну, – кивнула Ида, совсем не разделяя мнения спутника, – надо выбрать левую дорогу, комо… коня-то у нас нет!

Парень упрямо покачал головой:

– Ты помнишь, как в сказках кончали те, кто выбирал эту дорогу?

– По-твоему, мы сейчас в сказке?!

– Это испытание, – твердил Глеб. – Если выберем «право» или «лево», можем смело прощаться с жизнью. А так нам ещё хоть что-то светит.

– Господи! Вот ведь бред! – рассердилась Ида, гневно сверкая своими синими глазами. – Неужели нельзя хоть раз подумать головой?

– Не в этот раз, – усмехнулся Глеб, и абсолютно серьёзно добавил, – надо «прямо» выбрать. Нутром чую.

Парень почти слышал, как Ида скрипнула зубами, не решаясь признать и озвучить, что всё-таки последует по тому пути, что выбрал он.

– Чёрт бы всё это побрал! – выругалась она, и зашагала к обочине прямой дороги.

Глеб счёл за лучшее промолчать. Обогнув камень, он догнал женщину и отнял увесистую суму.

Солнце немного склонилось, и теперь пекло меньше. К многочисленному хору кузнечиков добавились редкие комары и мошки. Вяло отмахиваясь, путники продолжали идти, вытирая со лбов пот.

Вдоль дороги потянулись заросли ежевики и шиповника.

Ида злилась молча. Разум никак не мог смириться с этим проклятым камнем, откуда ни возьмись выросшим на распутье. С детства мать твердила ей, что сказок не бывает, а сейчас Алатырь тяжёлой громадой нависал над этим убеждением, угрожая раздавить его в пыль.

«Ну, и как мне теперь действовать: как сказочной героине (прости господи!) или как нормальному человеку? – раздражённо думала она. – Как там, в сказке: и прислал Иван-царевич все головы чудища матери в подарок… Кретинизм!..»

Глеба же всё происходящее страшно веселило. Он бы с удовольствием поглазел на чудо-юдо о двенадцати головах или пожал руку какому-нибудь Ивану-дураку, но постепенно всё больше приходил к мнению, что роль последнего отведена им обоим.

После того, как он перемахнул балконный поручень, жизнь понеслась, как феррари, выходящая на прямую в «Формуле-1». У Глеба просто дух захватывало от таких неожиданных поворотов, мало того, ещё не выйдя с этого виража, он с нетерпением предвкушал следующий.

К вечеру, когда солнце накалилось докрасна, на горизонте показались редкие деревца, постепенно переходящие в густой смешанный лес.

– Нам точно туда? – недовольно спросила Ида, натягивая сапоги.

Глеб кивнул, доставая плащи.

– Уверен?

– Нет, – покачал головой парень, – но дорога уходит туда.

Ида вздохнула и убрала бинты в заметно полегчавшую суму.

Тракт действительно вёл в лес, густой и неприветливый. Первыми гостей встретили голодные стаи комаров, которых пришлось отгонять сорванными ветками. Над дорогой нависали тяжёлые кроны лип и берёз, перемежённые неприступными разлапистыми елями.

Полумрак ещё разрезали розоватые закатные лучи, но свет уже заметно гас.

Все звуки уже постепенно стихали, только неслось где-то недалеко кукушкино ауканье:

– Ух-ху! Ух-ху-у!

– Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось? – по привычке спросила Ида.

Кукушка тут же умолкла.

– Дура, – пожала плечами женщина, пытаясь скрыть непрошенную тревогу.

Спутники брели довольно долго, и углубились в самую чащу. Стемнело довольно быстро: усталый свет красноватого солнца ещё пытался пробиться сквозь мощные ветви круглолистных осин, но сосны и ели глушили его. Птицы сонно отзывались на вялую перекличку из своих гнёзд, лиловая тишина окутывала лес.

– Эта дорога, походу, через весь лес насквозь идёт, – отметил Глеб.

– Надо на ночь устраиваться, – решительно предложила Ида. – Я уже ничерта не вижу.

Заночевать решили у дороги, рядом с кустами шиповника, чтобы не пропустить возможных путников. Ида разожгла костерок между двумя толстыми соснами, занимался он неохотно, не особенно жалуя старые шишки и сухие ветки с жёлтой хвоёй. Чтобы не лазать по темноте в поисках дров, Глеб приволок ствол сломанной молодой берёзы.

– Огонь сам всё сделает, и рубить ничего не надо, тем более, что нечем, – сказал парень, – только успевай пододвигать свежее дерево в костёр.

Без воды пришлось туго, но выяснилось, что Глеб набрал немного ежевики. После жареных раков ягоды пришлись как раз кстати, хотя так и не насытили до конца. Желудки приятелей недовольно урчали, переваривая непривычную пищу.

Симфонию кузнечиков сменил хор сверчков – более громкий и настойчивый, он врезался в уши назойливой ритмичной песней. В чистом небе взошла половинка молодой луны, усталым друзьям, вытянувшим гудящие ноги к костру, она казалась то долькой дыни, то куском дырчатого сыра, то гигантской краюхой хлеба, то ломтиком апельсина. На ультрамариновом бархате холодными каплями росы звеняще рассыпались звёзды. Приятели лежали на расстеленных плащах и молча смотрели в бездонное небо. Ираида тосковала, помня о предстоящем ночном дежурстве: прошлую ночь она чуть с ума не сошла от роя совершенно неожиданных и непрошенных мыслей, от которых обычно избавляла работа и бытовые проблемы. Она думала сразу обо всём: о смысле жизни, о бесконечности вселенной, о несостоятельности Кости и о чрезмерной заботе матери.

«Нет, человеку совершенно невозможно оставаться наедине с самим собой!» – решила она и уже повернулась к Глебу, чтобы озвучить эту гениальную мысль, как он настороженно прошептал:

– Тихо! Смотри вверх!

Над ними медленно проплыли три гигантские фигуры. В неверном свете луны и жёлтых отблесках костра удалось разглядеть сначала лохматых коней, а затем и всадников. Первый был широкоплеч и бледен, его длинные седые волосы развевались за спиной, цепляясь за внушительную рукоять меча. Белесые глаза устремились куда-то вперёд. У луки седла тускло блестела крупная медная чаша. Второй – рыжий, румяный, в алой рубахе, на груди вышито лучистое щекастое солнце, летел, пряча лёгкую улыбку в густой бороде. Голубые, как васильки, глаза, зачарованно уставились за горизонт. Третий – сутулый, угрюмый, как болотная пустошь, в тёмной рубахе с вышитым топором, окружённый чёрными развевающимися космами, несся, хищно вглядываясь в даль. Агатовые глаза подозрительно выглядывали из-под косматых сросшихся бровей.

Приятели медленно сели, а потом и привстали, чтобы лучше разглядеть всадников. Круглые копыта коней беззвучно печатали воздух. Ида могла отлично рассмотреть кожаную подпругу на животе животных (даже глубокую царапину на одной из них), часть потника и подошвы сшитых вручную сапог. Для полной убедительности слева от костра посыпались крупные конские яблоки. Глеб отпрянул, Ида захлопнула рот и отступила в колючий шиповник. Всадники неспешно удалялись, медленно плывя в сторону луны, и не замечая двух людей.

Женщина почесала в затылке и вернулась к костру.

– Ты заметил, – спросила Ираида, – у них стремян не было.

– Да, оригинальные парни, – кивнул Глеб, отряхивая на всякий случай рубашку и подсаживаясь обратно к огню.

– Ты знаешь, я ведь их где-то видела… – задумчиво начала женщина, её глаза вдруг округлились, и она вцепилась в рубашку Глеба.

– Красный, белый и чёрный! Красныйбелыйичёрный! Это же символ! Символ! Не могут они быть такими реальными! Не могут и всё тут! Я же читала сказки в детстве… Я помню!.. про Василису, что ли… там это были… день, ночь и утро! Да, утро!

Глеб хмуро смотрел в красноватые угли. На его усталом лице багровели отблески огня, глаза загадочно блестели.. На верхнюю губу вернулся указательный палец – знак того, что парень размышляет.

– А я читал о трёх братьях. Мифы, конечно, но похоже. Один жил в Красном или Золотом царстве, другой в Белом или Серебряном, а третий в Чёрном, уже не вспомню, как оно ещё там называлось.

– Глеб… – тихо спросила Ида. – Куда мы попали?

– Кот бы объяснил. Сюда бы этого кота, – сказал Глеб. – Интересно, где он?

– Кис-кис-кис, – упавшим голосом позвала Ида на всякий случай.

Из непроглядной, как дурной сон, ночи ей с готовностью ответил криком филин. Его поддержал холодный смехом козодой. Затем всё замерло в глуши.

– Вот дерьмо, – сплюнула Ида.

Однако, из-за странной встречи небесных всадников, дежурство оказалось менее напряжённым. Подвигая в костёр берёзовый ствол, Ида перебирала в уме все сказки, легенды и предания, где только встречались эти три странных брата. Она сделала вывод, что появлялись они всегда почему-то чаще глухой ночью, и редко рано утром. Причём именно тогда, когда герой отправлялся в опасный путь.

«Они – пограничники, – внезапно поняла она. – Стерегут вход в другие миры. Такой же вход, как та арка на фотографии Маденова, только его не видно. Наверное, мы пересекли какую-то границу у камня…»

Когда от берёзы осталась треть, Ида разбудила Глеба и завернулась в плащ. В лесу спалось лучше, чему у озера: почти ни откуда не дуло, от костра шло тепло, а трава не подпускала холод от земли.

Ей снилось, будто на поляне выросли красивые кусты, вместо ягод висели жареные куриные окорочка, а вместо листьев – ароматные беляши. Она хватала их, ела, ела, смутно осознавая, что если верить сонникам, есть во сне – к беде, но остановиться не могла. Потом в воздухе поплыли стеклянные кувшинчики – один с апельсиновым соком, второй с молоком, третий с водой, и Ида торопливо брала их, жадно глотала содержимое, не напиваясь, отбрасывала пустые и снова брала. Женщина вспомнила, что Глеб тоже голоден и попробовала набрать еды для него, но одна из веток, разогнувшись, наотмашь ударила её по лицу. Ида вскрикнула и проснулась.

– Очухалась, потаскуха?! – радостно дохнул ей в лицо кто-то запахом больной печени.

Женщина попыталась вскочить, но чья-то широкая лапища сжала её горло и пригвоздила к земле.

– Мальца убить, бабу оставить, – распорядился кто-то рядом.

Ида повернула голову и увидела, что костёр затоптан, а Глеб, со связанными за спиной руками пытается сесть, но при каждой попытке его награждает пинками по рёбрам какой-то мужик. Женщина истово задёргалась, пытаясь вырваться, но на горло надавили так, что она захрипела.

– Сиди, баба, – глухо проворчал незнакомец, и добавил в сторону, – Ушак, вяжи, я держу.

Пока второй разбойник стягивал запястья колючей верёвкой, боковым зрением, Ида успела отметить, что на поляне хозяйничало то ли семь, то ли восемь мужчин весьма неприятного вида. У многих сапоги просили каши, рубахи и штаны частили прорехами, а неоднократные почёсывания колтунов наводили на мысль о вшах. Тот, в поношенной душегрейке, который пинал Глеба, выхватил из-за пояса здоровый тесак, затем, чтобы выполнить приказ главаря – невероятно широкоплечего чернобородого мужика с узкими глазами.

– Не надо! – хрипло крикнула Ида и закашлялась, извиваясь в попытке принять вертикальное положение.

Разбойники расхохотались, с высоты собственного роста разглядывая поверженную добычу. Глеб в это время успел немного отползти к шиповнику.

Иде, наконец, удалось исхитриться и сесть, оперевшись на ствол сосны. Она с ужасом ловила на себе хищные мужские взгляды, а чаще других – рябого, с бегающими глазами. Когда мужчина ест тебя таким взглядом, это означает только одно: пора брать ноги в руки и делать ноги. Кроме того, женщине всё время казалось, что со спины его окружает какая-то гадкая тень, склизко натекая на штаны, прямо между ног.

Главарь тем временем деловито расправил усы, и важно кивнул разбойнику в душегрейке. Довольно оскалившись, тот прыгнул вперёд. В ручище снова блеснул тесак.

– Подождите! – крикнул Глеб. – Раз уже всё равно убьёте, исполните хоть последнее желание! А то по ночам вам являться буду!

Ида с затеплившейся надеждой смотрела на смельчака. Главарь перестал щериться и задумался, почёсывая кудлатую бороду. Очевидно, его расстроила перспектива ночных свиданий с покойником.

Атаман неспешно поймал вошь, казнил её на ногте, и спросил:

– И чего же ты хочешь, паршивец?

– Песню спеть, – просто сказал Глеб. – Повеселить вас перед смертью.

Ида сдавленно застонала. Главарь снова раскатисто расхохотался, за ним заулыбались и остальные разбойники: надо же, дурачок попался, повеселить хочет. Парень вздохнул про себя с облегчением: бандитов удалось заинтриговать, вон, как глаза загорелись. Разбойники неторопливо расселись на земле, предвкушая предложенное развлечение.

Усатый с носом, покрытым сетью лопнувших капилляров, глухо откашлялся и прохрипел:

– Ну, давай… повесели… паршивец!

– Развяжите, так петь неудобно – грудь расправить нужно.

Тип в душегрейке оскалился и потянулся за тесаком.

– Развяжите хлопца, – милостиво кивнул главарь.

«Хлопца» развязывали долго – узлы затянули слишком сильно, но верёвку резать не пытались – пригодится ещё. Глеб встал, расправил плечи, откашлялся, потёр запястья и пару раз глубоко вдохнул.

Воспоминание пронеслось синей молнией. Александра Степановна, учительница по пению, часто повторяла Глебу, что у его голоса хорошее будущее, нужно только кропотливо работать над ним. Естественно, парень бросил музыкальную школу три года назад к большому разочарованию преподавателя. Он и сейчас её помнил: высокая, худая, в заношенной бежевой кофточке, с седыми волосами, собранными в шишку на затылке. Круглая бородавка не уродовала узкое лицо, учительница напоминала Глебу, скорее, старую фею, чем ведьму. В уголках её глаз затаились непрошеные лучики морщин, серые глаза смотрят строго и требовательно, узкие губы настойчиво и высоко твердят:

– Глеб, здесь нужно было взять выше: верхнее соль, а вот здесь ты не дотянул, нужно было ещё подержать, а потом уже переходить ко второму куплету. Давай-ка, друг мой, попробуем ещё раз, начнём прямо с «ромашек»… ииии!..

От Александры Степановны всегда пахло старой пудрой и каким-то травяным настоем, то ли мать-и-мачехи, то ли шалфея. Глебу нравилось вдыхать эту сладковато – горькую смесь. Пожилая учительница была единственным, что воодушевляло к пению среди старых стен школы с облезшей штукатуркой и белой краской, барханами вздувшейся на подоконниках. Парень знал, что своих детей у Александры Степановны не было: сын погиб в чеченскую войну. Возможно, поэтому пожилая дама так любила Глеба и заботилась, иногда подкармливая пирожками и даря на день рождения тёплый шарф, связанный своими руками. Глебу не слишком нравился репертуар, который они вместе разучивали: старинные пафосные романсы, оперные партии, этюды к театральным постановкам и тяжеловесные классические произведения (кроме одного латинского гимна, который довелось исполнять на концерте). Ему больше по душе были простоватые народные песни, их дикость и необузданность, казалось, придавали сил. Одну из таких он исполнял на каком-то празднике, посвящённом музыкальной школе. Вспомнив слова, он быстро промычал про себя тональность и ноты.