Паноптикум. Книга первая. Крах

Когда Филипс вышел, Делакруа пребывал в шоке. Ему было страшно. Реально страшно. Ему казалось, что он попал в какую – то иную реальность, где Филипс не «щит империи», как вещали средства массовой информации, а чертов шизик… «Нет, он не шизик, а ярко выраженный психопат, – подумал тогда Делакруа и начал лихорадочно соображать, как покинуть убежище этого маньяка. – Особняк обнесен высоким забором и очень хорошо охраняется, так что…»

– Делакруа! Делакруа, милейший! – вдруг раздался голос Филипса за дверьми. – Помогите мне, откройте дверь…

Художник на время подумал о том, что неплохо было бы защёлкнуть замок и вызвать… «Кого вызвать!!? Что следовало вызвать, так это ковровую бомбардировку этого проклятого места…» Однако он вовремя опомнился и открыл дверь. Коляска, в которой сидела мать главы Спектрата, автоматически заехала в дом и подъехала к дивану, уронив пару бутылок из – под пива, стоящих на полу. Старушка, одетая во всё белое, застывшим взглядом смотрела прямо перед собой.

– Делакруа, что-то вы даже треногу ещё не поставили!? Не скромничайте, вы – режиссер. Дерзайте! – воскликнул Филипс.

Заботливо поправив на старушке белую шляпку, он присел на диван. Филипс везде, к чему бы ни прикасался, оставлял пятна крови – на ручках коляски, на диване, на шляпке своей матери. «Бедная Шарлотта, как она со всем этим справляется?» – подумал художник, ставя треногу…

…Шарлота с этим не справлялась. Она к этому уже настолько привыкла, что если бы могла говорить, спокойно бы рассказала о своём единственном сыне, который уже давно сошел с ума…

Нет, Алан не всегда был такой. В детстве он был хорошим послушным ребенком, которого любили баловать родители. Он показывал неплохие результаты в школе и даже занял первое место по стрельбе из лука. Но высшей идеей его жизни была армия. Отец, занимавшийся поставками датчиков слежения для нужд военной промышленности, был против службы сына. Однако как только Алану исполнилось шестнадцать лет, он подписал контракт и попал в гарнизон близ Сан-Паулу, где подружился с Уэйном Орокином – таким же, как и он, новобранцем.

Когда армейский пятилетний контракт Алана подошел к концу, их пути с Уэйном разошлись. Филипс пошел в «дембельский дозор» – последний патруль из Сан-Пауло до соседней военной базы, откуда их должна была забрать авиация на большую землю. Орокин, пожелав удачи другу, остался в Сан-Пауло в ожидании следующего «дембельского дозора».

Переход отрядом из десяти человек во всеоружии занимал около трех суток. Во вторую ночь отряд разбил палатку возле тихого озера под скалистым валуном. Филипс, одухотворенный будущими событиями на Акрите, где его будут встречать как героя, совершенно расслабился. Сидя у кромки озера, он, позабыв инструктаж по безопасности, начал наслаждаться сладкими плодами какого – то дерева, росшего на берегу.

Вдруг что-то забурлило на поверхности воды, и Филипс насторожился. Увидев свечение на дне озера, он забежал за скальный валун и разбудил всех своих сослуживцев.

– Одевайтесь, берите оружие… Там что-то есть, – тихо прошептал Филипс, загружая ленту в крупнокалиберный пулемет. – Какая – то живность из местной фауны, скорее всего, судя по свечению, это краснобокая зубатка. Они собираются в стаи, так что нужно быть внимательными и, рассредоточившись, удерживать периметр до утра.

Договорив, он обвязался пулеметной лентой и, молча, ушел в джунгли. Остальные, переглянувшись между собой, последовали его примеру.

Когда Филипс увидел первую зубатку, хищно смотревшую на него, он даже улыбнулся. Но когда зубатки начали обступать его со всех сторон, Филипс, понимая, что эту ночь он не переживет, истошно заорал, обращаясь к болотистым тварям:

– Сюда! Я здесь! Сюда идите…

Солдаты из его отряда, подумав, что Алану требуется помощь, двинулись на звук его голоса. Многие из них даже не успели осознать того, что по ним заработал крупнокалиберный пулемет, разрывая их тела в клочья… Филипс тем временем отстреливался от несуществующих зубаток до последнего патрона, пока не потерял сознание от действия сильнейшего галлюциногена, который он употребил в пищу возле озера.

Первое, что увидел Алан, когда пришел в себя, так это гранату, которую он сжимал двумя руками, лежа под каким – то бревном в одних штанах. Весь в порезах, окровавленный, он попытался сориентироваться на незнакомой местности. Поняв, что заблудился, Алан интуитивно выбрал направление и побрёл через густые заросли.

На следующий день его пленили партизаны. Филипс провел два года в джунглях в качестве военнопленного. Его постоянно перевозили с места на место, били и морили голодом. Наконец его обменяли на какого – то родственника местного князька.

Вернувшись на Акрит, Алан был представлен Восьмому Императору Тиберию, который наградил его почестями ветерана и предложил занять место в солдатском комитете при Сенате, после того как Алан пройдет полугодичный период реабилитации. Тиберий намекнул Филипсу – ему нужны будут «свои люди» в комитете, чтобы иметь представление о настроениях, царящих в армейской среде. Император Тиберий был выходцем из академических кругов и на тот момент проводил в жизнь непопулярные у военных реформы…

Но вернемся к Филипсу. Вернее, к воспоминаниям его матери Шарлотты, которая безучастно наблюдала за тем, как художник Делакруа рисует её безумного сына. Первый сигнал, что с Аланом что-то не так, она получила спустя неделю, когда тот вернулся из плена…

Ранним утром, выйдя из загородного особняка, расположенного у озера, она увидела Алана, копающегося на берегу.

– Привет! Чем занимаешься? – спросила тогда Шарлотта, когда подошла к сыну.

– Делаю систему безопасности, – озабоченно произнес Алан, пытаясь скрутить несколько проводов.

– Алан, но…

– Мама, мы не можем знать точно, что там обитает, – резко перебив Шарлотту, Алан посмотрел в сторону озера.

Сердце матери учащенно заколотилось, а в голове появились неприятные мысли. Пытаясь себя успокоить, Шарлотта осторожно произнесла:

– Дорогой, это озеро безопасно. Мы с твоим отцом всегда думаем о безопасности в первую очередь…

Алан замотал головой и резко встал в полный рост, отчего Шарлотта даже сделала шаг назад.

– Мама, те парни из моего отряда тоже думали, что они в безопасности. Когда краснобокие зубатки придут сюда, останется только отстреливаться. Кстати, в доме есть оружие? – внезапно спросил Алан с таким видом, как будто что-то вспомнил.

– Не знаю, может, наверху у отца есть пневморужьё – он иногда стреляет чешуйчатых воронцов…

– Мама, что ты говоришь? – закричал Алан в бешенстве. – Ты говоришь о безопасности, а у нас в доме нет даже ни одного порядочного ствола? Что это вообще за блядство?

От таких слов сына Шарлотта оцепенела. Она не вынесет армейского жаргона в своём доме, но, глядя в вопрошающие и одновременно бешеные глаза своего сына, решила не высказываться по этому поводу.

Дальше всё пошло только хуже. На следующий день Алан привёз откуда-то два ящика стрелкового оружия. Когда Шарлотта зашла в свою комнату, она увидела заботливо уложенную пару дамских пистолетов на своей подушке. «Он действительно рехнулся после плена, – с болью подумала Шарлотта. – Обязательно нужно будет показать его доктору Грэму».

Когда доктор Грэм впервые увидел Алана, тот ходил по комнате и что-то искал. Заглянув под половик, проведя рукой под подоконником, он подошел к доктору Грэму и указал на то, что находиться здесь небезопасно.

«Синдром войны», – констатировал доктор Грэм, когда покидал особняк Филипсов после обильного ужина. – Лечение, которое предлагает страховка ветерана – не эффективна.

Глаза Шарлотты, услышавшей вердикт доктора, наполнились влагой.

– Зигфрид, неужели нет способов помочь моему сыну? Мы заплатим любые деньги, – Шарлотта умоляющим взглядом посмотрела на доктора Грэма и, достав платок, смахнула с лица материнские слезы.

Зигфрид задумался.

– Шарлотта, я как друг семьи могу дать рекомендацию, но… в общем данная методика не совсем законна, и могут быть побочные эффекты. У меня есть знакомые специалисты, способные с помощью хирургического вмешательства помочь Алану, но гарантий того, что операция пройдет успешно, никто не даст…

Когда Алан кинул на участок соседей боевую гранату, Шарлотта всё же решила обратиться к специалистам доктора Грэма, уговорив при этом мужа. Сына отвезли в неизвестном направлении, а спустя неделю доставили обратно. Алан часто вспоминал свой первый день после хирургического вмешательства в неокортекс головного мозга…

– Алан, мы провели сложнейшую операцию, чтобы вернуть вас к нормальной жизни. Вы понимаете, о чем я вам говорю? – спросил доктор Грэм, снимая повязку с лысой головы своего пациента.

– Да, доктор. Я все понимаю. У вас есть конфеты?

Доктор Грэм внимательно посмотрел на Алана. На секунду он даже усомнился в результатах операции и, осмотрев зрачки Филипса, спросил:

– Зачем вам конфеты Алан?

– Просто… Я очень голоден… И мне почему-то охота сладкого…

Ответ Алана вписывался в концепцию работы, проведенной доктором Грэмом. Мозг пациента после «доработки» специалистами доктора стал потреблять в два раза больше энергии, чем до хирургического вмешательства, поэтому данный ответ удовлетворил Зигфрида.

– Алан, я немедленно распоряжусь, чтобы вам сделали высококалорийный обед, – произнес Грэм, улыбнувшись.

Через пару дней выяснилось, что Алан не может уснуть. Ему в принципе и не хотелось спать, но новый образ жизни никак не укладывался в голове. С этим вопросом он обратился к доктору Грэму на плановом осмотре.

– Интересно, – задумался доктор. – Такое я впервые встречаю в своей практике. Вы говорите, что не испытываете даже утомляемости?

– Абсолютно, доктор! Я не спал две ночи, но чувствую себя отлично. Кроме того, за эти две ночи и два дня я прочитал целый том «Истории Акритской метрополии». Но самое удивительное в том, что я могу вам наизусть рассказать любой отрывок из этого семисотстраничного фолианта! Вот, доктор, проверьте!

С этими словами, он протянул электронную книгу доктору. Грэм, полистав её, недоверчиво произнёс:

– Страница 387, третий абзац.

– «Когда Третий Император Лонгин Реформатор взошел на престол, он реализовал проект земельной реформы. Вся земля, ранее де – факто принадлежавшая государству, перешла в частные руки простых граждан. Параллельно этому процессу земельные участки были разбиты на санитарные категории, – быстро проговорил Алан, разглядывая, как лицо Грэма начинает выражать удивление. – Высшая категория означала допустимую концентрацию вредных веществ в почве, что позволяло обладателям таких земель выращивать сельскохозяйственные культуры на открытом грунте. Реформа ускорила миграцию из крупных городов, что явилось причиной появления множества мелких фермерских поселений вокруг крупных городских образо…

– Феноменально, Алан! – прервал его доктор Грэм. – Мы не только вас вернули к жизни, но и сделали из вас настоящего гения! Думаю, вопрос о сне мы снимем медикаментозными средствами, а пока, Алан, извините, мне необходимо записать мои мысли по этому поводу. Возможно, я на пороге величайшего научного открытия…

Но научное открытие сорвалось, когда последующей ночью Грэма разбудил звонок.

– Доктор Грэм, у нас проблемы, срочно приезжайте, – услышал он знакомый голос своего ассистента.

Когда доктор приехал в лабораторию, он увидел беспорядок и следы крови в коридоре.

– Согласно вашим назначениям, доктор Грэм, – торопливо начал говорить испуганный ассистент, – мы дали Алану снотворное. Он уснул, а мы пошли пить чай в ординаторскую. Где – то примерно через час в коридоре послышались крики. Когда мы выглянули, то увидели, что Алан колошматил табуретом по бездыханному телу сиделки. Совместно с санитарами, мы скрутили Алана и поместили в спецблок для буйных пациентов…

Немедленно последовав к спецблоку, где содержался Алан, доктор Грэм заглянул в глазок. В углу комнаты, обитой матрасами, сидел Филипс, больничная пижама которого была измазана кровью. Он пристально смотрел на дверь. Его глаза были широко открыты, а лицо выражало неподдельный ужас. Закрыв глазок, Грэм ушел в свой кабинет и принялся делать какие – то записи. Нет, смерть сиделки не вызвала у доктора каких – либо эмоций. Будучи от природы экспериментатором, он видел и более ужасные вещи. Больше всего его беспокоило то, что Алан являлся отпрыском богатой и уважаемой семьи, которая могла поднять скандал, грозивший Зигфриду потерей статуса. «Возможно, стоит ввести Алану смертельную инъекцию, дабы упрятать результат этого эксперимента подальше в землю», – подумал тогда доктор Грэм.

Но утро рассеяло его опасения, когда ассистент вызвал Зигфрида в спецблок.

– Доктор Грэм!? Кто-нибудь меня слышит!? – доктор услышал крики Алана, как только оказался в коридоре спецблока.

– Откройте, кто-нибудь! – кричал Алан и колотил руками по железной двери.

– Алан, с вами всё в порядке? – поинтересовался доктор, заглядывая в глазок.

– Доктор Грэм, – облегченно вздохнул Алан. – Что, черт побери, происходит? Я проснулся в этом помещении без окон и… у меня следы крови на пижаме!? У меня, что, было кровотечение?

Доктор Грэм подал знак санитарам, чтобы те открыли дверь.

– Алан, голубчик, – промолвил доктор, – пройдемте ко мне в кабинет.

Кабинет доктора был похож на кунсткамеру, в которой, помимо заспиртованной органики, стояли стеллажи с медицинскими справочниками. Доктор Грэм усадил Алана на стул и показал ночную запись, сделанную камерами в коридоре больницы. Алан с ужасом смотрел на происходящее. К виду крови он был вполне привычен, а карательные рейды, в которых Алан участвовал ещё во время службы, наверное бы не оставили равнодушным самого доктора Грэма… Но это… Он абсолютно ничего не помнил. К тому же, та неистовая злоба, с которой он выколачивал последние остатки жизни из бедной сиделки, даже его самого немного пугала. Вдруг Алан подумал о родителях… «А как же они? А что, если это случится дома, и он будет не осознавать происходящее…» Ему стало дурно от этих мыслей.

Доктор Грэм выключил запись и многозначительно произнес:

– Алан, пусть это останется между нами. Тело мы утилизируем, но твои родители ничего не должны узнать. Я ещё не совсем понимаю механизм произошедшего, но вполне могу предположить, что это связано со сном, в который мы тебя ввели медикаментозными средствами. И не распространяйся, что ты не можешь спать – создавай хотя бы видимость сна для других, ты понимаешь меня?

– Доктор, а если я всё же захочу спать? – с ужасом спросил Алан, вопрошающе посмотрев на Грэма.

– Тогда немедленно звони мне, – ответил доктор и положил свою руку на плечо молодого Филипса…

Когда Алан вновь оказался дома, Шарлотта не могла налюбоваться сыном и слёзно благодарила доктора Грэма за то, что тот вернул её сына к нормальной жизни. Алан снова стал активным, перестал быть раздражительным и со смехом вспоминал тот случай со злополучной гранатой. У него появились какие – то дела в солдатском комитете, и он стал часто отлучаться на заседания в Сенате, где, как рассказывал, встречался со своими старыми товарищами по службе. Он стал обычным молодым парнем, который, отработав свой первый армейский пятилетний контракт, делал карьеру в стенах Сената.

Шарлотту распирала гордость за сына, когда тот после свержения Тиберия Предателя стал одним из трех членов Триумвирата, а затем, после коронации на престол Мартина Вуда, занял должность главы Спектрата – это была величайшая честь для их семьи! «Главная опора Императора!» – хвасталась Шарлотта своим завистливым подругам.

Однако она даже не догадывалась о том, что происходило, когда наступала ночь. Алан закрывал на ключ свою дверь и задергивал занавески. Затем он садился на стул и тихо, не двигаясь, ждал наступления рассвета. Он не спал… Алан не спал с тех пор, когда ему сделали операцию в лаборатории доктора Грэма.

Однажды племянница Шарлотты София как – то обмолвилась, что люди называют Алана, занимающего пост главы Спектрата, «Мясником» – за его методы. Тогда Шарлотта не придала этому значения, кузина всегда любила преувеличивать. Но когда муж бросил на стол электронную газету с огромным заголовком «Филипс по прозвищу «Мясник» просит Сенат окончательно развязать ему руки», она все – таки решилась поговорить об этом во время вечернего ужина.

Алан жадно ел мясной бифштекс и рассказывал, как он и полковник Орокин дебатировали в Сенате.

– …на что Орокин мне возразил какой-то либеральной идеей о «гражданских свободах». Какой абсурд. И это говорит мой друг, который сражался со мной в одном строю. Я разочарован Уэйном, не ожидал от него подобного, – закончил Алан, задумчиво уставившись на бифштекс.

Шарлотта, взглядом получившая от мужа разрешение, спросила:

– Алан?

Алан не отреагировал на обращение, уставившись немигающим взором на бифштекс с кровью. Шарлотта ещё раз взглянула на мужа и более громким голосом повторила:

– Алан?

Шарлотта уже, было, хотела встать, как сын внезапно поднял глаза на неё и произнес:

– Да, мам, я тебя слышу. Ты повторяешься… – Алан улыбнулся.

Шарлотта, собравшись с духом, стала расспрашивать его о том, как он себя чувствует, так много работая?

– Отлично, мам, – сказал Алан, пытаясь отрезать кусок мяса. – Я занимаюсь надводными лыжами с викарием Пира. На Большом Медвежьем озере отличная природа, и мне это хорошо помогает. Но больше всего удовлетворения я нахожу в процессе своей работы…

– Алан, сегодня в «Акритских новостях» писали, – осторожно начала Шарлотта, поглядывая на мужа, – что Спектрат обвиняют в похищениях и пытках людей без ордера, это правда?

Алан безразличным взором уставился на мать. Неизвестно, сколько бы продлилась эта неловкая пауза, если бы из – за стола не встал отец.

– Сын, – строго произнес он, – если это правда, и ты действительно устраиваешь террор среди населения, я не хочу с тобой сидеть за одним столом.

Шарлотта с ужасом посмотрела на мужа. Тот выжидающе стоял, всем своим видом требуя ответа на поставленный вопрос.

– Папа, ты это о чем? – с неподдельным удивлением спросил Алан, предварительно перед этим посмотрев на мать. – Какой террор, где это пишут?

– Вот, в «Акритских новостях», – отец положил перед ним электронную газету.

– Папа, «Акритские новости» это газета, владелец которой является моим оппонентом в Сенате! – Алан с сожалением покачал головой. – Там писали про «террор в общем», или действительно есть какие – либо факты? Отец, это очередная газетная утка моих политических противников, не более…

– Тут пишут о том, что люди видели, как Спектраторы расправились с одним из учёных акритской академии прямо на глазах у многочисленных студентов, – неуверенно произнес отец.

– Папа, ну что значит «люди видели»? Где эти люди, которые должны были заявить в полицию, как сознательные граждане? Где их имена и фамилии? Стандартный политический приём, когда за заголовком «Филипс Мясник» на первой полосе через месяц после суда о клевете последует опровержение, но фамилия Филипс уже будет отождествляться с приставкой «Мясник». Папа, мои противники не брезгуют черным пиаром, и мне очень жаль, что ты поверил этим ушатам грязи, которые они выливают на нашу фамилию… Отец, неужели я – ветеран и слуга государства, способен на террор своих сограждан? – Алан гордо и вопросительно посмотрел на стоящего отца.

Немного выждав, отец снова сел за стол, проклиная газетчиков. Он подобрел и разговорился с сыном о перспективах своего нового инженерного проекта, а в конце разговора признался, что был сегодня действительно в идиотском положении перед Аланом, о чем сильно сожалеет.

– Пустяки, отец, – по-доброму сказал Алан. – Я уже сам в шутку называю своего помощника «Мясорубкой».

Отец, оценив шутку, посмеялся вместе с Аланом.

На следующий день отец уехал по работе в столицу, поцеловав на прощанье жену. Больше никто его не видел… Он просто исчез… А следом закрыли «Акритские новости», «за распространение сведений, порочащих честь и достоинство государственных мужей». Шарлотта даже видела по первому государственному каналу репортаж из здания Цитадели Закона, где бывший главный редактор «Акритских новостей» давал признательные показания в том, что делал заказные репортажи, порочащие государственных служащих, на деньги иностранных агентов, работающих на Кайпианский союз. Его вроде казнили – Шарлотта тогда особо не следила за этим процессом, так как все её мысли занимал бесследно пропавший муж.

– Мама, – успокаивал её тогда Алан, – я клянусь, что найду отца! Я его найду, ты слышишь?

Шарлотта иногда задумывалась о том, нет ли связи между пропажей мужа и тем ужином, но вслух этого она не говорила, потому что при воспоминаниях об отце на глазах Алана наворачивались скупые мужские слезы.

Спустя пару лет после исчезновения мужа, сын сообщил Шарлотте о том, что они переезжают в новый особняк. Тогда Шарлотта и представить себе не могла, что это будет начало абсолютно новой жизни…

– Алан, зачем это всё? – удивленно спросила тогда Шарлотта, впервые сделав шаг за железные ворота, которые громко захлопнулись за её спиной, отчего она даже немного вздрогнула.

– Да что же это такое, – проигнорировал её вопрос Алан, – ворота так громко хлопают. Мне кажется, нужно их заменить, ты так не считаешь?

Но мать Алана была далеко не в восторге – весь этот укреплённый и хорошо охраняемый особняк был похож на тюрьму с улучшенными условиями содержания.

– Алан? – мать с беспокойством посмотрела на сына. – Мы что, будем здесь жить!?

– Да, мама, теперь это наш дом, и он полностью защищен… Полностью, ты слышишь? – Алан поставил руки на пояс и удовлетворительно покачал головой, осматривая особняк. – Тут, под спецучастком пятиметровый фундамент. Ты ещё дома не была, пойдем, покажу…

– Алан, – остановила его мать, – мне нужно ещё заехать к тетке, может, посмотрим особняк чуть позже, нам ведь всё равно здесь жить?

Шарлотта натянуто улыбнулась. Выйдя за этот забор, она уж точно никогда в жизни не вернётся обратно. Дикий страх от этого места привел её сознание в ясный ум, и она окончательно поняла, в какое чудовище превратился её сын. Находясь внутри периметра этого ужасного места, Шарлотта осознала, как сама себя обманывала. «Доктор Грэм не вылечил моего сына – он как будто… как будто надел на того маску нормальности, отчего шизофреник, сидящий под этой маской, стал не только более умен и осторожен, но и превратился в государственного служащего, у которого в руках почти безграничная власть. Только Император обладает правом вето на постановления Спектрата. Но именно такой глава Спектрата, как Алан Филипс и нужен был Императору как рычаг давления на викариев, акритскую академию и всех остальных граждан…» – Шарлотта тогда настолько ужаснулась от этой мысли, что у неё пересохло во рту. Алан, внимательно посмотрев на мать, произнес:

– Мама, обещаю, завтра тебя увезут к тёте Клэр. Я сегодня приготовился к новоселью – нас ждет чай, пряники и художественный фильм, как ты думаешь, про кого? – Алан, улыбнувшись, вопросительно посмотрел на Шарлотту.

– Я не знаю, Алан… – в замешательстве проговорила мать.

– Про меня, мама, – Алан улыбнулся ещё шире. – Нам выделили хорошие деньги на культурное просвещение Спектраторов. Некоторые политики заявили о том, что мои люди, якобы, своим поведением в общественных местах наносят урон престижу органов власти. Так вот, Император выделил мне немалую сумму на культпросвет Спектрата, так что мы теперь снимаем собственное кино и делаем его даже в проекции. Пойдем!

С этими словами он взял мать под ручку и повел её в особняк. Бережно усадив Шарлотту на новый диван, Алан включил проектор. На экране появился логотип Спектрата в виде глаза на вершине пирамиды, а внизу, под логотипом побежала строка: «Одобрено комитетом Цензоров. Ограничений для личного просмотра не имеется. Просмотр рекомендован с 5+».

Фильм назывался коротко и незатейливо – «Опасные джунгли». Голос за кадром сообщил, что эти события основаны на армейских мемуарах славного патриота метрополии – Алана Филипса, главы Спектрата, щита родины. Далее сюжет рассказывал о том, как отряд Филипса в дембельском дозоре нарвался на стаю краснобоких зубаток. Судя по декорациям, бюджет фильма был вполне впечатляющий. Актер, игравший молодого Алана, после того как голыми руками завалил с десяток зубаток, принялся до конца фильма крошить джунгли из крупнокалиберного пулемета. Нет, там была и сюжетная линия, но состояла она в основном из того, что актер – Алан ввязался в неравный бой с зубатками, с целью отвлечь их на себя, пока трое его товарищей спасались бегством. Одна из зубаток оторвала главному герою нижнюю часть туловища и тут же её проглотила. Еще минут десять фильма верхняя половина киношного Алана ползла куда-то, отстреливая последний боекомплект. Когда он вылез на поляну, перемещаясь с помощью одних рук, у него был только нож, который актер– Алан держал в зубах. На полянке лежал ящик с большой красной кнопкой.