Гнев Неба

– Да, – согласился Андрей, – мне дали понять, что наш флот хочет остаться в тени и будет делать вид, что ему ничего не известно о данной «торговой» операции. Но вы согласитесь, что караван морских транспортов, сопровождаемых кораблями микадо, не может не обратить на себя внимания союзной эскадры?

– Раскрою вам секрет, господин Зайдель.

– С интересом послушаю, – наклонился к Намуре Андрей.

– Как только транспорты пройдут траверз [17] Цусимы, мы развернём их на Кюсю. Через Корейский пролив пройдем ночью, а там рукой подать до Хакаты. Но есть ещё одно обстоятельство, почему союзной эскадре будет не до вашего каравана.

Андрей вопросительно поднял брови.

– Какое?

– В Пекине уже начались массовые беспорядки, а со дня на день на одного из глав посольской миссии в Пекине будет совершено покушение. После такого вся эскадра «встанет на уши», и ей будет не до пропажи каких-то четырёх коммерческих посудин.

– Покушение? На кого?

– Этого я вам не могу сказать, дорогой господин Зайдель, точнее – не знаю.

– Понимаю, понимаю, в таком деле без секретности никуда, – согласился Андрей. – Что ж, вам удалось меня успокоить. – Но он тут же нахмурил брови. – Одно плохо: грузчиков маловато. Где бы нанять ещё сотню-другую, чтобы погрузка шла круглосуточно?

– У вас хорошая хватка, господин Зайдель.

– Вы не видели моего хозяина, – усмехнулся Андрей, – его хватке может позавидовать даже английский бульдог. Ещё по рюмочке?

– Да, если позволите. Хороший коньяк.

– Французский, я пришлю вам ящик в подарок.

– Тронут вашей щедростью. – Японец пригубил напиток. – А что касается дополнительных рабочих… Думаю, что смогу помочь. У меня очень хорошие отношения с начальником грузового порта Пусана, если его заинтересовать, то у вас уже сегодня вечером появится не две, а четыре сотни грузчиков.

– Буду признателен, – засиял улыбкой Андрей, – скажите ему, что я не останусь в долгу.

Японец лукаво усмехнулся.

– А потом удвоите счет и выставите нам?

– Что поделаешь, бизнес, – пожал плечами Андрей. – Но чтобы у вас не сложилось обо мне превратного мнения, примите небольшой презент.

На столе, приятно звякнув серебром, появился небольшой кожаный мешочек.

– Звоните своему знакомому, господин Намура. И если сегодня к вечеру на погрузке появятся ещё четыре сотни грузчиков, этому парню, – кивнул Андрей на мешочек с деньгами, – найдётся близнец.

– Приятно иметь с вами дело, господин Зайдель.

– Мне с вами тоже. Прозт? [18] – поднял рюмку Андрей.

– Прозт! – поддержал японец.

К вечеру третьего дня последнее судно, основательно осев в воду, отвалило от причала.

Андрей проводил глазами железную громаду перегруженного транспорта и устало выдохнул:

– Получилось! Теперь дело за генералом.

Он уже подходил к воротам порта, когда услышал глухой, утробный рёв подводного взрыв. На глубине нескольких метров под днищем загруженного под самые крышки транспорта сработали несколько мощных фугасов. Судно застонало, заскрипело и, выпустив огромный воздушный пузырь, за минуты скрылось под водой. В это же время на рейде, на глазах конвоя японских кораблей вздыбились корпуса остальных трёх транспортов. Не прошло и нескольких минут, как от морских громадин на поверхности моря осталось огромное пятно рисовой шелухи, корабельного мусора и нескольких болтающихся среди этого хлама голов выживших членов экипажей.

А утром, повинуясь невидимому дирижёру, начали рваться заминированные армейские магазины, телеграфные столбы, полотно железной дороги, вагоны, платформы, автомобили, бочки с автомобильным горючим.

Маршал Оку был в ярости. Хорошо продуманная и тщательно спланированная им операция по вторжению в Китай и Маньчжурию была сорвана. Пошли прахом усилия двух последних лет. Канули в никуда огромные материальные, денежные и трудовые ресурсы.

Народ Ниппон [19] рвал жилы, голодал, отдавая последнее, чтобы обеспечить армию. И теперь всё это стояло в руинах, горело на складах, лежало грудой искорёженного металла и взрывалось в подземных погребах.

Информация об уничтоженных складах поступала с разных сторон, но её было настолько мало, что оценить реальный размер нанесённого ущерба не представлялось возможным. Оку не мог доказать, но был уверен, что вся эта чудовищная по масштабам диверсия – дело рук его давнего врага, русского статского советника Безобразова.

Глава 11

Большая семья лодочника Хао Фэнга едва сводила концы с концами.

Деревянная лодка, которая досталась ему от отца, а тому от его отца, а деду от прадеда, уже несколько недель стояла без работы.

После того как на канале появилась большая пузатая железная лодка, выбрасывающая в небо чёрный дым и оставляющая на воде жирные вонючие пятна, работы для хозяев мелких лодок не стало.

Огромное чрево железной посудины вмещало за один раз столько груза, сколько Фэнгу на своей «старушке» было не увезти за целый сезон.

Теперь любой случайный заработок или опоздавший на железную лодку купец был мечтой для всех лодочников округи.

Небольшой улов мелкой рыбёшки из канала не мог прокормить семью, и Фэнг, щурясь слезящимися глазами на пустую дорогу, молил всех богов, чтобы они послали хоть какую-нибудь работу. Тягостные мысли не давали покоя.

Старший сын устроился землекопом на железную дорогу, которую строил толстый иноземец. Поговаривали, что он приехал из Германии. Где она, эта Германия, никто не знал. Наверное, так же далеко, как и столица Поднебесной. Младшие сыновья, помогавшие отцу ворочать тяжёлые вёсла «кормилицы» в ожидании заказчика, пытались поймать на удочку мелкую рыбёшку для вечерней похлёбки. Дочки помогали матери по дому, но главной их обязанностью было ухаживать за петухом и двумя курицами – настоящим сокровищем их семьи. Птицы уже принесли первые четыре яйца, и жена сразу посадила на них куриц.

– Теперь дело пойдёт, – радовалась жена, – скоро у нас будет целый двор цыплят.

– Чем только их кормить? – грустно вздохнул Фэнг.

– Ничего, пока рыбёшкой из канала, а там, глядишь, повезёт с работой – тогда сразу куплю мешок гаоляна. У гаоляна зерно хоть и мелкое, но сытное. На нём цыплята быстро пойдут в рост, а сами ничего, потерпим – не впервой.

– Зато потом заживём, у-у… – мечтательно закрыл глаза Фэнг.

Куриц и петуха Фэнгу дал священник местного костёла за то, чтобы старшая дочка Веики работала на христианском подворье.

– Не всем так везёт, – счастливо улыбнулся Фэнг. – Вон, у соседа лодочника тоже есть дочка, но в работницы взяли нашу Веики.

Дочку Фэнг любил. Да и как её не любить? Веики пошла в мать. Ещё несколько лет назад та тоже была красавицей, но шестеро ребятишек высушили её красоту. Да и он не помолодел. Тяжёлое весло сделало ладони твёрже железа, а лицо – чернее угля.

Веики повезло. Она рассказывала, что настоятель храма, взявший её на работу, добрый и справедливый: не бьёт, а если и поругает, то за дело. А работы она не боится.

– Да, повезло! Правда, пришлось дочке принять христианскую веру, ну, это ничего, – главное, есть работа, – опять же, помощь семье. Хоть её и отпускают домой только раз в неделю, но зато она приносит гостинцы. А ещё ей за работу платят. Уже несколько медных лянов заработала. Мать сразу прибрала монеты в старый сундук, ей на свадьбу откладывает. А ещё на христианский праздник она приносит младшим по кусочку сахара. Теперь малышня её ждет не дождётся.

Веики и правда была трудолюбивой и прилежной работницей. Она успевала всё: и управиться по хозяйству, и убраться в храме, и отстоять молебен. Святой отец был доволен и часто хвалил её.

В католическом подворье, кроме Веики, работали ещё несколько девушек и парней. Конечно, работы было много, но всем нравилось. Их кормили целых два раза в день, давали кашу и твёрдые мучные лепёшки.

– А куда мне столько? Я маленькая, мне и каши хватит, – рассуждала хозяйственная Веики и потихонечку прятала несъеденную лепёшку в узелок.

А когда по воскресеньям после службы их отпускали по домам, она гордо несла собранные за неделю лепёшки домой.

– Мне уже двенадцать, скоро я буду старой, и настоятель отправит меня на учёбу в Пекин, – тяжело вздохнула девочка. – Жаль, а мне так нравится вечерняя служба.

Святой отец говорит, что это особенное таинство и его могут служить только очень прилежные девочки, такие как она, Веики.

Прилежными были ещё две девочки, тоже из их городка. Правда, они были на год помладше, но тоже старались изо всех сил. После вечерней службы в храме Веики и эти девочки поднимались в келью настоятеля. Там он наливал им сладкой и очень вкусной воды, они выпивали её и начинали молиться. Святой отец говорил, что если они будут прилежно петь молитвы, то к ним явится Святой Дух и одарит их благословением.

Они хорошо молились, так хорошо, что начинала кружиться голова, и в груди становилось горячо. И тогда Святой Дух являлся им.

Он всегда приходил обнажённым и был очень похож на святого отца, но радость, которой наполнялось сердце, заставляла девочек молиться ещё неистовей. Святой Дух снимал с них одежды и гладил их везде, и целовал их, и они целовали его, а потом друг друга.

Как она прекрасна, всеобщая любовь – когда все любят друг друга.

Потом Святой Дух начинал благословлять их каждую по очереди. Он входил в них сзади, а они плакали от счастья и благодарности, целовали его и просили ещё и ещё «благословлять» их. А потом он уходил, и они долго молились и плакали от счастья, обнимая друг друга.

Сегодня на исповеди она рассказала святому отцу о том, что к ней приходит Святой Дух и благословляет её.

Святой отец строго выслушал Веики и сказал, что это великое чудо и страшная тайна. Что только истинно верующие в Бога могут увидеть Святого Духа, а то, что Святой Дух похож на него, на пастора, – так в этом ничего необычного нет. Ведь Святой Дух может вселиться в кого угодно, например, в голубя, а уж вселиться в служителя Божия – тем более естественно.

Но если она кому-нибудь расскажет о том, что к ней приходит Святой Дух, расскажет без разрешения самого Святого Духа, то её постигнет страшная кара. Веики сильно испугалась и поклялась, что никому не выдаст тайны.

– Сегодня вечером я помогу тебе, мы вместе обратимся к Святому Духу, и ты сможешь спросить у него всё, что захочешь, – пообещал настоятель.

Целый день девочка не находила себе места, мечтая, чтобы скорее наступил вечер.

Наконец вечерняя служба закончилась, и святой отец жестом поманил её за собой. Они прошли мимо его кельи, где раньше вместе с другими девочками молились Святому Духу, и зашли в следующую комнату. Это было совершенно другое помещение, более просторное и богато обустроенное. Больше половины комнаты занимало огромное, роскошное ложе с резными золочёными столбами, поддерживающими невероятной красоты балдахин. С него спускались толстые ярко-жёлтые шнуры, которые будто змеи опутывали резные опоры. Концы шнуров были завязаны в тугие кисти и красивыми гроздьями свисали со столбов, почти касаясь пышной перины.

На перине лежало покрывало из алой парчи с вышитыми по всему полю золотыми крестами, а пространство между ними заполнял золотой узор в виде виноградной лозы. Невероятная красота постельного покрывала создавала иллюзию, будто это не ложе, а священный алтарь.

Это великолепие венчало множество ярких подушек, каждая из которых стоила вдвое больше, чем вся фанза и лодка отца Веики вместе взятые. Стены комнаты, задрапированные ярко-красной шёлковой тканью, придавали ей вид императорской опочивальни. На полу, заполняя всё свободное пространство, лежал огромный пушистый ковёр. Ближе к двери стоял круглый стол, накрытый шёлковой скатертью, и на нём, сверкая хрустальными боками, стояли два изящных графина. Они были наполнены притягивающей взгляд бордово-красной жидкостью. Рядом на золочёном блюде лежала большая тёмно-коричневая плитка.

Наверное, лакомство, подумала Веики, вот бы попробовать.

Обстановка была такой величественной и необычной, что она оробела.

– Ну, что, нравится?

– Очень, – тихо сказала девочка, – я никогда не видела такого богатства.

– В этой комнате мы с тобой будем молиться Святому Духу. Ты же хотела его увидеть? – ласково спросил святой отец.

– Конечно, – искренне воскликнула девочка.

Настоятель погладил её по голове.

– Поэтому и комната, где мы с тобой будем призывать Святого Духа, должна быть такой, чтобы ему тоже понравилось. Поняла?

Веики понятливо кивнула.

– Что ж тут непонятного? В такую-то красоту всем приятно зайти.

– Ну, тогда приступим, – подбодрил её настоятель. – Ты готова?

– Да, – тихо проговорила девочка, вспоминая слова молитвы.

Святой отец налил из одного графина красно-бурый напиток в бокал и подал девочке, из другого графина налил себе. Перекрестился, подбадривающе кивнул девочке на бокал и выпил свой до дна. Веики тоже перекрестилась и храбро выпила всю воду из своего бокала.

Эх! Такую вкуснотень пить бы помаленьку, чтобы дольше вкусно было, с сожалением подумала она.

– Ну, что стоишь? Раздевайся, и начнём, – шикнул на неё святой отец, суетливо стягивая с себя сутану.

Девочка послушно стала раздеваться, аккуратно складывая одежду на стул.

В голове появился далёкий шум.

– Приступим, – перекрестился настоятель и начал громко читать молитву.

Веики сначала повторяла за ним слова, но скоро язык её стал заплетаться, а в голове шумело всё сильнее и сильнее. Знакомая истома охватила её. Она счастливо заулыбалась и вдруг почувствовала, что летит. Сильные руки святого отца подхватили её, подняли в воздух и бережно опустили на мягкую перину.

– Никогда мне не было так тепло и хорошо, – улыбнулась своим ощущениям Веики, проваливаясь в туманную пелену.

– Похоже, с опием я сегодня переусердствовал, – где-то на краю её сознания прозвучал недовольный голос настоятеля. – Ну, что ж, придётся так.

Она пребывала в сказочном тумане, вяло позволяя перевернуть себя лицом вниз. Что-то вошло в неё сзади.

– Ой! Не туда! – пискнула она, и ей вдруг почему-то стало смешно.

А сзади, навалившись на её худенькие ягодицы, ухал и пыхтел потерявший благочестивый вид святой отец, пытаясь проникнуть своим удом в самую глубину, неистово насаживая на себя податливое и почти бесчувственное детское тело. Он что-то говорил ей, но она всё дальше и дальше проваливалась в сладкую истому, не понимая, о чём её спрашивают, и лишь глупо улыбалась.

Он развернул худенькое тельце и задрал худенькие ножки себе на плечи.

Сегодня не так приятно, как раньше, подумала Веики ускользающим сознанием.

Настоятель крепко сжал её бедра своими руками и ритмично задвигался, раскачивая детское тельце взад и вперед. Голова девочки безвольно моталась из стороны в сторону, но ей уже было всё равно. Она закрыла глаза, и красивое розовое облако, ласково обняв её, повлекло ввысь.

Ощущение полного счастья поглотило её сознание и, растворив в себе, унесло к далёкому сверкающему свету. А безвольное тельце смятой куклой осталось где-то там внизу, на огромной кровати, ничего не чувствуя и не ощущая, лишь счастливая улыбка блуждала на детском личике. Она впала в глубокую наркотическую дрёму. Святоша рассвирепел. Проклятая девчонка, превратившись в безвольную колоду, украла у него наслаждение. Безумие, похоть и неутолимая ярость охватила его.

Он начал терзать её зубами, кусая шею, губы, грудь, пока вдруг не понял, что она не дышит.

Ярость стала утихать, и понимание того, что он замучил девчонку до смерти и уже давно насилует мёртвое тело, вдруг стало доходить до него. Он с ужасом смотрел на изломанное, искусанное и исцарапанное бездыханное тельце послушницы. Страх холодной рукой сжал сердце извращенца.

Нужно срочно избавиться от тела, судорожно подумал он и трясущимися руками потянул с пола сутану; голова никак не хотела попадать в ворот.

Наконец он смог натянуть её, но предательски торчащий уд топорщил облачение.

Сильна же эта женьшеневая настойка, пронеслось в голове насильника. Уверенность постепенно возвращалась к нему. Нужно выпить и успокоиться, заработал мозг. Да не эту дрянь.

Он выплеснул из бокала остатки возбуждающего настоя.

– Где-то у меня был шнапс. Остался после гера Штахеля. Где же он? А! Вот! Нашёл! Налить полбокала. Нет! Лучше полный! Прозт! – выдохнул он и опрокинул шнапс в пересохшее горло.

Резкий сивушный привкус ударил в нос, вышибая из мозгов остатки эротического возбуждения. В голове появилась ясность и способность здраво рассуждать.

– То, что девчонка осталась после службе в храме, никто не видел, те две соплюшки – не в счёт. Но надо от них избавиться. Когда приходит пароход Штахеля? Через два дня? Он давно просит пару наложниц, вот ему их и отдам. С учётом срочности можно уступить дешевле, не до бизнеса. Что делать с телом? Завернуть в покрывало? Нет, оно слишком приметно, лучше в портьеру.

Завяжу шнуром от балдахина и в канал. Надо только привязать к телу что-нибудь тяжёлое. Что? На берегу искать и привязывать камни будет некогда, поищу в доме. О! Решётка от камина! То, что надо! Привяжу на месте. Нужно только отвезти подальше. Родителям скажу, что отпросилась домой. Будут шуметь – велю гнать в шею. Жаловаться на меня они не посмеют. Вроде всё складно. Ещё полбокальчика, и можно паковать тело.

Взглянув на свою непристойно оттопыривающуюся сутану, он усмехнулся:

– Надо же, как разобрало! В этот раз Штахель привёз не обычную возбуждающую настойку, а какую-то адскую смесь. Плоть до сих пор успокоиться не может.

Он попробовал рукой заправить в штаны до сих пор возбуждённый уд, но тот упрямо вывернулся и снова приподнял облачение.

– Какой настойчивый! – приходя в хорошее расположение духа, проворчал святой отец. – А чего, собственно, я так всполошился? – окончательно успокоившись, подумал он и налил себе очередную порцию шнапса. – Перепила и перепила. – Он отломил кусочек шоколада от лежащей на столе плитки. – Хотя нет, не перепила. Там вина-то было – чуть. Видать, я в этот раз с дозой ошибся. Веса-то в ней – всего ничего, а выпила всё до дна. Вот и отключилась. А девчонку жалко, хороший товар был, марок на пять – не меньше. Теперь чего уж? Получилось, как получилось, – с сожалением пробормотал он и стал заворачивать истерзанное тельце в дорогую портьеру.

Тюк получился небольшим и не тяжёлым.

– Килограммов тридцать, не больше, – прикинул святоша. – Подожду ещё часик, и можно ехать.

Вскоре с подворья католического храма выкатилась коляска и неспешно двинулась за город. Послушники храма, намаявшись за день, крепко спали и не слышали, как открывались добротно смазанные тяжёлые храмовые ворота.

Через два часа коляска пастора так же тихо вернулась во двор. Святой отец лично распряг лошадь и завёл её в конюшню. Послушная лошадка уткнулась тёплыми губами в его ладонь, ища угощения. Он сунул ей солёный сухарик и, заботливо потрепав по холке, со спокойной совестью отправился спать.

Глава 12

Через два дня мальчишка-рыбак, устанавливая в канале закидушку [20], за что-то зацепился. Блесну было жалко. Он вырезал её целый день из найденной на днях кем-то выброшенной пустой консервной банки. На блесну пацан возлагал нешуточные надежды: сияющие бока самодельной блесны играли в воде, как настоящая рыбка, поэтому хищная щука или окунь, которые водились в канале, не могли остаться к такой приманке равнодушными.

Когда блесна была готова, он решил идти рыбачить подальше от города. Туда, куда местные пацаны ленились ходить, а значит, у него был шанс. А тут рыбалка ещё не началась – и сразу зацеп.

Нужно нырять, решил он и полез в воду.

Глубины оказалось метра три. Мальчишка задержал в лёгких воздух и, быстро перебирая руками по шнуру закидушки, стал спускаться к месту зацепа.

Сквозь мутную воду он увидел, что блесна зацепилась за какой-то тюк. Неужели тюк материи? – боясь спугнуть удачу, подумал мальчишка. Наверное, с большой лодки упал.

Сердце радостно забилось. Повезло! Вот отец будет рад!

Мальчик потянул за край тюка. Тяжёлый, к тому же мокрый, самому не поднять. Нужна помощь.

Выбравшись на берег, он привязал закидушку к камню и рванул за отцом…

Весь город всколыхнула страшная новость.

В тюке, выловленном в канале, найдено мёртвое тело дочери одного из лодочников города. К тюку была привязана кованая каминная решётка, в которой местный кузнец признал свою работу. Её он ковал по заказу настоятеля католического костёла.

Тело девочки было завёрнуто в плотную материю, поэтому рыбы не объели труп, но страшные укусы и множественные синяки указывали на то, что перед смертью над девочкой издевались.

Несчастный отец поднял тело дочери на руки и понёс его к костёлу. По его морщинистому, обветренному лицу катились слёзы. За ним шёл кузнец, тряся каминной решёткой и громко выкрикивая имя того, для кого он её ковал.

К процессии присоединялись всё новые и новые люди. Они сочувственно смотрели на безутешного отца и возмущённо роптали, указывая на возвышавшийся над крышами золочёный крест католического храма.

Вскоре по дороге двигалась толпа в сотню человек. С приближением к костёлу она становилась всё более шумной и воинственной. Чиновник местной администрации попытался выяснить причину беспорядка, но получил в зубы и спешно ретировался.

Когда процессия проходила по городу, к ней присоединились крепкие парни из местной школы кунг-фу. Настрой толпы становился всё агрессивней.

Дорогу к костёлу пыталась преградить жиденькая цепь из китайских полицейских, но в них полетели камни и палки. Полиция ретировалась в проулок. Возле храма, хмуро глядя на подступающую толпу, выставив вперёд штыки, замер патруль германских солдат. Сержант поднял руку и приказал толпе остановиться.

– Разойдитесь по домам! Не то я вынужден буду отдать приказ открыть огонь! – громко выкрикнул он.

Но толпа подходила всё ближе. Впереди шёл несчастный отец, неся на руках истерзанное тело дочери. Уже тысячное людское море требовало выдать убийцу-пастора.

Солдаты растерялись. Минутная заминка привела к тому, что ученики школы кунг-фу разоружили солдат и толкнули их в возмущённую толпу.

Сначала их шпыняли и толкали, затем стали бить руками, а тех, кто упал, – топтать. Не понимая, почему впереди начали бить солдат, каждый участник шествия старался дотянуться до несчастных, чтобы щипнуть, толкнуть или ударить их. Из десяти немецких солдат из толпы удалось вырваться двоим.

Избитые и ободранные, прикрываясь от озверевшей толпы руками, они бросились в сторону китайских казарм. Остальные семеро вместе с сержантом остались лежать на земле, растерзанные и растоптанные.

Вслед убегающим солдатам кайзера летели камни, навоз и оскорбительные выкрики. Толпа снесла ограду храма, завалила ворота и окружила костёл. По распоряжению настоятеля служки закрыли тяжёлые дубовые двери на запоры.

Лодочник Фэнг подошёл к крыльцу и положил тело погибшей дочери у самых дверей. Кто-то из толпы крикнул:

– Сжечь исчадье ада!

– Вместе с домом и прислужниками! – подхватила толпа.

– Сжечь Белого Дьявола!

– Сжечь Ягунцзы!

– Сжечь! Сжечь!

Десятки человек бросились разбирать хозяйственные постройки храмового подворья. Вокруг костёла начала стремительно расти куча деревянного хлама.

Кто-то бросил факел, и маленький, робкий огонёк, будто примериваясь, осторожно лизнул сухое дерево. Огонь зацепился за сухую доску и уже по ней побежал по кострищу. Через несколько минут длинные языки пламени вырвались из его глубины, взметнулись вверх и, выбрасывая снопы искр, набросились на деревянные двери храма.

А люди тащили и тащили палки, доски, брёвна и обкладывали ими горящее здание со всех сторон. В окна полетели горшки с маслом.

Вскоре огонь ревел не только вокруг, но и внутри здания. Сквозь разбитые стёкла оконных витражей было видно, как в огне мечутся оказавшиеся в огненной западне люди. Среди них мелькала и белая сутана настоятеля.

Китайские католики, жившие вне подворья храма, увидев над его крышей огонь, бросились на помощь.

Но возле костёла их ловили и тащили к ревущему пожарищу.

От них требовали публичного отречения от веры в распятого Бога. Тех, кто отрекался и плевал на горящий храм – отпускали, других, проявивших стойкость и преданность вере, – живьём бросали в огонь.

Дубовые балки, удерживавшие свод костёла, прогорели и, выбрасывая снопы искр, рухнули вниз, и стены здания, потеряв опору, стали проседать и медленно заваливаться внутрь. Держалась лишь одна стена с чудом сохранившимся витражом. На разноцветной мозаике плясали отблески горящего здания, отчего казалось, что изображенные на витраже грешники ожили и теперь корчатся в адском пламени.

Придавленный упавшей пылающей балкой святоша, предавший своего Бога, лежал прямо напротив чудом уцелевшего витража. Страшные ожоги покрывали его тело, а кожа лица шипела и пузырилась от жара горящего рядом с головой распятия. Настоятель был в сознании. Сломанные рёбра и тяжесть придавившей его балки не давали пошевелиться. Извращенец пытался отвернуть лицо от близкого огня, чувствуя, что его глаза вот-вот закипят, но сил не было даже на это. Он попытался обратиться к Всевышнему, но потрескавшиеся губы спеклись и не могли прошептать слова последнего покаяния. Он хотел прочесть молитву про себя, но в голове, заполняя всё его сознание, вдруг грозно зазвучали слова: