Коло Жизни. Средина. Том второй

Юноша медлительно отклонился от рани, сейчас вспять желая стать от нее как можно дальше, его глаза вразы увеличились, и в их уголках блеснули круглые горошины слезинок, а губы трепетно дернувшись, негромко протянули:

– Ты мне сказываешь про Айсулу нарочно, оно как ведаешь, что я за ней тоскую.

– Она ведь вам нравится? – голос демоницы многажды понизился, и словно вполз в уши мальчика. – Потому я о ней и толкую, но если вы не желаете, господин, я вас более не потревожу.

– Нет! нет! – спешно откликнулся Яробор Живко и также скоро дернулся в направлении Кали-Даруги страшась, что она уйдет или передумает ему показывать Айсулу.

Айсулу…

Мальчик и впрямь по ней скучал, скучал еще и потому как очень умная демоница ведала, что надо делать. Как говорится «невеличка капля, а камень долбит». Так точно поступала и в отношении юноши Кали-Даруга, каждый раз по капле сказывая ему о Земле и девочке. Нет, Яробор Живко не перестал желать быть подле Першего, но подталкиваемый и Богами, и демоницей, и самим Крушецом все чаще вспоминал Землю, а вместе с тем всех тех, кого там оставил. Не только Айсулу, влекосилов, кыызов, но и лесиков, своих братьев, сестер, сродников, с которым имел физическую общность.

– Нет, Кали, я хочу… хочу, чтобы ты о ней говорила. Хочу, чтобы показала, – дыхнул мальчик и схватил рани за перста одной из правых рук. – Просто я боюсь не выдержать разлуки с Першим.

– А разве я говорила о разлуке, господин? – полюбовно вопросила Кали-Даруга и утопила в своих четырех руках пальцы и ладонь юноши, оплетя их и единожды облобызав. – Ведь я передала вам слова Родителя, чтобы вы не тревожились и не изводили себя мыслью о разлуке с Господом Першим. Ничего поколь не изменилось.

– Тогда покажи, – это Яробор Живко едва шепнул и взволнованно уставился в лицо демоницы.

– Вы только господин не тревожьтесь, чтобы не пришли видения, – еще нежнее пропела рани, и враз обхватила всеми четырьмя руками мальчика за плечи и голову да уставилась в ее лицо своими черными глазами. – Позвольте мне передать вам, господин, что я видела. Позвольте мне передать вам увиденное, мой дражайший мальчик.

Яробор Живко не отозвался, и как это почасту бывало, за него ответил Крушец. Он нежданно вельми четко сказал так, что слова те гулким согласием прошелестели в голове парня. И незамедлительно в очах Кали-Даруги, завертелись, многажды свершая круговерть золотые нити, вмале подавляя всякую черноту и окрашивая в ярко желтый цвет всю поверхность склеры. Миг погодя в голубой склере третьего глаза демоницы лучисто блеснула золотая полоса, и мальчик всматриваясь в нее, внезапно увидел, как резко по той поверхности пролегла трещинка, стремительно разомкнувшаяся на две створки, и он оказалась в межгорной долине, замкнутой со всех сторон грядами гор. Соляная морока кружила приметным туманом над поверхностью озера, колыхая не только воду в нем, но и высокие травы подле брега. Айсулу обряженная по легкому, в долгий без рукавов сарафан и с распущенными волосами, неотрывно смотрела на удлиненно-прямоугольный валун, увенчанный сверху округлой головой, коя также как и у влекосилов имела зримый хохол, выпуклые формы лица: лба, носа, губ и усы. Ниже под лицом пролегала вырезанная рука, удерживающая на стане рукоять меча, а подле самой земли живописались широкой полосой рунические письмена. Айсулу опустившись на корточки, пред камнем трепетно провела по тем письменам пальцами и слышимо вздохнула, а после горько заплакала. Здоровущие слезы, переполнив ее водянисто-голубые очи, на малость, кажется, поглотив и саму радужку, выплеснувшись, заструились по щекам вниз.

Яроборка резко дернулся, и, выскочив из удерживающих его рук рани, плашмя, точно подрубленный, упал на спину на ковер, немедля сомкнув глаза.

– Господин, – обеспокоенно молвила Кали-Даруга, и, приподняв юношу с ковра, оплела его всего своими руками, крепко прижав к груди, таким образом, чтобы макушка головы приткнулась к ее подбородку. – Вам нехорошо? – вопросила она заботливым тоном, а засим принялась нежно его покачивать вправо… влево… тем самым снимая напряжение… успокаивая… умиротворяя их обоих… ее мальчиков Крушеца и Яробор Живко.

Впрочем, Кали-Даруга, все рассчитала верно, и увиденный образ Айсулу сыграл значимую роль в перевороте желаний мальчика. И теперь он стал все меньше и меньше говорить о смерти и страхе разлуки с Першим. Скорее всего Крушец окончательно отпустил желания Яробора Живко, очевидно, пожалев и саму плоть, и людей, что зависели от нее. Предоставив возможность мальчику, самому определится с выбором своего места в этой жизни.

Обаче, поколь Яроборка окончательно ни в чем не определился и находился словно на перепутье. Вместе с тем он все чаще говорил с демоницей об Айсулу, а иноредь даже просил принести ее образ. Боги: Перший, Велет, Мор, и, несомненно, сам Родитель, замерли, страшась спугнуть мальчика. Но дело, как и было положено, находилось в руках мастера… Мастера, которому не раз удавалось убеждать весьма непокорные, строптивые и упрямые лучицы и плоти в коих они обитали.

Глава пятая

– Когда Отец прилетит Темряй? – вопросил у Першего Велет, поглаживая стоящего подле его кресла мальчика по голове.

Яробор Живко ухватил мощную руку Бога за мизинец, и, приблизив его кончик к устам нежно поцеловал, тем самым поблагодарив за исполнение просьбы. Ибо Велет всяк раз как он того желал, относил рани Темную Кали-Даругу на Землю. Однако, озвучить своей благодарности юноша вслух не решался, так как действовал всегда только через демоницу, потому выражал признательность теми самыми поцелуями. Но и этого было достаточно, чтобы все три Бога довольно вздыхали, в надежде, что вмале Яробор Живко пожелает вернуться на Землю без нажима сам.

– Думаю скоро, – задумчиво произнес Перший, не сводя взора с мальчика и явственно удовлетворенно улыбнулся. – Как только у нашего Ярушки получится преодолеть видение, ибо малецыки их чувствуют на расстояние, благо не так мощно, как наш милый Мор.

И впрямь Мор весьма болезненно переживал цепь видений юноши, но все время старался данное состояние скрыть от Отца, Кали-Даруги и, конечно, Родителя. Определенно, страшась, что его заменят на Воителя, тем паче Вежды поколь находился в Отческих недрах Родителя. Обаче, за этот промежуток времени, что Мор пробыл в Млечном Пути на маковке, Яробор Живко мощно привязался к нему, перенеся свою чувственность с Вежды на этого Димурга. И почасту проводил подле него свое время. Мор на удивление безошибочно научился угадывать интересуемое лучицей и отвечал на вопросы так как того жаждали. Он, как и Велет, и Перший приметил, что Яробор Живко задавая вопросы, интересовался определенным моментом в ответе, порой одной фразой или словом, понятием, кое волновало Крушеца. Потому мальчик выслушивал пояснения лишь до того самого интересующего его понятия, а Мору удавалось уловить тот самый волнующий лучицу момент и ответить именно на него. Отчего почасту их разговор носил вельми какой-то обрывочный характер. Иногда это выглядело так.

– А как ты творишь растительность Мор? – спрашивал Яробор Живко.

– Создаю информационные коды, – коротко отвечал Мор.

– А что такое информационные коды? – звучал новый вопрос юноши.

– Цепь определенных данных включающих в себя внутреннее содержание и внешний облик единичного объекта, – словно на одном дыхание выдыхал Господь, при том воочью не жалея туманных слов и понятий.

– А, что такое объект? – порой сим коротким вопросам мальчика не имелось конца.

Впрочем, Мор умел справиться и с этим, напоследок завершая свои пояснения одним словом:

– Растение.

– Зачем нужно, чтобы Темряй прилетал Отец? – недовольно поинтересовался Мор.

После того как Першему стало известно из мыслей Яробор Живко о произошедшем на Палубе, Мор стал более осмотрительней в своих толкованиях с Велетом. Старший Димург хоть ничего и не высказал сыну, одначе, зримо опечалился и не столько тому, что погибла планета, сколько тому, что гнев сына был направлен против младших братьев.

– Хочу с ним поговорить, мой дорогой, – отозвался, сказывая медлительно, Перший и переведя взгляд с мальчика на сына, нежно ему улыбнулся.

Яробор Живко, наконец, отпустил руку Велета и направил свою поступь вдоль залы, обходя стоящие в полукруге три кресла и восседающих в них Богов. Мальчик всегда с особым интересом изучал кресла с обратной стороны, где особенно ядренисто шевелились кучные бока облаков.

– О чем? – настойчиво допытывался Мор, и очи его многажды увеличились так, что явственно проступила темно-бурая радужка имеющая форму ромба, растянутого повдоль желтоватой склеры.

Зиждитель, несомненно, переживал за свою неудержимую досаду, каковая зябью прошлась по младшим братьям и планете Палуба. Досаду… гнев… негодование весьма часто им испытываемые и за которые его и вобрал в свою печищу Перший, ибо лишь он мог остудить и справиться с таким особо гневливым сыном.

– Не стоит тебе о том думать, мой любезный, – мягко протянул старший Димург, ощущая вину сына и стараясь успокоительной речью сие томление с него снять. – В следующий раз будешь немного осмотрительней… а днесь не стоит о том думать и переживать. А с Темряем я хочу поговорить о Стыне, это уже давно нужно было сделать… Однако я все время этот разговор откладывал.

– Стынь еще совсем юный… дитя. Ему позволительно шалопайство, – вступил в беседу Велет, который по своей сущности всегда старался выгородить младшего, не важно был ли то Опечь, Темряй али Стынь… Стынь который у всех Богов вызывал повышенный страх, любовь и нежность.

– Да, мой милый, согласен с тобой, – весьма благодушно молвил Перший, проведя перстами по грани нижней губы, тем самым переместив сияние с нее на кончики пальцев. – Стынь еще дитя, потому надобно в действиях стать осмотрительным Темряю. Я о том ему и хочу сказать… И думаю ему будет полезно встретиться с нашим дорогим малецыком и ощутить свою значимость как Господа в печище… Свою значимость и ответственность.

– Я уверен, малецык Крушец никогда не позволит себе того, что творят Темряй и Стынь, – не очень уверенно проронил Мор… так словно не утверждал, а вспять вопрошал.

Он медлительно подался вперед и по теплому зыркнул на прохаживающегося позадь его кресла Яробора Живко, задумчиво посматривающего на гладь черного пола.

– У Крушеца будет много иных забот, – откликнулся старший Димург и голос его наполненный горечью прозвучал весьма низко, точно желал схорониться от мальчика.

Одначе, верно не схоронился, потому как юноша, остановившись в шаге от возвышающегося, вроде объемной облачной кучи, кресла Мора, резким движением воткнул в плотно собранную поверхность свои перста, и когда они утопли в той глубине, вопросил:

– А кто такой, Крушец?

Также стремительно мальчик сжал руку в кулак, и рывком вырвав ее из поверхности кресла, поднес к лицу. Курящийся голубоватый дымок точно оплел и сами пальцы, и тыльную сторону длани. Он едва зримо просочился сквозь тонкие щели сомкнутых перст и неспешно воспорив кверху коснулся губ Яробора Живко. Также нежданно и резко густые испарения заскочили в ноздри, да купно их связали. Так, что крылья носа плотно прижались к носовой перегородке, приостановив доступ воздуха в легкие. Мальчик торопливо дернул головой, и надрывно чихнул, тем самым исторгнув из себя враз спирально закрутившиеся испарения (оные тотчас направили свою полет к спинке кресла), лишь посем глубоко задышав.

– Так вредно делать, – незамедлительно проронил Перший. Видно не столько узрев происходящее с юношей, ибо его кресло стояло диаметрально креслу сына, сколько данное состояние ощутив. – Пары могут сдавить дыхательные пути изнутри и произойдет удушье. Не делай так больше, Ярушка, – сказал Господь достаточно обеспокоенно, не скрывая своей заботы и нежности к мальчику. – Крушец, – добавил он погодя, будто стараясь тембром голоса особо выделить и само имя и того, кто его носит. – Это Бог.

– Бог, – разочарованно повторил Яробор Живко, и, разжав ладонь, встряхнул ею, сгоняя с руки остатки курящегося дымка вниз на пол.

Однако, голубоватые испарения, медлительно свершая коловращения, направили свое движение к ослону кресла. Они полюбовно коснулись скученной поверхности кресла, и, завертевшись более узким навершием начали бурить дыру, очевидно стараясь втянуться в глубины ее ослона.

Тугой горечью отозвалось внутри Яроборки, точно то, что ему было дорого и близко внезапно грубо отобрали. И, кажется, более того повелели о том не вспоминать, поелику само величание Крушец (весьма редко употребляемое при нем Богами) казалось таким трепетно ему близким… вроде второго я… вторым его именем Живко… аль Яробор… точнее первым его именем… его сутью… душой. Мальчик не раз оставаясь, что последнее время было редко, один-на-один, обращал это имя к себе и прислушивался. Порой ему даже чудилось, на это величание кто-то отзывался… так глубоко и проникновенно, что сызнова звучал чудесный наигрыш свирели. Яробор Живко обидчиво дернулся с места и глухо вздыхая, двинул свою поступь теперь к креслу Велета, словно собираясь и его проверить на прочность. А позади него голубые испарения степенно втянулись в ослон кресла Мора, соприкоснувшись с себе подобными и завертелись в той особой сизо-серой скученности облаков, очевидно жаждущих пролить остатки своего недовольства холодными каплями дождя.

– Лучше бы ты Отец, вызвал Опеча, – прерывая некоторое время царившую тишину в зале, молвил Мор.

Он, как и Велет, и Перший был рад, что Яробор Живко не продолжил цепь своих поспрашаний тем паче касаемо Крушеца.

– Опеча не надо и вовсе беспокоить, мой дорогой малецык, – медлительно ответил старший Господь.

Перший хоть и перебрасывался молвью с сыном сам, впрочем, неотрывно наблюдал за идущим мальчиком. Так словно кресла и сидящие в них сыны не были ему препятствием. Он, конечно, слышал горечь мыслей Яробора Живко, по поводу его ответа… знал, что мальчик все сильнее и чаще вступает в контакт с Крушецом. И этому обстоятельству Перший был рад и единожды им огорчен. Рад, потому как данный контакт свидетельствовал о силе Крушеца и способности его легко управлять плотью. А огорчен, потому как это показывало, что Крушец не исполнил указанного ему и не перестал теребить мальчика.

– Малецык Опечь должен полностью себя обрести, и пройти выписанное ему Кали-Даругой лечение, – дополнил свою вкрадчивую речь Перший и так как мальчик вышел из тени кресла и остановился, перевел взгляд с него на сына. – Он должен полностью восстановиться. Поэтому ему и разрешено созидать, что его ноне успокоит, придаст уверенности и важности.

Старший Димург резко смолк, точно почувствовав как энергично дернулись черты лица Яробора Живко. Он остановился не просто так… Остановился, почувствовав приход видений. Ноне мальчик стал понимать их приход, точно кто-то ему в том подсказывал. Ощутимое тепло прокатилось внутри головы юноши, а после заполнило собой рот и нос. И Яроборка принялся, как учила Кали-Даруга часто-часто дышать… наращивая тем дыхания али вспять словно задыхаясь. Он мгновенно сомкнул очи и в наступившей тьме зажег, движением мысли яркую голубую звезду, в центре будто коловращающуюся. Долгие четыре луча отходили от центра звезды и едва подсвечивались четырьмя менее значимыми и более блеклыми широкими полосами.

Еще самая толика времени и тело Ярушки качнулось. Он враз перестал нагнетать дыхание, затаил его, а затем медленно вместе с горящей звездой, выдохнул ее изо рта, мысленно направляя сие вращение вслед тому порыву ветра. Желтоватое коло, купно описавшее голову замершего мальчика, вроде втянулось в макушку и чуть зримым дымком выпорхнуло из приоткрытого рта. Протяжный крик лучицы, перемешанный с тем дымком, оказался достаточно низким и как просил Перший мягким. Он единым мановение взвился в свод залы и шибутно расплескав серые полотнища облаков, пробив в них черную водокруть, в доли мига исчез в тех испарениях.

Яробор Живко открыл очи и тягостно качнулся. Однако в этот раз устоял на ногах, но проделанная манипуляция отобрала у него много сил так, что мальчик погодя опустился на пол. И если по первому он на него сел, то за тем все же лег, туго задышав. И немедля с кресел поднялись Велет и Перший. Атеф оказавшись как раз обок мальчика взволнованно зыркнул на него сверху вниз, как таковой дубокожий, он ощущал видения всего-навсе немощными толчками. Потому днесь не сразу понял, что произошло, и страшился как-либо огорчить юношу. Поэтому недвижно лежащего Яробора Живко на руки и поднял Перший. Каковой сразу сообразил, что мальчику вкупе с лучицей удалось правильно принять видения. И коли Крушец воспринял его как таковой образ, юноша смог закрыть видение представленной картинкой, тем самым защищая мозг и плоть от волнения.

– Мой умница, – нежно протянул старший Димург, прижимая мальчика к груди. – Какой умница… У тебя получилось, так скоро, это даже удивительно… Удивительно какой ты способный.

– Мне плохо, – чуть слышно прошептал Яроборка, побелевшими губами и в целом его лицо лишилось красок, и сами собой сомкнулись очи. – Почему так плохо?

– Просто потратил много сил… Сейчас Кали-Даруга принесет вытяжки и тебе сразу станет легше, – заботливо произнес Велет, поглаживая лежащего на руках Першего мальчика по голове, выравнивая его довольно-таки удлинившиеся кудри волос.

Рани демониц и впрямь не замедлила явиться в залу с кубком в руках. Она бережно напоила вытяжкой юношу положенного на низкий топчан, созданный Мором, который оценил способности первого и Крушеца на себе, почитай не ощутив усталости и боли. Только размазанное движение образов, такая кроха в сравнении с тем, что было испытано допрежь.

Яробор Живко немного погодя отошел от пережитого, но сил, похоже, не приобрел, ибо как пояснила Кали-Даруга, ему необходимо было хорошо выспаться.

– И, что я буду так каждый раз терять силы? – спросил мальчик, все еще не подымаясь с облачного топчана и ощущая лишь заботливое поглаживание рук демоницы по всему телу… груди, спине, конечностям снимающих напряжение.

– Нет, дорогой мой господин, – голос рани, звенел от торжества, понеже она была довольна и горда своим вскормленником. – Еще несколько раз вы испытаете такую усталость и слабость, а засим все станет проходить много мягче, но в любом случае вам будет нужен отдых после видений. Вы такой уникальный мальчик, господин. Такое совершенство, чудо, таких господ мне еще не приходилось воспитывать. Мой дорогой, драгоценный господин.

– А кто же? кто будет мне помогать, – дернувшимся голосом молвил Яробор Живко и единожды сотрясся всей плотью. – Мне помогать, когда я вернусь на Землю? Когда тебя Кали не будет рядом?

Глава шестая

После того удачного заслона выставленного Яробором Живко и Крушецом, цепь видений не стала учащаться, однако она продолжила положенное ей течение. Но теперь юноша умел с ней справляться, и ему все чаще и чаще удавалось заменить само видение голубой звездой, а лучице крик мягким дуновением протяжного звука, каковой Зиждители воспринимали, но оный не вызывал в них боль и утомление. Слабость мальчика вскоре также снизилась. Он, конечно, все еще испытывал утомление, но то с которым мог справляться без глубокого сна и долгого отдыха.

Кали-Даруга, как и обещала, сделала Яробору Живко прокол в левой бровке, прямо в его кончике, почти на переносице, вставив туда серебряное колечко с крупным густо-фиолетовым сапфиром, который она почасту также величала яхонт лазоревый. Само колечко было мельчайше переплетено ниточками с ажурными листочками весьма, крошечного размера.

Демоница обильно натерла бровь мальчика бело-голубой вязкой мазью, спустя пару минут впитавшейся в кожу и воочью живописавшей проступившие под ее поверхностью кровеносные сосуды и нервы, каковые нельзя было задеть во время прокола. Рани легонько оттянула участок намазанной кожи (онемевшей в том месте) и, уперев в нее концы колечка резко его сжала. Тем самым она враз проткнула кожу и вдела в нее кольцо. Юшка почти не шла… ну, может пару капель, которые Кали-Даруга утерла и тотчас нанесла на само колечко и кожу густо-бурой мази.

Демоница наносила ту бурую мазь еще пару раз на прокол, в основном после купания и перед сном. Боли никакой не было и Яробор Живко пожалел, что не настоял на своем и не проколол, как того желал, ушную раковину. Однако теперь просить Кали о том не стал, ибо понимал, что коли та сказала не надо, несомненно, сумеет его переубедить.

Днесь когда видения удавалось подавлять, мальчик стал и вовсе ощущать не отвратность своего возвращения на Землю. Ему об том не говорили, ни Боги, ни демоница… это давление он оказывал сам на себя, и почасту внутри возникала тоска по красотам Земли, и во сне виделась плачущая Айсулу. Яробору Живко было сложно признаться, что на Землю его тянет. Ему хотелось пройтись по каменистой ее поверхности, всколыхать рукой кланяющиеся стебли луговых трав, втянуть носом горный аромат перемешавший сладость разнотравья и хвойной смолы, аль увидеть подымающееся на небосвод яркое желтое светило.

Яробор Живко был человек! Он не был Богом.

Посему должен был жить на Земле, потому туда его все сильнее тянуло и звало. С пришедшей тоской по людям, с испытываемым напряжением, как-то мгновенно стали учащаться и видения, и вместе с тем мальчик ощущал себя разбито-уставшим. Кали-Даруга несмотря на протесты поила его вытяжками, но зная истинную причину той усталости, мягко, и одновременно настойчиво то редкими, то вспять частыми толкованиями об Айсулу подталкивала юношу к возвращению на Землю. Определенно, в таком рельефном состоянии прошло достаточное время. И, впервые мальчик вопросил о планете у Велета, порой бывающего там. Это был ключевой такой разговор мальчика с Богом о Земле… ключевой, первый и весьма важный. И вначале коснулся он времени года планеты.

– Не ведаю, мой милый, какое там время года, – умягчено отозвался на спрос Велет и, кажется, сам напряженно замер, боясь спугнуть само толкование.

Ноне они сидели в зале вдвоем, потому-то Яробор Живко и завел эту беседу. Перший и Мор поколь не пришли в залу. Велет после занятий, которые все еще Кали-Даруга проводила с мальчиком (закрепляя и повторяя действия в случае прихода видений), забрав его из комли, перенес в залу. И теперь они поместились вдвоем в облачном голубо-фиолетовом кресле Бога. Велет нежно голубил волосы юноши, почасту целовал его в макушку и трепетно прижимал к своим мощным, вспученным мышцам, перетягивающим все туловище и конечности, которые зримо выпирали даже через материю черного долгополого сакхи. Большие губы Бога, когда он касался лица мальчика, казалось, зараз покрывали больше его половины, и в них плыло столько любви, нежности, что ее ощущал не только человек, но и Крушец, изредка подсвечивая голову последнего смаглым, не ярким сиянием.

– Ну, ты же там был давеча, – негромко, словно страшась, что его услышит Перший, произнес Яробор Живко.

Он не хотел, чтобы старший Димург знал об испытываемой им тоске и разговоре, не понимая, что и сама беседа и приход Велета, это все продуманная стратегия Кали-Даруги по возвращению его на Землю.

– Был, мой любезный. И там было тепло… возможно, – ответил Велет, он нарочно говорил обрывочно и туманно, абы вызвать в мальчике желание интересоваться планетой. – Трудно сказать, что там на Земле. Я ведь там бывал дотоль, до этого прилета в Млечный Путь, всего ничего. В самом начале творения самой Системы, не столько планет, сколько самой Системы. А на самой планете всего один раз, много времени назад, когда туда прибыли первые люди. Малецык Круч, наша любость, селил на этой планете народы, посему мы туды и прибыли… Да и то побыли самую малость и отбыли.

Мальчик тягостно вздохнул так и не получив желаемого ответа от Велета, отчего та тягомотина точно надавив на голову пригнула ее книзу.

– Я какой-то… какой-то, – досадливо молвил юноша и туго выдохнул. – Совсем… совсем какой-то с изъяном… ненормальный словом.

– Ох! – немедля всполошился Бог, ибо слышал такое поругание от мальчика впервые и явно того не ожидал. – Что ты мой драгоценный на себя говоришь? Что ты? Разве можно о себе такое говорить, – и торопливо обхватив широкой дланью голову Яроборки приткнул к своему боку, уложив ее щекой, точно на выпучившуюся мышцу.

– А как еще это назвать? – Яробор Живко гневался на себя и теперь уже за смурь по планете. – Как назвать? Сначала, тоскую по Отцу, по Першему, по Бога, потом по людям. Я ни то, ни се… Ни человек, ни божество, так нечто неопределенное. Оттого верно себя и мучаю постоянной смурью, тоской. Устал уже сам от себя. Потому и думается мне, что какой-то с изъяном… какой-то урод.

– Не говори так, прошу тебя, – настойчиво сказал Велет, и в тоне его прозвучало огорчение. Он сызнова наклонился к мальчику, приткнул свои большие губы к его лицу и мягко протянул, – не могу такое слышать. Ты слишком мне дорог. Когда ты так говоришь на себя, точно принижаешь самого Першего, нашего Отца, чей сутью являешься. Сие неможно слышать. Неможно, поелику для меня Перший, значит очень много. Он мне ближе Асила… Наш общий Отец. Точнее даже больше Отца, единое целое с Родителем, почти не отличим от Него… Лишь много мягче, нежнее Родителя. Ты, просто, Ярушка, как не было того тебе неприятно слышать, ноне должен жить на Земле, так как родился и взрос там. Потому тебя туда и тянет. Единожды с тем ты мощно связан с нами… оттого и тоска. Это все естественно, разве Отец не говорил тебе об том? – Он нежно прикоснулся к коже лба и легонько вздохнув, обдал мальчика своим духом… ароматом только, что снятого черенком лопаты пласта осенней, уже мерзлой почвы.