Завещание Казановы

Вера Колочкова

Завещание Казановы

Помолчи меня, полечи меня, поотмаливай.

Пролей на меня прохладный свой взор эмалевый.

Умой меня, замотай мне повязкой марлевой

Дурную не остывающую башку…

Вера Полозкова

© Колочкова В., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Стоило повернуть ключ в замочной скважине и открыть дверь квартиры, как состояние головокружения отступило, словно испугалось и не захотело дальше плестись за бедной головой в родные стены. Но сладковатая тошнота, верная подруга головокружения, никуда не делась, переступила-таки порог. Да и бог с ней, с тошнотой. Пережить можно. Тоже ничего хорошего, но… Все проходит, и это пройдет. И надо перетерпеть и приготовиться к тому, что дальше еще веселее будет, если судить по первому опыту. Васька, помнится, из нее все жизненные соки вытянул. Но когда это было, двадцать лет назад! Уже и забыть пора. И приготовиться пережить новый счастливый опыт. Долгожданный, неуклюжими молитвами выпрошенный. Тайный пока. Сюрприз для мужа Родиона и сына Васьки. Двадцать лет! Двадцать лет, с ума сойти.

Проходя из прихожей на кухню, Арина усмехнулась, представив их лица. Не ждали? Понятно, не ждали. А я вам, нате! Ждите приплода в семью. Можно выдохнуть и начинать удивляться, громко восклицать и буйно радоваться.

Ну Васькиного удивления она потом испробует, это успеется. Ваську сначала подготовить надо, чтоб не огорошить себя непредсказуемой сыновней эмоцией. Юноша уже и не юноша, а вполне себе зрелый мужик, но хвостик детского эгоизма все никак не отвалится. Ладно, с Васькой потом.

Сегодня пусть муж узнает – давно пора. Муж Родя. Родечка. Родион. Любимый, родной.

Взгромоздив пакет на стол, Арина не спеша принялась выкладывать купленные продукты – буханку черного хлеба, зеленые перья лука, тугие головки чеснока, подсолнечное масло в стеклянной бутылке, которое еле нашла в одном из магазинчиков на рынке. Большая редкость теперь. Хотя, конечно, вряд ли оно такое же, как прежде, с оглушающе сытным запахом… Жди, любимый, забытого счастливого угощения! Помнишь?

Родя смеяться будет, наверное. Скажет – чего придумала.

Да, придумала! Вернее, вспомнила. А ты? Помнишь тот вечер, милый? Когда в доме ни копейки не было, и ты пришел растерянный, с пустыми руками? Помнишь, с каким отчаянием на меня глянул? Что ж делать, мол, надо признать, наша война проиграна. Двое влюбленных потерпели поражение в этой войне. Двое сопливых влюбленных, не дотянувших пару месяцев до восемнадцати, но радостно объявивших себя счастливой семьей и осмелившихся плыть по бурному течению жизни в утлой лодчонке самонадеянности. Да еще и с приплодом, вскорости ожидаемым.

Помнишь, конечно. И наверняка помнишь, как я улыбнулась и ушла на кухню. Как плеснула остатки подсолнечного масла на сковороду, натерла чесноком хлеб, обжарила до хрустящей корочки…

Только я одна знаю, чего мне это стоило. Только я одна помню, как скрутилось мое нутро от запаха подсолнечного масла – того самого. Только я одна почувствовала, как возмутился в животе Васька, пихнул маленькой пяткой – ты что, мать, издеваешься надо мной, что ли? Вместо нормального ужина, положенного беременной женщине, – черный жареный хлеб?! Что за фигня на подсолнечном масле?!

Но не было в мире ничего вкуснее этого ужина – помнишь, Родя? Ели за милую душу, глядели друг на друга, блаженно сверкая глазами. Утлая лодчонка снова была трехпалубным кораблем в синих морских просторах. А еще было счастье вприкуску – вместо вина. И Васька притих и не пинался больше. Понял, наверное, что не надо сейчас. Уловил момент.

Говорят, подобные моменты счастья нельзя повторить, они сами по себе уникальны. Возникают ниоткуда, уходят в никуда. Но отчего ж не попробовать? А вдруг получится – еще раз? Тем более повод есть… Как предисловие к сюрпризу.

Арина присела на кухонный стул, провела рукой по животу, вздохнула счастливо – эй, сюрприз, как ты себя чувствуешь? Все хорошо? Переживешь запах подсолнечного масла на раскаленной сковороде, не погонишь меня в туалет с выпученными от непереносимой тошноты глазами? Даже если погонишь, это ничего. Я потерплю, я вполне благополучно перенесу эту прекрасную непереносимость. Сейчас посижу, немного отдохну и приступим…

Арина подняла голову, привычно задержала взгляд на стене, и так же привычно мелькнула мысль: да, есть в этом что-то. Ерунда, конечно, и даже названия этому безобразию не подберешь, но есть, есть! Домашняя инсталляция, результат скороспелого творческого порыва. Синий цветок-мозаика, нагло, самоделковый и вызывающе-хулиганский, собранный почти наугад из осколков бабушкиных кобальтовых чашек. Она тогда махом все чашки грохнула, в один присест.

А как было, если вспомнить? Да, в тот вечер свекровь заявилась, редкая гостья. Захотела на внука Васеньку посмотреть. Вот они с бабушкой и расстарались, с перепугу чашки нарядные из буфетных закромов на свет выволокли. Свекровь ушла, чаю напившись и на внука Васеньку наглядевшись, а она собрала все чашки на поднос, понесла на кухню… и в один присест грохнула. Руки дрожали от пережитого волнения, наверное. А как же – свекровь все-таки. Бабушка рукой махнула: на счастье, мол, Ариш, бог с ними! – но Арина все равно расстроилась. Осколки собрала, отложила в сторону. А потом они сами на глаза попались. И не дала дурная голова ногам покою. Арина сбегала в магазин, купила убойный клей, и понесло… Взяла и выложила на стене эту самоделковую мозаику – одним духом, будто песню спела. Все так слепилось удачно в ярко-синий цветок! Наверное, так и бывает в жизни – когда стараешься что-то придумать, наброски-планы рисуешь, пыжишься изо всех сил, а ничего путного не выходит. А когда вот так, одним духом… И красиво! И необычно! И глаз радуется! Когда солнце на кухню заглядывает, острые края сверкают синими искрами, словно предупреждают – не подходи, не трогай руками. А тронешь – порежу к чертям собачьим. Сама, мол, налепила, сама и смотри на меня всю жизнь. И помни, и сохраняй дух счастливого времени.

В общем, не простой цветок получился, а цветок-символ. Потом, когда в лучшие времена с ремонтом затеялись, Родя хотел убрать самоделку. А она не дала. Грудью на защиту встала:

– Что ты, нельзя. Надо же сохранить, это наш символ.

– Символ чего?

– Символ нашей любви, нашей смелости! Нашей отчаянной счастливой юности!

– А я думал – символ нищеты. Лучше и не вспоминать, как мы жили – почти впроголодь.

– Ну да, впроголодь. Но, согласись, не все так могут, как мы, чтобы лихо обмануть эту «проголодь» и быть ужасно счастливыми! А мы смогли… Потому что любили друг друга. Правда?

– Правда, правда. Хотя не вижу логики. Да, любовь и нищета часто оказываются в одном флаконе, но зачем уж так романтизировать?

– Ну что ты, Родя. По-моему, наоборот. Чем труднее жить, тем она веселее! Особенно, когда любишь!

– Ой, Аришка… Может, ты и права, конечно. А только не люблю я всех этих побасенок. С милым рай в шалаше. В тесноте да не в обиде. Или, как моя бабушка приговаривала по каждому случаю, голь на выдумки хитра. Терзала старую замшевую сумку, пытаясь выкроить заплатки на рваные локти моего пиджака и приговаривала: ничего, мол, Родя, нынче так модно. А мы от моды ни на шаг…

– Ой, а я помню твой школьный пиджак! И заплатки помню! Но ведь и правда здорово получилось. Вполне стильно.

– Да ладно! Я ж не о том.

– А о чем?

– А о том, что цветок на стене – та же заплатка из прошлой жизни. Глупо ходить в заплатанном, если можно купить новое!

– Но сейчас и на новые вещи такие заплатки пришивают. Специально. Это модно. Давай оставим цветок, Родя! Я так привыкла к нему! Пусть как символ, как память.

– Да чего символ-то?

– Как чего? Я ж тебе объясняю: нашей юности, нашей счастливой любви, несмотря ни на что!

– Голь на выдумку хитра? Из той же серии, да?

– Ну… Пусть будет так, если хочешь. Да, юная голь была и хитра, и влюблена, и счастлива.

– Ой, да делай, как знаешь.

– Спасибо, Родь.

– Да ну… Вечно я тебе во всем уступаю.

– На том и держимся, милый. И я тебе во всем уступаю. Потому что сильно тебя люблю.

Цветок на стене остался жить своей жизнью. Как же она быстро бежит, эта жизнь! Оттого, наверное, что счастливая. В любви. Месяц – как один день. Год – как один месяц.

Арина вздохнула, улыбнулась. И мысленно поторопила себя: хватит пялиться на стену, надо за дело приниматься. Сегодня у нас романтический ужин, черный хлеб с чесноком, жаренный на масле. На том самом – уж прости, счастливая память! – зловонно подсолнечном. Да, надо бы на всякий случай вентиляцию на полную мощность включить.

Повязывая за спиной тесемки фартука, Арина вдруг поежилась, внезапно ощутив внутри непонятный испуг. Словно ящерка вильнула хвостом и тут же исчезла. И потом, когда Арина резала хлеб, когда натирала его чесноком, ощущение возвращалось и снова убегало, подразнивая. Вот уже и сама себя принялась уговаривать – ну что, что тебя беспокоит, в конце концов? Дух острый чесночный? Запах масла? Или боишься реакции мужа на приготовленный для него сюрприз? Ну это уж совсем глупо. Родя будет просто счастлив, это же ясно! Иначе и быть не может! Оторопеет, конечно, от неожиданности. Да все будет хорошо, господи! Неожиданность – тоже счастье!

Наверное, беременным теткам все время лезет в голову что-нибудь этакое, тревожно-трагическое на пустом месте. Ишь, гормоны как расплясались. Отыскали «пустое место» и наяривают гопака, и дергают за тревожные веревочки! Уже и сама не знаешь, как их унять.

Ладно. Придется звонить Роде, ничего не поделаешь. Если сомневаешься, если невтерпеж – надо звонить. Просто голос его услышать и успокоиться. Давай, давай! Самой же потом будет стыдно за плохие тревожные мысли. Нашла, чего бояться и в ком сомневаться. Это же Родя!

Так, уговаривая себя, Арина выудила со дна сумки телефон, кликнула номер мужа. Родион ответил не сразу, пришлось слушать несколько длинных гудков.

Ох, уж эти гудки в ожидании ответа… Как петлей горло затягивают. Ну откуда, откуда взялась такая тревожность? Довольно странные капризы беременного организма. Когда Ваську носила, ничего подобного не было. Наоборот, радость наружу так и перла, и улыбка с лица не сходила. Арина тут… Наверное, девочка будет, если все по-другому!

– Да, Арин… Слушаю…

– Ой, Родя! Ты почему долго не отвечал?

– Не слышал.

– А, понятно… Я уже волноваться начала…

– Чего тебе? Говори, у меня сейчас батарея сядет.

– А?.. А ты где сейчас, Родя?

– С работы вышел, домой иду. Пешком. Машина в ремонте, ты же знаешь. Да и где мне еще быть?

– Значит, скоро придешь. Очень хорошо. Я тебя жду! Очень жду!

– Погоди… Я что-то пропустил, да? Уж больно у тебя голос торжественный.

– Да нормальный у меня голос.

– Понятно… Опять праздник придумала? Сто лет фонарному столбу, под которым первый раз целовались?

– Родь…

– Ладно, извини. Устал сегодня, как собака. Скоро приду, не трезвонь.

Все, отключился. Но тревога меньше не стала, наоборот, легонько дала под дых. Голос у мужа показался раздраженным… И ощущение такое, будто не с любимой женой разговаривает, а с чужой женщиной.

Говорят, нельзя полагаться на ощущения, а надо полагаться на здравый рассудок. А что мы имеем со стороны здравого рассудка? Да кучу всего самого замечательного имеем! Счастливую долгую любовь – это раз. Счастливый и долгий брак – это два. Сына двадцатилетнего Ваську, умницу и красавца – это три. Мало, что ли? Мало? А если мало – еще и сюрприз добавим. И вообще… Нельзя требовать от человека, чтобы он всю жизнь одинаковым оставался. Человек меняется с возрастом. Не может он быть в тридцать восемь таким же, каким был в восемнадцать.

Тридцать восемь – страшно сказать… Неужели ей и Роде по тридцать восемь лет? Двадцать лет жизни вместе – как один день, взявшись за руки…

В школе у них смешное прозвище было – Арина Родионовна. Родя сердился, а Арина смеялась, говорила ему: да они же просто завидуют… особенно девчонки. Я ж самого красивого парня в классе отхватила!

Да, все считали, что они красивая пара. И что похожи, как брат и сестра. И что рановато еще играть в серьезные отношения, всему свое время, мол. И рановато, и опасно.

А им было смешно. Кто знает, когда рано, а когда поздно? Если они жить друг без друга не могут… Ни одной минуты… Просто не могут, и все! Единое целое они! Одна суть! Арина Родионовна, сами ж прозвище придумали! Тем более у этой сути еще одна суть в перспективе пряталась, как выяснилось весной, перед выпускными экзаменами. Тоже большое счастье. И никакого испуга – ни-ни! Только вместе! Теперь уже – втроем!

Родителям про «перспективу» решили до поры до времени не говорить. Зачем? Они ж все равно не поймут… А когда были получены аттестаты и отгремел школьный выпускной бал, вся правда выползла наружу.

Мама в тот день, помнится, глянула на нее с явным подозрением.

– Арин, ты почему такая бледная? Все утро в туалете провела – отравилась, что ли? Почему тебя рвало все утро?

– Мам… Ты только не пугайся, ладно? Мы с Родионом решили пожениться. Мне ж осенью восемнадцать исполнится. Успеем до Нового года.

– Погоди, погоди… Я не поняла… – испуганно потрясла головой мама. – Что значит – пожениться? А институт? Ты что, учиться не собираешься? И при чем тут Новый год, я не поняла?

– Как это – при чем? Я рожу к Новому году.

– Что? Что ты сделаешь к Новому году?

– Рожу… Мальчика или девочку…

– Что?! Я не ослышалась, Арина?

– Мам… Мам…

Конечно, у мамы был шок. Мама была против всего. Против Родиона, против женитьбы, против ребенка. Тем более в этот момент мама переживала личную драму – папа ушел к другой женщине. А тут еще и дочка подарок преподнесла… Понять можно, что ж. Истерику можно понять, нервный срыв, безжалостно выставленный в сторону дочери указательный палец. И безжалостные слова, сопровождающие этот указательный палец:

– Я знать этого не желаю! Я не хочу… Я не могу, в конце концов! Мне этого просто не вынести!

– Мам, но уже все случилось. У меня будет ребенок. А у тебя – внук или внучка.

– Да что ты? Правда, что ли? Мне надо припасть к твоему плечу и разрыдаться от счастья, да?

– Нет, но…

– Ты что, совсем ничего не понимаешь? Все сама решила, да? Ты у меня такая самостоятельная, такая умница, да? И мое будущее тоже по своему разумению обозначила?

– Почему же твое?.. При чем тут твое будущее?..

– А как по-другому? Ты ведь хочешь сказать, чтобы я уволилась с работы и сидела с ребенком?

– Да почему?.. Я сама буду с ним сидеть. И Родион тоже.

– Ах, Родион! Значит, и он в нашей квартире намерен поселиться! А к себе домой он тебя не приглашает, нет?

– Они с мамой в однушке живут… И с бабушкой…

– И что? Вы же о чем-то думали, прежде чем… Или ни о чем не думали? А может, Родион с мамой наперед все запланировали, пытаясь таким образом решить свой жилищный вопрос? Может, нам всю семью Родиона здесь поселить, а? Вместе с мамой и бабушкой?

– Ну зачем ты так? Его мама еще и не знает ничего… Мы решили позже сказать, чтоб не травмировать…

– Ага. Его мама не знает, потому что ее нельзя травмировать. А мне можно кулаком под дых! Понятно… Я ж таковская была… В общем, так, дочь, слушай меня внимательно: не надо мне твоего Родиона, и мамы его не надо. Ни под каким видом. Слишком много всего и сразу, мне не по силам! Я еще от одного удара не оправилась, а ты… Ты такая же, как твой отец… С ножом из-за спины…

– Да я все понимаю, мам… Прости… Хорошо, мы к бабушке уйдем жить.

– А! Понятно! К бабушке! Это ты правильно все решила, да! И это будет еще одно предательство, конечно! Моя дорогая свекровушка вас обязательно приютит, конечно же! Главное, чтобы мне в пику! Она добрая и сердечная, а я тварь бездушная, плохая мать и жена. Давайте, предавайте меня все. Предательства мало не бывает. Предавайте!

Она тогда на маму не обиделась. Знала, как она любила отца. И вовсе не мама говорила эти слова, а оскорбленная в ней женщина. Когда женщина переживает сильное унижение, строго с нее спрашивать нельзя. И судить нельзя. Тем более мама потом успокоилась и смирилась. Ну или почти смирилась. Родиона она до сих пор недолюбливает. Правда, скрывает это…

У бабушки была двушка-распашонка в спальном районе. Арине с Родионом досталась маленькая комнатка с окном во двор – десять квадратных метров счастья. Да им большего и не надо было. Засыпали вдвоем, просыпались вдвоем. Бабушка часто гостила в деревне у сестры, а когда бывала дома, поднималась рано и сразу вставала к плите, и они просыпались от запаха бабушкиных оладушек. Родион с удовольствием тянул носом, а Арина в этом удовольствии Родиону была не помощница – ее желудок от запаха тут же сводило судорогой. Бабушка лишь посмеивалась, выглядывая из кухни, кричала в спину внучке, пока та неслась в ванную:

– Терпи, Аришка, терпи! Захотела замуж – терпи! Сытный завтрак для молодого мужа важнее токсикоза!

Арина и не спорила – конечно, важнее. Тем более с работой у Родиона все никак не устраивалось. Кому нужен вчерашний школьник? Но он каждое утро уходил из дома, искал, бегал по объявлениям… В конце концов устроился грузчиком в мебельный магазин. Деньги небольшие, но на необходимые потребности хватало. Тем более что такое – эти «необходимые потребности»? Понятие весьма относительное – на фоне безумного счастья-то.

Бабушка их поддерживала, как могла. Она вообще такая была – веселая оптимистка. И немножко хулиганка. И так же весело хулигански воевала с трудной безденежной жизнью, относилась к ней не очень серьезно. На любую трудность у нее был в запасе всегда один и тот же ответ, сопровождаемый гордо плавным движением ладони: «…передайте Ильичу, нам и это по плечу». Откуда она взяла эту дурацкую фразу, одному богу известно! Наверное, из какого-то бородатого анекдота трудных советских времен.

Иногда Арине казалось, что жизнь в бабушкином доме напоминает игру под названием «как из ничего сделать что-то». Да, это и впрямь была увлекательная игра. Искренний неподдельный азарт – взять трудную жизнь «на слабо». Идешь, например, в магазин, а денег у тебя в кошельке кот наплакал. И начинаешь соображать, что бы такое изобрести – недорогое, но вкусное. И вот ведь какой парадокс получается, когда поневоле включаешь творческий подход вместо унылой безнадеги! Такая фантазия взбредет в голову, что диву даешься. Не зря же говорят, что суп из топора самый вкусный! А какие у бабушки получались пироги с капустой!.. А борщ, в котором нет мяса, но будто бы и не надо! А картофельные драники – это же отдельная песня с припевом!

Пеленки из старых пододеяльников бабушка сшила такие, что залюбуешься. Распашонки, чепчики с кружевами – как произведение искусства. И так во всем… Бабушка весело играла безденежьем, превращая его в инструмент, в лукавые шарики в руках жонглера – всего лишь. Не делала акцента на безнадеге. Наверное, она была сильным человеком. Сильным, смелым и талантливым. И немного легкомысленным, как ее сын… Аринин отец. А кто сказал, что мыслить легко – это плохо?

Он заходил к ним иногда, очень редко. И сразу, в первый приход, честно предупредил, чтобы они на его помощь не рассчитывали. Сказал, что и сам чувствует себя, как восторженный молодожен… У его второй жены ребенок подрастает, его тоже кормить нужно было.

Мама к бабушке не приходила. У нее и без того со свекровью были натянутые отношения, а после развода совсем испортились. Хотя Арина не понимала, хоть убей, их претензий друг к другу. Но были, были претензии. Бабушкин веселый настрой к жизни сразу куда-то исчезал, когда речь заходила о маме. Губы поджимались обиженной скобкой, выражение лица становилось отстраненным: не слышу, мол, и слышать ничего не хочу о твоей матери.

Так и жили. Арина ходила к маме сначала одна, потом с маленьким Васькой. Мама не желала видеть у себя Родиона, бабушка не желала видеть в гостях бывшую невестку. Арина приносила домой мамины покупки для внука – бабушка равнодушно откладывала их в сторону. Мама давала деньги, Арина брала… Но когда говорила об этом Родиону, лицо его становилось примерно таким, как у бабушки: слышать, мол, ничего не хочу. Твоя мама денег дала, сама с ними и разбирайся. Я тоже гордый. Не хотят меня, и не надо.

А мама Родиона, Галина Петровна, вообще поставила вопрос ребром: не ждите, мол, от меня никакой помощи. Принципиально. Так и говорила сыну – какой толк в тебя вкладываться, если все равно разведешься? Родион ей хамил в ответ, конечно… Хотя он мягкий по натуре человек и к маме был привязан вполне искренне. Просто для него стала большой неожиданностью такая перемена в матери после его женитьбы.

Но по большому счету ему и некогда было вникать во все подробности отношений, потому что работал много. Где придется, там и работал. Времена тогда были трудные, середина девяностых. Тут вам и денежная реформа с либерализацией цен, и деноминация с экономическим кризисом… Денег в кармане – кот наплакал.

В те времена бабушкин оптимизм и веселая игра в жизнь-выживание пришлись как нельзя кстати. На упорстве Родиона да на бабушкином оптимизме и держались.

Когда Ваське исполнился год, бабушка настояла на том, чтобы Арина поступила в институт, на вечернее отделение. Так и постановила: хватит, мол, дорогие мои, дурака валять, это еще слава богу, что высшее образование в стране никто не отменил. Сначала, мол, Аришка выучится, потом Родя. Пока я в силах и с внуком могу помочь.

Когда Арина объявила маме, что поступила в институт, та хмыкнула, повела плечом, глянула скептически. Потом проговорила тихо:

– Да уж… Свекровушка в своем репертуаре, конечно. Без высшего образования ты и не человек и даже не женщина. А специальность тоже она тебе посоветовала – бухучет? Сама всю жизнь бухгалтером была, и тебя туда же? Хоть бы чего поинтереснее выбрала.

– Мам, ну при чем здесь бабушка? Ты ведь тоже хотела, чтобы я в институт после школы поступила.

– Да, я хотела. Но я хотела другого. Я хотела, чтобы у тебя была нормальная студенческая жизнь, а не так, через усталость и сбоку-наскоку. Профукала свою счастливую юность и радуешься, дурочка. А твой Родион что? Тоже учиться пойдет?

– Да, но позже.

– Бабушка так решила?

– Мам, ну хватит!

– Господи, да мне-то что! Живи, как знаешь. Ты ж свою жизнь самостоятельно определила, я нынче для тебя не авторитет. Вот бабушка с отцом. Они для тебя важнее, да. Кстати, как он? Ты его видишь?

– Да, он заходит, но редко.

– А, ну что ж… Понятно… – За саркастической усмешкой мама все равно не могла скрыть обиды и слез. – Понятно, ему сейчас не до тебя. У него жена молодая, ребенок новенький. На свою дочь ему наплевать, он чужого ребенка воспитывает.

– Меня уже не надо воспитывать, мам.

– Что ты к словам придираешься? Я ж не о тебе. Все только о себе думают, обо мне никто и не вспоминает, как будто меня вообще нет. Была жена, была мать, а теперь я никто. Никому нет дела, как я переживаю, что я чувствую.

– Мам…

– Да ладно… Молчи лучше. – Мама вяло махнула рукой, села на стул, опустила вниз полные покатые плечи. Помолчав, проговорила тихо, с тоской: – Ты знаешь, как я его любила, Ариш. Как любила!.. Да я и сейчас его люблю. Никак не могу снова начать жить, представляешь? Моя жизнь – сплошные слезы. Депрессия замучила, сил нет. Ты прости меня, ладно? Наверное, я ужасная мать.

– Что ты, мамочка. Я же все понимаю.

– Нет, ты не можешь понять. И не дай тебе бог такого понимания.

Со временем, конечно, и депрессия отступила, и мамина одинокая жизнь как-то наладилась, вошла в колею. Потом мама даже смеялась со злорадным удовольствием, когда узнавала про последующие браки отца. Про третий брак, четвертый… Чем дальше, тем громче смеялась. Но слышалось в ее смехе что-то истерическое.

Бабушка умерла в то лето, когда Арина перешла на пятый курс. Тихо умерла, во сне, никого не потревожив. Говорят, будто такая смерть дается безгрешным людям. Наверное, оно так и есть, а только все равно было ужасно жалко бабушку. Растерялись они с Родей, почувствовали себя сиротами. Все-таки на бабушке многое в доме держалось.

И опять любовь их спасла. Любовь-ответственность друг за друга и за маленького Ваську. Территория их любви оставалась чистой и незамутненной желаниями и претензиями, которые проникают в любой, даже самый благополучный дом извне, как уличная грязь на подошвах обуви. Наверное, это высшая точка счастья, когда живешь внутри безусловной взаимной любви, словно в теплом коконе, когда мчишься вечером после занятий домой, как безумная, не замечая своего старого пальтеца и растоптанных сапог, и думаешь об одном: скорей бы. И счастлива предвкушением – у меня это есть, есть!

Хотя последний курс, преддипломный, ей тяжело дался, надо признать. Родион после работы поздно возвращался, Ваську не с кем было оставить. Хорошо, подруга школьная выручала, Ольга Верещагина. Собственно, в школе они и не были такими уж близкими подругами. В школе у нее Родя был – и друг, и подруга. А Ольга – так, серая мышка из группы поддержки.