История Рима от основания Города

57. На это Вергиний возражал, что один Аппий Клавдий непричастен законам, гражданскому и общечеловеческому праву. Пусть граждане взглянут на трибунал, это убежище для всякого рода злодеяний, где этот бессменный децемвир, враг имущества, неприкосновенности и жизни граждан, угрожавший всем розгами и секирой, презирающий богов и людей, сопровождаемый палачами, а не ликторами, обратившись от грабежа и убийства к прелюбодеянию, на глазах римского народа подарил своему клиенту, служителю своего ложа, свободнорожденную девушку, точно военнопленную, вырвав ее из объятий отца; где своим жестоким постановлением и преступным решением он вооружил десницу родителя против дочери; где пораженный не столько убийством, сколько помехою прелюбодеянию, он приказал свести в тюрьму жениха и деда, несших бездыханное тело девушки. Тюрьма, которую он обыкновенно называл домом римских плебеев, выстроена и для него. Поэтому сколько бы раз Аппий ни апеллировал, столько же раз он предлагал ему третейского судью и готов потерять залог, если он не постановил решения против свободы в пользу рабства. Если же он не идет к судье, то он, Вергиний, приказывает свести его как осужденного в тюрьму. И он брошен был в темницу, хотя и без всяких протестов, но при сильном возбуждении плебеев, которые, видя наказание такого важного лица, уже сами считали свою свободу чрезмерной. Трибун отсрочил день суда.

Тем временем от латинов и герников явились послы с поздравлением по случаю примирения патрициев и плебеев и принесли за это на Капитолий в дар Юпитеру Всеблагому Всемогущему золотой венок небольшого веса, так как вообще богатства тогда не были велики и святыням поклонялись с большим благочестием, чем великолепием. От них же узнали, что эквы и вольски усиленно готовятся к войне. Ввиду этого консулам приказано было разделить сферы деятельности. На долю Горация достались сабиняне, на долю Валерия – эквы. Когда объявлен был набор для этих войн, то, при усердии плебеев, явились записаться не только молодые люди, но и большая часть добровольцев из отслуживших свой срок, а потому, вследствие присоединения ветеранов, войско это было сильно не только своей многочисленностью, но и качеством воинов. Прежде чем двинуться из города, консулы опубликовали законы децемвиров, именуемые законами Двенадцати таблиц, вырезав их на медных досках. Некоторые писатели сообщают, что это исполнено было эдилами по приказанию трибунов.

58. Гай Клавдий, возмущавшийся злодеяниями децемвиров, особенно же раздраженный надменностью племянника, удалился в древнее свое отечество Регилл; теперь этот старец, вернувшись, чтобы спасти от опасности того, от чьих пороков бежал, в траурной одежде, в сопровождении родственников и клиентов, останавливал на форуме каждого и просил не клеймить позором род Клавдиев, чтобы никто не признал их заслужившими тюремное заключение и оковы. Муж, изображение которого должно было бы пользоваться среди потомства большим почетом, законодатель и основатель римского права, валяется скованным среди ночных воров и разбойников! Пусть устранят на время гнев, подумают и взвесят дело; лучше помиловать одного за просьбы стольких Клавдиев, чем из-за ненависти к одному оставить без внимания просьбы многих. Сам он заботится об интересах рода и имени и не мирится с тем, которому хочет помочь в беде. Свобода возвращена доблестью; кротость может укрепить мир сословий.

Некоторые были растроганы не столько делом человека, за которого он хлопотал, сколько его родственною привязанностью. Но Вергиний просил скорее пожалеть его и дочь и слушать просьбы не рода Клавдиев, которые видят свое призвание в неограниченной власти над плебеями, а родственников Вергинии, трех трибунов, которые, будучи выбраны для защиты плебеев, теперь сами взывают к плебеям о помощи и защите. Их слезы были признаны более справедливыми. Итак, потеряв надежду, до наступления дня, назначенного для суда, Аппий наложил на себя руки.

Вслед за тем Публий Нумиторий напал на Спурия Оппия, почти столь же ненавистного, так как он был в городе, когда товарищ его решил несправедливо дело. Но бóльшую ненависть против Оппия возбудила несправедливость, которую он совершил, а не та, которой он не остановил: выставлен был свидетелем воин, прослуживший двадцать семь лет и восемь раз получавший награды один от всей центурии; предъявляя все их народу, он, разорвав одежду, показал спину, истерзанную розгами; при этом он предоставлял подсудимому, хотя он и частное лицо, опять наказать его, если он сумеет назвать хоть одну его вину. Оппий был отведен в тюрьму и покончил там с собой до дня суда. Имущество Клавдия и Оппия трибуны конфисковали. Товарищи их удалились в изгнание; имущество их было конфисковано. И Марк Клавдий, требовавший Вергинию в рабство, привлечен был к суду и осужден; но Вергиний освободил его от казни, и он удалился в изгнание в Тибур. Тень Вергинии, более счастливой после смерти, чем при жизни, пройдя для свершения мщения по стольким домам, наконец успокоилась, покарав всех виновных.

59. Великий страх объял патрициев, и уже трибуны являли собою некоторое подобье децемвиров, но народный трибун Марк Дуиллий, вовремя поставив предел чрезмерной власти, заявил: «Довольно свободы нашей и казней противников; в течение настоящего года я не позволю больше никого привлекать к суду и заключать в тюрьму. Нечего вспоминать старые, уже забытые грехи, когда новые искуплены казнью децемвиров, а беспрерывная забота обоих консулов об охране вашей свободы служит ручательством, что не будет допущено ничего, где оказалась бы надобность в силе трибунов».

Такая умеренность трибуна освободила патрициев от страха, но вместе с тем усилила ненависть против консулов, так как-де они до того всецело преданы были плебеям, что плебейский чиновник скорее патрицианского позаботился о благе и свободе патрициев, и враги прежде пресытились казнями их, чем увидали возможность сопротивления их произволу со стороны консулов. Многие утверждали, что отцы были слишком уступчивы, утвердив предложенные консулами законопроекты, и не подлежало сомнению, что под влиянием смутного положения государства они покорились обстоятельствам.

60. Упорядочив дела в городе и обеспечив положение плебеев, консулы разошлись для исполнения своих поручений. Валерий, двинувшись против успевших уже соединиться на Альгиде эквов и вольсков, намеренно затягивал войну; и если бы он сразу вверился случайностям сражения, то, вероятно, борьба стоила бы больших потерь, принимая во внимание тогдашнее настроение римлян и врагов, вызванное несчастными предприятиями децемвиров. Расположившись лагерем в тысячи шагов от неприятеля, он не выходил из него. Враги, построившись, начали наполнять пространство, лежавшее между двумя лагерями, и когда вызывали на бой, то никто из римлян не отвечал им. Наконец, когда эквам и вольскам надоело стоять и напрасно ждать битвы, они ушли грабить – часть в землю герников, часть – в землю латинов, решив, что победа почти уступлена им; оставленных войск было достаточно для охраны лагеря, а не для битвы. Заметив это, консул, в свою очередь, наводит на неприятелей страх и, выстроив войско, сам вызывает их на битву. Сознавая недостаток сил, неприятели отказывались от сражения; это сразу увеличило бодрость римлян, и они считали побежденными напуганных врагов, остававшихся в лагере. Простояв целый день готовыми к битве, они к ночи отступили. Римляне, полные надежд, укреплялись; враги же, бывшие в совершенно ином настроении, в страхе рассылают во все стороны вестников с целью вернуть назад грабителей. Те, которые были в ближайших местах, прискакали обратно; ушедших же дальше не нашли.

С рассветом римляне выступили из лагеря, решив напасть на вал, если не будет возможности сразиться. И когда солнце было уже высоко, а между тем враг не двигался, консул приказывает нести вперед знамена; это движение неприятеля вызвало негодование в эквах и вольсках, что их победоносные войска защищаются валом, а не доблестью и оружием. Поэтому и они вытребовали у вождей сигнала к битве. И уже некоторые отряды выступили из лагеря, а остальные в порядке, строй за строем, занимали каждый свои места, как римский консул, не дав всем неприятельским силам выстроиться, двинулся на них; когда последовало нападение, они еще не все были выведены, а вышедшие не успели развернуть своих рядов; оробевшая толпа колыхалась в разные стороны, воины озирались друг на друга и на своих товарищей; крик и стремительность римлян усилили их смятение. Враги сперва отступали; когда же собрались с духом и вожди со всех сторон начали упрекать их, как это они отступают перед побежденными, битва возгорелась вновь.

61. С другой стороны, консул напоминал римлянам, что сегодня они в первый раз свободные сражаются за свободный Рим. Для себя они одержат победу, а не для того, чтобы, победив, стать добычей децемвиров. Предводительствует не Аппий, а консул Валерий, потомок освободителей римского народа и сам освободитель. Они должны показать, что в предыдущих сражениях победе мешали вожди, а не воины. Позорно, если больше храбрости окажется в борьбе против граждан, чем против врагов, и домашнее иго страшнее иноземного. Целомудрие одной Вергинии подвергалось опасности в мирное время, один гражданин Аппий обнаружил опасную похотливость; но если военное счастье поколеблется, то дети всех граждан подвергнутся опасности со стороны стольких тысяч врагов. Не хочется предрекать, что город, основанный при столь счастливых предзнаменованиях, постигнет беда, которой не потерпел бы ни Юпитер, ни родоначальник Рима Марс. Он напоминал об Авентине и о Священной горе, прося, не опозорив государства, вернуться туда, где они несколько месяцев тому назад приобрели свободу, и показать, что дух римских воинов по изгнании децемвиров остался таким же, каким он был до избрания их, и уравнение прав посредством законов не уменьшило доблести римского народа. Сказав такую речь среди рядов пехотинцев, он скачет затем к всадникам.

«Ну, молодцы, превзойдите пехоту доблестью, как вы превосходите ее своим почетным положением. При первой стычке пехотинцы заставили дрогнуть врага, а вы, пустив коней, прогоните его с поля битвы. Они не выдержат вашего натиска, да и теперь они не столько сопротивляются, сколько медлят». Всадники пришпоривают коней и устремляются на врага, приведенного в замешательство уже в битве с пехотинцами; прорвав ряды его, они достигают арьергарда, причем некоторые, пользуясь свободным местом, делают обходное движение, отрезают от лагеря большинство уже бегущих отовсюду неприятелей и отгоняют их, проезжая назад и вперед. Пехота, сам консул и все вообще вооруженные силы устремляются в лагерь и, захватив его после ожесточенной резни, получают очень большую добычу.

Весть об этой битве, дошедшая не только в город, но и в сабинскую землю к другому войску, в городе вызвала радость, а в лагере воспламенила дух воинов желанием соперничать в славе. Уже Гораций, испытывая своих воинов в набегах и небольших стычках, приучил их больше полагаться на себя и забыть о поражении, понесенном под предводительством децемвиров; и эти незначительные стычки содействовали всеобщему подъему духа. А сабиняне, ободренные удачами предыдущего года, беспрестанно подзадоривали и приставали с вопросами: зачем тратить время, производя набеги, как разбойники, в небольшом числе и поспешно удаляясь назад, и разделять на многочисленные и небольшие стычки решение войны? Не лучше ли сойтись для окончательного боя и предоставить судьбе решить дело разом?

62. Не одно мужество, разгоравшееся само собою, но и негодование воспламеняло римлян; другое войско, думали они, уже победоносно вернется в город, а над ними все еще издевается враг, если не теперь, то когда же они будут в силах помериться с неприятелем? Услыхав такие разговоры в лагере среди воинов, консул созвал собрание и сказал: «Я полагаю, воины, вы слышали о случившемся на Альгиде. Войско держало себя так, как прилично войску свободного народа. Предусмотрительностью товарища и доблестью воинов приобретена победа. Что касается до меня, то у меня будет столько рассудительности и мужества, сколько дадите вы. Без ущерба можно тянуть войну, но можно и скоро покончить ее. Если придется тянуть ее, то принятым мною способом я добьюсь того, что ваша надежда и доблесть будут расти со дня на день; если же вы уже достаточно мужественны и хотите решить дело, то закричите здесь так, как вы закричали бы в строю, и тем покажите вашу волю и вашу доблесть». Когда воины с величайшей радостью закричали, то консул объявил: «Да послужит сие на благо, я послушаюсь вас и завтра выведу войско в битву!» Остальная часть дня была занята приготовлением оружия.

На следующий день, увидав, что римское войско строится, сабиняне, и сами уже давно желавшие сразиться, выступили. Сражение соответствовало уверенности в себе обоих войск, из которых одно ободряла старинная и постоянная слава, а другое – недавно одержанная победа, составлявшая для него новость. Сабиняне для подкрепления своих сил прибегли еще к хитрости: растянув свой строй вровень с римским, они оставили вне строя 2000 человек для нападения на левый фланг римлян во время самой битвы. Когда они, сделав нападение сбоку, стали приводить в замешательство почти окруженный фланг, около 600 всадников двух легионов спрыгивают с коней и выбегают в первый ряд перед отступающими уже товарищами; одновременно они становятся против врага и воспламеняют мужество пехотинцев, сперва подвергаясь одинаковой с ними опасности, а затем возбуждая в них чувство стыда. Стыдно было, что всадники принимают участие и в обычной им, и в чуждой битве, а пехотинцы не могут сравняться со спешившимися всадниками.

63. И вот они вступают в покинутый ими бой и возвращаются на прежнее место; в минуту битва не только возобновилась, но даже дрогнул фланг сабинян. Всадники, прикрытые рядами пехотинцев, вернулись к своим коням. Затем они ускакали на другую сторону возвестить своим о победе; вместе с тем они делают нападение на врагов, уже напуганных поражением более сильного фланга. Всадники отличились в этой битве более всех других. Ничто не ускользало от внимания консула: он хвалил храбрых, порицал, если где видел битву ослабевающей. Пристыженные немедленно совершали подвиги мужества, и стыд возбуждал одних столько же, сколько других похвалы. Снова все римляне с воинственным криком дружно ударили со всех сторон на врага, и затем уже их натиска нельзя было выдержать. Рассеявшиеся повсюду по полям сабиняне оставили лагерь в добычу врагу. Здесь римляне вернули свое имущество, отнятое при опустошении полей, а не имущество союзников, как то было на Альгиде.

За двойную победу в двух разных сражениях сенат злонамеренно назначил молебствие на один день[300] в знак признания заслуг консулов. Народ же без всякого приказания и на следующий день отправился большой толпой молиться. Но эта народная молитва, не сопровождавшаяся никаким церемониалом, была чуть ли не торжественнее вследствие усердия молившихся. Консулы по уговору подошли к городу в течение двух дней один за другим и позвали сенат на Марсово поле. Старейшие из отцов роптали, что консулы говорили о своих подвигах, здесь, среди воинов, с явным намерением застращать их сенат. Ввиду этого, во избежание обвинений, консулы пригласили сенат оттуда на Фламиниев луг, где теперь находится храм Аполлона, – уже тогда это место было посвященно Аполлону[301]. Так как сенаторы с замечательным единодушием отказывали консулам в триумфе, то народный трибун Луций Ицилий внес это предложение к народу, хотя многие выступали с протестами, особенно же Гай Клавдий, говоривший, что, консулы хотят праздновать триумф над сенаторами, а не над врагами и требуют не почести за доблесть, а благодарности за частную услугу, оказанную трибуну. Никогда до того народ не решал дела о триумфе[302], всегда сенат обсуждал и давал это отличие; даже цари не умаляли значения высшего сословия; трибуны не должны всюду распространять свою власть, уничтожая тем всякие общественные совещания. Только при этом условии государство останется свободным и законы равными, если всякое сословие сохранит свои права, свое значение.

Хотя в том же смысле много говорили и другие старейшие отцы, однако все трибы приняли это предложение. Тогда в первый раз триумф был отпразднован по решению народа, без утверждения отцов.

64. Эта победа трибунов и плебеев чуть не привела к вредному своеволию: трибуны согласились между собою относительно их вторичного избрания, а чтобы скрыть свое властолюбие, они решили продлить и власть консулов. Причиной они выставляли соглашение сенаторов, которые презрительным отношением к консулам пошатнули права народных трибунов. Так как законы еще не окрепли, то что может случиться, если патриции, избрав консулов своего лагеря, нападут на новых трибунов? Не всегда ведь консулами будут Валерий и Гораций, которые ставят свое могущество ниже свободы плебеев.

Благодаря счастливой случайности, председательство в комициях выпало на долю Марка Дуиллия, мужа разумного, предвидевшего, что продление власти грозит взрывом негодования. Он заявлял, что не допустит кандидатуры ни одного из старых трибунов, и товарищи его настаивали, чтобы он или допустил свободную подачу голосов по трибам, или передал председательство в комициях товарищам, которые будут направлять их на основании законов, а не на основании воли патрициев. Во время этого спора Дуиллий призвал консулов к трибунским скамьям и спросил их, каковы их намерения относительно консульских комиций; и когда они отвечали, что хотят избрать новых консулов, то с этими популярными представителями непопулярного мнения он вступил в собрание. Здесь консулы были поставлены перед народом и спрошены, как они поступят, если римский народ, помня, что при их помощи дома он вернул свободу, помня и о их воинских подвигах, изберет их вновь консулами? Они остались верны своему мнению; тогда, похвалив консулов за то, что они настойчиво не хотят быть похожими на децемвиров, Дуиллий открыл комиции. Когда пять народных трибунов были выбраны, а остальные кандидаты, ввиду старания девяти трибунов, открыто искавших власти, не получали большинства голосов триб[303], то он распустил собрание и не созывал его более для выборов. Он говорил, что закон исполнен, так как, не определяя числа, он требует только сохранения трибуната и повелевает, чтобы избранные сами избрали себе товарищей; при этом он прочитал формулу предложения, гласившую так: «Я предложу десять народных трибунов; если вы сегодня изберете менее десяти народных трибунов, то выбранные ими в товарищи должны считаться столь же законными трибунами, как избранные вами сегодня». До конца упорно отказываясь признать пятнадцать народных трибунов в государстве, Дуиллий сломил страстное желание товарищей и сложил свою власть, одинаково угодив и патрициям, и плебеям.

65. Новые народные трибуны при выборе товарищей исполнили желание сенаторов, приняв в свою коллегию даже двух патрициев, бывших консулов, – Спурия Тарпея и Авла Атерния[304]. Консулами былие выбраны Спурий Герминий и Тит Вергиний Целимонтан [448 г.], не склонявшиеся особенно ни на сторону патрициев, ни на сторону плебеев; внутри и вне государства при них был мир. Народный трибун Луций Требоний, негодуя на патрициев за то, что они, по его словам, перехитрили его при дополнительном избрании трибунов, а товарищи предали, внес предложение, чтобы руководящий плебеями при избрании народных трибунов продолжал это дело до тех пор, пока не будут выбраны десять народных трибунов; и весь свой трибунат он провел в преследовании патрициев, вследствие чего ему даже дано было прозвище Суровый.

Выбранные затем в консулы Марк Геганий Мацерин и Гай Юлий [447 г.] остановили нападки трибунов на знатную молодежь, не преследуя их власти и не нарушая достоинства патрициев. Мешая набору, назначенному для войны против вольсков и эквов, они не допустили плебеев до мятежа, утверждая, что если в городе мир, то и вне его все спокойно, а вследствие гражданских несогласий внешние враги поднимают головы. Забота о внешнем мире привела и к внутреннему согласию. Но одно сословие всегда мешало сдержанности другого: когда плебеи были спокойны, то молодые патриции начинали обижать их. Когда трибуны выступали на защиту униженных, то сперва это мало помогало, а потом и сами они стали подвергаться оскорблениям, особенно в последние месяцы, так как обиды наносили общества сильных людей, да и вообще сила всякой власти обыкновенно значительно ослабевает под конец года. И уже плебеи стали говорить, что только тогда на трибунат можно полагаться, если трибуны будут похожи на Ицилия; в последние же два года они имели трибунов только по имени. Напротив, старейшие патриции, хотя и признавали, что их молодежь чересчур увлекается, однако предпочитали, уж если необходимо переступать пределы законного, то чтобы больше смелости было на стороне их, а не противников.

Так трудно, охраняя свободу, соблюсти меру, так как всякий, притворяясь стремящимся к равноправности, возвышается до унижения другого, и не желая бояться, люди делают самих себя предметом страха, отстраняя же обиду от себя, наносят ее другим, как будто необходимо или делать, или терпеть неправду.

66. Затем выбраны были консулами Тит Квинкций Капитолин (в четвертый раз) и Агриппа Фурий [446 г.]; они не застали ни внутреннего мятежа, ни внешней войны, но предстояло и то и другое. Уже нельзя было долее сдерживать несогласия в среде граждан, так как и трибуны, и плебеи были возбуждены против патрициев, в дни же, назначенные для суда над кем-нибудь из знатных, собрания всегда расстраивались вследствие новых беспорядков. При первых известиях об этом, точно по данному сигналу, эквы и вольски взялись за оружие; к тому же вожди, жадные до добычи, убедили их, что набор, назначенный два года тому назад, не мог состояться, так как плебеи уже отказываются повиноваться; оттого-то против них не было послано войско. Своеволие уничтожает воинскую дисциплину, и уже не все считают Рим общим отечеством. Все раздражение и вражду против внешних врагов они обратили на себя. Представляется случай напасть на волков, ослепленных яростью против своих. Соединив войска, они сперва опустошали латинские поля; затем, не встречая там никакого сопротивления, к торжеству виновников войны, они, с целью грабежа, подступили под самые стены Рима со стороны Эсквилинских ворот, производя нагло опустошения полей в виду города. Когда они безнаказанно в порядке удалились отсюда к Корбиону, гоня перед собою награбленный скот, консул Квинкций созвал народное собрание.

67. Здесь, по свидетельству писателей, он говорил так: «Квириты! Хотя я не сознаю за собой никакой вины, но выступаю перед вами под гнетом величайшего стыда. Знаете вы, передано будет и потомству, что в четвертое консульство Тита Квинкция эквы и вольски, едва равные по силам только герникам, безнаказанно с оружием в руках подступили под стены Рима. Хотя уже давно мы так живем и государство наше находится в таком положении, что нельзя ждать ничего хорошего, однако если бы я знал, что этому именно году грозит такой позор, то я, не имея иной возможности уклониться от почетной должности, избежал бы ее или удалившись в изгнание, или наложив на себя руки. Так значит, если бы то оружие, которое было у наших ворот, было в руках мужей, то Рим мог быть взят в мое консульство! Довольно имел я почестей, довольно и предовольно жил я! Мне следовало умереть, когда я был в третий раз консулом! Кого же, наконец, презирают эти трусливейшие враги? Нас, консулов, или вас, квириты? Если виноваты мы, то отнимите власть у недостойных ее, а если этого мало, то покарайте еще нас; если же вы виноваты, то вашего греха, квириты, пусть не карают ни боги ни люди; вы сами только покайтесь в нем. Не вашу трусость презирают они и не на свои силы они надеются! Эти люди, столько раз разбитые и обращенные в бегство, потерявшие лагерь, наказанные отнятием земли, посланные под ярмо, знают и себя, и вас. Подъем их духа вызвали раздоры сословий и язва этого города – спор патрициев с плебеями. Так как мы не знаем меры власти, а вы – меры свободы, вы ненавидите патрицианских магистратов, а мы – плебейских. Заклинаю вас богами, чего хотите вы? Вы пожелали народных трибунов; чтобы не нарушать согласия, мы уступили. Вы пожелали децемвиров – мы допустили избрание их. Нам надоели децемвиры – мы заставили их сложить власть. Так как ваше раздражение против них не успокаивалось, даже когда они стали частными людьми, мы допустили казнь и изгнание знатнейших и почетнейших лиц. Вы пожелали снова избрать народных трибунов – и избрали; пожелали сделать консулами людей вашей партии; признавая это обидным для патрициев, мы, однако, были свидетелями и того, что патрицианская должность была принесена в дар плебеям. Мы переносили и переносим защитников ваших трибунов, апелляцию к народу, навязывание патрициям постановлений плебеев, умаление наших прав под именем уравнения законов. Где же будет конец раздорам? Можно ли будет когда-нибудь иметь один город, считать это отечество общим? Мы, побежденные, равнодушнее сохраняем спокойствие, чем вы, победители. Довольно ли с вас вашего страха перед вами? Против нас вы занимаете Авентин, против нас – Священную гору; мы видели, что враг едва не завладел Эсквилинским холмом и никто не отразил врагов вольсков, поднимавшихся на вал; против нас вы мужественны, против нас у вас есть оружие.