Алая гроздь турмалина

Телефонный звонок, выведенный на громкую связь, ввинчивался в черепную коробку. Почему-то трубку никто не брал. Не слышит она что ли? Не включенный с утра звук на телефоне он тоже считал проявлением расхлябанности. Деловой человек должен быть на связи, чтобы не пропустить ничего важного. Дмитрий не считал гудки, но их было не меньше десяти. Он хотел сбросить звонок, но тут светофор наконец-то смилостивился, включил зеленый сигнал, разрешая ехать, и Дмитрий не стал тратить время на телефон, бог с ним, пусть звонит.

Он умело перестроился в другую полосу, подрезав какого-то зазевавшегося бедолагу, ухмыльнулся в ответ на резкий звук клаксона, возмущенного его удалью, въехал, наконец, на мост и вдруг осознал, что раздражающие гудки больше не разрывают салон. Теперь в динамиках слышались какие-то странные звуки: то ли всхлип, то ли стон, то ли прерывистое дыхание.

– Але, гараж, – сказал он зачем-то. Почему вдруг «гараж»? – Але, вы меня слышите?

– Да, слышу, – не сразу, но все же откликнулся слабый и какой-то насморочный, полупридушенный женский голос. – И это так хорошо, потому что позволяет осознавать: я не сошла с ума. Пожалуйста, не отключайтесь.

Да, кто-то ему говорил, что женщина – архитектор, с которой ему предстояло работать на новом объекте, странная. Он тогда не очень внимательно слушал, поэтому сути ее странностей не уловил. Это было совершенно неважно: работать можно вообще с кем угодно, особенно когда речь идет о таком крупном и ответственном заказе, как неожиданно свалившаяся ему на голову реставрация дома Яковлева. Новый вызов и новые возможности, – и только это имело значение, а со странностями разберемся. Забавно, что первая из них не заставила себя ждать. Но неприятно, что это оказалась истеричность. Ее в женщинах Дмитрий не терпел совершенно. Просто на физиологическом уровне не выносил.

– Я не отключаюсь, – любезно заверил Дмитрий. – Просто хотел предупредить, что совершенно неожиданно опаздываю. Но думаю, что минуты через четыре уже подъеду. Вы же на объекте?

Кажется, она снова всхлипнула.

– Да, я на объекте и совсем не знаю, что мне делать, – услышал он и поморщился. В его понимании жизни люди всегда знали, что делать. И мужчины, и женщины. – Дмитрий Михайлович, приезжайте, пожалуйста, побыстрее, я дождусь вас, и мы вместе позвоним в полицию.

В полицию? Он не понял, зачем нужно туда звонить, но внутренним чутьем, присущим охотникам и успешным бизнесменам, вдруг понял: случилось что-то серьезное. Настолько серьезное, что волоски на руках ощетинились под закатанными рукавами рубашки, которую он сегодня не имел возможности сменить на свежую, потому что ночевал не дома. Рубашка его до этого смущала, а сейчас разом перестала, потому что Дмитрий Макаров всегда умел мгновенно отделять главное от второстепенного.

– Елена… – он покопался в памяти и вспомнил, – Николаевна, не переживайте, я практически добрался, так что сейчас все решу.

Она потешно засопела в трубку, как будто он сказал что-то смешное, но вникать в оттенки настроения собеседницы Дмитрию не хотелось, да и некогда было. В этот момент он как раз, нарушая все мыслимые правила дорожного движения, разворачивался через двойную сплошную перед домом Яковлева, чтобы не терять время на объезд двух кварталов. Практически из-под колес его джипа, истошно визжа шинами и клаксоном, выпорхнула какая-то машина, а он даже головы не повернул.

На небольшой парковке перед домом стояла ярко-голубая «Киа Спортэйдж». Дмитрий мимолетно удивился: он отчего-то был уверен, что у дамы-реставратора должно быть что-то более женское и скромное. По крайней мере, ее голос (не сегодняшний полуобморочный от страха, а когда она накануне договаривалась о встрече) почему-то вызывал ассоциации с «Шевроле Спарк» или «Киа Пиканто». Да и сегодняшние всхлипы со «Спортэйджем» не вязались. Хм, странно, надо будет обдумать.

Припарковавшись рядом, Дмитрий выскочил из машины, хлопнул по ручке двери, запирая своего верного друга и широким шагом направился к воротам, ведущим в сад. Никакого положенного трепета старый дом в нем не вызывал. С точки зрения бизнесмена Макарова, это была полуразрушенная халабуда с текущей крышей, неудобным расположением комнат и низкими потолками. За те деньги, которые требовались на ее реставрацию, можно было построить ультрасовременный и максимально удобный особняк, однако свое мнение Дмитрий предусмотрительно держал при себе.

Если владелец дома готов вкладывать баснословные средства в реставрацию, то это, несомненно, его личное дело. А дело Дмитрия Макарова – тщательно следить за своими сотрудниками и ходом работ, ни на йоту не отходить от проекта и не выбиваться из рассчитанной сметы. Не так уж и сложно, честно говоря, особенно если вспомнить сумму предоплаты, которая буквально накануне упала ему на счет. То есть на счет «Турмалина», разумеется.

Входная дверь была закрыта, но не заперта, Дмитрий вошел внутрь, попав из солнечного утра в промозглый полумрак коридора и на мгновение потеряв способность видеть. По рукам потянуло холодком, словно в другом конце дома была открыта форточка. Сквозняки, гуляющие в старых домах, он тоже не терпел, искренне не понимая, как тут могли жить люди. Да еще не самые последние в городе.

В доме было тихо. Дмитрий на мгновение испугался, вдруг с разговаривавшей с ним женщиной что-то случилось за то короткое время, пока он добирался до места.

– Эй, вы где? – позвал он.

Звук, многократно отраженный от голых деревянных стен, пробежался по пустынным комнатам гулким эхом.

– Я здесь, – услышал он тихий, но уже не такой измученный голос и пошел на него, пытаясь понять, что именно тут могло произойти.

Женщину, с которой у него была назначена встреча, он нашел в третьей по счету гостиной, привычно успев подумать про идиотизм, именуемый анфиладой. Неудобно это, непрактично и старомодно. Елена Николаевна Беседина, архитектор-реставратор, нанятая на объект старшей и являющаяся, в своем роде, начальником ему, Дмитрию Михайловичу Макарову, стояла у окна, вжавшись в подоконник и для верности вцепившись в него руками. Лицо у нее было бледное, глаза заплаканные. Мышь что ли увидела?

– Здравствуйте, – машинально сказал вежливый Дмитрий, – что тут у вас случилось?

Почему-то, войдя в комнату, он даже не подумал посмотреть по сторонам, зацепившись глазами за ее лицо, и теперь послушно перевел взгляд куда-то вправо, вперед и вбок, руководствуясь слабым движением ее руки. Что он был совсем не готов увидеть, так это труп на полу.

То, что это именно труп, Дмитрий понял сразу и почерневшую лужицу свернувшейся крови тоже оценил мгновенно, словно внутренним зрением. А вот для того, чтобы узнать лежащего в крови человека, ему понадобилось сделать несколько шагов, не пересекая, впрочем, условной черты, чтобы не натоптать на месте преступления.

Петр Беспалов. Его наниматель, бизнесмен и меценат, владелец дома Яковлева, по какой-то странной прихоти скупающий и реставрирующий старинные особняки. Тот самый человек, который только вчера перевел Дмитрию аванс на закупку материалов. Интересно, и что с этим теперь делать?

То, что даже в такой момент он думает о делах, а не об ужасной смерти, настигшей этого мало знакомого, но, по всему похоже, достойного человека, заставило его внутренне усмехнуться от того, что он верен себе. Окружающие, особенно женщины, часто говорили Макарову, что он – бездушная машина, лишенная человеческих эмоций. Если честно, этим своим умением в любой ситуации держать себя в руках Дмитрий даже гордился. Но сейчас почему-то промелькнувшая в голове мысль о деньгах царапнула его самого.

– Что здесь случилось? – спросил он, вернувшись на безопасный клочок пола у окна, где стояла бледная как мел женщина. Хоть в обморок не падает, и на том спасибо. – Вы были здесь, когда его… когда он умер?

Она покачала головой, заставила себя отвести взгляд от Беспалова и уставилась в лицо Дмитрию. На него смотреть наверняка было приятнее. Он невольно отметил, что глазищи у нее огромные, как блюдца, и прозрачно-голубые, словно вода в летнем озере. Впрочем, такой эффект вполне могли давать все еще стоящие в них непролитые слезы.

– Я не знаю, – тихо сказала она. – Приехала сюда ровно к восьми, как мы с вами и договаривались. – Обнаружила отпертую дверь, разбитое стекло в одной из задних комнат и Петра Алексеевича на полу.

– Вы подходили к телу, трогали что-нибудь? – быстро спросил Дмитрий. – К примеру, могли сделать это машинально, чтобы проверить, жив ли он.

– Я не подходила и ничего не трогала. Вы же сами видите, что Петр Алексеевич окончательно и бесповоротно мертв. Для того чтобы это понять, мне достаточно было только его увидеть, а вот проверять пульс совсем необязательно. Я не хотела топтать. Тут могут быть следы.

Что ж, она не дурочка и, несмотря на нестандартность ситуации, в панику не впала. Дмитрий Макаров посмотрел на Елену Беседину с толикой уважения во взоре.

– У вас есть предположения, как он мог здесь оказаться, да еще ночью? – задал он следующий вопрос, уже прикидывая, что будет делать дальше.

– Ночью, потому что кровь уже свернулась? – снова проявила чудеса догадливости собеседница. – Я, пока вас ждала, всю голову сломала, если честно. В том-то и дело, что приезжать сегодня на объект Петр Алексеевич не собирался. Мы должны были встретиться с вами вдвоем, чтобы посмотреть ваши предварительные сметы, сделанные по моим чертежам, а уже потом, после корректировок, которые мы бы внесли как специалисты, он собирался все это утвердить и пустить в работу. Нечего ему тут было сегодня делать, а уж ночью тем более. Это его дом, он тут мог с утра до вечера бывать с полным на то правом.

– Вы кому-нибудь звонили? – спросил Дмитрий.

– Кому я могла звонить? – не поняла она. – В полицию только, и я как раз собиралась, но тут вы сообщили, что сейчас приедете, и я решила вас дождаться. Честно говоря, не очень представляю, как именно докладывают о том, что нашли труп.

– Речевым аппаратом, – нелюбезно сказал Дмитрий. – Обычными человеческими словами. А звонить вы могли, к примеру, жене Беспалова. Вы же ее знаете.

– Галине? – изумленно уточнила Беседина.

– Наверное, не имею чести быть с ней знакомым, поэтому не знаю, как ее зовут.

– Ну, что вы! Разве вы не знаете, что у Беспаловых по всему городу торговая сеть маленьких сувенирных магазинчиков, в которых еще продаются цветы? Называются «Гала», в честь Галины Леонидовны.

– Понятно, лавры Сальвадора Дали явно не давали Петру Алексеевичу спокойно спать по ночам, – вздохнул Дмитрий. – Банально, знаете ли, называются эти самые магазины. Потому что все вторичное – банально.

– Да вам-то какая разница, – собеседница сверкнула глазищами так яростно, что Дмитрий внезапно понял, почему она ездит на «Спортэйдже». Эта невысокая и довольно субтильная дамочка, оказывается, обладала характером. Хм, интересно. – Беспалов очень любит свою жену. То есть, – она на мгновение запнулась, – любил. И гармония у них в семье царила удивительная, такое в наше время нечасто встретишь. И если он захотел назвать магазины в честь жены, то мог себе это позволить, даже если вам это кажется банальным. И да, я не звонила Галине, мне это даже в голову не пришло, потому что я не представляю себе, как это вообще возможно: не глядя в глаза, по телефону сообщить, что ее мужа больше нет.

– Да ладно-ладно, что вы раскипятились-то, ей-богу, – примирительно сказал Дмитрий. – Не звонили и не надо. Просто вы должны понимать, что те же самые вопросы вам обязательно задаст полиция.

– Слушайте, давайте ее уже вызовем, – устало попросила Беседина, из которой, казалось, выпустили весь воздух. – А то мы как-то глупо теряем время. Куда надо звонить? 02?

– Сейчас вызовем. Я позвоню своему брату, он работает в уголовном розыске, – успокоил ее Дмитрий. – Он все сделает, как надо. Вы бы присели куда-нибудь, пока мы ждем, а то на вас лица нет. Боюсь, что вы сейчас просто свалитесь.

– Не свалюсь, я гораздо сильнее, чем вам кажется, – ответила она. – Хотя, признаюсь, была бы не против, если бы вы приехали вовремя, и нашли труп вместо меня. Почему вы вообще опоздали?

У нее не было никакого права задавать ему подобные вопросы и выговаривать за опоздание словно мальчишке. В обычной ситуации Дмитрий обязательно бы ее отбрил, как только что сделала она, попеняв ему за Галу, но почему-то вместо этого он промямлил:

– Не поверите, в лифте застрял.

– Вы правы, не поверю, – печально сказала она. – Глупую какую-то отмазку придумали, детскую. Ладно, звоните, а я пока на крыльце подожду.

Проводив ее глазами, он вздохнул, набрал телефонный номер и коротко ввел брата Женьку в курс дела. Тот молча выслушал, задал несколько вопросов и отключился, велев ждать. Все коротко и по делу. Впрочем, сантиментов от брата Дмитрий точно не ждал. Еще раз покосившись на лежащий на полу труп, он тоже вышел на крыльцо, где на ступеньке сидела пригорюнившаяся Елена Беседина, подпершая ладонью щеку и от этого похожая на сказочную сестрицу Аленушку. Лицо у нее уже было не таким бледным, хотя все равно печальным. Почему-то в этот момент Дмитрий был готов многое отдать, чтобы увидеть, какая она, когда улыбается.

– Сейчас приедут, – сказал он, понимая, что ситуация к веселью точно не располагает. – Вы не переживайте, мой брат и его коллеги обязательно во всем разберутся.

– Я знаю, – сказала она. – Я с доверием отношусь к правоохранительным органам. Даже не сомневаюсь, что преступление будет раскрыто. И переживаю сейчас совсем о другом?

– О чем же?

– Меня беспокоит, что теперь будет с домом, – с горечью сказала Елена. – Он разрушается, и решение Петра Алексеевича начать реконструкцию было спасительным для этого здания. Захочет ли теперь Галина Леонидовна начать работу, я не знаю. Но если этого не произойдет, то дому грозит гибель. А мы с ним успели подружиться.

Н-да, – не один Дмитрий Макаров был настолько лишен эмпатии, что, стоя над трупом, думал о продолжении проекта. Оказывается, его собеседницу тоже волновало, состоится ли реставрация. Что ж, ее можно понять. Этот проект способен кормить ее в течение года, как минимум. Разумеется, причина волнения кроется именно в этом. Дружба с домом – это же пустячок, сказанный явно для красного словца.

– Я кажусь вам странной? – спросила Беседина, видимо, читая по лицу Дмитрия как по открытой книге. – В нескольких метрах лежит мертвый человек, которого я хорошо знала, а я переживаю не из-за него, а из-за какого-то дома? Просто Петру Алексеевичу я уже точно помочь не могу, а вот спасти дом еще возможно. Не хотелось бы, чтобы у этого преступления было две жертвы, а не одна.

Преступление. Слово было произнесено. До этого момента Дмитрий даже самому себе не признавался в том, что было ясно с первого же взгляда, брошенного на лежащее на полу тело. Петра Беспалова убили, в этом не могло быть никаких сомнений. И вот над тем, кому мог помешать известный в городе бизнесмен, а также имело ли это отношение к Дмитрию Макарову, стоило поразмышлять.

С улицы раздался вой сирены, и за воротами послышался шорох шин. Дмитрий снова вздохнул, внутренне собираясь перед тем, через что им с Еленой предстояло пройти, и протянул ей руку.

– Вставайте, полиция приехала. И ничего не бойтесь.

Она посмотрела на него непонимающе, легко вскочила с крыльца, не прибегая к помощи, отряхнула ладони о джинсы и выпрямилась, с легким прищуром глядя на входивших в сад людей в форме. Дмитрий понял, что она совершенно точно не боится.

* * *

1806 год

Барон Курт фон Стедингк сидел в изрядно продавленном кресле в одном из своих покоев на одиннадцать комнат в доме, принадлежавшем когда-то знатному вельможе, балагуру и повесе Льву Александровичу Нарышкину. Слыл тот человеком веселым и хлебосольным, постоянно устраивал в своем особняке приемы, празднества и обеды. На них бывала даже императрица Екатерина Вторая, именно этот факт был истинной причиной того, что барон фон Стедингк после четырнадцати лет жизни в Санкт-Петербурге поселился в доме.

Сейчас особняком, имевшим два внутренних двора, большой зал с галереями и длинную анфиладу роскошных комнат, владел сын Нарышкина Александр Львович, но закатываемые здесь балы и пирушки, по-прежнему, считались первостепенными в столице. Дом был вообще постоянно открыт для гостей. Впрочем, шведского посланника при русском дворе Стедингка это вполне устраивало.

В доме Нарышкина он арендовал целый этаж и в свободное от основной работы, требующей передвижений по стране, время с удовольствием принимал участие в празднествах, а также и сам периодически организовывал балы, поскольку Швеция хотела выглядеть в глазах иноземцев значительной державой.

Особняк Нарышкина считался одним из красивейших зданий Санкт-Петербурга. Построенное в шестидесятых годах XVIII века архитектором Жаном Батистом Мишелем Алленом Де ля Мотом здание главным фасадом выходило на Исаакиевскую площадь. Центральный вход был исполнен в виде портика: четыре колонны тосканского ордера поддерживали оформленный кованой решеткой балкон второго этажа, а по бокам от дверей были установлены резные барельефы.

Парадная анфилада комнат занимала второй этаж и тянулась вдоль главного фасада. Здесь же располагался большой зал с колоннадой, поддерживающей хоры, и пилястрами из искусственного мрамора, а также гостиные с удивительной красоты изразцовыми печами, тоже украшенными барельефами – античными фигурами, которые Стедингк любил разглядывать. Во время балов он частенько останавливался перед той или иной печью, сам не зная, почему. Но именно здесь, в этих комнатах, ему лучше думалось над тайной, которую он приехал разгадать.

Свой этаж он снимал за тысячу рублей в месяц, но это была малая цена за возможность и вести жизнь на приличествующем его положению уровне, и исподволь собирать информацию о том, что произошло в этом доме четверть века назад. Точнее, 24 ноября 1780 года на церемонии бракосочетания дочери Льва Нарышкина, фрейлины двора Натальи, с графом Иваном Соллогубом. На венчании, как известно, присутствовала императрица Екатерина, именно в этот день лишившаяся одной ценной вещи. Очень-очень ценной, это шведский посланник знал как нельзя лучше. След именно этой вещи ему и предстояло найти.

Барон фон Стедингк искал знаменитый рубин Цезаря. Известный как «Большой рубин» или «Красный камень», он имел форму виноградной грозди. Родиной камня была Бирма, а весил он больше двухсот пятидесяти карат, что объясняло его огромную стоимость. Камень был оправлен в золотые виноградные листья и усики, а закрученный стебелек образовывал петельку-крепление, благодаря которой камень можно было носить в виде кулона. Листья неизвестный мастер покрыл зеленой эмалью, стебелек черной, и в целом это было не просто украшение, а произведение искусства.

Рубин Цезаря, что понятно по названию, был подарен знаменитому римскому императору его возлюбленной Клеопатрой, затем оказался в руках Карла Великого, позднее перехвачен тамплиерами, от них перешел к иезуитам и неведомыми путями оказался в руках французского короля Карла IX. После смерти Карла камень перешёл к его вдове Елизавете Австрийской, потом – к её брату, королю Богемии Рудольфу II, а в 1648 году во время Тридцатилетней войны рубин Цезаря был захвачен шведами в Праге, передан королеве Кристине и после ее смерти перевезен в Стокгольм.

История камня, признаться, мало интересовала шведского посланника. Будучи человеком военным, он не был склонен к размышлениям об исторических реликвиях и драгоценных самоцветах. Вот только в 1777 году шведский король Густав III, прибывший в Санкт-Петербург и намеревавшийся жениться на одной из племянниц императрицы Екатерины, преподнес рубин последней в качестве подарка.

Брачным планам, как и крепости политических уз с Россией, не суждено было сбыться, но рубин Цезаря остался во владении российской императрицы. Пока, спустя три года она не потеряла его на свадебной церемонии в доме Нарышкиных из-за перетершейся цепочки, усеянной бриллиантами. О пропаже предпочли особо не распространяться, ибо это было чревато крупным дипломатическим скандалом. Провели тихое расследование, но камень так и не нашли.

Пославший Стедингка с особой миссией король Густав IV, узнавший о пропаже от шпионов при дворе, поручил своему посланнику отыскать следы утерянного камня. Спецзадание Стедингка было связано с тем, что отношения между его страной и Россией стремительно ухудшалось. Найти потерянное Екатериной II и вернуть Александру I в знак мирных намерений Швеции – в этом и крылся политический замысел монарха, давшего своему послу особое поручение. Признаться, особо на этом пути барон, изучивший материалы секретного дела, пока не преуспел.

Пропажи хватились быстро, дознание провели со всей тщательностью, хоть и тихо. Кто бы ни нашел ценную пропажу, он не захотел ее вернуть, но и вынести из дома незаметно вряд ли смог бы. Конечно, за прошедшие двадцать пять лет много воды утекло, но рубин Цезаря так нигде и не «всплыл», словно реально канул в Лету.

За несколько лет своего расследования Курт фон Стедингк проследил жизненный путь практически всех гостей, которые побывали тогда на знаменитой свадьбе. Никто из них внезапно не разбогател, не купил или построил имение, не уехал спешно за границу, в общем, не сделал ничего, что позволило бы считать, что он пустил свою бесценную находку в оборот.

Двадцать пять лет – небольшой срок для того, кто умеет ждать. Барыш, который можно было получить, продав рубин Цезаря, такой баснословный, что потерпеть стоило, тем более что потеря выдержки грозила разоблачением, каторгой, а то и смертью. Тот, кто нашел рубин, ждал, пока эта история забудется. Кроме того, вряд ли этот человек имел ежедневную возможность бывать у Нарышкиных, чтобы забрать то, что спрятал. Именно поэтому Стедингк полагал, что камень до сих пор здесь, в доме. Медленно, но тщательно он проверял всех, кто оказывался у него под подозрением, а заодно, по мере возможности, осматривал дом и его укромные места. Пока все было безрезультатно.

Глава вторая

Лена чувствовала себя так, словно ее душа временно отделилась от тела и взмыла под потолок. Телесная оболочка Елены Бесединой находилась сейчас в комнате, где сорока минутами ранее она обнаружила труп Петра Беспалова, и сейчас шли следственные действия. Вторая Елена словно наблюдала за происходящим сверху, беспристрастно оценивая все то, чему она стала свидетелем, включая свое поведение.

Елена наверху была спокойной и безмятежной, взирая на суету полицейских, холодно анализируя их вопросы, обращенные к ней самой и ее партнеру по реставрации, с которым, кажется, они перестали ими быть, даже не начав работать, свои и его ответы, манеру держаться. Елена внизу – бледная, с красными пятнами на шее и щеках, к сожалению, не могла похвастаться такой же выдержкой. Странно, она всегда была уверена, что умеет держать себя в руках, «сохранять лицо», как это называла мама. И вот, на тебе, в экстренной ситуации позволила себе растечься, «поплыть». Фу, как неприлично.

На свою порцию вопросов она уже ответила, подробно рассказав, как оказалась на месте происшествия, обнаружила открытую дверь и выбитое стекло, а потом увидела Петра Беспалова, лежащего в луже собственной крови.

– Вы сразу вызвали полицию? – спросил ее приехавший на место преступления следователь, и она на мгновение замерла, пытаясь сформулировать причину, почему не набрала номер 02.

Лена снова переживала тот момент, когда понимание, что Беспалов окончательно и бесповоротно мертв, обрушилось на нее словно ледяной дождь. Этот дождь хлестал ее наотмашь, и она закрыла лицо руками, чтобы ей не выкололо глаза и не посекло щеки.

Кажется, в тот момент она думала о том, что ни в коем случае нельзя упасть в обморок, потому что она может смазать следы на полу, а потом отошла как можно дальше от тела, к окну, где села на корточки, обхватила себя руками и тряслась как в ознобе минут пять, не меньше, вовсе не думая о том, что делать дальше.

В голове мелькали картинки совместных чаепитий в доме Балуевских после того, как тот был отреставрирован. Старинная хрупкость фарфорового сервиза. Маленькие, на один укус, безе с кремом, которые мастерски выпекала Галина. Цветочные композиции, сделанные ее руками, – простые и изящные, расставленные повсюду. Звон ложечек, серебряных, тоже старинных, с какой-то монограммой, выгравированной игривой вязью на плоской, удобно ложащейся в руку ручке.

Лицо Галины, ее смеющиеся глаза, волосы, собранные в тяжелый узел на затылке, хитро уложенный, вызывающий ассоциации с дворянской усадьбой и тяжелыми платьями на турнюрах. Галина, словно и правда была дворянкой, носила исключительно платья, без турнюров, конечно, но длинные, изящные, из струящихся, красиво облегающих ее стройную фигуру тканей.

Да, вместо того чтобы звонить в полицию, Лена сидела на корточках у окна и думала про Галину Беспалову, которой предстояло научиться жить без мужа. И как это объяснить вопросительно глядящему на нее человеку, она не знала.