Ловец

Теодор Ронг

– Сегодня день испытания, и вы, выпускники Оплота, должны доказать, что достойны стать ловцами – опорой и защитой нашей страны…

Слова, полные пафоса, перемежающиеся бессмысленными паузами раздражали Тэда почище, чем зубная боль. Он стоял, как и три дюжины нынешних выпускников, на корабельной палубе, которая неспешно наклонялась то в одну, то в другую сторону. Это вздыхало море, баюкая немалое судно на своих волнах. Происходящее было бы даже отчасти приятно: Тэд, в отличие от многих сокурсников, не страдал морской болезнью, и качка его даже успокаивала, если бы не то, что должно вот – вот случиться.

Испытание ловцов – не дань традициям ушедших эпох. Это проверка, которую не всем дано пережить. Молодые мужчины стояли со связанными за спиной руками. Плотная повязка на глазах, через которую не видно ни зги, давила немилосердно. Но самое худшее ждало их впереди: погружение на глубину.

Тот, кто претендует на звание ловца, должен был достать со дна свою собственную жизнь. Сейчас весь тот срок, что отмерен каждому из выпускников, был словно спряден в кудель, выдернут, как нитка из полотна судеб, и намотан на кристалл. На этот блеклый перламутровый камешек, что висел на шее у каждого из трех дюжин молодых мужчин на шнурке. Сожми его в ладонях – и впитаешь обратно все то время, что отпущено тебе Престололиким, но…

Речь мессира завершилась, и перед шеренгой выпускников прошел один из его помощников, бесцеремонно срывая с шей выпускников амулеты. Размашистое движение – и уже за борт летит гроздь кристаллов на шнурках.

Связанные сейчас были равны меж собою, как никогда прежде: каждому из них оставалось жить не больше пятнадцати минут. Именно такой срок оказался не «намотан» на амулет. А мессир, словно в издевку, оттягивая время, произнес то, что и так все знали:

– Вы должны достигнуть дна и найти свой кристалл, доказав тем самым, что способны не заплутать на сумеречных путях лабиринтах в поисках душ. Иначе какие вы ловцы, если не можете отыскать даже собственные жизни? – а потом говоривший все же дал отмашку: – Время пошло!

Три дюжины молодых мужчин в одних штанах попрыгали за борт.

Тэд тоже сиганул, не тратя время на разбег, в коротком прыжке оказался на кромке. Он, балансируя, ощутил под босыми ногами мокрое дерево, а потом… Короткий полет и холодная вода сомкнулась над его светлой макушкой.

Зимнее море с его седыми бурунами никогда не жаловало тех, кто стремился в его глубины. Это не теплые воды, что плескались за барьером вокруг столицы. Здесь, в Северном пределе, находился Оплот – место, огороженное от моря дамбой, высота которой была ничтожна – всего – то двадцать футов. Но никто из мирных жителей добровольно не спешил поселиться столь близко к поверхности вод: слишком уж ледяными они были.

Вот только тех, кому предстояло стать ловцами, это волновало мало. Особенно сейчас, когда грудь сжимали холодные обручи, перед завязанными глазами плыли разноцветные круги, а пальцы одеревенели. Казалось, еще краткий миг, и Тэд сдастся, откроет рот в бесплотной попытке вдохнуть, и его легкие заполнит соленая муть со дна.

«Только не сдаваться, только не сдаваться…», – последняя мысль на границе ускользающего сознания и… Тэд проснулся. Он открыл глаза, все еще судорожно глотая ртом воздух.

– Всего лишь сон. Тлен и пепел, опять этот сволочной сон! – ловец провел ладонью по лицу, стирая холодный пот.

Кошмар, сотканный из воспоминаний дня, которому минуло уже пять лет, посещал его редко. Порою Тэд с надеждой думал, что избавился от него вовсе. Ан нет, память, как садист – извращенец, подкидывала картины некогда пережитого в самый неожиданный момент. Вот как сейчас, когда под боком спала укрытая одной простыней девица.

Сегодня у Тэда выдалась жаркая ночка, и он не прочь был ее повторить. Всю, кроме этого растреклятого сна. А ведь тогда вынырнули на поверхность всего семеро. Семеро из трех дюжин! Мессир, помнится, обронил с сожалением, что в том году мало у кого дар полностью раскрылся… Напыщенную морду этого индюка Тэд, казалось бы, запечатлел в своем сознании навсегда. Но сейчас, по прошествии пяти лет, черты одутловатого лица уже расплывались перед мысленным взором, зато ненависть – ненависть была прежней.

Его, пацана, выросшего на улице, в одиннадцать лет поймали на краже. Уже тогда Тед был знатным щипачом. Беспризорника ждали исправительные работы на рудниках. И его бы отправили на хребет, чьи пики возвышались над морем на сотни футов, если бы не тот, у кого малой умудрился стянуть кошель. Тэд нарвался на стража Оплота – Хьюго Стоуна, чье лицо было изукрашено уродливым рисунком шрамов.

Тэд помнил того меченного стража, что пришел в тюрьму и долго стоял по другую сторону решетки, изучая воришку, сумевшего его обчистить. Пристально так смотрел, с прищуром. А потом повернулся к стражнику на посту и бросил:

– Этого, – он ткнул пальцем в Тэда, сидевшего на прелой соломе в углу, – забираю с собой.

Охранник не успел ничего возразить, как Хьюго сжал кулак, а когда его пальцы раскрылись, из ладони полилось сияние.

Стражам Оплота не нужны ключи от замков. Им не нужны и разрешения, подписанные полисменами. Они выше законов простых смертных. Они – сами закон. Закон магического равновесия. Стражи Оплота, ловцы душ, мессиры – три опоры и залог того, что сектора не захлебнутся в водах, что не падут барьеры, что самые страшные преступники из людей и магов понесут наказание даже после смерти.

Вот только самих будущих ловцов порою не спрашивали – хотят ли они участи вершителей высшего закона. Да, в Оплоте были и те, кто грезил стать ловцами. Некоторых с радостью отдавали родители, едва у дитя обнаруживался дар. Вот только мало кто знал, что творится за Северным пределом. В течение долгих десяти лет из мальчишек ковали клинки. А методы… Не все ли равно, если в итоге выходила ладная и верная сталь?

Тэда тоже «ковали». И наставник, «создавший» его, поставил свое клеймо – татуировку во всю длину позвоночника в виде скьявона. Этот меч – символ ловцов, отражение их предназначения: карать и защищать. Набитый рукой мастера клинок выглядел как настоящий: порою капли пота сверкали словно блики на кромке обоюдоострого меча, а защитная корзина на эфесе, что располагалась аккурат меж лопаток, была практически осязаемой. Иногда, когда позвоночник пронзала волна жара во время рейдов по сумеречному лабиринту, Тэду казалось, что он всего лишь причудливые ножны этого клинка.

Девица в постели сонно потянулась и что – то замурлыкала, но паршивые воспоминания уже взяли верх. Ловец попытался вытеснить их самым простым и действенным способом: подмял мягкое и податливое тело под себя.

Она была темненькая, с упругой грудью, привлекательная. Правда, лицо ее вчера Тэд не особо рассматривал. Его интересовало то, что пониже. А девочка попалась согласная на все. И это «все» он усердно вчера пробовал. И на подоконнике, и прижав ее к стене, пока они не добрались до кровати.

Сейчас, в утреннем сумраке, он удосужился взглянуть на ее мордашку. Ничего так. Высокие скулы, тонкие брови, чуть большеватый рот, которым девица вчера так усердно работала, что в уголках появились небольшие трещинки. Наверняка, сегодня ей будет не только больно сидеть, но и пить…

Впрочем, судя по тому, как она улыбнулась и раздвинула ноги, обхватив ими Тэда, чернявая ничуть не сожалела о проведенной ночи.

– Ты ненасытный, – начала она, выводя на спине любовника узор коготками и кошкой выгибаясь ему навстречу.

А Тэд уже завелся. Его тело напряглось в ожидании. В паху заболело до жара. Он навис над ней, готовый нырнуть в омут резких движений и судорожных вздохов…

Настырному вестнику было плевать на то, чем его адресат вот – вот собирался заняться. Он усердно замолотил своим металлическим клювом в стекло, грозя разбить его. Шестеренки под крыльями бешено вращались, железные крылья молотили по воздуху, и посыльный казался полным решимости донести «благие» вести до Теда.

– Вот смрадный лабиринт! – выругался ловец, скатившись с красотки.

Та обиженно простонала, но ему было плевать: случилось что – то из ряда вон, раз начальник столичного округа, мессир Логан, решил использовать механического посыльного, не доверив весть рукам обычного смертного.

Тэд распахнул окно, и пичуга, то ли проскрежетав, то ли чирикнув, выплюнула в его ладонь записку.

Ловец развернул скрученное трубочкой послание. Короткое, как всегда, и емкое. «Лич сбежал», – было выведено твердой рукой. Без подписи и даже без точки.

Его начальник был человеком прямым, как железный прут. Не кланялся в пояс вышестоящим, но и подчиненным спуску не давал. Этакий железный мессир, который в обращении с ловцами не миндальничал. Скорее, если уж он брал официальный тон, тогда стоило насторожиться.

– Извини, крошка, мне пора, – Тэд подхватил штаны и натянул их за долю секунды.

– Уходишь? – взвилась девица, поняв, что продолжения не будет. Она вскочила с кровати, откинув простыню, и выплюнула: – А деньги?

– О деньгах вчера речи не было, – усмехнулся он, выныривая из ворота рубахи. – Мы оба неплохо провели эту ночь…

Обманувшись в лучших чувствах (а самое лучшее из чувств – это любовь, пусть и к звонкой монете), она сверкнула глазами. Поняла, что получить все и сразу не выгорело, и выпалила, стараясь ударить побольнее:

– Сволочь, ублюдок. Да с таким, как ты, бесплатно ни одна шлюха из чернорудного квартала не легла бы!

Тут она откровенно кривила душой: ночь ей понравилась. Вот только девица рассчитывала, что помимо удовольствия ее ждет неплохой куш – ловцов жалованьем никогда не обделяли. А может, и вовсе удастся попасть в содержанки? Ее прошлый кавалер продержался всего несколько месяцев и щедростью не отличался. А сейчас и вовсе нашел Клотильде замену.

Вчера, после игристого вина, Кло подумалось, что зеленоглазый ловец, который подцепил ее у барной стойки, соответствовал званию счастливого билета в необременительную жизнь содержанки. К тому же красивый… Красивых она любила. Причем не смазливых рожей. Нет.

Этот был хорошо сложен, высок, с бесшумной походкой барса, постоянно готового как к атаке, так и к защите. Волосы цвета гречишного меда, слегка вьющиеся, обрамляли лицо. Зеленые, словно расплавленный изумруд, глаза ловца, казалось, гипнотизировали. Темные брови вразлет контрастировали со светлыми волосами. Тонкие, заостренные черты лица были способны в секунду превратить ироничного собеседника в невероятно опасного, решительного мужчину.

Вот только и время оставило на нем свои отметины: шрам, перечеркивающий левую бровь, вертикальная морщина на лбу – свидетель частых раздумий, следы ожогов на запястьях и предплечьях – явно приветы сумеречного лабиринта. Одним словом – ловец. Тот, в ком чувствовалась настоящая сила, которая и делает мужчину красивым, а не приторно – миловидным.

В общем, этот блондин устраивал Кло во всем, и даже больше. Ровно до его «мне пора».

Тэд ненавидел сцены. А еще – ложь. Он чуял ее, как гончая – затерявшийся меж листвы лисий след. Противно. Но и он, смрад подери, не благородный сэр с породистой родословной, а оттого подкинул на ладони пенс и положил его на прикроватную тумбочку.

– Твой гонорар, отработала.

Кло уставилась на монету. Ее, девицу легкого нрава из небедного квартала, оценили по меркам портовой шлюхи?

Да как он смеет! Кло набрала побольше воздуха в грудь, но было уже поздно: входная дверь в номер гостиницы средней руки хлопнула, оставив ее в компании механического вестника. Вестницы. Сороки.

Та раззявила свой железный клюв и заклекотала. В ее раскатисто – скрежещущем «киик» Кло уловила явно глумливые интонации и грязно выругалась. А потом шестеренки посыльной закрутились, и она вылетела во все еще распахнутое окно.

Тэд уже забыл про вчерашнюю пассию. Размеренные вдохи и выдохи. Нужно как следует разогнаться, тогда вхождение в лабиринт будет не таким болезненным. Путь через серый пепел – самый короткий, но не самый безопасный. Да и воспользоваться им могут только ловцы, и то – не все.

Червоточина, появившаяся в воздухе от брошенного вперед сгустка заклинания, вмиг расширилась, раззявила свои хищные лепестки, и Тэд прыгнул в ее центр. Края дыры сомкнулись за его спиной, отсекая бегущего от обыденного мира.

Лабиринт Тэд не любил, и тот отвечал ему взаимностью. Но не всегда ли мы тех, кого больше всего ненавидим, знаем лучше всего?

В это же время, Хлоя Элгрис

Я приходила в себя рывками, словно утопленница, что в последний момент передумала умирать. То выныривала на поверхность, глотая ртом воздух, то вновь погружалась в бездну кошмаров. В те редкие мгновения, когда ко мне возвращалось сознание, перед моим взором вставал закопчённый потолок в разводах, покрытый вуалью из паутины. Голос с характерной старушечьей хрипотцой порою сетовал:

– Ну, давай уж, болезная, поправляйся. Или умирай, не мешай честным людям жить, – и в мой рот вливался то густой до смолы, тягучий и горький отвар, то вода.

Все же мне удалось выплыть из этого кошмара, а не утонуть. Наперекор самой себе не отправиться по путям лабиринта за грань.

В один из вечеров я окончательно пришла в себя. Открыла глаза. В каморке, что стала мне и лечебницей, и спальней, и трапезной, у стены посапывали, прижавшись друг к другу, двое мальчишек. Наглая облезлая полосатая кошка вылизывала свою лапу в углу. За тряпкой, что символизировала дверь, слышалось шкворчание, оттуда тянуло запахом прогорклого жира.

Я сглотнула и попыталась повернуть голову. Ровно в этот момент за занавеской что-то зашуршало. Морщинистая рука отдернула ткань, и в каморку вошла грузная и невысокая старуха.

– А, оклемалась-таки? – она уперла руку, в которой держала засаленное кухонное полотенце, в бок. – Ну, слава Престололикому! А то – ть Олаф все переживал, что рванешь…

– К – к – к – как рвану? – выдала я вместо приличествующего ситуации «где я?» и «что со мной?», столь велико было мое удивление от услышанного.

– Знамо как, полыхнешь и подожжешь все вокруг, – ответила старуха.

Мальцы сонно завозились, просыпаясь.

– Простите? – голос был словно чужой, а в горле при каждом звуке будто лезвием изнутри проводили.

– Прощаю, – великодушно отозвалась старуха, а потом, закинув полотенце на плечо, назидательно пригрозила пальцем: – Ишь че удумала, малахольная, убиться ей, видите ли, захотелось… Места другого найти не могла… Зачем под леса полезла?

– Я не… – попробовала было возразить, но старуха, видимо, державшая до этого свой гнев в узде (и правильно, что на бессознательную – то кричать?), сейчас отводила душу.

– Тебе может жизнь и не мила, а бригадиру… У него подряд, сроки, семья, дети… Ты башкой – то своей думала, когда самоубиться-то решилась? И ладно бы ты простая была…

Тут мне захотелось горько усмехнуться. Ну да, судя по всему, перепугавшиеся рабочие, поняв, что под завалами не оборванка, переполошились, что им влетит. Но дальнейшие слова старухи разрушили мое вроде бы логичное предположение.

– Когда поняли, что ты еще вроде как живая, вызвали целителя. Этот шаромыжник, который лечить – то толком не умеет, лишь амулетики свои прикладывает, и заявил: умирает маг, да к тому же и огненный.

Я все еще не понимала, к чему клонит старая. Судя по всему, увидев на моем лице полную растерянность, старая сжалилась:

– Ты откуда такая взялась? Вылупила на меня свои гляделки… Будто не знаешь, что маги просто так по путям лабиринта за грань уйти не могут – им силу девать куда – то надо. А ты рвануть могла. И это – рядом с наполовину построенной субмариной! Аккурат там, где все ихние моторы – двигатели, с уже сидящими внутри ентими демонами окаянными…

– Элементалями, – машинально подсказала я.

– …Вот – вот, енлименталиями, – крякнула старушенция. – Они же, собаки, наружу вырваться могли и весь корабль разворотить… Да Олафа за такое в кандалы бы и на каторгу.

Старуха выдохнула, видать, выговорилась, спустила пар и уже спокойнее спросила:

– Ну, ты как, умирать раздумала?

Для меня же сказанное оказалось ушатом ледяной воды, и вместо ответа я прохрипела:

– А почему я жива осталась?

Старуха нахмурилась, поджала губы, видимо, вопрос ей не понравился.

– Расскажу все, если пообещаешь не подыхать в ближайшую неделю.

Я кивнула, но, видя недоверчивое выражение лица хозяйки, для верности прохрипела «клянусь». Она же, ухмыльнувшись, развернулась и… ушла.

– А как же…

Я почувствовала, что меня надули самым наглым образом, когда в ответ из – за занавески донеслось:

– Так я же не обещала, что прямо сейчас. Мне недосуг пока с тобой калякать. Скоро придут на ужин, а кормить нечем.

Завозившиеся у стенки пацаны потянулись и сели, сверкнув голыми пятками и боевыми прорехами драных штанов, и на меня с любопытством уставились две пары абсолютно круглых глаз

Как тут же выяснилось, звали их Томом и Тимом, а старуху (здесь сразу два грязных пальца ткнули в сторону занавески) – Фло. Пацанам, с их же слов, недавно исполнилось семь, но скоро будет целых восемь, так что они совершенно взрослые. А еще они близнецы, и их часто путают. Неудивительно. Чумазые мордашки были похожи, как две капли воды, разве что у первого уже выпали два передних зуба, а второй щеголял фингалом. И оба страшно гордились своими отметинами. Им, в отличие от Фло, жуть как хотелось узнать что-то новое. А самым новым в этой каморке была пришедшая в себя я.

Они наперебой закидали меня вопросами: кто я, откуда, почему решила умереть (отчего и эти двое решили, что случившееся – мой добровольный выбор?), и правда ли, что в синематографе страх как интересно?

Признаться, последний вопрос окончательно поставил меня в тупик. Но за него – то я и ухватилась, как за спасительную соломинку: остальные заставили бы вспомнить о предательстве и смерти.

– А почему вы именно у меня спрашиваете про синематограф?

Тим авторитетно шмыгнул носом:

– Да только тебя принесли, сразу стало ясно, что ты из богатых… А они, знамо дело, по синематографам точно шляются… – он почесал макушку и солидно добавил: – К тому же простые люди так не разговаривают.

Видимо, под «простыми» пацан подразумевал себя.

– А как надо? – просипела я, решив поддержать разговор. Лежать, таращась в потолок и перебирая в голове воспоминания, от которых легко было сойти с ума, не хотелось. Уж лучше терзать свои связки и горло, чем душу.

– Если уважаешь человека, зачем ему в лицо «вы» говорить? – недоуменно, словно я спросила сущую глупость, сказал малец. – Вон, я Тому, – тут он ткнул пальцем в беззубого близнеца, – никогда не скажу «вы». И друзьям, и даже ба, всегда говорю «ты». А все потому, что я их у-ва-жа-ю, – в заключение протянул он.

Его слова заставили меня задуматься. А ведь и вправду: светское лицемерное «вы» позволяет отгородиться, создает барьер. Сразу же вспомнились бесчисленные гувернантки и бонны, которые обращались ко мне, малолетней, только на «вы». А если подумать, какое отношение имеет «вы» к сидящей на дереве и болтающей ногами в разодранных чулках пигалице?

Вдруг вспомнилось, как меня, испачканную грязью с ног до головы, бонна стаскивала с хряка. На этом почтенном складе будущего бекона я решила прокатиться с ветерком, начитавшись историй о бесстрашных кочевниках ушедших эпох. Мне тогда исполнилось семь. Хряк, которому была отведена почетная роль скаковой свинки, я полагаю, был не намного младше.

В загородном имении коней не держали. А вот хлев, вернее, сарай, где квартировали куры, хозяйничали козы и до этого счастливо жил свин, был. Он скромно стоял за полосой малинника и вишневым садом, дабы не раздражать своим видом хозяйские взоры. Но что такое полоса препятствий из зарослей малины для обладательницы пытливого детского ума?

И вот я, вооружившись поясом от маминого пеньюара взамен уздечки и прихватив папин кашемировый шарф вместо седла, пошла объезжать хряка. Боров до моего появления блаженно нежился в луже и похрюкивал от удовольствия. Как закрепляла на нем импровизированное седло и упряжь – отдельная история, но спустя полчаса я лихо скакала на взбесившемся свине, и мы горланили на всю округу в два голоса.

Пробороздили любимую мамину клумбу перед парадным входом в особняк, сорвали еще не досохшую простыню с веревок на заднем дворе и вспахали площадку для крикета, превратив ее в мини-поле для гольфа.

Когда же энтузиазм хряка иссяк, и он остановился, бонна стянула меня с хребта животины и начала отчитывать. Причем безо всяких «вы» и «ваша светлость». А матушка застала эту сцену. И родительницу больше поразило не то, что я кучу всего испортила, а то, что меня тянут за ухо, обращаясь при этом исключительно на «ты».

Эсма получила расчёт в тот же вечер. Мне было безумно ее жаль. Ведь она оказалась одной из немногих бонн, которая была не просто бонной, а кем – то большим. Я тогда, плакала всю неделю, прося матушку вернуть Эсму. Но родительница осталась непреклонной. И гордое материнское «прислуга должна знать свое место» я запомнила.

А вот сейчас, услышав от Тима, что «вы» – это обращение скорее лицемерное, чем уважительное, я подумала: а может, моя бонна просто была ко мне более человечной, душевной и искренней?

– А ты, между прочим, даже имя свое не сказала, – обиженно прищурился Тим. – А мы-то тебе сразу назвались, вот!

Он замолчал и выжидательное уставился на меня, впрочем, как и его брат.

Тишина, правда, длилась недолго, Тим не выдержал:

– Так как тебя звать?

А я отчетливо поняла, что не хочу! Не хочу возвращаться к своей прежней, пусть и обеспеченной, но фальшивой насквозь жизни. Туда, где меня обязательно вновь захотят убить. С губ сорвалось раньше, чем я успела подумать:

– Шенни. И, кажется, больше я ничего о себе не помню.

На лицах пацанов застыло разочарование. Глядя на их постные физиономии, я задала Тиму, как любителю поболтать, самый важный из мучивших меня вопросов:

– А что там такое с магией, и почему я должна была рвануть?

Как оказалось, пацаны знали если не все, то многое, и если Тим трещал, сдабривая правду изрядной долей домыслов, то поправлявший его Том помог мне понять, что же со мною произошло на самом деле.

Глава 2

В тот день Тим и Том занимались очень важными и ответственными делами. Сначала они пытались присоединить пропеллер от вентилятора, добытого на свалке, к спине пьянчуги Грока. Последний ничуть против такого бесчинства не возражал, пребывая сознанием в местах куда более приятных, нежели длинный, как кишка, и столь же широкий общественный коридор. Амбре дешевой сивухи свидетельствовало, что экскурс Грока по похмельным грезам будет еще долгим.

Костяной клей, щедро пропитавший сукно телогрейки, никак не хотел сочленять столь чужеродные друг другу предметы, как засаленная ткань и проржавевшая железяка. Но нет такого дела, которое было бы не по силам пытливому детскому уму. На подмогу клею пришла веревка.

Потом довольные собой близнецы приволокли откуда – то грязную банку из – под варенья. Соскребя с ее стенок остатки конфитюра и обмазав ими лицо Грока, они уже хотели смыться, как вдруг двери распахнулись, и в коридор ввалилась целая процессия: недовольно ворчащая Фло, просто любопытствующие, целитель и, наконец, тот самый Олаф со мной на плече.

Пацаны тут же получили по затрещине за «измывательства» и были отправлены гулять.

Но разве могут дети спокойно гулять на улице, когда в доме творится что-то интересное? Вот и Тим с Томом никак не могли оставить столь серьезное событие, как появление новой «квартирантки», без своего пристального контроля. А посему, едва пацаны оказались на улице, они припустили к углу дома, взобрались по матерящейся на все лады протяжным скрипом водосточной трубе, прокрались на четвереньках по широкому карнизу и засели на подъездной крыше, аккурат под окном кухни.

Шпионы из мальцов вышли преотличные, они почти дословно пересказали диалог.

– Вот, значится, тебя принесли, свалили на топчан, а этот, который лекарь, и говорит: «Не знаю, отчего отвар, который магию блокирует, слабо подействовал. Видать, дамочка его уже давно пьет», – шмыгнул носом Тим.

– А Олаф ему и отвечает: «А мне – то что с этого? Как тепереча самому быть – то?» – перебил его Том, тоже осмелевший и активно включившийся в разговор. – Ну, после этого целитель и выставил две здоровенные склянки с той микстурой, которой тебя бабушка Фло и поила все две недели.

– Ага, гад такой, еще за них десять пенсов содрал с дяди сверх уговоренного, – поддакнул Тим и возмущенно потряс в воздухе кулаком.

Но больше того открытия, что я, оказывается, принимала снадобье, блокирующее магию, уже давно, меня удивило другое:

– Две недели? – переспросила я ошарашенно.

– Ну да, – солидно подтвердил Тим. Он хотел еще что – то добавить, как занавеска отдернулась, и на пороге вновь возникла Фло.