Три путешествия в Рим к Марии Монтессори

«Необходимо, чтобы школа допускала свободные естественные проявления в ребёнке», – пишет Монтессори, – «это её главнейшая реформа». И дальше опять повторяет: «Основным стержнем научной педагогики должна быть такая свобода школьников, которая давала бы возможность развитию непосредственных индивидуальных проявлений ребёнка».

И вот, когда Монтессори устроила в Риме первую свою «Casa dei Bambini» (Дом детей), она не побоялась взять девизом старое-старое слово «свобода». Свобода, которой и до сих пор мы так мало доверяем, несмотря на тяжёлые удары, веками наносимые нам за наше недоверие.

Монтессори задалась целью доказать, что свобода ставит человечество на единственный прочный путь к порядку и закону, и что нужда в теперешней школьной дисциплине выросла на упорной подозрительности и недоверии к той свободе, которая так необходима для счастья не только взрослых людей, но и детей. Она взялась доказать, что школьные правила безмолвия, неподвижности, однородности занятий, наград и наказаний – так же устарели, как крепостное право.

III

Ребёнок растёт сам. Роста вызвать нельзя. Из мыши вы никогда не сделаете слона, и на земляничном кусту никогда не вырастите арбуза. Можно росту помешать, можно его задержать и заглушить. И, с другой стороны, можно устранить препятствия, задерживающие его, – можно дать благоприятные условия для расцвета и развития тех способностей, которыми природа одарила ребёнка.

И вот в этом состоит цель воспитания.

Мы должны всячески способствовать развитию тех сторон детской души, которые желательны, и заглушать те, которые, развиваясь, могут только принести горе самому ребёнку и окружающим его.

«Ребёнок растёт не потому, что он питается», – пишет Монтессори в своей книге, – «не потому, что он дышит, не потому, что находится в подходящих условиях воздуха и тепла, – он растёт потому, что в нём проявляется присущая ему жизнь, потому что тот жизненный зародыш, от которого произошло его существование, развивается»… По её мнению, создать в ребёнке ничего нельзя, – можно разбудить иногда дремлющую в нём жизнь и направить её, давая ей, впрочем, свободу самой развивать свои индивидуальные стороны.

«Auto-educazione» – «самовоспитание» – это альфа и омега монтессорской системы.

Если всякий человек рождается с наклонностями и особенностями, только одному ему присущими, с характером, ему одному свойственным, – то должны ли мы, смеем ли мы насиловать и ломать эти особенности?

«Избави Бог, – говорить немецкий философ Лихтенберг, – чтобы человек, учителем которого является вся природа, должен был сделаться куском воска, чтобы на нём отпечатал свой возвышенный образ какой-нибудь профессор».

От этого же предостерегает и Монтессори. Она особенно боится того, чтобы учитель или учительница не старались навязать свою личность ребёнку. Гармония в оркестре достигается не тем, чтобы все инструменты играли бы в унисон, а, напротив, тем, что каждый инструмент имеет свой характер и играет то, что ему свойственно. Также и каждый человек должен внести в мировую гармонию свою лепту, как бы скромна и ничтожна она ни была, но которую, кроме него, никто другой внести не может.

К этой особенности характера, к этой индивидуальности в ребёнке Монтессори относится с величайшей бережливостью и от всякого педагога требует такого же уважения к развивающейся личности ребёнка.

«Мы до сих пор ошибочно думали», – пишет она, – «что естественное воспитание маленьких детей должно быть только физическое. Но мы видим, что дух имеет свой характер, и что только духовная жизнь руководит человеческим существованием во всех его возрастах».

На этом же основании она жёстоко нападает на существующие в данное время в Италии программы школьного образования.

«Мы держим учеников задавленными унижающими их тело и душу условиями, как-то: парты и внешние награды и наказания. Наша цель – привести их дисциплиной неподвижности и молчания – куда? На самом деле, чтобы вести их без всякой цели… Стараются механически влить в их сознание содержание школьных программ, – программ, в тёмную составленных учебным ведомством. О, перед таким презрением к жизни, развивающейся в будущих поколениях наших потомков – нам только приходится в смущении склонить голову и закрыть руками краснеющее лицо. Пришло время, когда налагается на нас насущная обязанность: обновление метода воспитания и образования. И тот, кто борется за это дело – борется за возрождение человечества».

IV

Самостоятельность и независимость дают свободу. «Новорождённый ребёнок», – говорить Монтессори, – «не умеющий ещё ходить, одеваться, мыться, ясно говорить – раб всякого. К трём же годам ребёнок во многих отношениях может стать независимым и свободным».

«Мы сами не достаточно ещё можем сознавать понятие независимости, так как социальные условия, в которых мы живём – ещё продолжают быть рабскими. На той ступени цивилизации, на которой могут ещё существовать слуги и господа – не может зародиться понятие независимости, как не могло быть ясно понятие о свободе во времена рабства.

…Не слуги зависят от нас – мы зависим от них. В социальных условиях жизни невозможно примириться с такой глубокой житейской ошибкой, не ощутив общих последствий упадка нравственности. Мы часто считаем себя независимыми, потому что никто нами не распоряжается, а мы приказываем другим; но господин, который принуждён звать слугу – служить примером зависимости от своего бессилия…»

«Тот, кому служат, оскорблён в своей независимости. Этот взгляд будет основанием достоинства будущего человека: не хочу принимать услуг ближнего, так как я не расслабленный.

Необходимая обязанность педагогии состоит в том, чтобы помочь слабым детям прокладывать свой путь к самостоятельности. Помочь им выучиться ходить без помощи, бегать, подниматься и спускаться по лестнице, поднимать уроненные вещи, одеваться и раздаваться, мыться, говорить ясно, выражая свои нужды: вот воспитание независимости.

Мы служим детям: это рабское отношение к ним, которое не менее губительно, чем если бы мы старались заглушить в них каждое полезное непосредственное движение».

Монтессори говорит дальше, что научить детей делать всё для себя – это работа воспитателя. Делать всё за ребёнка – это низшая и более лёгкая работа раба. «Эта работа не только более низменная и более лёгкая», – пишет она, – «она губительна для ребёнка, она закрывает ему все самостоятельные пути и ставит препятствия к развивающейся в нём жизни. Последствия такого воспитания сказываются в будущем ещё более чем в настоящем».

Так как наша духовная жизнь ограничена нашим телом и всякое движение нашей духовной жизни проявляется каким-нибудь действием нашего тела, – то тело наше должно быть приспособлено для выражения и проявления наших духовных движений.

И потому Монтессори придаёт большое значение развитию всех органов чувств с самого раннего детства, когда они находятся ещё только в периоде образования и потому наиболее тонки и гибки. По её научным наблюдениям, они развиваются всего сильнее между тремя и семью годами.

Усиленное развитие органов чувств имеет целью сделать ребёнка более восприимчивым ко всему окружающему, для того, чтобы использовать наиполнейшим образом все данные нам богатства.

«Жизнь – прекрасный дар!» – восклицает Монтессори. – «Она движется вперёд, побуждая препятствия, мешающие её торжеству над существующими условиями. Та процессия победителей, которая её олицетворяет – будь то индивидуумы или виды – упорно и неустанно прокладывает себе дорогу вперёд».

В своей книге Монтессори даёт ряд примеров, по которым доказывает, как необходимо нам развитие всех наших органов восприятия для каждого дела. Она доказывает, что, начиная с кухни до медицины и всяких других научных занятий, нужны с детства развитые органы чувств.

Если у кухарки недостаточно развиты вкус, обоняние, глазомер, чувство формы, ощущение тепла и холода – то ей нужна долгая практика для того, чтобы в зрелых годах на опыте достичь того, что так легко даётся только в детстве.

Также и врач, у которого с детства не развиты все эти чувства, не может достаточно тонко слышать особенности дыхания или биения сердца у больного, не видит еле заметного искривления какого-нибудь члена, не ощущает осязанием начинающейся опухоли, не умеет по цвету лица и кожи распознать болезнь, не умеет на ощупь определить температуры тела. У многих очень учёных врачей руки и пальцы до того неловки, что они прибегают к помощи фельдшериц, чтобы сделать самую пустую операцию.

Почему-то в воспитании мужчин особенно пренебрегается развитием органов чувств и ловкости в пальцах, и потому у большинства мужчин пальцы настолько неуклюжи, что они часто не умеют завязать себе галстука или шнурки на башмаках.

Я думаю, всем нам, женщинам, приходилось придти в лавку с образчиком, чтобы прикупить по нему материи и с недоумением смотреть на то, как приказчик прикладывает ваш образец к разным кускам материи, резко отличающимся от него по цвету. А между тем этот приказчик не дальтоник и, вероятно, прослужа десятки лет в мануфактурном магазине, он, в конце концов, привыкнет отличать оттенки цветов. И кухарка с течением времени выучится распознавать тухлое мясо от свежего. Но это ненужная потеря времени, когда этого так легко достичь в раннем детстве. А, кроме того, не у всех хватит терпения в зрелые года учиться отличать один цвет от другого, учиться завязывать узел и т. п. И тогда часто, не имея этого терпения, люди впадают в уныние и разочаровываются в своих силах и способностях. Менее же добросовестные берут на себя обязанности с сомнительными знаниями, что вредно отзывается и на них и на окружающих.

По мнению Монтессори, обычные способы воспитания грешат тем, что детей сначала учат отвлечённо, а потом заставляют их исполнять понятое ими. «Мы обыкновенно, преподавая, говорим сначала об интересующем нас предмете», – пишет она, – «и когда ученик понял, мы пытаемся заставить исполнить работу в связи с данным предметом. Но хотя ученик и понял мысль, он всё же испытывает огромные трудности в исполнении требуемой от него работы, так как в его воспитании отсутствует фактор первой важности – совершенство ощущений».

V

«Принуждающий нас силой как бы лишает нас наших прав, и мы потому ненавидим его. Как благодетелей наших мы любим тех, кто умеет убедить нас. Не мудрый, а грубый, непросвещённый человек прибегает к насилию».

Из бесед Сократа

«Для чего же разум людям, если на них можно воздействовать только насилием?»

Лев Толстой

И так, по мнению Марии Монтессори, мы должны как можно раньше начать развитие детей. Как же этого достичь?

Во всяком случае, не принуждением. Никакая работа не может быть ни радостна, ни разумна, ни плодотворна, если она сделана насильственно. И наоборот, работа не может не принести большой радости и удовлетворения тому, кто её делает по своему внутреннему побуждению.

Но для того, чтобы уметь найти работу, иногда нужен толчок извне, и вот этим толчком в школах Монтессори служит «дидактический материал» (material didattico), или различные игры и занятия, приспособленные для саморазвития детей. Кроме того, дети поставлены в подходящие для работы условия, и учительнице вменяется в обязанность только наблюдать за ними, осторожно направляя их саморазвитие и вместе с тем свято охраняя индивидуальность каждого ребёнка.

Для уничтожения всякого принуждения в школе, Монтессори начала с того, что вывела из неё парту. В её школе введены низенькие стулья и кресла и соответственной вышины столики, легко переносимые и передвигаемые детьми. Ни у кого нет своего определённого места: ребёнок садится там, где ему понравится – один или с товарищем – это как он сам захочет. Кроме того, есть коврики, которые дети сами расстилают на полу и на которых они сидят и лежат, занимаясь теми орудиями, которые они сами выбрали в одном из низеньких шкафов, которые стоят вдоль стен монтессорских школ.

Современная школьная парта, по мнению Монтессори, служит иллюстрацией того рабства, которым проникнута вся современная педагогия. Она жестоко глумится над мудростью науки, сделавшей так много для усовершенствования прежней простой скамейки. «Антропология всё приняла в соображение», – пишет Монтессори: – и возраст ребёнка, и длину его ног для того, чтобы сделать скамейку подходящей вышины, с математической точностью вычислила она расстояние сидения от пюпитра, чтобы, при нагибании, не искривилась спина ученика; и наконец, – о глубина вдохновения и сообразительности – разделила сидения, загородив их так, что ученик не может выбраться из своего места, и всё это для того, чтобы ученик был в своей неподвижности виден учителю и чтобы отделить его от своего соседа во избежание каких-либо непристойных поступков во время классов. Что сказать о такой предусмотрительности?!

«Одним словом, ученики поставлены в такие условия, что, у рождённых здоровыми, может произойти искривление позвоночника и они могут сделаться горбатыми. Позвоночник – это та часть нашего тела, которая биологически считается первоначальной, более древней, чем остальной скелет, и потому это самая устойчивая часть не только всего скелета, но и самая прочная часть всего человеческого организма. И вдруг этот позвоночник, который мог противостоять, не согнувшись, более суровой доле первобытного человека, когда он сражался против диких зверей, когда покорял мамонта, когда выкапывал камни, когда гнул железо, когда рыл землю, – этот позвоночник не выдерживает и сгибается под игом школьного гнёта…

А если мы доказываем, что дети работают в негигиенических условиях, настолько противоестественных, что от них может произойти изуродование скелета, – нам отвечают на эти ужасные открытия – ортопедической скамьёй! А недавно одна дама, вообразив меня сторонницей научных нововведений в школах, предложила мне с очевидным уважением к моему суждению – для дополнения профилактического действия парты изобретённый ею корсет для учеников».

«Знаю», – пишет дальше Монтессори, – «те возражения, которые приходят на ум последователям старинных дисциплинарных приёмов воспитания. Им кажется, что дети, двигаясь, будут ронять стулья и столы, производя этим шум и беспорядок. Но это предрассудок. Такой же предрассудок существовал у народа, который считал необходимым для новорождённых детей пеленание свивальниками. Также и в школах нам кажется необходимой тяжёлая парта, как бы пригвождённая к земле. Всё это зиждется на том мнении, что ребёнок должен расти в неподвижности, и на странном предрассудке, что для того, чтобы подвергаться воспитанию, надо, чтобы тело имело известное положение, как, например, люди молящиеся думают, что и для этого они должны принять известное положение тела.

…Переносные и лёгкие столы, стулья и креслица позволяют детям выбирать наиболее удобное для них положение. Ребёнок может также сесть на пол: и это будет одновременно внешним признаком свободы и воспитательной мерой. Если ребёнок неловким движением роняет стул, он будет иметь доказательство своей неловкости: то же движение между партами прошло бы незамеченным. Таким образом, ребёнок имеет возможность себя поправить. И когда ребёнок будет уметь проходить между стульями, не задев их, он будет иметь для этого явное, очевидное доказательство в тишине и в неподвижности стульев. Это будет значить то, что ребёнок выучился двигаться».

Далее Монтессори говорит о том, как жестоко требовать от живого ребёнка неподвижности, когда мы знаем, как нам, взрослым, тяжело бывает высидеть на одном месте без движения длинную лекцию или концерт.

«Последователям старой школьной системы», – говорит Монтессори, – «трудно понять принцип дисциплины при свободе. Как достичь дисциплины в классе свободных детей? Конечно, при нашей системе мы имеем другое понятие о дисциплине: если дисциплина основана на свободе, она непременно должна быть деятельной. Мы не находим, чтобы человек был дисциплинированным, если он искусственно приведён к молчанию, как немой, и к неподвижности, как паралитик. Это человек обезличенный, а не дисциплинированный.

Мы называем дисциплинированным человека, который сам себе хозяин, вследствие чего умеет владеть собой и умеет проводить свои правила в жизнь…»

«Свобода ребёнка должна иметь границей общее благо. Внешне же мы должны воспитать то, что называется хорошими манерами. Мы, следовательно, должны препятствовать проявлению в ребёнке всего, что может оскорбить или повредить другим, или же того, что непристойно и невежливо. Только поступки бесполезные и вредные должны быть заглушены. Но всё остальное – всякие проявления, имеющие полезную цель – должны быть не только разрешаемы, но должны быть наблюдаемы учителем».

Наблюдению над деятельностью детей Монтессори придаёт особенное значение. Она говорит, что только изучивши все проявления детской души – можно уметь направлять её. И потому, кроме педагогической способности, у учителя должен быть интерес к наблюдаемым в детях явлениям. «Жизнь, проявляющаяся во всей своей духовной красоте в нежном и милом детском возрасте, должна быть уважаема с религиозным благоговением: и воспитание только тогда может быть действительным, когда оно направлено к тому, чтобы помочь полному расцвету жизни в ребёнке…

«Чтобы этого достичь, необходимо тщательно избегать задержки непосредственных движений и насилования поступков по воле другого».

В первое время учительницы в школах Монтессори не могли понять её принципов. Та мысль, что жизнь развивается сама и что нужно только наблюдать её, как можно меньше в неё вмешиваясь – сначала их смущала. Они так привыкли быть единственным деятельным лицом в школе, что когда им приходилось только смотреть на то, что происходило вокруг, – они считали себя оскорблёнными и спрашивали себя, не покинуть ли им такую школу.

Мария Монтессори и мессинская сиротка

Они не могли понять того, что свобода не состоит в том, чтобы, собрав в одну комнату полсотни детей, предоставить их самим себе, а что свобода состоит в том, чтобы, изучивши душу каждого ребёнка отдельно, – следить за её деятельностью и уметь направлять её, никак ни в чём её не насилуя. Они не понимали того, что свобода не исключает повиновения учительнице, но требует того, чтобы это повиновение было сознательное и добровольное.

Путь, по которому идёт самовоспитание ребёнка, может иногда быть иным, чем тот, который мы склонны ему навязать, – и с нашей стороны преступно сталкивать его с той дороги, по которой ведут его склонности.

Все мы, имевшие дело с детьми, знаем, как ребёнок любит всё делать сам. «Я сам, я сама!» Мы это постоянно слышим от детей. А как редко мы позволяем им удовлетворить свою потребность самостоятельного усилия. Иногда мы торопимся, и вместо того, чтобы дать ребёнку застегнуть самому свои сапоги или вылить воду из своего таза, делаем это за него. Насколько было бы разумнее терпеливо подождать, пока он своими неумелыми пальчиками приучается застёгивать пуговицы, и показать ему, как осторожно вылить из таза в ведро воду, в которой он мыл руки, чем вырвать у него из рук этот жизненный урок.

В своей книге Монтессори даёт ряд примеров, показывающих вред вмешательства взрослых в самые мелкие проявления самостоятельной деятельности детей. Вот один из них. Раз дети в школе собрались вокруг таза с водой, в котором плавали какие-то игрушки. В школе находился мальчик двух с половиной лет, которому также захотелось посмотреть на эти игрушки. «Я с большим интересом издали наблюдала за ним», – пишет Монтессори – «Он начал с того, что подошёл к группе детей, попробовал ручками раздвинуть их, но, поняв, что на это у него не хватит сил, вернулся. Преинтересно было следить за мимикой мысли на этом детском личике. Если бы у меня был фотографический аппарат, я запечатлела бы это выражение. Он глазами выбрал себе стульчик, с видимым намерением поднести его к группе детей и влезть на него. С личиком, озарённым надеждой, он направился к этому стулу, но в эту минуту учительница внезапно схватила его на руки, и, подняв над товарищами, чтобы показать ему тазик с водой, сказала: «Иди, дорогой, иди, бедняжка, смотри и ты».

«Несомненно, что ребёнок, видя плавающие игрушки, не испытал той радости, которую испытал бы, преодолев препятствие своими собственными силами. Вид игрушек не принёс ему никакой пользы, тогда как сделанное им умственное усилие развило бы его внутренние силы. Учительница помешала ребёнку воспитать себя, не принеся ему взамен никакого блага. Он шёл, чтобы почувствовать себя победителем, а оказался пленником в руках учительницы, помогающей ему, как расслабленному. На его личике потухло выражение радости, озабоченности и надежды, которое так заинтересовало меня, и осталось бессмысленное выражение ребёнка, за которого действует другой».

«Когда мои учительницы», – продолжает Монтессори, – «устали от моих замечаний, они стали позволять детям делать всё, что им было угодно. Они смотрели на то, как дети клали ноги на стол и пальцем ковыряли в носу, не вмешиваясь и не препятствуя им в этом; я видела, как некоторые дети давали пинки товарищам и как на лицах у них появлялось жестокое выражение лица, и как учительница при этом не делала ни малейшего замечания. Тогда мне пришлось вмешаться и терпеливо доказать им, что в этих случаях непременная обязанность учительницы состоит в том, чтобы остановить и, мало-помалу, заглушить все те действия, которые нежелательны, для того, чтобы ребёнок ясно понял различие между злом и добром.

«Это должно быть исходной точкой для дисциплины, и это самое трудное для учительницы. Первое понятие, которое должны усвоить дети, для того, чтобы быть деятельно дисциплинированными, это понятие о добре и зле; и цель учительницы должна состоять в том, чтобы ребёнок не смешивал неподвижность с добром, и деятельность со злом, как это было в формах старинной дисциплины.

Потому что наша цель – дисциплинировать ребёнка к работе, к деятельности, к добру, но не дисциплинировать его к неподвижности, к пассивности, к подчинению. Школа, в которой все дети двигаются разумно, сознательно и деятельно, не производя никакого беспорядка, мне казалась бы вполне дисциплинированной».

VI

«Едва ли какая-нибудь из тех дурных наклонностей, за которые мы наказываем ребёнка, может быть так вредна для него, как та дурная наклонность, которую мы внушаем ему нашим наказанием его. «Меня наказывают, стало быть, наказывать хорошо», говорит себе, ребёнок и при первом случае применяет это к делу».

Лев Толстой

В школах Монтессори нет нужды ни в баллах, ни в наказаниях, ни в наградах, для того, чтобы поощрить ребёнка к занятию. Результаты свободной, но разумно направленной деятельности уже сами по себе составляют награду для всякого здорового ребёнка.

«Награда и наказание», – говорит Монтессори в своей книге, – «служат принуждением к усилию, и тогда мы уже более не можем говорить об естественном развитии ребёнка.

Всё, что сделано великого, победоносного и человечного в мире, сделано не из-за мелкого соблазна того, что мы называем «наградой», – а также не из-за мелкого страха перед тем, что мы называем «наказанием».

Все победы и весь прогресс человечества зиждется на внутренней силе, живущей в нём.

Каждый человек имеет своё стремление к чему-нибудь, своё специальное призвание, – может быть и очень скромное, но, наверное, полезное: награда может заставить это призвание пойти по ложному пути тщеславия и таким образом запутать или уничтожить полезную человеческую деятельность.

Что касается наказания, то так как нормальная человеческая душа, развиваясь, совершенствуется, то наказание всегда представляет из себя подавление. Может быть, оно может быть полезно для низменных душ, которые развиваются в сторону зла, но таковых мало, и социальный прогресс не задержится ими. Закон нам угрожает наказаниями, если мы будем нечестны в тех границах, которые им указан. Но мы не от страха перед законом честны; мы не крадём и не убиваем потому, что любим мир, покой и работу, – потому что направление и условия нашей жизни таковы, что мы далеки от опасности известных преступлений».

«Настоящим наказанием для нормального человека служит сознание потери своей силы и того величия, которое составляет его внутреннюю человечность. И такое наказание часто постигает человека, когда он плавает в изобилии того, что в общежитии называется благополучием».

«Достаточно этих принципов», – пишет она дальше, – «чтобы награды и наказания уничтожились сами собой. Человек начинает чувствовать настоящую, единственную награду, которая его никогда не обманет: рост своего могущества и свободу своей внутренней жизни».

Единственная награда, которая допускается в школах Монтессори, кроме внутреннего удовлетворения, которое ребёнок испытывает при получении нового познания, – это поощрение и похвала учителя или учительницы. Это у неё введено в систему.