Три путешествия в Рим к Марии Монтессори

Юлия Фаусек, Елизавета Ивановна Тихеева, Татьяна Сухотина-Толстая

Три путешествия в Рим к Марии Монтессори

© А. С. Русаков, составление, предисловие, 2012

© Е. А. Хилтунен, составление, послесловие, 2012

© АНО «Образовательный центр „Участие“», 2012

© НОУ «Санкт-Петербургская Монтессори-школа Михайловой», 2012

* * *

Посвящается 100-летию педагогики Марии Монтессори в России

Книга подготовлена по следующим изданиям:

1. Сухотина Т. Л. Мария Монтессори и новое воспитание. – М., Изд-во Горбунова-Посадова, 1914.

2. Тихеева Е. И. Дома ребёнка Монтессори в Риме, их теория и практика. Пг., 1915.

3. Фаусек Ю. И. Месяц в Риме в «Домах Детей» Марии Монтессори. – Пг., 1915.

Использованы фотографии из перечисленных изданий и из архива Е. А. Хилтунен.

Предисловие от редакторов

Мало кто знает, что первый опыт монтессори-педагогики в России был сельским. Селом же этим была Ясная Поляна. А первым организатором этого опыта – любимая дочь Льва Толстого – Татьяна. Ей же принадлежит и первая отечественная книга о методе Монтессори, которую мы предлагаем вашему вниманию.

Увлечение Монтессори-педагогикой было лишь одним из ярких этапов жизни Татьяны Львовны Толстой-Сухотиной: и художницы, и хранителя Ясной Поляны, и первого директора музея Л. Н. Толстого, и литератора-мемуариста…

Именно её книга откроет триаду ярких полемических произведений о посещении римских «Домов детей» Марии Монтессори.

Через год выйдут две замечательные и полярные по оценкам книги знаменитейших в будущем отечественных дошкольных педагогов: Елизаветы Ивановны Тихеевой и Юлии Ивановны Фаусек.

Вокруг метода Монтессори – ещё только намечающегося к воплощению в России – развернётся дисскуссия, во многом развившая и оформившая позиции ведущих направлений отечественной педагогической мысли.

Одновременно написанные и одновременно изданные по одному и тому же поводу и на одном и том же материале книги Елизаветы Тихеевой и Юлии Фаусек об их посещениях весной 1914 года «Домов» Монтессори в Риме предстают удивительной страницей в истории русской педагоки.

Посещая одни и те же «Дома Детей», авторы двух книг видят разное и приходят во многом к противоположным выводам. Причём очевидна равная искренность, достоверность наблюдений, огромная опытность обеих знаменитых деятельниц российского дошкольного воспитания.

Их острый заочный спор предстаёт перед нами как яркий пример тех движущих педагогическую жизнь диалогов, где нет стороны безусловно правой и безусловно ошибающейся. Диалогов, смысл которых, в первую очередь, оказывается обращён к прояснению, углублению, развитию позиций каждого из педагогов-исследователей (и их читателей, и их последователей).

Характер спора между книгами Тихеевой и Фаусек можно считать модельным отнюдь не только по отношению к школам Монтессори, но и к любой новой становящейся педагогической системе. (Другое дело, что редко подобные расхождения бывают выражены в столь обстоятельной и литературной форме).

Там, где один взгляд интуитивно прозревает в ещё складывающейся педагогической практике всю полноту и гармоничную стройность замысла – другой с болью отмечает множество резких несоответствий между деталями реальности и провозглашаемыми целями. В тех недостатках, в которых одни видят лишь естественные временные недоразумения, другие обнаруживают закономерную обратную сторону достоинств.

Одни находят в новой педагогике то, чего так давно искали сами: и воодушевляются всем, что предстаёт перед ними. Другие, чей жизненный опыт и профессиональная позиция идут вразрез с новым делом, даже непредвзято рассматривая его, склонны обнаруживать куда больше настораживающего и сдерживающего. Увы, расхожие понятия об «объективности» и «субъективности» мало что объясняют в методах осмысления этих сложных и живых противоречий. То проявляющееся, то ускользающее совершенство педагогического труда предстаёт перед каждым человеком очень по-своему…

Интересно и то, что критика Тихеевой звучит как критика не из прошлого, не от правоверности, скажем, «фребелевской» традиции – а скорее, критикой из будущего, ещё туманного, но уже очевидно иного, чем тот, который виделся Марии Монтессори.

Елизавета Ивановна Тихеева (уже получившая известность как автор книги «Родная речь и пути её развития») в эти годы как раз разворачивала и оформляла собственную систему взглядов на дошкольное детство: с огромным вниманием к живой речи, к многообразию эмоций и общения, с осмыслением того, насколько гибко может изменяться педагогическая работа в зависимости от складывающихся вокруг обстоятельств, с требованием ясности, доступности и практичности в любых рекомендациях для воспитателей…

Не удивительно, что она ощущала чужеродность своим излюбленным замыслам и в монтессорианских «уроках тишины», и в чёткой регламентированности материалов, и в отведении игры как бы на второй план детской жизни, и в высоких словах о «свободном воспитании», далеко не во всём (на её взгляд) подтверждаемых практикой, и в общественных восторгах по поводу всеразрешающей силы очередного передового метода…

Спор двух выдающихся и самоотверженных деятельниц российского образования, конечно, не был случаен, развивался далеко не только из-за тех или иных личных пристрастий. (Хотя известно: когда начинается любое новое дело, даже особенности характеров основоположников часто оказывают на его развитие сильное влияние).

Дело было не только в тех или иных индивидуальных предпочтениях авторов. Этот диалог, свидетелями которого мы сегодня становимся, – о путях образования. А поскольку его участницы были не только теоретическими сторонницами того или иного подхода, добросовестными исследователями, но и активно работающими практиками, яростными пропагандистами идей, то этот спор во многом повлиял на характер развития детских садов и массового педагогического образования воспитателей в России.

В последующее за выходом этих книг десятилетие Е. И. Тихеева и Ю. И. Фаусек станут едва ли не главными личностями, вокруг которых забурлило становящееся массовое педагогическое образование воспитателей. К концу же двадцатых годов, после этапа яркого развития, педагогика Монтессори была практически запрещена в СССР и воскрешена уже в конце восьмидесятых, вновь вызывая бурные споры о своей естественности или надуманности, инородности или органичности для русской почвы.

Убеждения же, открытия, принципы Е. И.Тихеевой, одной из основоположниц дошкольного факультета Ленинградского Пединститута, во многом определят культурные традиции советской дошкольной педагогики. Эти традиции останутся живыми и действенными в руках тех, кому они передавались «из рук в руки»: в среде избранных судьбой воспитателей и лучших «дошкольных» учёных. В массовом же употреблении канонизированные (вроде бы) традиции «системы Тихеевой» будут «засушены», обездвижены, лишены всякой живой взаимосвязности, гибкости и открытости к детям.

Кто знает, сколько бы ещё пользы дошкольному делу в нашей стране принесли участницы этого диалога и их последователи, как вообще развивалось бы дошкольное образование, если бы их спор не был бы перенесён в те годы, когда содержательные аргументы в честном научном споре часто становились статьями обвинения…

Ю. И. Фаусек (и мы все вместе с ней) проиграла в этом споре – монтессори-педагогика на долгие десятилетия была запрещена в нашей стране. Но и Е. И. Тихеева, к сожалению, тоже не выиграла. Поскольку её замечательные идеи и предложения по организации жизни детей в детском саду были во многом формализованы, и, как часто случается в таких случаях, превращены в массовой практике детских садов в их противоположность.

Всесторонняя регламентация, без-ответственная декламация отвлечённых принципов, навязчивое стремление к полной тишине, подавление самостоятельности воспитателей предписаниями инструкций – всё то, в чём подозревала когда-то Елизавета Ивановна последователей Монтессори, по парадоксу судьбы стало характерными чертами множества советских детских садов, как бы воплощавших и развивавших идеи Тихеевой…

Видимо, дело не в специфике монтессорианских подходов, а в общих коренных проблемах педагогической жизни. Пусть этот столетней давности спор поможет нам оценивать их внимательней и мудрее.

Андрей Русаков, Елена Хилтунен

Татьяна Львовна Сухотина-Толстая. Мария Монтессори и новое воспитание. 1914 г.

Татьяна Львовна Сухотина-Толстая (родилась 4 октября 1864; умерла 21 сентября 1950) – дочь Л.Н. Толстого. В Татьяне Львовне соединились особенности характеров обоих её родителей. От матери она унаследовала практичность, способность заниматься самыми разными делами, как и мать, она любила туалеты, развлечения, была не лишена тщеславия. Татьяна одинаково близка была и отцу, и матери.

В 1872 г. Л. Н. Толстой в письме к А. А. Толстой дал дочери такую характеристику: «Тане – 8 лет. Если бы она была Адамова старшая дочь и не было бы детей меньше её, она была бы несчастная девочка. Лучшее удовольствие её возиться с маленькими… её мечта теперь сознательная – иметь детей… Она не любит работать умом, но механизм головы хороший. Она будет женщина прекрасная, если Бог даст ей мужа…» Татьяна Львовна рано проявила способности к рисованию. В 1881 г. она поступила в Училище живописи, ваяния и зодчества в Москве. Её учителями были В. Г. Перов, И. М. Прянишников, Л. О. Пастернак.

Нередко она обращалась за указаниями к Н. Н. Ге, который в 1886 г. писал ей: «Я рад, что Вы хотите заняться искусством. Способности у Вас большие, но знайте, что способности без любви к делу ничего не сделают».

В 1899 г. Татьяна вышла замуж за Михаила Сергеевича Сухотина, жили они в имении Сухотина Кочеты. 19 ноября 1905 г. Татьяна Львовна родила единственную дочь Таню. С 1914 по 1921 гг. она жила в Ясной Поляне. В 1917 – 1923 являлась хранителем музея-усадьбы. В 1923 – 1925 гг. была директором Музея Л.Н. Толстого в Москве. В 1925 г. вместе с дочерью Татьяна Львовна уехала за границу, жила в Париже, где её гостями были Бунин, Моруа, Шаляпин, Стравинский, Александр Бенуа и многие другие представители культуры и искусства. Из Парижа она переехала в Италию, где провела остаток своей жизни. Татьяна Львовна автор книг:

• Воспоминания. М.,1976 Дневник. – М., 1979.

• Друзья и гости Ясной Поляны // Вестник Европы, 1904.

• Семейная трагедия Льва Толстого. // Вечерняя Москва, 1928.

Дочь – Татьяна Михайловна Сухотина-Альбертини, родилась 6 ноября 1905 г. в Ясной Поляне, умерла 12 августа 1996 г. в Риме. Неоднократно бывала в СССР, посещала Ясную Поляну. Часть архива её матери была передана в дар Государственному музею Л. Н. Толстого в Москве. Замужем с 1930 г. за Леонардо Альбертини.

Автор воспоминаний: «Моя мать», «Моя бабушка», «Толстой и детство».

Предисловие от издателя. 1914 год

Соединение в этой книге взглядов двух, полных самой искренней симпатии к детям, женщин – нового итальянского апостола педагогической реформы Марии Монтессори и дочери великого русского реформатора воспитания Льва Николаевича Толстого, одушевлённой одними с отцом своим педагогическими идеалами, придаёт этой книге особенно глубокое, по нашему мнению, значение.

Методы Монтессори, разумеется, подлежат ещё всесторонней критике, – и, главное, критике самой жизни. В настоящее время происходит целый ряд опытов применения их в разных странах, – главным образом, в С.-А. Соединённых Штатах, Англии и т. д. Результаты этих опытов дадут, конечно, новые данные для суждения о правильности и жизненности этих методов. Постепенно из этих методов Монтессори возьмётся всё живое, способствующее всестороннему гармоничному развитию ребёнка, и будет отброшено всё, несоответствующее этой цели.

Постоянно искать лучшего и лучшего для детского блага, брать его из всякой педагогической системы, которая его даёт, и не делать себе кумира ни из какой системы – такова должна быть задача искренних друзей детства.

И. Горбунов-Посадов

Часть первая

I

«Ребёнок знает душу свою, она дорога ему, он бережёт её, как веко бережёт глаз. И без ключа любви никого не пускает в душу свою».

Лев Толстой

Все мы любим детей.

Но все ли мы умеем их любить? Все ли мы сознаём ту громадную ответственность, которую налагает на нас наше вмешательство во внутреннюю жизнь ребёнка? Не слишком ли легкомысленно относимся мы к зарождающимся в его голове и сердце мыслям и чувствам, разбуженным нашим словом и примером?

Мы часто забываем ту силу впечатлительности, ту чувствительность восприятия, которая присуща детскому возрасту. Оглянувшись на своё детство, каждый из нас вспомнит много кажущихся с первого взгляда незначительными случаев, которые имели огромное, решающее влияние на направление наших мыслей и чувств.

Душа ребёнка – почва благодарная, и всякий, когда-либо занимавшийся воспитанием, знает, как легко ребёнок воспринимает и хорошее и дурное. И знает ту радость, которая вознаграждает его за его незначительные усилия.

Поэтому нельзя не достаточно осторожно относиться к нашему влиянию на детей.

Когда человек добросовестно и с любовью подходит к детской душе – результаты не могут не быть плодотворными.

И вот та итальянская девушка, доктор медицины Мария Монтессори, о деятельности которой мне хочется поделиться с людьми, интересующимися воспитанием, отдала всю свою любовь, все свои силы, всю свою жизнь без остатка делу воспитания.

А так как – помимо её горячей любви к этому делу – девушка эта обладает исключительным умом и сильной волей, то результаты её работы огромны.

Марии Монтессори можно довериться: она не сразу пришла к тем выводам, которые теперь руководят её работой: долгие, упорные, кропотливые исследования, – всегда проверенные опытом, – привели её к ним.

Приведу один случай, служащий примером терпения и настойчивости этой замечательной девушки. Ей понадобилось прочесть научные сочинения французских учёных seguin и Itard, писавших о воспитании ненормальных детей. И вот, для того, чтобы проникнуть в смысл и значение этих книг, Монтессори собственноручно переписала, переводя их, 600 печатных страниц первего тома сочинения seguin, а потом, получивши второй том на английском языке, перевела и его. «Я почувствовала потребность изучить их», – пишет Монтессори об этих сочинениях, – «и вот я сделала то, чего никогда не делала, и что, может быть, придётся когда-нибудь повторить: переписала по-итальянски от начала до конца сочинения этих учёных каллиграфически… Каллиграфически, – для того, чтобы иметь время взвесить смысл каждого слова и проникнуться духом автора».

Проводя прошлую зиму в Риме, мне пришлось узнать её и побывать в школах, устроенных по её системе.

Марии Монтессори теперь за 40 лет. Это ещё вполне свежая, красивая, энергичная женщина. Она ещё не почила на своих лаврах и продолжает работать, но в ней уже чувствуется некоторая уверенность в том, что она стоит на верном пути, и видно, что она превозмогла много трудностей, которые теперь остались позади.

Она продолжает работать, находя, что ею ещё только начерчен тот путь, по которому следует идти, и только намечен тот идеал, к которому желательно приближаться.

Смолоду ей пришлось вступить в трудную борьбу, которую только её непоколебимый характер мог преодолеть.

Началось с того, что когда Мария захотела поступить в университет, её родители, у которых она единственная горячо любимая дочь, этому воспротивились. В то время они видели в её поступке только опасное и огорчительное чудачество.

Надо сказать, что хотя в Италии доступ в университет женщинам давно уже открыт, но зато общественное мнение в Риме настолько рутиннее и более отсталое, чем русское, что, особенно в то время, когда Мария поступала в университет, этот шаг считался для девушки неслыханным и скандальным. Для неё он нисколько не был облегчён ещё тем обстоятельством, что она была молода и красива.

После долгой борьбы Мария Монтессори получила разрешение родителей поступить в университет, который она блестяще окончила. Она была первой женщиной, получившей в Риме степень доктора медицины.

Не удовлетворившись этим, она едет в Лондон и Париж и там продолжает изучать не только теоретически, но и на практике, те предметы, которые её интересуют, т. е. нервную систему и мозговую деятельность человека.

Затем она возвращается в Рим, чтобы применить на деле свои знания.

Тут она почти с первых шагов расходится со своими товарищами, так как ей недостаточно быть холодным зрителем наблюдаемых явлений, – ей хочется поскорее найти практическое применение своим знаниям, она чувствует потребность приложить все силы своего широкого ума и горячего сердца на то, чтобы усовершенствовать, улучшить существующие условия.

Она поступает в детское отделение римского сумасшедшего дома и предпринимает тяжёлую и неблагодарную работу – развитие умственно-ненормальных и нервно-расстроенных детей.

Благодаря тому, что Монтессори обратила внимание на этих несчастных детей – для них был устроен особый приют, начальницей которого была назначена Монтессори. К этому приюту она ещё добавила класс для приходящих детей, которые из-за умственной недоразвитости считались невоспитуемыми в обыкновенных начальных школах Рима.

Редкое соединение твёрдого, логического мужского ума с мягким любящим женским сердцем и чисто женским терпением, сделали ту огромную работу, которая была бы не под силу обыкновенному мужчине или обыкновенной женщине. Мужской ум наблюдал и изучал, прикладывая и применяя к своей работе не только свои, но и чужие наблюдения и знания.

А женское материнское сердце любило: любило всех без исключения – отталкивающих идиотов, противных порочных детей одинаково с привлекательными и одарёнными мальчиками и девочками. Думаю я, что несчастных она любила даже больше, чем счастливых. Иначе разве возможно бы было то многолетнее усилие, которое она делала ради них?

Монтессори легко подобрала ключи к детским сердцам. Все дети, с которыми она входит в общение, страстно привязываются к ней. Это, разумеется, очень облегчало и облегчает её работу.

С 1898 по 1900 года она проводит каждый день с 8 час. утра до 7 час. вечера, уча ненормальных детей, отдавая им все свои умственные и душевные силы, пытаясь вливать в бедные треснутые сосуды их убогого сознания – полный богатый поток своего мощного и светлого ума.

Отдавая им все свои дневные часы, по ночам она опять становится человеком науки – систематизируя, классифицируя, приводя в порядок и уясняя себе результаты своей дневной работы.

«Великая вера меня воодушевляла», – пишет она в своей книге «Pedagogia scientifica». – «Надо было суметь через детскую душу вызвать человека, дремавшего в ней. Мною руководило великое уважение к их убожеству, и та любовь, которую эти несчастные дети умеют возбудить в тех, кто сближается с ними».

Помимо своих личных наблюдений и исканий, Монтессори с жадностью и страстью проверяет всё, сделанное ею, по работам тех, кто до неё занимался теми же задачами. Каждое их указание, каждый намёк ей дорог, – она не пропускает ни одного, не прикинувши его к своей работе, к своим наблюдениям.

И, как это всегда бывает после долгих и упорных исканий, неожиданно для самой Монтессори, явились результаты, на которые она сама не смела надеяться.

Как в пророчестве Иезекииля кости покрылись мясом и заговорили, так и тут, – сознание идиотов, казавшееся мёртвым, – ожило.

Произошло чудо.

Ребёнок, считавшийся ненормальным, отсталым, – воспитанный по её методе, выдержал экзамен в городскую школу легче и свободнее, чем нормальные дети, воспитанные по-старому.

Чудо повторилось. И потом опять и опять оно стало повторяться, так что чудо уже перестало быть чудом, а стало обыкновенным явлением, которое можно было предсказать, и на которое можно было рассчитывать.

Но эти результаты, вместо того, чтобы успокоить её, родили в ней новые вопросы. «В то время как все любовались успехами моих идиотов», – говорит Монтессори в своей книге, – «я размышляла о том, какие причины задержали одарённых и здоровых детей из обыкновенных школ на таком низком уровне, что мои несчастные воспитанники были в состоянии сравняться с ними?» И она старается сама дать этому объяснение: «Мальчики из моего приюта прошли иной путь, чем тот, которого придерживаются в общественных школах. Им была дана помощь в их психическом развитии, тогда как нормальные дети были задавлены и задушены. Я подумала, что если бы когда-нибудь то специальное образование, которое так чудесно развило идиотов, было бы применено к развитию нормальных детей, – чудо исчезнет, и вновь появится пропасть между низшей и обыкновенной умственной организацией».

В 1900 г. Мария Монтессори оставляет свой приют и повёртывает свои усилия на воспитание обыкновенных, нормальных детей.

Она сперва возвращается в университет, чтобы изучить философию и психологию. Несколько лет она занимается в Риме, Турине и Неаполе экспериментальной психологией вообще, и, в частности, психологией детского возраста. Попутно она посещает начальные школы, изучая их системы и приспособления.

Она с любовью вспоминает эти года спокойной, сосредоточенной, ничем не нарушаемой работы.

Теперь она скучает по тем долгим блаженным годам неизвестности и одиночества, когда она одна, сама с собой, терпеливо и прилежно работала, шаг за шагом проверяя пройденный путь.

Она говорит, что её слишком рано открыли. Ей мешают работать. Телеграммы, письма, посетители, просящие указаний, отнимают у неё много времени.

Марией Монтессори до сих пор разработана система обучения детей от 3-х до 7-ми-летнего возраста, и программа этого обучения ею не только закончена, но она применена во многих школах Италии и других стран.

Истории своих первых опытов Монтессори описывает в книге «Il metodo della pedagogia scientifica applicato all’educazione infantile nelle case dei bambini» («Метода научной педагогии, применённая к детскому воспитанию в детских домах»). «За этой книгой опытов, собранных одним лицом», – пишет она в конце этой книги, – «должны последовать книги других, которые, исходя из индивидуальнего изучения детей, воспитанных по нашей методе, опишут плод своих наблюдений. Таких педагогических книг ожидает будущность».

II

Те нравственные основания, которые руководят деятельностью Марии Монтессори, всегда бывали высказываемы и применяемы выдающимися педагогами всех времён.

Более века тому назад Песталоцци ставил их в основу своей теории.

Я ещё не родилась, когда в Ясной Поляне школа моего отца Л. Н. Толстого была с полным успехом ведена на тех же принципах.

Итак, путь, по которому идёт Монтессори, – не новый.

Орудие, которым она прокладывает свой путь – тоже старо, как мир.

И свет, освещающий её путь – никогда не угасал.

Путь этот – путь свободы.

Орудие – это знание или наука.

И свет – это любовь.

Мне страшно употреблять эти три, веками извращённые и ложно толкуемые понятия.

«Любовь – опасное слово», – говаривал мой отец, Л. Н. Толстой: «Во имя любви к семье совершаются злые поступки, во имя любви к отечеству ещё худшие, а во имя любви к человечеству – самые страшные ужасы».

А вот что он говорит о науке: «Законная цель наук есть познание истин, служащих благу людей. Ложная цель есть оправдание обманов, вносящих зло в жизнь человеческую».

Но особенно понятие свободы часто настолько извращалось, что для многих самый звук этого слова стал противен и страшен» – «Oh liberte, que de crimes on commet en ton nom» («О свобода, сколько преступлений совершается твоим именем») воскликнула ещё Madame Roland, когда её вели на эшафот.

Именем свободы было сделано столько злоупотреблений, что не мудрено, что это слово иногда вызывает недоверие и страх. Для одних оно представляется пугалом, признав которое, люди подвергают свою физическую и духовную жизнь всяким насилиям и опасностям. Для других – это понятие есть синоним нарушения всякого порядка и освобождения себя от всяких законов – не только мирских, человеческих – но и нравственных, религиозных.

А между тем, если без этого основного закона жизни ни человек, ни животное, ни даже растение не может развиваться, то почему дети должны составлять исключение из этого правила?

Если теперь уже никто не спорит о том, что человек достигает своего высшего развития только при условии наибольшей свободы; если доказано, что рабство есть самое губительное состояние, как для души раба, так и для души господина, и если поэтому человечество сочло нужным для своего блага уничтожить владение одного человека душой другого, – то почему в детскихсадах и в школах эти законы не имеют такого же права на существование?