Неизвестные мгновенья их славы

– Не сразу это случилось, внученька. Он-то кто был? Музыкант, барин, а я – простая прислуга. Он про меня и знатом-то не знал. И в господском доме у Сатиных я только прибиралась. Помогала их младшей дочке Наталье Александровне. А она-то уж очень полюбила Сергея Васильевича, своего двоюродного брата. Он-то, бывало, каждое лето в Ивановку приезжал, а тут – как злой человек наворожил. Одну весну сирень отцвела, (уж он эту пору очень любил), вторая весна прошла. Он все не едет. Наталья Александровна и так-то худенькая, а тут одни косточки из открытого воротничка торчат.

Настала зима. От Сергея Васильевича ни слуху, ни духу. Пришел февраль – кривые дорожки. Снегом все завалило. В тот раз метель с вечера разбушевалась. Час уж поздний. Прохожу мимо спаленки Натальи Александровны. Слышу – плачет. Я полегонечку двёрку приоткрыла, тихо спрашиваю: «Барышня, не надо ли вам чего? Успокойтесь. Не плачьте». Она мне в ответ: «Я не плачу… это метель так плачет…»

C. В. Рахманинов с собакой Левко на мостках у берега реки Хопер близ имения Красненькое. Фотография 1899 года

Чтобы хоть немного успокоить ее, говорю, что в народе примета – большие снега к большому зерну. А еще песня такая есть и тихонечко запела: «Как со вечера пороша выпадала хороша…» Гляжу, девонька повернулась ко мне, всю песню до конца прослушала и просит: «Спой еще, какую знаешь». «Милая моя барышня, – говорю ей – я столько песен знаю, что их петь – не перепеть». До самой полночи потихоньку ей пела, пока она совсем не успокоилась. А на другой день барышня подвела меня к большому черному фортепьяну и сказала, чтобы я пела песни, а она будет играть музыку. И потом что придумала? Приказала в сундуках разыскать самый красивый сарафан, мои волосы заплесть в косу, уложить вокруг головы и повязать их широкой шелковой лентой под цвет сарафана. Только с обувкой вышла заминка, ничего к наряду не подошло. Барышня даже свои башмачки принесла. Да куда там! Её-то ножка тоненькая, а моя-то, крестьянская, по голой земле растоптанная. Я сама быстро связала из тонкой конопляной веревочки чуни. Хозяйка моя молодая хоть и одобрила, но сказала, что будем искать. А чего там искать? Дедушка твой, Андриан Иваныч, мастер лапти плесть, каких поискать. Передала ему свой наказ, мерку указала, так он сплел чудо-лапти, и царице не зазорно в них ходить. Собрала Наталья Александровна всех свободных людей в доме, усадила их перед роялью, вывела меня к ним разнаряженную, а сама села играть. Называет, какую песню нужно петь, я ее и пою. И так хорошо, задушевно получилось, что иные даже прослезились. Бывало, в праздники соберутся гости, она и им такое вот представление со мной устраивала. Очень заинтересовали ее старинные песни, на больших листах ноты написала. Делом-то утешным для себя занялась, гляжу и повеселела моя девонька. А весной, на Пасху от Сергея Васильевича весточка пришла, дескать собирается лето у тетеньки Сатиной погостить, будет торопиться, чтобы сирень в цвету застать.

И правда, приехал. Увидел свою сестрицу, удивился, как она выросла, да какая пригожая стала, вот тут уж их Господь друг с дружкой и сводить начал.

– Ну, а пела-то ты когда Сергею Васильевичу? Как он с тобой разговаривал? – тереблю за широкую юбку бабушку Алену.

– Обязательно все тебе расскажу. Только в другой раз. А сейчас за мной дрожки для дальней дорожки приедут. Домой пора.

Каникулы мои приближались к концу. Бабушка Саша по всей Хорошавке узнавала, кто собирается в Москву, чтобы меня пристроить в попутчицы.

Мы завтракали, когда неожиданно, как и в прошлый раз, перед крыльцом остановилась легкая тележка со спинкой и из нее проворно выбралась бабушка Алена с небольшим узелком. Мы выбежали ей навстречу. С радостными охами и ахами, перецеловавшись, повели гостью в горницу. Хозяйка сразу принялась за самовар, дедушка Андриан подсел к сватье. Но разговора у них не получалось, потому что собеседник был сильно глухой на оба уха. Покричав-покричав, Алена Григорьевна приказала мне отвести деда во двор, пусть он там своими делами занимается, придет к рюмочке, когда стол будет накрыт.

И опять две сестрицы, перебивая друг друга стали меняться хорошими и печальными новостями. Угостившись, выпив по несколько лафитничков малиновой наливочки, бабушка Алена обняла худенькие плечи моей бабушки:

– Давай, Саша, тряхнем стариной, споем, как бывалоча. Начнем с любимой песни Сергея Василича… Я заведу, а ты мне вторь.

Плавно, душевно полилась мелодия: «Поутру на заре по росистой траве…». Второй голос ее расцветил: «Я пойду свежим утром дышать».

Я сидела, боясь пошелохнуться, чтобы не помешать песне. А мои бабушки, закончив одну, запевали другую. Звенело золотой цепочкой «Во субботу день ненастный», «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», «Ой, да ты калинушка», «Позарастали стёжки-дорожки». Я слушала и сердце мое «сладко таяло в груди». Мне было не жаль, что все меньше оставалось времени об обещанном бабушкой Аленой рассказе о Рахманинове. Наверное, в моей детской душе зарождалось предчувствие, что такого пения я больше никогда не услышу. И действительно, это был последний раз в моей жизни. А потом началась война.

И все-таки Боженька услышал мою молитву. Весь тот день я не отходила от Алены Григорьевны, заглядывая ей в глаза. Помогла и моя милая бабушка Саша:

– Да не томи ты внучку. Ведь обещала!

– Ну и присуха девка! – То ли в осуждение, то ли в одобрение, смеясь, сказала бабушка Алена – Пока за мной таратайка не приехала, сядем здесь на крылечке, расскажу тебе про Сергея Василича. На чем я остановилась?

– На том, как Сергей Василич приехал и как с Натальей Александровной Господь друг с дружкой сводить начал.

В. А. Сатин, С. В. Рахманинов, Н. А. Сатина, Е. Ю. Крейцер, С. А. Сатина (стоит)

– И свел! Обвенчались и зажили они душа в душа. Скоро и первая их дочка – Ирина – родилась. Наталья Александровна такой хорошей хозяйкой оказалась, что все диву давались. Самая главная ее забота, чтобы ништо Сергею Василичу работать не мешало. Меня-то она ему во всем наряде сразу показала. Знал он, что я много песен пою, даже те, которые в пугачевскую смуту пелись. Но он с утра до вечера музыкой занимался. Когда совсем устанет, выйдет за околицу и там гуляет. Нашто уж возле имения парк красивый, а он степь любил, нравилось ему, как дикая трава пахнет. А иной раз меня кличут, мол, барин зовет. Подойду к его флигельку, в окошко постучусь. Он сразу же откликается и просит, чтобы я зашла и песни ему попела. Встану я недалеко от окна…

– А он за рояль? – спрашиваю ее.

– Нет-нет! Никогда под песни не играл. Сергей Василич окошко откроет, облокотится о подоконник, голову на свои длинные пальцы положит и слушает. Один раз пою, а голос у меня как задрожит. Он сразу спрашивает: «Что с тобой, Алена?»

Я ему и говорю, что раздор в нашей семье случился.

– Какой раздор? – удивляется. – Я твоего свекра знаю, мужик хороший, работящий и Алексей твой – человек смирный, совестливый.

– Вы, Сергей Василич, не слыхали еще, должно быть, что брат Алексея – Петр на Кавказе служил, теперь домой вернулся, да не один, а с женой.

– Ну и хорошо! На свадьбу не потратитесь – шутит он.

– Хорошо-то, хорошо, да молодка-то его с Кавказу. Черкеска… Свекровь моя баба тихая, добрая, но уж очень богомольная. Нет, говорит, моего благословения иноверке. Но ведь Петр мужик умный, все предвидел. Невеста окрестилась, веру нашу приняла, в полковой церкви их обвенчали. Петр даже у начальства бумагу для подтверждения взял. А свекровка знать ничего не хочет, говорит на порог бусурманку не пущу. Так и живут пока в сарае. А я присмотрелась к сношеньке-то, она уж чижоленькая… Не по-людски все выходит.

Сергей Василич слушал меня внима-а-а-тельно, потом будто сам себе говорит: «Да-а… Интересно… Был бы жив Лермонтов, может, и про ивановскую черкеску написал… только совсем другую историю. Ты вот что, Алена, иди домой и ни о чем не горюй. Я твоего свекра-кузнеца хорошо знаю, поговорю с ним по душам, потом к батюшке нашему зайду, попрошу его, чтобы он с твоей свекровью как следует потолковал. Даст Бог все и уладится. Потом весело так говорит: «Ты ведь помнишь, как нам с Натальей Александровной венчаться запрещали? А все обошлось. И тут дело уладится».

И правда, считай в один день Сергей Василич горе наше по степи развеял. С его благословения зажила семья Кузнецовых лучше прежнего. Дай ему Бог всех благ.

Бабушка Алена три раза перекрестилась и замолчала.

– И это все? – осторожно спрашиваю я.

Бабушка Алена тихонько засмеялась.

– Ну, почему же все. Жизнь шла своим чередом. На зиму господа в Москву уезжали, а чуть половодье сойдет и они тут как тут. Сергей Василич у тестя имение выкупил и стал полным хозяином. Музыкой-то он, конечно, как всегда занимался, но и землей, и всеми службами распоряжался сам. Очень новой техникой увлекался, тракторами, сеялками, веялками. Все из-за границы выписывал. Самое лучшее. Уж какое бы имение разбогатое было бы, да война с Германией в 14-ом году началась, а потом и вовсе – революция. Видно не хотел он на весь этот разор смотреть, уехал с семьей за границу. Когда уезжали, Наталья Александровна всем, кто работал в доме, дарила что-нибудь на память. Мне много красивых вещей подарила, но самое дорогое для меня —большое овальное зеркало в резной раме.

– Бабушка Алена, на следующее лето я уж совсем большая буду, можно, я к тебе в гости приеду? Очень хочется посмотреть, где Рахманинов жил.

– Приезжай, внученька, я гостям всегда рада, да только ничего после Сергея Василича не осталось.

– Как так?

– Вот так… Весь красавец-дом по кирпичику растащили, его флигелёк, все постройки по бревнышку раскатали. Парк с дубами, березками, кленами до последнего деревца вырубили.

– И что ж там теперь?

– Пустырь.

– А сирень?

– Уцелела сирень. Только растет она в палисадниках: у меня, возле домов в Ивановке, вот и у твоей бабушки Саши сколько ее, да какой разной!

Послышался слабый стук колес. К дому подъехала легкая тележка со спинкой. Дяденька, сидевший спереди с вожжами, громко позвал: «Алена Григорьевна! Собирайся! – потом пошутил – «Ивановка-то по тебе уж соскучилась?!»

Мы все попрощались с надеждой на встречу, не ведая, что видимся с Аленой Григорьевной в последний раз.

Свидание с Ивановкой

Село Ивановка. 1965 г. Фото автора

1965-ый год. Москва. Жаркий июль. Я – журналист, недавно назначенный корреспондентом очень популярной у всех слушателей молодежной радиостанции «Юность». Добилась командировки на свою малую родину – Тамбовскую область. Буду собирать материал об Августе Лунине, герое-комсомольце, погибшем во время Великой Отечественной войны. А основная-то цель – во что бы то ни стало попасть в Ивановку.

Работая в архиве обкома комсомола, узнаю, что путь до Ивановки далековат, километров 150. Сотрудник краеведческого музея подробно рассказал мне о жизни Рахманинова в Ивановке, показал часть небольшого зала с сохранившейся мебелью из имения, приобретенные музеем рукописи, ноты композитора. Когда же я сказала, что мне очень бы хотелось побывать в Ивановке, найти кого-нибудь из жителей села, кто видел Сергея Васильевича, что-нибудь помнит о нем, музейщик с сожалением развел руками: «Нет, никого не осталось, зря по такой жаре, по пыльной дороге будете мучиться». На том и распрощались.

Но существует на свете такая замечательная вещь – везение, особенно ценная для журналиста, поисковика, добывателя и дознавателя чего-либо. В областной художественной галерее разговорилась с одним живописцем, пожилым человеком. Поведала ему о своем огорчении. А он мне спокойно говорит: «Просите обкомовский газик, собирайте все свое журналистское оснащение и на третьей скорости мчитесь в Ивановку. Разыщите там Ивана Давыдовича Купрякова, он совсем старенький, но память отменная, замечательный дед. Будет вам отличный, редкий материал».

Поблагодарив своего спасителя, помчалась в обком, раздобыла газик, попросила водителя ехать самым коротким путем, прямо по степной целине. Едем. Кругом до горизонта – степь. Ровнехонькая. Ни пригорка, ни овражка. В Ивановке останавливаемся возле крайнего дома. Расспрашиваем, как нам найти Ивана Давыдовича Купрякова. Узнаем, что живет он на другом конце села. Нашли небольшой справный купряковский дом. Не успела я выйти из машины, а уж Иван Давыдович сам идет мне навстречу. Знакомимся. Объясняю, кто я и зачем к нему приехала. Сразу же включаю «репортер», который моего собеседника нисколько не смущает.

Далее я приведу отрывки из очерка, который сразу же по приезде из командировки, после расшифровки пленки с записью беседы с Иваном Давыдовичем Купряковым был опубликован в газете «Говорит Москва». Несколько позже я сделала три больших радиопередачи о Рахманинове в Ивановке, где звучало много его музыки и воспоминаний о нем.

Итак, бережно раскладываю половину чудом уцелевшей за более чем пятьдесят лет газетной полосы и предлагаю читателю фрагменты из серии «На репортерских тропах».

Иван Давыдович мне обрадовался. Старик не скрывает, что ему лестно видеть гостью из Москвы, которая не поленилась дать такой крюк и приехать персонально к нему. Иван Давыдович сед, улыбчив, словоохотлив, легок на ногу, памятлив, а он уже девятый десяток разменял.

Иван Давыдович Купряков, коренной житель Ивановки

Мы идем по деревенской улице, и Купряков рассказывает, где что было.

Родился Иван Давыдович в людской при имении. Отец его ходил за лошадьми, мать кухарила. Как подрос, определили его пасти небольшое овечье стадо. Овцы были дорогой шленской породы, и их держали отдельно от других. Здесь на выгонах и увидел впервые Ваня Купряков Сергея Васильевича, который приехал в Ивановку погостить у своей тётки. Рахманинову в то время было лет 17. Молодые господа держались просто, не чурались деревенских парней.

– Раз как-то – вспоминает Иван Давыдович, – решили они поставить спектакль. Народу сбежалось со всей деревни. Артисты в костюмы наряжались. Когда представление закончилось, вздумала молодёжь ракеты пускать. Ребятишки ликовали. Все хорошо обошлось, да только последняя ракета не зажглась. Зашипела, чиркнула и упала на конный двор. Шарили, шарили – не нашли. Только по домам разошлись, слышим набат. Пожар. Сгорела конюшня.

Когда Сергей Васильевич женился на Наталье Александровне Сатиной – своей двоюродной сестре, – они поселились в Ивановке и проводили здесь большую часть года. Рахманинов до тех пор никогда не занимался хозяйством, а тут ему пришлось взять на себя хлопоты. Как утверждают люди, близко знавшие его, Сергей Васильевич оказался хозяином рачительным, образованным и деятельным. Но о первых его шагах на этом поприще и до сего времени живут среди ивановцев байки.

Иван Давыдович смеется:

– Рассказывал мне бывший управляющий Петр Семенович. Едут они на дрожках, поля осматривают. Сергей Васильевич, дотошный такой, все выспрашивает. «Это что, рожь или пшеница?» Управляющий объясняет: «Рожь». «Как считаешь, уродилась?»

«Да, слава богу, колос тяжелый». Сергей Васильевич слезает с дрожек, щупает колос, удивляется: «Как же это на тонком стебле держится такой тяжёлый колос. Не упадёт? Поддерживать его ничем не надо?»

В другой раз проезжают мимо паров. Земля заросла травой, ромашкой, колокольцем. Пестрота веселая. Рахманинов заинтересовался: «Что это такое?» Управляющий не знает, как потолковее и покороче объяснить, что такое пар. Говорит: «Так себе, чебур-хабур». Рахманинов ему: «А нельзя ли, Петр Семенович, этого чебур-хабура побольше посеять?»

Приезжал Рахманинов в Ивановку ранней весной. Рояль всегда с собой привозил. Не раз Иван Давыдович вместе с мужиками перевозил на лошадях большой ларь, в котором был дорогой инструмент. Сергей Васильевич работал в угловой комнате. Целый день из открытых окон слышались звуки рояля. И те, кто находился в саду, не всегда в них улавливали стройную мелодию.

Купряков качает головой и лукаво улыбается:

– Моя хозяйка тоже в саду работала. Летом дел много. Всякая ягода, цветы. Наталья Александровна сама во все вникала, тоже весь день в заботах. Бывало, бабы подойдут к ней: «Наталья Александровна, a Сергей Васильевич все бренчит и бренчит. Попросите его для нас сыграть». Наталья Александровна – к окну. «Сережа, не нравится бабам твоя игра. Давай что-нибудь повеселее». А он – «ха-ха-ха!» Густой у него голос был, с хрипотцой. Смеется. И «камаринского» заиграeт. Бабы платки долой и в плясовую. Тесть его, Александр Александрович иногда поворчит, не надо, мол, баб от дела отрывать. А Наталья Александровна вступается за баб: «Ничего, папа, они отдохнут, и работа бойчее пойдет».

Рассказываю Ивану Давыдовичу, что здесь, в Ивановке, жила родная сестра моей бабушки Алена Григорьевна Кузнецова. Помнит ли он ее?

– Вот те на! – всплескивает руками дед. Да кто ж ее на селе не знал! Уж как она пела, дак сам Сергей Васильевич слушал ее и говорил, какие чудеса есть в русском народе.

– А помните ее сына Петра, который привез со службы на Кавказе молодую жену-черкешенку. Имя-то ее было Мариам, а когда крестилась дали ей имя Мария?

– Как же не помнить?! Ведь вся деревня сбежалась на нее посмотреть. Красивая была, волосы, как смоль, черные, глаза карие, как спелые вишни. Трое ребятишек у них с Петром было. Маленькие, шустрые, черноглазые. Их черкесятами поддразнивали. Никого из них на селе не осталось. Как Петр умер, со всей семьей Машу родные к себе на Кавказ забрали.

Уже стемнело, захолодало, а Иван Давыдович рассказывал о последних годах жизни Рахманинова в Ивановке, о 1905 годе, о послеоктябрьских днях. Иван Давыдович «академиев не проходил» и с нотной грамотой не знаком. Да он и не пытается судить о Рахманинове как о композиторе. Он говорит о нем – о человеке. Долгую, нелегкую жизнь одолел простой русский крестьянин Иван Купряков. Он сеял хлеб, воевал, хоронил детей. Жаль, конечно, что ему не пришлось научиться тонко ценить музыку своего знаменитого земляка. Но Ивану Давыдовичу страстно хочется дожить до того времени, когда его внуки и правнуки в память о Рахманинове, восстановят парк, а в новой школе, которая строится на территории бывшего имения, ученики будут слушать музыку Рахманинова, будут учиться ее ценить. Будут учиться гордости за свое село, за свой край.

О самом дорогом уголке России

Рахманинова часто спрашивали, почему он не пишет воспоминаний о своей жизни? Ведь судьба гения так интересна всем в его изложении. Однако близкие знали, что при всей невероятной занятости, Сергей Васильевич очень хотел описать прожитые годы, но то одно важное дело, то другое не давали ему времени взяться за перо.

Однажды американская журналистка, которая хорошо знала немецкий язык, предложила Рахманинову легкий способ работы над воспоминаниями: он будет ей рассказывать, а она слово в слово записывать. Потом, естественно, Сергей Васильевич прочитает рукопись, сделает свои замечания, и текст сразу же пойдет нарасхват во все популярные журналы. Неожиданное согласие автора немало удивило Наталью Александровну, которая была в курсе всех дел мужа. И все же решение приняли, работа началась. Сергей Васильевич рассказывал об Ивановке – самом дорогом ему и любимом уголке России. Когда же он получил запись, то сильно расстроился: журналистка так переделала его сердечные воспоминания в сухую статью, сочиненную ей самой, что Рахманинов тут же отказался от работы с ней и категорически запретил печатать, где бы то ни было материал, находившийся у нее.

Прошло несколько лет. Все это время близкие и друзья постоянно выражали огорчение о ненаписанных воспоминаниях. Наконец, родственнице Натальи Александровны, Софье Александровне Сатиной удалось почти силой усадить Сергея Васильевича в кресло, она расположилась за письменным столом и стенографировала его воспоминания. За один «сеанс» он успел рассказать только об Ивановке. Другого счастливого момента не случилось.

Дорогой читатель! Давайте вместе с вами раскроем I-ый том «Литературного наследия» Рахманинова и прочитаем такие теплые и трогательные его строки о деревне в русской глубинке – Ивановке.

В каждом русском есть тяга к земле, больше, чем какой-либо другой нации. У других, например, у американцев, я ее совсем не замечаю. Мне кажется, здесь она отсутствует. Когда я говорю про тягу к земле – не думайте, что в этом чувстве я подразумеваю любовь к стяжанию. Нет, в мыслях русских людей о земле есть какое-то стремление к покою, к тишине, к любованию природой, среди которой он живет, и отчасти стремление к замкнутости. Мне кажется, в каждом русском человеке есть что-то от отшельника.

Начал я говорить об этой тяге к земле, потому что и у меня она имеется.

До 16-ти лет я жил в имениях, принадлежавших моей матери, но к 16-ти годам мои родители растеряли свое состояние, имения пропали, были распроданы и я уезжал на лето в имение моего родственника Сатина. С этого возраста вплоть до момента, когда я покинул Россию (навсегда?), целых 28 лет я и жил там. С 1910 года это имение перешло в мои руки. Находилось оно около 300 миль к юго-востоку, от Москвы и называлось оно Ивановкой. Туда я всегда стремился или на отдых и полный покой, или, наоборот, на усидчивую работу, которой окружающий покой благоприятствует. Положа руку на сердце, должен сказать, что и доныне туда стремлюсь.

С. В. Разманинов со своими дочерьми Ириной и Татьяной. Фотография начала 1910-х годов

Надо ли описывать вам это имение? Никаких природных красот, к которым обыкновенно причисляют горы, пропасти, моря, – там не было. Имение это было степное, а степь – это то же море, без конца и края, где вместо воды сплошные поля пшеницы, овса и т. д., от горизонта до горизонта. Часто хвалят морской воздух, но если бы вы знали воздух с его ароматом земли и всего растущего. Был в этом имении большой парк, насаженный руками, в мое время уже пятидесятилетний. Были большие фруктовые сады и большое озеро. Последние годы моего пребывания там, когда имение перешло в мои руки, я очень увлекался ведением хозяйства. Это увлечение не встречало сочувствия в моей семье, которая боялась, что хозяйственные интересы отодвинут меня от музыкальной деятельности. Но я прилежно работал зимой, концертами «делал деньги», часть их клал в землю, улучшал и управление, и живой инвентарь, и машины.

В начале 1914 года, не ожидая, как и никто, впрочем, войны, я дошел до своего предела мечты, а мечта эта была – покупка сильного американского трактора. Помню, что я хотел произвести эту покупку через наше министерство земледелия. Я приехал к одному из директоров Департамента, моему знакомому, и изложил ему свою просьбу. Он меня долго отговаривал, убеждая, что при количестве лошадей, которые у меня были, а было их около 100, мне трактор не нужен совершенно. В заключение, довольно раздраженно поставил вопрос: «да что же Вы будете делать на этом тракторе?» – «Сам буду на нем ездить», – ответил я. Он согласился, подумав, вероятно, что каждый человек по своему с ума сходит, и обещал доставить нужный мне трактор к осенней работе. Трактора этого я так и не увидел никогда. В августе началась война…

Ветка белой сирени

Каждый раз, когда Рахманинов выступал в концерте как дирижер или как пианист, в антракте, когда сцена была пуста, из-за кулис выходил служитель. Он бережно нес ветку с большой гроздью белой сирени, клал ее либо на пюпитр, либо на рояль и безмолвно удалялся. Входя в зал после перерыва, Сергей Васильевич сразу же видел эту ветку, осторожно брал ее, прижимал к груди, вдыхал аромат цветка, и, обратившись к публике в легком изящном полупоклоне, благодарил за подарок.

Это было на каждом концерте, где бы он ни проходил: в России или в Европе. Все догадывались, что скромная ветка сирени – знак глубокого сильного, нежного чувства. Таинственная незнакомка. Многие почитатели великого композитора пытались разгадать эту тайну. Назывались имена нескольких богатых поклонниц, в их список попала и наша известная писательница Мариэтта Шагинян, состоявшая с Рахманиновым в переписке, и большая охотница до всяких загадочных историй. Уже композитор закончил свой жизненный путь, а тайна ветки белой сирени продолжала волновать тех, кому было знакомо имя гения русской музыки.

Не скрою, среди искавших имя этой дамы-невидимки была и я. Приготовившись к длительной поисковой работе, к своему удивлению довольно скоро нашла небольшую заметку в старом музыкальном журнале о некой Фёкле Яковлевне Руссо. Потом оказалось, что о ней коротко упоминается в разных публикациях о Рахманинове. Так кто же она такая, ничем не напоминающая таинственную незнакомку?