Контракт на два дня. Трилогия. Книга вторая. Дорогами войны

– Разве с такой скоростью можно летать?

– Ну, если можно летать семьсот километров в час, то почему нельзя тысячу?

Самолёты в небе уже пролетели над их головами и стали удаляться на запад, синхронно выполнив небольшой разворот и отклонившись немного южнее. В это время до ребят донёсся далёкий гул двигателей. Серёжа вдруг задумался, что-то высчитывая в уме, потом глаза его округлились, и он воскликнул:

– Они летят быстрее скорости звука! То есть быстрее, чем тысяча триста километров в час. Яша, это просто фантастика! Поверить не могу! Наши инженеры сконструировали самолёты, летающие быстрее скорости звука!

– Так ты же сам только-что сказал, что это возможно.

– Я сказал, что лететь со скоростью тысяча километров в час возможно. А вот преодолеть скорость звука кроме ракеты не удавалось ни одному летательному аппарату. Значит, наши авиаконструкторы решили и эту задачу.

– А как ты определил, что они летят с такой скоростью?

– По отставанию звука моторов. Мы долго с тобой видели, как самолёты летят, а звук моторов мы услышали гораздо позже. Если бы они летели медленнее скорости звука, то моторы бы мы услышали тогда же, когда и увидели самолёты, и даже раньше.

– Ну ты, Серёжа, и голова!

– Знаешь, Яша, я мечтал закончить авиационный институт, стать инженером и конструировать самолёты. Из-за того, что отца осудили, ничего не вышло. Я надеялся, что вернусь после службы в армии и смогу поступить. Тем более, у нас в Ленинграде открыли новый авиационный институт и ехать учиться в Москву уже не надо. Как бы мне хотелось оказаться сейчас в одном из этих самолётов и улететь на нём отсюда навсегда! Хотя бы раз в жизни взглянуть на землю с высоты, увидеть её такой, какой видят птицы, – сказал с грустью Серёжа, печально провожая взглядом улетающие за горизонт самолёты.

Через неделю прошёл слух, что Матвей бежал, причём это оказался очень дерзкий и единственный успешный побег из лагеря. Пленные из команды, в которой работал Матвей, рассказали, что по дороге на работу он использовал момент, когда охранники отвлеклись, сгоняя команду с дороги, чтобы пропустить колонну грузовых машин. Он прошмыгнул между двумя машинами через дорогу и, быстро петляя, бросился бежать в ближайший лес. Охранники на какое-то время замешкались, а потом открыли по нему стрельбу, но не попали, и он скрылся в лесу. Тогда пятеро немцев с автоматами побежали за ним в лес. Они отсутствовали больше двух часов, а потом из леса вернулись четверо, неся мёртвого пятого без автомата, без шинели и босиком. У него был широко открыт рот, а на шее виднелись яркие следы от пальцев. Видимо, Матвей подкараулил немца в лесу, напал на него и задушил руками. Забрал с собой оружие, патроны, сапоги, шинель, всё самое ценное для выживания, и исчез. Направленный немцами для прочёсывания леса отряд с собаками никого не нашёл. Собаки водили немцев по лесу большими кругами, каждый раз возвращаясь на одно и тоже место, а потом и вовсе потеряли след. Парнишка пропал бесследно, как будто растворившись в лесу.

Немцы после этого усилили охрану и зверствовали недели две, били пленных без всяких поводов. Но настроение у всех в лагере поднялось, это была хоть и маленькая, но победа сильного духом, смелого и отважного паренька над жестоким врагом. Яша с Серёжей, как и все, обрадовались этой победе и в душе желали Матвею успешно добраться до партизан, ведь для того, чтобы вернуться в свой отряд, ему предстояло пройти по лесам более двухсот километров. Но, узнав Матвея, ребята верили, что ему это удастся, ведь родной белорусский лес стал для парнишки новым приютившим его домом.

***

В этот тёплый солнечный день 1 мая 42-го года Яша проснулся, как всегда, в шесть часов утра, когда в лагере прозвучал сигнал подъёма. Сквозь мутные стёкла в окнах у входа в барак пробивался яркий солнечный свет. Сегодня был его любимый праздник, он ему нравился с детства. В этот день с утра вся деревня собиралась на сход у сельсовета. Перед сельчанами выступали председатель колхоза и гости из района или из Великих Лук. Потом начинались народные гуляния с песнями и танцами под гармошку. Все приходили на праздник такие красивые и нарядные! Лица сельчан выглядели радостными и счастливыми.

Он лежал и грезил, вспоминая маму и папу, сестрёнок, бабушку, друзей и знакомых, разминая при этом руки и ноги, чтобы с усилием встать. Яша сначала сел на нарах, а потом опустил ноги на пол и встал. Посмотрел на Серёжу, тот ещё спал, повернувшись к стенке. Он пошёл в дальний конец барака к импровизированному туалету, где уже толпились пленные. Долго ждал свою очередь, присев на полу, потом оправился, умылся холодной водой из рукомойника и вернулся на своё место. Серёжа продолжал крепко спать. Он решил его не будить, пока не привезут похлёбку и не начнут её разливать. Они вдвоём хотели сегодня отметить праздник. Для этого у них давно была припрятана шоколадка, которую дал Серёже сердобольный немецкий фельдшер после душещипательных бесед с ним.

Привезли похлёбку, и пленные с котелками потянулись ко входу в барак. Яша встал, подошёл и тихонько потрогал Серёжу за плечо, тот даже не пошевелился. Он потряс его сильнее и повернул на спину… в глазах его отразился ужас: друг был мёртв. Яша положил свою руку ему на лоб и ощутил, что тот уже стал холодным. Серёжа умер ночью во сне. Внутри Яши всё оборвалось, рухнула последняя призрачная надежда, которую они лелеяли с другом долгие десять месяцев плена. Он остался один в этом аду, и теперь ему не с кем даже поговорить. За эти месяцы горя, боли и страданий, каждый день глядя смерти в глаза, они стали настолько близки друг другу, что уже давно составляли единое целое. Много раз они спасали друг другу жизнь, и Серёжа гораздо чаще, чем он. Без Серёжи он бы погиб ещё осенью от холода или от голода, оказавшись в плену без обуви и без котелка. Да и потом другу столько раз удавалось достать драгоценную еду, которая поддерживала в них жизнь.

Теперь Серёжи не стало и, вместе с ним угасла мечта дожить до освобождения и вернуться домой. Яша сидел рядом с телом Серёжи и тупо смотрел на него. Худое измождённое лицо друга со впавшими щеками казалось безмятежным, а на губах его застыла лёгкая улыбка. Наверное, в последние минуты жизни ему снились его любимые мама, брат и сестра, которых он так хотел увидеть и обнять. А может, ему снился родной город Ленинград – колыбель трёх революций, с великолепными дворцами, садами и каналами. Теперь он уснул вечным сном, навсегда отрешившись от боли и страданий, которых с лихвой выпало на его долю за такую короткую жизнь.

Его мёртвое тело заберут санитары и бросят в яму в дальнем углу лагеря, где уже лежат тела сотен таких же, как он, умерших от голода и болезней пленных, и это будет их братская могила. Никто никогда не узнает, кто в ней похоронен, и сколько их там, этих безвестных солдат, героически сражавшихся за Родину и умерших в немецком плену. Для их матерей и отцов, братьев и сестёр, любимых девушек, жён и детей они так и останутся пропавшими без вести в первые недели Великой Отечественной войны. Их матери всю свою жизнь, до последнего вздоха, будут верить в то, что сыновья живы. Они будут вздрагивать от каждого стука, от каждого шороха, думая, что это открылась дверь и их родной сыночек вернулся домой. Но, видно, такая уж судьба была уготована им всем, первым принявшим на себя удар грозного и жестокого врага.

Примерно через час к нему подошёл старший по бараку, и Яша со слезами на глазах упросил его не говорить немцам, что Серёжа умер, до завтрашнего утра, и не забирать тело, чтобы он смог проститься с другом. Старший по бараку оказался мужик добрый и, зная, что они были всегда вместе, скрепя сердце согласился на свой страх и риск.

Весь день и всю ночь Яша ничего не ел и не пил. Он сидел на нарах рядом с телом друга и гладил его лицо, волосы, руки. Из глаз катились слезинки и капали на шинель Серёжи. Яша вспоминал каждое мгновение, когда они были вместе, и думал, какой прекрасный парень Серёжа. У него была такая чистая душа и невероятно доброе сердце, он верил всему сказанному, очень сильно хотел жить, мечтал стать инженером и конструировать самолёты, большие и красивые, как птицы. Ещё он мечтал летать на этих самолётах в дальние страны, чтобы увидеть, как там живут люди и какие там большие и красивые города. Но этим мечтам не суждено было сбыться, все их уничтожила жестокая война и страшный плен. Весь этот удивительный и красивый мир, которым жил Серёжа, ещё юноша, не успевший увидеть жизнь, не испытавший любви, исчез вместе с ним, оставив только яркий след в Яшиной душе.

Яша дал себе клятву, что если случится чудо, он выживет и вернётся домой, то обязательно приедет в Ленинград, найдёт Серёжину маму и расскажет ей, как воевал её сын, как жил в плену, как умер и где похоронен. Когда на следующий день санитары пришли забирать тело Сергея, он незаметно положил праздничную шоколадку ему под гимнастёрку, прямо на сердце. Это была Серёжина шоколадка, которой ему, может быть, как раз и не хватило, чтобы выжить. Пусть эта Великая Ценность навечно останется с другом!

***

Среди ночи Яша впал в какое-то забытье, это был и не сон и не явь, а что-то похожее на бред. Внезапно у ворот лагеря послышалась стрельба, длинные пулемётные очереди, а потом несколько глухих взрывов гранат. Он сразу и не понял, снится это ему или всё происходит в действительности. Потом сквозь тонкие стены барака послышался топот ног, громкие крики по-немецки и короткие автоматные очереди. Что кричали немцы, он не понял. Вскоре снаружи раздался шум работающего мотора и лязг гусениц. Тяжелая гусеничная машина подъехала прямо к их бараку и остановилась с гулко работающим двигателем у выхода.

Все пленные начали слезать со своих нар и осторожно подходить к двери и двум окнам, расположенным по сторонам от неё. Яша с трудом поднялся и медленно, едва передвигая ноги, тоже побрёл к выходу. Те доходяги, у которых ещё оставались силы, уже столпились у входа и, пригнувшись, выглядывали наружу через щели в двери и в стене, да сквозь мутные стёкла окон. Прямо напротив их барака стоял советский танк Т-34, весь покрытый пылью и грязью, освещённый светом полной луны. Вся его броня была обвешана какими-то металлическими прямоугольными коробочками. Они причудливым узором размещались на башне и, как длинная юбка, низко свисали вдоль бортов. Многие коробочки отсутствовали, а на их месте зияли черные отметины, видимо, от попаданий снарядов. На коробочках, прикреплённых сбоку башни, виднелась нарисованная красная звезда. Сверху, на крыше башни, позади командирского люка стоял зенитный пулемёт, смотрящий стволом назад.

Танк высоко задрал орудие и медленно вращал башней по сторонам. Вдруг раздалась громкая очередь из немецкого пулемёта. Пули с визгом ударили по башне танка сзади и некоторые из них рикошетом впились в стены и окна их барака. Зазвенели разбившиеся стёкла, осколки их посыпались на пол. Все, кто находился у входа, тут же упали на пол. Яша лежал в углу и смотрел в маленькую щёлку между досками снизу-вверх. Танк быстро повернул башню орудием в том направлении, откуда стреляли, и выпустил туда длинную пулемётную очередь трассирующими пулями. Немецкий пулемёт замолк, но на другом конце лагеря ещё слышалась автоматная и пулемётная стрельба. Она продолжалась минут десять, после чего тоже затихла. Танк, стоявший у входа, тронулся и медленно поехал задом к воротам лагеря.

– Неужели наши?!! Значит, всё же есть на свете Господь Всемилостивейший!!! Услыхал он мои молитвы. Спасибо тебе, Господи!!! – тихо прошептал сосед, мужик лет тридцати пяти, и перекрестился несколько раз.

Несмотря на то что стрельба закончилась, все лежали на полу и боялись встать. Так продолжалось около четверти часа, а потом снаружи послышался топот десятков ног. Дверь в барак широко распахнулась, и на пороге появился сержант с автоматом наперевес в компании ещё восьмерых красноармейцев, тоже вооруженных автоматами ППШ. Сержант включил фонарик и начал осматривать барак, вырывая из тьмы измождённые и небритые лица пленных.

– Немцы есть? Никто из них здесь не спрятался? – громко спросил он.

– Наши!!! Братцы, это наши пришли!!! – раздались возгласы.

Сосед, который лежал на полу рядом с Яшей, поднялся на ноги, подошёл к красноармейцу, стоявшему у двери, и крепко обнял его. Он повис у него на шее и плакал навзрыд, приговаривая:

– Спаситель ты мой, родненький!!!

Пленные, которые находились поблизости, тоже бросились обнимать красноармейцев. Остальные просто стояли или лежали на нарах, восхищённо глядя на красноармейцев, и у многих из глаз катились слёзы. Красноармейцы опешили от такого проявления чувств. Первым пришёл в себя сержант, он осторожно отстранил от себя обнимавшего его пленного, и громко спросил:

– Так есть тут у вас немцы или нет?

– Нет их тут. Они сюда редко показываются, здесь одни доходяги. Они на таких смотреть не любят, – ответил старший по бараку.

– Лопатин и Повышев! Остаётесь здесь в бараке. Всё осмотреть и занять позицию у входа. Остальные за мной, – скомандовал сержант.

Шестеро красноармейцев вслед за сержантом вышли из барака, один остался у двери, а другой включив фонарик пошёл осматривать барак.

– Браток, а скажи, правду говорят, что Сталин умер? – спросил молодого красноармейца, стоявшего у двери, старший по бараку.

– Правда, батя. Ещё в сентябре прошлого года.

– И кто теперь за него?

– Товарищ Бекетов Георгий Николаевич.

– Что-то я про такого не слыхал. Ну и как он?

– Хороший мужик, батя! Строгий, но справедливый. Людей бережёт, зазря под танки и на пулемёты не посылает. Только тогда вперёд идём, когда у нас перевес в силах над немцем. Если немец сильнее, то останавливаемся и стоим, пока его бомбят и артиллерией накрывают. Техника появилась новая, немцы её до жути боятся, и связь отличная. У каждого командира теперь маленькая рация есть, он по ней даже с Москвой связаться прямо из окопа может. Немец теперь всё своё преимущество растерял, и не он нас окружает, а мы его. Мы вот сейчас в составе передовой дивизии ударной танковой армии идём. Позавчера утром немецкую оборону в районе Бреста прорвали, за двое суток сто пятьдесят километров прошли. Позади нас немцы под Белостоком в окружение попали. Теперь их там добивать будут. А мы дальше к Варшаве идём. Нам поставлена задача освободить Варшаву и закрепиться на западном берегу Вислы, а потом остановиться и добить всех немцев, оставшихся в тылу.

– А как там у нас в тылу, браток? Что пишут?

– Нормально, батя. Работают много – всё для фронта, всё для победы. Продукты по карточкам, но хватает, голода нет. Деньги на заводах платят хорошие, можно на рынке что-нибудь купить. После того как Сталин помер, органы присмирели и больше никого не арестовывают. Теперь никто к словам не цепляется, говори что хочешь. Почти всех врагов народа условно досрочно освободили, на фронт воевать или на заводы работать отправили. Спокойнее как-то стало, у людей страх прошёл и они духом воспряли, – сказал второй красноармеец, постарше, который вернулся после осмотра барака.

– Чудные вещи вы рассказывайте, братцы! И что, вот так, что хотят, то и говорят?

– Всё говорят.

– И советскую власть открыто ругают?

– Вначале поругали, душу отвели, а потом как-то всё само по себе смолкло. Ругай не ругай, а другой-то нету. Эта же вроде нормальная стала. Немца бьёт, голода нет, врагов среди своих не ищет. Вот народ и подумал: будешь власть ругать, так быстро всё по-старому станет. А кому это надо?

Снаружи раздался шум шагов. Дверь в барак отворилась, и на пороге появился капитан в окружении трёх автоматчиков.

– Ну, что у нас тут? – спросил он красноармейцев.

– Барак для больных и ослабленных, половина лежачих. Всё осмотрел, товарищ капитан. Немцев нет, – доложил красноармеец постарше.

– Товарищи! Кто из вас может ходить, пройдите, пожалуйста, на площадь у ворот лагеря. Сейчас подъедет командир дивизии. Он хочет с вами поговорить. Не бойтесь, вся немецкая охрана сдалась в плен, в лагере безопасно, – громко сказал капитан и вышел.

Пленные, теперь уже бывшие, начали выходить из барака, пошёл вместе со всеми и Яша. Выходили из всех бараков и медленно шли к воротам лагеря. Ворота валялись на земле. Видимо, танк на полном ходу их вышиб, сорвав с петель, и раздавил гусеницами. Пулемётные вышки, стоявшие у ворот, постигла та же участь. Проволочные заграждения во многих местах тоже оказались повалены, сквозь них проехали танки. Три танка Т-34 стояли полукругом за воротами лагеря и освещали площадь своими фарами. Кроме этого на площадь направили несколько немецких прожекторов с вышек и крыш бараков, развернув их. Позади танков, во тьме, угадывались силуэты около десятка грузовиков.

Перед танками плотной группой стояла пленённая немецкая охрана лагеря без оружия под конвоем автоматчиков. Вид у немцев был растерянный. Видимо, атака лагеря оказалась настолько внезапной и неожиданной, что застала их врасплох и они ничего не сумели сделать. Тем более, воевать с танками оказалось совершенно бесполезно. Похоже, что некоторых офицеров вытащили из постели, и они до сих пор думали, что спят и всё это им снится.

Бывшие пленные начали выходить на площадь со всех улиц лагеря, заполняя её полукругом. Становилось довольно тесно. Яша хотел встать где-нибудь в сторонке, но его потеснили и вытолкнули вперёд так, что он оказался в первом ряду. Посередине площади прохаживался капитан, явно в ожидании прибытия начальства. Всю площадь по периметру оцепили красноармейцы с автоматами наперевес. На уцелевших вышках виднелись красноармейцы с пулемётами. Вдалеке послышался шум мотора на дороге, ведущей к лагерю, он довольно быстро приближался, но света не было видно.

Внезапно из темноты на площадь на большой скорости въехал ещё один советский танк и резко остановился. О том, что он советский, свидетельствовали по две красные звезды с боков на бортах и на башне. Таких танков Яша ещё никогда в жизни не видел. Он выглядел заметно крупнее, чем Т-34, и катков на гусеницах у него было не пять, а семь. Башня тонкая, узкая и плоская, вытянутая далеко назад почти до кормы и сильно скошенная, а орудие большого калибра и очень длинное. Вся башня обвешана какими-то приборами и оборудованием. Борта низко прикрыты фартуком из металлических плиток, в некоторых местах пробитых снарядами.

У танка открылся люк с правой стороны от орудия, оттуда вылез танкист. Одет он был тоже необычно. На голове каска, обшитая материалом защитного цвета с красной звездой впереди. Лицо закрыто прозрачной изогнутой пластиной, а под ней на глазах большие тёмные очки. Вся фигура танкиста обтянута комбинезоном тоже защитного цвета, подпоясанным широким чёрным ремнём, на котором прикреплено большое количество разных сумок и подсумков, а также большая коричневая кобура. На шее автомат необычного вида и формы, явно с оптическим прицелом. На ногах высокие шнурованные ботинки, а на руках чёрные перчатки с обрезанными кончиками пальцев. Петлицы чёрного цвета с эмблемой маленького танка вверху и четырьмя рубиновыми шпалами ниже пришиты к вороту комбинезона.

Полковник-танкист направился к капитану, по пути подняв прозрачный щиток, прикрывавший лицо, поверх каски, то же он сделал и с очками, подняв их и закрепив на козырьке каски. Все увидели его лицо, оно оказалось очень симпатичным и молодым, на вид лет двадцати. Он подошёл к капитану и остановился напротив. Капитан вытянулся по стойке смирно и приложил руку к краю каски, полковник тоже отдал ему честь.

– Товарищ полковник! Второй батальон занял территорию немецкого лагеря советских военнопленных шталаг триста шестьдесят шесть зет. Сопротивление охраны лагеря полностью подавлено. Немцев убито двенадцать человек, ранено двадцать семь. С нашей стороны трое легкораненных. Территория лагеря оцеплена по периметру и осмотрена. Вся оставшаяся охрана лагеря взята в плен. Сбежать никто не успел. Все советские военнопленные, кто мог ходить, выведены из бараков. Командир третьего батальона Ломакин, – отрапортовал капитан.

– Вольно, капитан! – скомандовал полковник, опустил руку и спросил: – Что значит, кто мог ходить?

– Очень много больных и истощённых из-за плохого питания, антисанитарии и тяжёлых работ, на которых немцы их использовали. В некоторых бараках третья часть, а в некоторых половина. Ещё десять санитарных бараков, там вообще мало ходячих, – ответил капитан.

Полковник подошёл к толпившимся по периметру площади военнопленным и медленно пошёл вдоль края толпы, всматриваясь в их лица. Когда он дошёл до Яши, то остановился, постоял с минуту и спросил:

– Как зовут? Какое звание? Сколько тебе лет?

– Красноармеец Яков Рожков. Двадцать лет, – слабым голосом ответил Яша.

– Где и когда попал в плен?

– В Белоруссии, второго июля сорок первого под Белостоком.

– Почему не бритый?

– Нам нечем бриться, товарищ полковник. У нас нет бритв.

– Когда последний раз мылись и меняли бельё?

Яша замолчал, задумавшись и пытаясь вспомнить. Наконец, после долгой паузы, вспомнил и ответил:

– Мылись два месяца назад. Бельё ни разу не меняли. У нас у всех вши, многие переболели тифом.

– Чем вас немцы кормили?

– Двести граммов хлеба, картофельная похлёбка два раза в день и горячий чай три раза в день.

– Где начальник лагеря? – спросил полковник, повернувшись к капитану.

– Мы ещё не разбирались, товарищ полковник. Все немцы там, – ответил капитан, показывая на пленных немцев, стоящих под охраной на другом конце площади.

Полковник развернулся и направился туда.

– Wer ist der Lagerkommandant?11 – громко спросил он, подойдя к немцам.

Немцы стояли и с нескрываемым удивлением смотрели на полковника, но никто из них не откликнулся, будто они не поняли вопроса.

– Ich frage noch einmal. Wer ist der Lagerkommandant? Soll ich vielleicht danach die Gefangenen fragen?12 – повторил полковник с явными нотками недовольства в голосе.

Майор Зульцбергер вышел из группы и ответил, нагло глядя полковнику в глаза:

– Ich bin der Lagerkommandant.13

– Still stehen, wenn der ältere Offizier mit dir spricht! Melde dich, wie es das Statut verlangt!14 – громко рявкнул на него полковник.

Яша к этому времени уже начал немного понимать немецкий язык и очень удивился тому, что советский полковник-танкист так хорошо говорит, да ещё и сердито командует. А по внешнему виду он был не старше Яши. Немецкий комендант изменился в лице, вытянулся перед полковником и уже без спеси по-военному представился:

– Lagerkommandant des Kriegsgefangenenlagers Major Sulzberger.15

– Warum haben Sie die Gefangenen mit Scheiße ernährt? Warum sind sie so hungrig, dass sie kaum auf den Beinen stehen? Warum sind sie schmutzig und unrasiert? Warum haben sie Läuse und sind alle krank? Kennen Sie die Genfer Konvention über den Umgang mit den Kriegsgefangenen? Wir haben die deutsche Regierung davor gewarnt, dass für die Nichteinhaltung dieser Konvention persönliche Verantwortung zu tragen ist. Haben Sie das gewusst, Major Sulzberger?16 – зло и чеканя каждое немецкое слово проговорил полковник.

– Deutschland kann nicht alle russischen gefangenen Soldaten ernähren, bis sie satt sind. Soweit ich weiß, haben die russischen Gefangenen keinen Wunsch geäußert, sich zu waschen und zu rasieren. Sie haben sich daran gewöhnt, zumal haben sich nicht beschwert17, – надменно ответил комендант.

Полковник вдруг резко, без замаха, но очень сильно и снизу ударил кулаком коменданта в лицо. Тот не устоял на ногах и упал навзничь на землю, схватившись за лицо руками. На ладонях его появилась кровь, которая бежала из разбитого носа и рассечённых верхней и нижней губы. Комендант вытащил из кармана носовой платок и принялся вытирать лицо и руки, лёжа на земле.

– Steh auf, Miststück!18 – рявкнул полковник.

Комендант остался лежать на земле, злобно глядя на полковника. Тогда тот наклонился, схватил одной рукой немца за грудки и поставил его на ноги перед собой.

– Hör mal zu, du, Abart! Ich mag die deutsche Kultur sehr und ich respektiere das deutsche Volk. Aber das deutsche Volk ist Schiller und Goethe, Beethoven und Mozart, aber nicht so ein Mob wie du. Ich bin seit langem von einer Frage gequält, wie konnte das größte deutsche Volk so viel Scheiße zur Welt bringen? Vielleicht ist eine erhabene Tat von einer abscheulichen um einen einzigen Schritt entfernt,19 – сказал полковник ему прямо в лицо и оттолкнул от себя коменданта, так, что тот снова повалился на землю.

– Ihr werdet für die Verspottung der Kriegsgefangenen vor Gericht gestellt. Bitet Gott darüber, dass ihr einfach erschossen werdet! Sonst werdet ihr nach Kolyma fahren und dort erfahren, was das bedeutet, vor Hunger und Kälte zu krepieren. Unglücklicherweise kann das Böse nur durch das Übel ausgerottet20, – громко сказал полковник, обращаясь ко всем немцам.

Он повернулся и, выйдя на середину площади, громко обратился к военнопленным: