Карантин для родственников

Сборник стихов тиражом в триста штук еще носил запах типографской краски. Презентацию наметили на пятницу. Кто и что – распределили с вечера. Елена с утра в парикмахерскую. Илья – торты, цветы: «Начало в двенадцать, успеем…»

За ночь небо затяжелело. С рассветом подмороженный воздух заискрил алмазной россыпью, а после стал жонглировать мириадами снежинок. Прикрыв шарфом брызнутые лаком волосы, Елена на маршрутке доехала до музейно-выставочного центра.

На стенах просторного зала обитало лето. Излюбленные пейзажи местных художников: сочная зелень долин, купающиеся в солнце подсолнухи, извилистые берега речки Чагры.

За легкой ширмой в правом углу просматривался во весь рост гипсовый, с немного поврежденным носом В.И.Ленин (по четвергам здесь собирались коммунисты). Посреди зала стулья в шесть рядов, старенький стол, прикрытый куском красного бархата.

– Ух, ты, вьюга поднялась, – Илья прикрыл форточку, – Лен, да не волнуйся. Придут те, кому надо прийти.

Презентация сборника стихов проходила по обычной схеме. Избитая форма представления автора другим лицом. Как правило, растянутый монолог: вот он наш уже признанный или только начинающий. Родился в таком-то году… прошел такой-то жизненный путь. И какая это радость наблюдать за его творчеством, как говорится, описывать жизнь – особый талант голос подает. Об этом таланте надобно говорить. И так далее…

Вступительная часть подобного рода – пространная словесность растягивающая время, была Елене не по нутру. Прикрывая улыбкой растущую досаду, в этот раз она поставила-таки жирную точку: « Присядьте, дорогой Яков Моисеевич. Позвольте мне самой…»

От того что читатель вот он, рядом – бери его тепленьким – из глаз Елены шел свет, энергетика зашкаливала. Речь завела о самой сути стихотворчества. Мол, это один из самых действенных способов выращивания крыльев, удерживающих над пропастью повседневности. Говорила о радости состояния быть передатчиком… звеном в цепи, где Высшее работает с Низшим…

Но внимание зала кое-где начинало зевать. Верный признак перебора. Домашней заготовкой прорезались вопросы к автору: «А вы, какой веры? В церковь ходите? Вообще, кто вы по жизни?..»

Милые люди. С этим бы ей самой разобраться. В последнее время в извилинах мозга Елены не на шутку засела мысль: писательство кочует из жизни в жизнь. Яркое словесное творчество является опытом прошлых воплощений. Классно сочинять, одной жизни мало. Даже если жизнь – нагромождение событий…

Презентация набирала обороты. Желающие получили книгу в подарок (покупали очень редко). Прослушав излияния автора, что-то там восторженно в ответ пролепетав, большинство настраивалось поскорее выпить и закусить! А у виновника торжества отламывалась рука, попробуй-ка, подпиши пару стопок книг, непременно с указанием имен. Дорогому Аркадию Аркадиевичу, дорогой Марье Ивановне… И – резало слух нерусское слово «презентация». Почему не день рождения книги? Зачали ее, выносили. Родилась, слава богу. По русскому обычаю нормально накрыли стол. Выпив по бокалу шампанского за здоровье новорожденной, неслабо закусили бутербродами, где колбаса соседствовала с сыром.

И пошел разнобой речей: восторженность пенсионерки Жариковой, учительницы русского языка: «…это классика, понимаете, шаг к Серебряному веку!.. » Потное рукопожатие начальника отдела культуры Плясунова с благодарственным письмом в деревянной рамке. Скрытая давняя его неприязнь прыснула фразой, обращенной к залу: « Все равно не понимаю, о чем она пишет…» Ухмылка поэта Путейкина (отучившись на двухгодичных курсах литинститута им. Горького, как-то в разговоре с Еленой о Мандельштаме на ее восхищение заявил, что не любит еврейской поэзии). Жаркая защита литератора Сахарова. Чего, мол, непонятно?! Глубина налицо, а от выси дух захватывает. Да, кое-где надо с лупой в руках вчитываться. Так в этом весь смак!

Возражение кого-то со второго ряда, дескать, что это за поэзия, которую надо разжевывать. Проще писать надо, доступнее!

– А, по-вашему, мы должны питаться манной кашей?! Я за пищу для взрослых! – возмущенный голос молоденькой журналистки местной газеты.

Еще минут десять накала. После, ясное дело, опять выпивали, закусывали. Говорили о деньгах. О нищете людской зарплаты. (Спонсоров – раз-два и обчелся. Выпуская книгу, попробуй, – походи с протянутой рукой. И ведь не продашь, не просунешься на книжный рынок…) О счастье жить не в областном центре, где воздух – выхлопные газы, вода – только через фильтры. Ну, разве что путевое напишешь? Вот у нас, в райцентре, – сосновый бор, артезианская скважина… Потому пишем, пишем.

На посошок – чей-то чуть охрипший голос о роскошном букете цветов, подаренном Елене. Дескать, это безвкусица – соседство белоснежных лилий и бордовых роз. И кто-то в ответ: «Да ни хрена вы не понимаете. Авангард!..»

***

Вечером звонок из Новосибирска. Вот чувствовала Елена: рано расслабляться. За тысячи километров дочка своей семейной жизнью достанет! Звонил сын: «Мам, тут дела – зашибись…» Голос Юры шел с помехами, плохая связь, но суть Елена уловила. Родной брат не может гостить у сестры. Нет, оно понятно – уже третий раз… Так ведь приглашали! Мол, отпахал месяц на вахте и приезжай. Говорили: живи как дома, не спеша подыскивай квартиру, бери ипотеку. Зарабатываешь, слава богу, Газпром. Не нахлебником приезжаешь: холодильник затариваешь, денег подбрасываешь. Долги кое-какие гасим. За твой счет в клубах нередко отрываемся. Андрей, снова безработный, третий месяц как сократили. Вкалывает одна Ника: помощник судьи, с утра до ночи на работе. Свекор денежный кран перекрыл. Хотели самостоятельности – вперед, с песней!

Справедливости ради надо заметить – Роговцев старший против Юры ничего не имел. А вот Галина… желчью баба изливается – посторонний человек в доме, Андрюшу стесняет! Он ей, матери, жалуется: «… родственничек, как у себя дома. Сам сопляк еще, а нотации читает – жизни учит!..» И Галина не выдержав, нарушила полугодичное молчание: «Почему наша квартира стала гостиницей?! Найди жилье своему брату. Прекрати терроризировать моего сына! Как ты нас всех достала! Мерзавка! Оставалась бы жить со своими родителями…» На яростный выпад свекрови, Ника ответила хладнокровной местью. Несколько раз специально провоцировала мать Андрея на подобную мерзость словесного трепа. Записав на телефон, дала прослушать как мужу, так и свекру. Описывать последствие Никиной выходки – дурно-пахнущее дело (лай дворняжек, посаженых на цепь… пожелания друг другу не дай бог чего…). После скандала Ника с внематочной беременностью попала в гинекологию. Андрей сразу в тоску с рыбно-пивным запашком, да еще Юрка перекрыл кислород. Перестал брать в свою компанию: «…мам, понимаешь, после первой рюмки у него рот не закрывается. Поэт и политолог в одном флаконе – надевайте противогаз…»

Через пять дней Нику выписали из больницы. Придя домой, она устроила мужу грандиозную трепку. Выкрикивала в лицо, что он не поэт, а дармоед… ошалел от компьютерных игр. Прожигает время, валяясь с пультом у телевизора. От пива скоро грудь будет как у бабы. Анурез надо лечить. Сколько можно писать в постель?! Мол, на хрена ей такая жизнь, есть мужчины как мужчины…

Андрей, кровно обидевшись за поэта-дармоеда, ошарашенный нападками жены, скорей на электричку, в Сосновку. Заливать горе у бабки Клавы. На второй день, хорошо поддатый, своим звонком Веронике, выбил табуретку из-под ног семейных отношений: «… чтоб я приехал в свою квартиру, а вашего духа там не было! Вон пошли!..»

***

– Никуша! Как здоровье? Когда из больницы выписывают?

–Мам… да нормально, сегодня уже домой.

– А как вообще жизнь?..

– Без проблем (еще бы! любовник есть; с подружками, холостячками силиконово-грудастыми, в японском ресторане по пятницам зависала…).

– А как дети?

– В детсаду. Все живы, здоровы. Мам, меня зовут, ну пока, пока.

– Ну, пока…

И – хватай быка за рога – на следующий день:

–Мама! Андрей с ума сошел! Сейчас пьет в Сосновке, у бабки своей. Я тебе многое не говорила. Мам, он меня с детьми выгоняет! Сказал, завтра приедет – чтоб духу нашего не было! И все, мам, из-за Юрки…

– Так… сено-мочало – начинай сначала. Собирай вещи, детей под мышку и прямиком к Федоровичу.

–Мам, а как быть с контейнером? Столько вещей!..

– Какой контейнер?! Это в тот раз тебе повезло. А сейчас в наволочки! В простыни – только необходимое! Вяжите узлы, такси вызывайте. На все про все вам два часа. Молись, чтоб свекор не узнал. Что ты за дура у меня такая, дочка…

***

– Андрюнчик, плюнь ты на нее! Ишь, гадина, взяла моду, чуть что не так – сразу тикать к папе, маме. В тот раз всех на уши поставила, и опять! Андрюха, плюнь! Мы тебе найдем нашу, сибирячку. Ника твоя пришлая. Пусть чешет к себе, мать ее так! Голытьба. А у тебя квартира, две машины! Да она себе локти кусать будет. Выбрось из головы! Сейчас давай котлеток, у меня чекушка есть… – баба Клава, накрывая на стол, не закрывала рот:

–Женим тебя. Детки у тебя еще будут! Да не плачь… ах ты, моя кровинка… ох, она гадина…

***

Казалось бы, Елена звонила, предупреждала:

– Смотри, в дом не пускай. Как бы ни просил, с детьми попрощаться и все такое. Твое счастье, Роговцев в запое – не знает про эти дела… Так, деньги папа выслал, билеты берете. В дороге детей из виду не упускай!

– Да, мамочка, поняла, сделаю все как надо…

Кто бы сомневался. Ника сделала так, как ей надо: впустила Андрея попрощаться с детьми. Юра с Николаем Федоровичем вышли минут на десять во двор. Результат не заставил ждать:

–Мам! У нас билеты пропали! Андрей украл! Ма-ма-а-а-а!..

– Идиотка! Ты его в дом пустила?

– Юрка барсетку с билетами на кухне оставил. А этот гад, пока я с Даней возилась, вытянул билеты и смылся! Ма-а-ма, что делать?!

Как в прошлый раз, тот же поезд увозил Нику с детьми. Юрий ехал с ними только до Тюмени, а там пересадка – на вахту. С местами в вагоне повезло: около проводника, а не вблизи туалета. Скорый поезд опять несся через ночь, затем – день… ночь. От окна в купе отражалось изнеможенное лицо Ники. Переваривался телефонный разговор с Андреем: кошмар с украденными билетами. Глупая смешная развязка. За час до поезда он, струсив, признался, что билеты с собой не забирал. Одну часть засунул за холодильник, другую во дворе за собачьей будкой.

Часть третья

Черноземная провинция российская: спасательный круг относительно чистого воздуха, не до конца загаженных рек, как «ванька-встанька» домашних подворий с буренками, стадами гусей, обилием овощей без ГМО… Неистребимая живучесть от умиротворяющего звона колоколов небольших церквей. Если какая надобность притягивает в центр областной, так это как в воду нырять: набрать в легкие воздуха терпения и вперед! А потом обратно, с сумками, авоськами бегом на электричку, прочь от суматохи жестко заведенного маховика…

Слава богу, провинция широка в плечах. Если не перекрывать кислород – способна потрясающе дышать… Известное дело: чем дальше от сгущенности центра, тем воздух чище. В областных городах, подальше от Москвы, пробки лишь в зачатке. Когда, к примеру, иногородний писатель задумает попасть в областной Дом литераторов, что на улице Тенистой, так с вокзала минут сорок маршруткой к театру комедии. За угол завернуть – рукой подать до серого двухэтажного здания с массивной тяжелой дверью.

***

За десять лет ничего не изменилось. Скрипучая лестница… дубовые перила. Поднимаясь, Елена вспомнила как в той далекой середине августа она, сдерживая слезы, стремительно спускалась по этим ступеням. Разревелась, подходя к театру комедии. Душный, асфальтом пахнущий вечер. Повышенный градус равнодушия прохожих. Вдруг пожилая женщина как кислородная маска: «Деточка, плюньте, все перемелется. Он мизинца вашего не стоит…»

***

Кто чего сколько стоит?.. И, спрашивается, кто толкнул Елену сказать самому Омутову, официальному наставнику литературной молоди, что стихи его так себе? Перемешай со стихами таких же реалистов советского периода (сплошной инкубатор…) – не отличишь. Мол, не серебряный вы, Федор Филиппович, век. Не вдохновили. И, вообще, как это можно? Живя после великих мира сего (Мандельштама, Цветаевой, Пастернака…), так резко опустить планку. Свести откровения духа до уровня житейско-бытового. Этот ваш стих о корове, которой скармливают пучки сена, вытащенные с крыши полуразрушенного дома. Тема понятна – голодное полувоенное время: люди в связке со скотиной – тест на обоюдное выживание … и ваша цель ясна – вызвать слезы сочувствия у нынешнего толстокожего читателя.

Но о том, что жизнь обретают только сильные духом, – кто связан со своим высшим началом, в стихотворении ни звука! Ваши корова, люди – и в этом весь ужас, не помнят про сам источник, вдохновляющий на молочные реки, – Млечный путь!.. И потому корове не дадут помереть своей смертью. Пустят на фарш…

Так сколько можно зарифмовывать прошлое, не пытаясь отрываться в будущее? Сколько можно лишать себя будущего?! Неужели не нашлось у вас, Федор Филиппович Омутов, для такой книги (все-таки антология местных поэтов за два века!) новаторских стихов? Как будто не жили на Земле ни Эдгар По, Уитмен, Бродский… Причем, сказать это, глядя прямо в лицо. О, как округлились его глаза. Ярче выступила красноватая сетка сосудов на шее, щеках – предательский знак прошлого пристрастия к зловредному градусу…

Его ответ непривычно осипшим голосом: « Да ты кто такая?! Ну, ну… поглядим…»

И уже не глядел в ее сторону. Не прельщал публикациями стихов в центральных газетах… Оно, может быть, обошлось бы. Разговор без свидетелей. Подумаешь, столкнулись пожилой и молодой – уходящее с приходящим…

Но ее фельетон, напечатанный в областной многотиражке – дерзко, смачно! Посягнула за самого Пушкина вещать. Вернее, вещала тень портрета. А повод был не из пальца высосан. В Доме литераторов день рождения поэта в обычную пьянку вылился. Ну, написала и написала. Так еще дерзнула с детским бесстрашием текст озвучить в кругу членов союза писателей в присутствии его, Омутова! Тишина минуты три, после (Господи, как ты милостив) услышать от кого-то маститого, сидевшего в стороне у камина: « Вам прозу надо писать. Знаете, цепляет…»

Кого цепляет. Кого выворачивает. Через неделю на очередном заседании начинающих поэтов он ее попросту выгнал. Без особых объяснений. Большинство присутствующих словно воды в рот набрали. Два или три голоса в защиту, и то шепотом. Зато «приближенным» была дана команда «ату». Перебивая друг друга, выкрикивали: «Вы хоть понимаете, что натворили?! Да вы грязью облили все литобъединение! Сор выносить из избы! Без года неделю тут. Да кто вам дал право?!»

И еще долго ей вдогонку не жалели словесной дроби…

***

Как десять лет назад, в Доме литераторов скрипели ступени лестницы.

–А вам кого? Наверху только из бухгалтерии, – хрипловатый голос снизу, заспанное лицо вахтера.

–Мне бы писателей…

–А вы спускайтесь сюда; вон там у нас дежурный, – движение руки влево.

Шагов семь по темному коридору, слабый свет из приоткрытой комнаты, и… – он. Изрядно располневший, седина широких бровей, тот же прищур глаз из-под очков, все также съезжающих на середину носа.

–Здравствуйте, не узнаете? Я книгу выпустила, хочу подарить.

– А мне твоя книга без надобности. Ишь, объявилась. Что, забыла?! Думаешь, уехала в свой Волжский, и – все? Да ты ведь нас всех с дерьмом смешала!

– Стоп! Стоп! Хватит, столько лет прошло, не надо так…

– А как надо?! Да ты в душу плюнула…

– Да что у вас за душа такая?! Помойное ведро, куда плюнуть можно?..

***

Каким воздухом дышим, про то и пишем. Как правило, у кого бронхи и легкие основательно пропитались копотью военного времени Великой Отечественной, барачным смрадом лагерей, к примеру, Соловки, они в литературном многоголосии – солисты… первые виолончели и скрипки. Так нерв читателя могут оголить, а после проветрить, что вся муть людского сознания в канализацию уйдет. Однако речь не о переднем плане хрестоматии. Вечная, как говорится, ему память. Разговор о тех, кому еще топать и топать – кто далеко сзади. Кто плечом к плечу теснится в общем писательском хоре, заполняя не столько первый, сколько второй, третий его ряды и скамейку запасников…

Каким воздухом эти хористы дышат?..

На вольных ветрах по городам и весям пишущий народ вначале тешит самолюбие самиздатом. Книжные полки в магазинах – разнообразная классика и «выскочки». Профессионалы и просто любители. А вопрос «Кому из них на Руси жить хорошо?» так это как посмотреть. С одной стороны, ошейники договоров с издателем-кровопийцем, с другой – свободные полеты дилетантов. Последние, пока встанут на крыло, по молодости завидуют славе да денежному кошельку окольцованных. В качестве моральной поддержки глотают утешительную пилюлю древних философов: «Делай, что должен, и пусть будет то, что будет…»

Профессионал, который сделал себе громкое имя, – особое дело. Он, как курочка Ряба, несущая золотые яички. Нередки случаи, когда издатель для него создает инкубатор… Писательская кухня работает на поток. Нанимается штат кухонных работников. И штампуют, штампуют тома… Автор, чье имя красуется на обложках, уже руки свои не пачкает. За него другие разделывают рыбу, жарят. Он только укажет, сколько соли, перца, когда соком лимона полить, даст эксклюзивный рецепт соуса… Пробу снимет, шампанским запьет. На свежем воздухе с балкона собственной виллы на цветущие оливки полюбуется. Книги таких писателей огромными тиражами выходят. Для всеядных читателей они – небожители.

Чем ближе к земле – тонны макулатуры… Книжные лавки прогибаются под разномастными продуктами пера. К примеру, начинающим авторам, живущим в мегаполисных многоэтажках, как правило, на ум идут детективы с любовными передышками. Заматеревшим писателям при доступе к архивам, удается что-нибудь лихо закрученное, историческое. Для виртуально-повернутых отдушиной служит сумасбродная фантастика.

А вот если вы, как Елена, живете в небольшом районном центре? Воздух сосновым бором пахнет. Молоко неразбавленное пьете, между делом грядки пропалываете. На какую тему вас потянет? Стрельба, мозги по асфальту, продажная любовь, шпионаж? Чистый воздух российской глубинки – не позволит. Ни под каким соусом. Тогда о чем?

Можно дерзнуть – о душе человеческой, то есть одухотворенной… «Людское», конечно, будет, без него пока никак. Но автору придется урезать звериный аппетит на жизнь. Хватит уже «людскому» откусывать от мира львиную долю. Столько крови пролито… столько перца, соли, сахара в стакан воды брошено – перенасыщение налицо.

Что касается души одухотворенной, так еще Лев Толстой советовал молодому Рериху: «… в области нравственных требований: надо рулить всегда выше – жизнь все равно снесет…» Прописная получается истина: хочешь удержаться на человеческом уровне – культивируй взлет. Улавливай проблески божественного мира. В противном случае – сползешь на людской план отношений. Как говорится: «Хотел как лучше, получил как всегда…»

К слову сказать, даже для мало-мальски опытной руки делать срез с людской души – занятие продуктивное. Взять хотя бы случай с Еленой – ее писательские руки так и чешутся разобраться с накопленным материалом. Одни Вероникины выкрутасы чего стоят. Сваты Роговцевы с их «умением жить», бесстыдной привязкой к деньгам. Андрюха-зять: два высших образования, а от безобразия выть хочется. И сюжет не надо с пальца высасывать, кровь сама бежит: где с натуры спишешь, где фантазию пришпоришь. Тема вечная: родители и детки, зятья и тещи… Сгущая краски, пройтись по страстям. Вскрыть причину конфликтов (как хирург скальпелем вскрывает застарелый жировик или гнойный чирей…). Высекая искры, родить драматургию притирания характеров. Добавить немного воды собственных размышлений (главное не переборщить), и – замесить слоеное тесто. Пропитывать его в меру сиропом сексуальности. Стыковать слои неожиданно для читателя. Потом оставить замес в покое, пусть отстоится. А на свежую голову с новым приливом сил еще раз: вымесить тесто, чтоб от рук отставало. Золотое правило писателя «Торопливость хороша лишь при ловле блох» – взять в рамочку, на стенку повесить.

Семь раз отмеренный (идеально – двенадцать…), один раз отрезанный, – отправляйся, каравай, в разогретую духовку какого-нибудь издательства. Если впервые, то за деньги, конечно, самого автора. Выпечка будет не хуже других. Уминать будут за милую душу.

Более того, при внесении новизны, приправки текста элементами духовной мистики – пальчики оближут. А если еще удастся выудить из подсознания картинки прошлых собственных воплощений – вместе с куском прикусят пальцы.

И вот как-то в среду, после утренней чашки кофе, Елена, открыв тетрадь, сделала первую запись: «Эти воображаемые ящики были темно-янтарного цвета. И уже отпала надобность закрывать глаза, чтобы представлять их отчетливо. Сосредоточившись, женщина даже ощущала запах виртуального комода: терпкий, древний. Запах сандалового дерева, запах превращений…»

***

В пенсионном возрасте для женщины-писательницы воображаемый комод рассортированных мыслей – позарез нужная вещь. Быт… таблетки от давления – памяти не прибавляют. Слава богу, дети живут своими семьями. Постоянно над душой никто не стоит. Муж месяц дома, месяц на вахте. Напекла пирогов, проводила и пиши! Коней торопить не надо. У Булгакова на «Мастера и Маргариту» двенадцать лет ушло. А тут всего пять месяцев, считай, только забеременела выбранной темой. Главное, работать с ящиками. В упор рассматривать прошедшие события судьбоносного характера. Разжевывая твердые куски, кайфовать от вкуса.

Вот, к примеру, первый ящик слева. « Падение с высоты». Давай, Елена, как четки в руках, перебирай свои страхи перед высотой. Мелкие в сторону; прощупывай те, где образы ярче. И… пошли зарисовки воспоминаний. Детство: квартира на девятом этаже, самое жуткое место – балкон. Старшая сестра, дурачась, заставила заглянуть вниз. Пошла кровь носом, открылась рвота. Заплаканное лицо матери, вызов скорой помощи…

А вот ты уже замужем, гостите с Ильей у его родителей. На сопке бруснику собираете. Не сказать, что место очень отвесное. Люди рядом на двух ногах, а ты на четвереньках. Страх в голове пульсирует: оторвешь руки от земли – покатишься вниз. Муж сначала подшучивал, но, увидев внезапную бледность твоего лица, быстро помог спуститься. И вспоминай! Сон тебе часто снился. Летишь с бешеной скоростью вниз, просыпаясь с криком. Ни один сонник не объяснял, что к чему. Но как-то ты, уже сорокапятилетняя, попробовала медитировать. Конечно, не так как йоги, ну куда тебе до позы лотоса – склонная к артриту, с проблемным позвоночником, россиянка пятьдесят второго размера. Свой нашла метод. Во время поста Рождественского или Великого действует безотказно. Рецепт простой: принять душ, облачиться в белую чистую простыню; нет разницы, куда присесть: стул, табуретка, кресло… главное – лицом на восходящее солнце. Спину держать прямо и – включить молитву. Как ключ, открывающий дверь, семь раз вслух: «Боже святый, Боже крепкий, Боже бессмертный, помилуй меня, грешную…». Ни о чем не думать. Попытаться стать выпотрошенной от мыслей. Шестьдесят секунд выдержишь, удача! Ибо входит в тебя, как вода в пустой сосуд, нечто… точное слово для него пока еще неуловимо, где-то рядом… В этом безмолвии трепещет сердце, текут слезы, и чувствуешь (чувствуешь!) прикосновение чего-то восхитительного, оно пробует войти…

Долго быть пустотой у Елены еще не получалось. Но однажды хвалило трех минут. На вопрос: почему падает во сне, как в компьютере, минута поиска – возник ответ. В голове, на янтарном фоне виртуального ящика, озарением пошли картинки какой-то незнакомой жизни.

Одежда прямо на голое тело. Платье тяжелое до полу: бархат синий, вышивка жемчугом, еще какие-то каменья. Темные густые волосы, как змеи, по плечам… Своего лица не видела, но знала – это она бежит вверх по ступеням каменной лестницы через освещенные коптящими факелами большие холодные коридоры. Бежит не одна, рядом мужской силуэт какой-то родной души… Жар от бега, но душа леденеет… Громкие крики позади…и, наконец-то, свет! Площадка…подбегаете к краю. Не раздумывая, рука в руке – вниз!..

Вот тебе ответ: в прошлой жизни не просто падала, разбилась вдребезги. Спрыгнула вниз с дворцовой стены, и жуть двухсекундного падения отпечаталась в коде памяти. Смерть была мгновенной. От удара об камни позвоночник – хрясть! Потому в этой жизни спина – твое слабое место…

***

– Пятидесятилетие! Без галстука нельзя, – пара ловких движений, и Ника отстранилась от отца.

– Папка, ты у нас красавец. Волосы с проседью, лицом на прибалта похож, вид интеллигентный. У многих мужчин в твоем возрасте животы как у баб на сносях. А ты орел. Нет, мам, тебе с батей повезло.