Охотники за ФАУ

Радиоавтобус проезжал через сожженные села, где на дымящихся пепелищах торчали оголенные белые печи. Часто встречались опрокинутые машины, разбитые повозки, убитые лошади, ящики с гильзами от снарядов, кое-где валялись трупы гитлеровцев. Черно-зеленые немецкие орудия, брошенные на огневых позициях, все еще целились на восток.

Юрий Баженов сидел рядом с шофером и смотрел вперед. На шее висел бинокль. Правой рукой он придерживал автомат на коленях, а левой держал на автомате планшетку с картой, на которую то и дело поглядывал.

Сначала за «воздухом» наблюдали из автобуса, для чего заднюю дверь держали открытой. Но за машиной вихрилось густое облако пыли, и радисты закрыли дверь.

Заслышав гул самолета, Баженов приоткрывал дверцу и высовывался. Время от времени он нетерпеливо спрашивал шофера:

– Ты что, молоко везешь?.. Ползешь, как черепаха… Что, газовать разучился?

Еще в начале пути немногословный сибиряк объяснил, что машина тяжелая, перегруженная, а рессоры мягкие, и потому нельзя быстро ехать по такой дороге. На все дальнейшие замечания и уговоры, именно уговоры, а не приказания, шофер упорно отмалчивался и лишь недоуменно, искоса, взглядывал на чрезмерно ретивого лейтенанта.

Когда же лейтенант разъярился и приказал:

– Жми на всю железку, а то сам сяду за баранку, – шофер погнал.

Дорога была сухая и сильно выщербленная. На ухабах, выбоинах, неровно засыпанных воронках машину подбрасывало и кренило с бока на бок. Потом она натужно выпрямлялась и так подпрыгивала, что Баженов, как ни упирался ногами, неизменно ударялся головой о крышу кабины. В стенку застучали, и майор из разведотдела попросил «от имени радистов» ехать потише.

Баженов выругал «чертовы рессоры», приказал сбавить ход и замолчал огорченный.

Вскоре догнали стрелковый батальон. Он шел в колонне. Навстречу ехала санитарная машина. За всю дорогу одна. «Не слишком кровопролитные бои», – решил Баженов.

Вот и развилка дорог. На обочине – куча немецких противотанковых мин. Окопчик. Несколько трупов гитлеровцев без шинелей и сапог. Противотанковое орудие с задранным в небо стволом, опрокинутый немецкий пулемет с треногой.

Снова ехали по задымленным полям и перелескам. День был теплый, сухой, не ветреный. Баженов невольно подумал, что лучшую погоду для охоты на вальдшнепов трудно себе представить, и усмехнулся своей мысли.

А Сысоев, наверное, сказал бы иначе: «Превосходная видимость», «летный день», «условия разрешают движение вне дорог…» Сысоев и деревню называл «населенным пунктом», и реку не рекой, а «водным рубежом». Привычка мыслить по-военному стала его второй натурой, и Юрий Баженов искренне завидовал ему. Он восхищался Сысоевым еще с первой встречи с ним. А сегодня он раскрылся еще и по-новому. Подумать только: совсем недалеко жена и сын, и неизвестно, что с ними, а Сысоев сохраняет такое спокойствие, так невозмутим! И не от холодности это, а от большой силы и сдержанности.

Баженов давно понял огромную разницу между собой, человеком глубоко гражданским, и кадровым офицером Сысоевым, настоящим военным. Он, Юрий Баженов, решил: если придется умирать, так с музыкой. Как человек азартный, увлекающийся, он полагал, что на войне человек становится либо титаном, либо пигмеем. Середины он признавать не хотел. Втайне он мечтал о подвиге, и в этой его мечте было еще много по-детски наивного.

Бежала перед глазами военная дорога, бежали перед взором картины прожитого.

…Первая встреча с Сысоевым под Москвой в суровую зиму сорок первого года… Первые раздумья о войне как науке… Высшие стрелково-тактические курсы «Выстрел», где он окончил курс комбатов, а затем курс командиров полков. И где ему, ранее не аттестованному, присвоили звание лейтенанта, хоть среди окончивших с ним курс комполков не было никого в звании ниже майора… Архангельский военный округ, где Баженов, знаток новых уставов, занимался с командирами резерва. Мечтая и надеясь, что его вот-вот вызовут в отдел кадров и вручат предписание на фронт. Но его не вызывали. Через три месяца он послал телеграмму в семьдесят два слова начальнику отдела кадров Наркомата обороны: затем ли он овладевал военными знаниями, чтобы преподавать уставы в тылу?!

Через сутки его отправили на фронт, а через неделю он попал в госпиталь.

…И вот здесь, два года спустя, он снова встречает Сысоева. Воистину мир тесен.

Юрий Баженов катил вперед, навстречу далеким орудийным выстрелам, лишь изредка поглядывая на карту. На всем пути, на развилках и поворотах, маячили одинаковые деревянные стрелы на шестах с лаконичной надписью готическим шрифтом «Мюллер».

«Этот Мюллер двигался, должно быть, по тому же пути, что и мы, – подумал Баженов. – По-немецки «Мюллер» – мельник. Мюллеров в Германии не меньше, чем Мельниковых в России. Интересно, кто такой этот Мюллер?»

Радиоавтобус подъехал к пепелищу. «Ефимовка» – установил Баженов по карте. Рубеж, названный утром начальником штаба. Было безлюдно: отряд уже ушел вперед. Майор Андронидзе указал на «виллис», укрывавшийся под вербами у пруда, метрах в двухстах отсюда. Баженов огорчился, что не он первый заметил машину – нет еще у него «военного глаза». Подъехали к «виллису». Баженов обрадовался заместителю начальника оперотдела подполковнику Синичкину как родному. С ним были радистка с рацией и автоматчик.

Баженов доложил о задании. Подполковник Синичкин – худощавый, слегка сутулый – своей невнятной скороговоркой сообщил, что противник откатывается, подготовленных рубежей у него нет, попытка задержать наши части успеха не имеет. Наши части устали, но стремятся к Днепру, чтобы не дать уйти живой силе противника. На отдельных участках, вне дорог, наши части ушли дальше противника. Где наши, где фрицы – не сразу разберешься. Он, Синичкин, поехал было вперед по дороге, но в трех километрах отсюда его обстреляли из леса. Подполковник показал на карте, где это случилось. Пусть лейтенант Баженов продолжает выполнять задание, уточнит обстановку и радирует ему. Он останется здесь, чтобы обеспечить бесперебойную связь на дальних расстояниях.

Лейтенант Баженов возразил было, что начштаба приказал ему радировать прямо в штаб. Подполковник рассердился и повторил свое приказание: радировать только ему; он запрещает лейтенанту вступать в пререкания. Может, у журналистов дискуссии и приняты, но в войсках запрещены.

Баженов стал мучительно соображать – как же подполковник Синичкин собирается координировать действия частей, не имея с ними связи, не зная обстановки? А не боится ли попросту подполковник ехать вперед? Или, быть может, он не имеет права рисковать?..

«Ну, черт с тобой! – подумал он. – Придется, видимо, дублировать донесения: и тебе, и в штаб». А вслух он отчеканил уставное «разрешите выполнять?» и, получив разрешение, поехал дальше.

Теперь карта лежала на коленях у Баженова, а в руках он сжимал автомат. Он то и дело передвигал хомутик прицельной рамки в зависимости от объекта, где он предполагал врага. Офицеры в машине были предупреждены. Автоматчик стоял на левой подножке, следил за воздухом.

На подъезде к лесу и в лесу их не обстреливали. Поехали полем, перелесками. Перед крутым холмом, точнее – грядой, в которой была проложена дорога, стояло три машины, впереди – грузовая, за ней две санитарные. Рядом толпились шоферы, два офицера, санитарки. Поравнявшись, Баженов велел остановиться и спросил, из-за чего задержка. Подошел коренастый пожилой старшина. Оказалось, они остерегаются ехать дальше, так как на обочинах не видно вынутых немецких мин. Непонятно: то ли дорога не минирована, то ли не успели разминировать?

– Но ведь части, повозки, артиллерия – прошли, – заметил Баженов. Подошли офицеры.

– Лошади не машины! – заметил врач майор. Остальные молчали.

Саперный капитан Помяловский, не ожидая приказа, вернулся к автобусу, достал миноискатель и пошел с ним вперед. Дорога прорезала высокий холм так, что отвесные стены поднимались метров на десять. По обе стороны окаймляли ее недавно вырытые глубокие канавы, исключающие объезд. Кому-то здесь вздумалось заставить машины двигаться только по колее; это настораживало.

Всмотревшись, Баженов обнаружил на дороге совершенно свежий след автомашины. Он показал его старшине с грузовой машины, вернулся в автобус и приказал своему шоферу ехать.

У шофера сразу посуровело лицо, и взгляд стал напряженным. Он повел машину так, что колеса не попадали в колею, а шли рядом с ней, и машину начало сразу подбрасывать. В стену забарабанили. Баженов подумал, что зря шофер перестраховывается. Ведь только что здесь явно прошла машина, где-то впереди проследовала и артиллерия, к тому же вот там в сотне шагов идет с миноискателем Помяловский. И все же Баженов промолчал: пожилой шофер внушал уважение.

Они уже съезжали с холма, приближаясь к Помяловскому, поджидавшему их на дороге, как позади раздался мощный взрыв, и автобус встряхнуло.

Автоматчик спрыгнул на землю. Баженов выскочил из кабины и оглянулся. Авиабомба? Но небо чисто. Мина? Но автобус-то проехал!.. А может, это то самое новое оружие, на которое намекал Сысоев?

Ехавшая за ними машина осела на задние скаты. Дым медленно рассеивался.

Офицеры высыпали из автобуса.

– Мина! – крикнул им прибежавший Помяловский. Одновременно с Баженовым подошли они к разбитой машине.

Мина взорвалась почему-то не под передним, а под задним скатом. Кузов разворотило, груз разбросало.

Баженов и Помяловский извлекли из кабины старшину и шофера. Старшина был, видимо, контужен, ему оторвало руку; шофер оказался мертвым. Старшине перевязали жгутами плечо и забинтовали. Он был в сознании, и Баженов отметил, что он не стонал, не кричал, лишь кряхтел.

Пока солдаты рыли могилу убитому шоферу, Помяловский осматривал место взрыва. Баженов увидел необычное углубление для мины, а круглый колодец глубиной более полуметра и шириной сантиметров тридцать – с противотанковую мину.

Колодец был сверху разворочен взрывом, но в глубине стенки сохранились. Баженов вслух удивился такой глубине колодца для мины, Помяловский в ответ только пожал плечами. Он сходил за железным щупом и вскоре обнаружил неподалеку еще одну противотанковую мину. По ней только что проехал их автобус…

Помяловский велел всем отойти подальше. Баженов остался и помог ему снять слой почвы, покрывавший мину в деревянной оболочке, и осторожно обнажить все устройство.

Мина была оснащена элементом неизвлекаемости, и под ней лежала еще другая мина с таким же элементом, под той – еще одна и еще. Всего тут оказалось пять мин одна под другой. Это было нечто новое!.. Лежа на земле, они всматривались в это адское сооружение, пока не разгадали его нехитрую механику.

Предохранительной чекой служил кусок довольно толстой медной проволоки. Нажмет на такую мину проезжающая машина – замок слегка надкусит медную проволоку, и та потеряет часть прочности; вторая машина проедет – еще надкусит… проедет третья – медная проволочка лопнет, и взрыватель сработает.

Баженов и Помяловский замерили и срисовали это устройство. Видимо, для их автобуса, второй или третьей машины на этой дороге, час еще не настал.

Обезвредив мину, они тронулись дальше. Миновали разрушенную Комиссаровку и почти не тронутую Самойловку.

Шофер гнал машину, надеясь, видимо, в случае чего «проскочить». Баженов был в напряженном ожидании, – вот сейчас! Вот сейчас взорвется мина и… Перед его глазами стояло развороченное тело шофера и глаза старшины, обращенные к нему. Баженов постарался успокоиться, но когда мотор чихнул, он мало сказать вздрогнул – подпрыгнул и больно ударился головой о потолок кузова. Это его разозлило, и он перестал бояться.

Перевалив бугор, шофер вдруг газанул, резко свернул вправо и остановил автобус за уцелевшей стеной сгоревшего сарая.

– Фриц! Возле танка! – прошептал он и уставился на лейтенанта – неужели тот не заметил?

Баженов сунул карту в планшет и с автоматом в руках выскочил из кабины. Шофер тоже вышел и, подойдя к краю стены, показал пальцем. Слева у дороги стоял подбитый немецкий танк. Рядом копошился человек.

Сзади к Баженову подошел Андронидзе, поглядел в бинокль, определил:

– Гражданский. Похоже, раздевает трупы фашистов. Что делать будем? – Андронидзе с интересом поглядел на Баженова.

Баженов молча смотрел на горестные остатки села. Только голые, закопченные печи на месте домов. Он вспомнил, что не послал донесения из Ефимовки. Впрочем, подполковник Синичкин, наверное, уже сообщил, что в Ефимовке нет передового отряда.

Баженов набросал донесение: сообщил, что достиг Очеретяного (считали, что это село еще у противника), и упомянул о новой системе минирования дорог. Передал донесение шифровальщику и приказал радистам передать его в штаб и подполковнику.

Пока шифровальщик, невысокий, смуглый капитан Авекелян, удалив всех из машины и поставив у дверей своего автоматчика, кодировал донесение, Баженов и Андронидзе двинулись к танку. Они подошли шагов на двадцать, и Баженов окликнул мужчину. Тот повернулся, да так и замер. Затем вскочил и с воплем «свои, свои» кинулся к офицерам.

– Боже ж мой, – кричал он, заливаясь слезами. – Почему армия не пришла три часа назад?!. Ну всех, всех фашисты поубивали. Идут и стреляют, идут и стреляют. Вывели мою бедную жену на двор, вывели сына, дочку, и вижу – в жену стреляют. Сердце мое разрывается. Вижу, в моего дорогого сына тоже стреляют, и он кричит. Ой, горенько!..

Баженов стал успокаивать мужчину, но Андронидзе отнесся к его рассказу с недоверием. Он спросил, как его звать, откуда он и каким образом уцелел, если всех убивали.

Из сбивчивых его ответов выходило, что он нездешний, эвакуировался еще в сорок первом году из города, находившегося на правом берегу Днепра. Жил здесь, а когда расстреливали его семью, он случайно находился в погребке и наблюдал все это через щель в дверце.

– Кто может это подтвердить? – спросил майор.

– Неужели вы мне не верите?!

Брезгливо морщась, Андронидзе обыскал его, развязал узел с одеждой, и во френчах обнаружил часы, электрические фонарики, военные немецкие документы.

– Возьмите себе. Я спешил, даже не заглянул в карманы, – сказал задержанный.

– Это Очеретяное? Очеретяное? – вдруг поспешно спросил Баженов, будто ему требовалось подтверждение, будто не он писал в донесении – «Очеретяное». Только сейчас он вспомнил о просьбе Сысоева, и все, рассказанное мужчиной, вдруг обрело для него новый, страшный смысл.

– Ну да, Очеретяное, а что? – спросил мужчина.

– А вы случайно не знали учителя Вовка?

– Слышал о таком.

– А где он жил?

– Этого я не знаю.

Андронидзе жестом потребовал тишины, и Баженов прислушался. Откуда-то издалека донесся плач и причитания женщин.

Андронидзе показал пистолетом в ту сторону и приказал мужчине: – Иди вперед!

Мужчина неохотно повиновался. Очень скоро у разрушенной церкви они увидели женщин. Баженова поразили глаза одной старухи – строгие, исступленные. Увидев офицеров, она подошла к ним, а узнав мужчину, закричала:

– Стреляйте его, подлюгу, стреляйте!

– Что вы, Мария Ивановна! Я семью потерял, а вы меня – стрелять?!

– Мы вже били його. Утик! Стреляйте, кажу, а то дайте мени пистолет, я сама… Вы тильки гляньте: та хиба воно похоже на людину? Гнида, и та краще. Ой, лишенько! – Она стиснула голову руками. – В сели було сорок здоровенных отаких, як вин, сильных, як бугаи, чоловикив, а гитлеровцев, що подпаливали та стреляли, було всего-навсего десятеро. Вы чуете – десять! И ходит ця десятка, и подпалюе, и стреляе, а ци мужикы – як вивци! Их стреляють, а воны голову подставляють або ховають. Чи то не позор! Та взяли б и кинулись вси, як один, на ворогив. Ну нехай двадцать полегло, так скильки бы спаслось! Село б спасли! Боже ж мий, а вони – як оця паскуда! – Женщина показала на мужчину. – Ридных убивають на його очах, а воно сховалось, баче, як убивають, а боится заступиться. Нехай убивають и жинку, и сына! Абы самому выжить. Ах, сволочь, – и женщина, подбежав к мужчине, стала бить его кулаками и пинать.

Ее и остальных женщин еле удалось унять.

– Скажите, Мария Ивановна, вы не знали учителя Вовка? – спросил Баженов.

– Прокипа Федоровича? Вин же всим нам був як батько!

– Где же он? Где его дочка с сыном?

– Ой, голубе, не було их з нами, нема их в живых!

– А может быть, Вовк и его дочь с сыном тоже спаслись?

– Та вы що? Гляньте кругом. Кажу ж вам, тильки мы спаслись та старый дид.

– Вы что-нибудь знаете точно?

– Писля того, як гитлеровец стукнув прикладом Прокипа Федоровича по голови, тому уже мисяцев висим, у нього виднялысь ноги. Я казала Лели, тикайте до лису. А вона – не можу я кинуть хворого батька. От и осталась…

– Где ж они, где?

– А вы хто им будете?

– Мой друг – муж дочери Вовка.

– Кажу вам, нема в живых ни Лели, ни сына. Спалили их! Тильке дид, батько Вовка, остався.

– Покажите их хату!

Старый-престарый дедок, сидевший на поваленных воротах, прошамкал:

– Один тильки я, бидолаха, зостався у живых. Шо там взрослых, дитей и тих, иродови души, загубили!..

Единственное, что уцелело, были большие дубовые ворота, лежавшие на земле. На них мелом было выведено: «Мюллер». Стрелка показывала на запад.

Офицеров окликнула рослая, сильная и очень властная с виду пожилая женщина с сухими сверкающими глазами. Она назвала себя Солодухой.

– Чи пиймали Мюллера? – спросила она. – Так шо если пиймали, зменяемо наших двоих на нього. И тогда мы сами, селянки, расквитаемось з Мюллером. Кат из катов! Уси пожары – дело его рук. Уси грабежи, уся кровь – усе через нього, чертова Мюллера! Мы вам за нього наших двох отдадим.

Оказалось, что женщины каким-то образом сумели взять в плен двух гитлеровцев. Они их держали в подвале. Пленные – сержант и унтер-офицер – были связаны. У них вынули изо ртов кляпы, развязали их и стали задавать им вопросы.

– Из какой дивизии? – спросил Баженов по-немецки

Не успели они ответить, как вспыливший вдруг Андронидзе кинулся на сержанта и закричал:

– Зачем прикидываешься немцем, сволочь продажная, предатель! Не спрячешься. Ну? Не будешь отвечать, застрелю, как собаку!

– Ка-ак! Русский?! И меня обдурил! – Солодуха бросилась на пленного.

Баженов и Андронидзе еле высвободили его из рук разъяренной женщины.

– Товарищи, не виноват!

– Кто тебе здесь товарищ, подлюка?!

– Не виноват! Вот, ей-богу, все случайно! Пришлось надеть немецкую форму: ведь хотел бежать к своим. Другого пути к освобождению не было!

– Молчать! – бросил Андронидзе и обратился к женщине: – Расскажите, как вы их задержали.

– Гитлеровцы начали отступать, – взволнованно заговорила женщина. – Эти двое зашли в мою хату. Тогда еще село не горело. Искали еды. Искали мою дочку, она пряталась в сарае. Я испугалась, что найдут и снасильничают, и решила их угостить. Самогоном. Когда окосели, оглушила, связала. Дочка помогла перетащить их в подвал.

Пленные стояли, с тупым равнодушием глядя в пространство. Андронидзе расстегнул планшет и приготовился к допросу. Баженов внимательно вглядывался в лица пленных, прикидывая, что могло быть им известно – помимо стереотипных данных – о новом оружии Гитлера.

И тут подошла к Баженову седенькая, тоненькая, как подросток, старушка с растрепанными волосами. Казалось – дунь ветерок, и она упадет. В руках у нее был букетик ярко-красных искусственных роз на стеблях из проволоки, обмотанной зеленой бумагой, с зелеными же листочками, вырезанными из перьев.

– То огонь, огонь! – выкрикивала старушка, перебрасывая алый букетик из одной руки в другую, будто жег он ей пальцы.

– Бери цей огонь, – протянула она букетик Баженову, – верни його катам проклятущим! Пусть сгорят их души…

Безумный взгляд старухи встретился с глазами Баженова. Букетик дрожал и прыгал в ее руках, и сама она дрожала, протягивая его офицеру. Он взял этот алый букетик, и в горле у него застрял какой-то ком; он только кивал в такт старушкиному «То огонь, огонь» и не мог ни слова сказать.

В это время один из пленных, тот, что был русским, в два прыжка выскочил на улицу и кинулся наутек. Он петлял, падал, прыгал, падал и снова вскакивал. От неожиданности Баженов забыл об автомате, висевшем на плече, стрелял из пистолета и не попадал.

Андронидзе схватился за автомат Баженова. Тот, кривя губы, вырвал свой автомат, перевел дух, прицелился как мог хладнокровнее и выпустил короткую очередь.

Беглец споткнулся и упал, приподнялся и пополз. Задыхаясь, Баженов и Андронидзе побежали к нему, совершенно забыв о втором пленном.

Предатель, помогая себе рукой, быстро подползал к толстому дереву. Он поднял руку – возле уха Баженова свистнула пуля. Баженов влепил еще одну очередь в предателя. Тот упал на спину.

– Эх, ишак! – раздосадованно вскрикнул Андронидзе и даже схватился рукой за автомат Баженова. – Ну зачем стрелять в голову? Какой источник сведений пропал! – И, не переведя духа, с уважением добавал: – Молодец! Точно стреляешь!

Он обыскал убитого, взял у него карту, пистолет «вальтер», снял широкий холщовый засаленный тяжелый пояс с золотом, спрятанный на теле, под нижней рубахой, в котором среди прочего обнаружились золотые коронки, кольца, браслеты и семнадцать ручных часов.

Второго пленного тесным кольцом обступили женщины. Они собирались «порешить подлюгу фашиста». Андронидзе приказал пленного не трогать. Он пойдет с ними.

До самого автобуса их провожала Солодуха. Она все настаивала, словно опасаясь, что они это забудут:

– Я вам его поймала, я! Если поймаете Мюллера, то отдайте нам…

Шифровальщик вручил Баженову приказ начштаба – быстрее двигаться вперед. Подполковнику Синичкину Двекелян не смог передать донесения, так как шифровальщика у полковника не было, а коды у них различные. Баженов попробовал связаться по радио с подполковником и клером[4] объяснить ему это, но связаться не удалось. Надо было двигаться вперед.

«Подполковник и сам догадается, почему не радирую», – решил Баженов.

Перед тем как сесть в машину, он тронул Андронидзе за плечо и, хмурясь, напомнил:

– Сысоев сказал так: если обнаружишь семью, то радируй, если нет – тоже сообщи. А семья, похоже, погибла. Так и радировать?

– Зачем? Думаешь, шинель делает сердце железным? Год я с ним дружу, а он ни разу не жаловался. Радируй – «не обнаружил». Вернемся, поговорим. Поймет.

За селом орудийные выстрелы слышались явственнее. Шофер вопросительно поглядывал на Баженова. Тот молчал. Вскоре они увидели у дороги наши орудия. Бойцы, кое-как окопавшись, спали. В лощине, в кустах, стояли повозки, на них минометы. Рядом паслись лошади.

Баженов и остальные офицеры вышли из машины. Их ожидала группа офицеров во главе с майором. Он был немолод и сдержан. Баженов назвал себя.

Майор кивнул Андронидзе как знакомому.

– Командир передового отряда – майор Тарасов, – сказал он. Затем представил других.

Баженов объяснил свою задачу и спросил, почему майор Тарасов не шлет донесений, почему отряд задерживается.

– Значит, моего боевого донесения, посланного с санитарной машиной, комдив еще не получил, – задумчиво сказал Тарасов. – А радиограмм не посылаю – рация отказала. Головная походная застава моего отряда в двух километрах отсюда ведет бой с танками и пехотой противника. Встречный бой перешел в оборону с той и другой стороны. Моя застава заняла рубеж по восточному берегу речки Гнилушки. «Тигры» атакуют из леса. Пехоту противника рассеяли.

Баженову очень не нравилось это «пехоту рассеяли», попадавшееся в сводках. «Уничтожили» – это ясно, а «рассеяли»? Пехота рассредоточилась, вот и все. Нашел, чем хвастать.

– Как только саперы наладят разрушенный мост, чтобы могли пройти танки, артиллерия, повозки, сейчас же выступаю, – снова заговорил Тарасов. – А сейчас я почти всю свою артиллерию отправил вперед, чтобы огневым кулаком сломить сопротивление и двигаться дальше. Разведчики пошли в обход справа. А пока, – он показал на спящих в цепи бойцов, – люди отдыхают. В деревнях на большаке – ни сена, ни зерна, все сожжено; наши лошади на подножном корму. Полчаса назад мы отбили у немцев стадо коров и отдали его колхозникам. Они загнали скот в лес. Мы добили хромого быка и варим еду. Скоро будет готова. Не закусите с нами?

– Не помешает, – Андронидзе взглянул на Баженова.

– Не считайте меня сухим педантом, – сказал Баженов, – но ведь до Гнилушки путь свободен! Там и заправимся, чем АХО расщедрилось. А если противника гонят дальше?

– Мне бы донесли, – возразил майор Тарасов. – Сейчас кухня отправится кормить бойцов на головную заставу, там и поедите.

Баженов торопил своих радистов, сразу же занявшихся ремонтом тарасовской рации. Один из них отозвал Баженова в сторону и сказал:

– Сверху только сейчас сообщили: перехвачено сообщение «Рамы», которое та вела клером. «Рама» указала координаты, в которых движется штабной автобус. Я проверил – речь идет о нашем автобусе. «Рама» вызывала самолет, чтобы нас долбануть, учтите.