Коронаэкономика. Хроника экономических последствий пандемии 2020

Пандемия спровоцировала кризис, а в ряде случаев коллапс прежних принципов технологического разделения труда и в целом – распределенной экономики. Но возникшая ситуация не является кризисом глобализированного американоцентричного инвестиционного пространства. Этот кризис с коронавирусом не связан, более того, в определенной степени пандемией будет смягчен, если только не произойдет коллапса американской финансовой системы. С относительной стабилизацией эпидемиологической ситуации этот аспект глобальных экономических противоречий никуда не уйдет.

Главный вопрос состоит в принципиальной невозможности поддержания регионализированных и тем более национализированных промышленных систем в условиях сохранения глобальных, а по сути американоцентричных инвестиционных потоков.

Показательны попытки США в последние полгода запустить новую волну борьбы с «альтернативными» по отношению к «базовой» американоцентричной системе глобальных финансов системами платежей и расчетов. Уже в процессе кризиса мы наблюдаем попытки «зачистки» рынка криптовалют.

Одним из наиболее непредсказуемых моментов для развития глобальной экономики может выступить национализация денег, результатом чего может стать фактическое, а в перспективе и формальное дезавуирование принципа «глобальной резервной валюты» и переход к иным резервным инструментам. Инвестиционная американоцентричность в условиях распада глобализированных торговых и технологических цепочек будет означать нарастающую качественную деградацию глобальной промышленности и особенно – социального стандарта.

Второе. Коллапс межнациональных и наднациональных политических институтов, создающий долгосрочный вакуум регулятивности в экономике и политике. Пандемия коронавируса и последовавшие за паникой административные решения зафиксировали полный коллапс международного экономического и социально-экономического права. Вероятнее всего, мир будет в обозримой перспективе (до 10 лет, как минимум в ближайшие 3—5 лет) действовать в условиях слабых, а возможно – полностью отсутствующих механизмов международного политического и экономического права, включая торговые отношения. Это ставит на повестку дня необходимость форсированной национализации правовых аспектов российской экономики и перевод всех процессов по разрешению экономических споров исключительно в национальную юрисдикцию.

Нынешний кризисный всплеск в финансовом секторе произошел в ситуации полного коллапса глобальной экономической регулятивности. Ни один из глобальных экономических институтов не мог считаться дееспособным уже до момента начала нынешней волны кризиса. Едва ли можно рассчитывать на восстановление дееспособности в нынешних условиях и даже после окончания пика кризиса.

Если в сфере глобального политического и гуманитарного регулирования мы еще можем надеяться на восстановление в относительно близкой перспективе хотя бы отдельных элементов регулятивности, то в экономической сфере это пока выглядит совершенно невероятным на глобальном уровне, а на региональном потребует существенных затрат организационных ресурсов и политической воли.

Для России наиболее важной задачей становится восстановление управляемого и защищенного от внешнего воздействия правового режима на пространстве Евразии. Это требует, как минимум, отхода от ранее считавшейся незыблемой модели ограничения интеграционных процессов только экономикой. Регулятивность не может быть восстановлена только на базе экономических договоренностей, поскольку эпидемия коронавируса создала риски как социального, так и политического характера.

Третье. Эффективность государственного управления становится решающим фактором глобальной конкуренции. Хотя внешне коронавирус в основном затрагивает системы текущего управления, в действительности он еще раз обострил вопрос о необходимости стратегического контура национального управления. Там, где он есть – Китай, США, в известной степени Россия, – последствия переживаются гораздо более мягко. Там, где доминирующую роль играли различные наднациональные и региональные структуры (например, в ЕС), ситуация развивается существенно в более негативном ключе. Проблема состоит в том, что это требует формирования, особенно в крупных государствах, двухконтурной системы управления, когда контур кризисного управления отделен от контура текущего управления и обладает самостоятельными ресурсными и финансово-инвестиционными возможностями.

Задействование Трампом систем управления на базе FEMA (Federal emergency management agency – расширенный американский аналог российского МЧС) и введение в действие архаического Закона о военном производстве 1950 года, неадаптированного к условиям глобализированных технологических цепочек и постиндустриального общества, однозначно свидетельствует о критических уязвимостях систем государственного управления.

Эффективное сочетание различных «контуров» государственного управления становится важнейшим фактором конкуренций «образов будущего», что справедливо считается основой развития многополярного постглобалистского мира. Но это требует глубочайшего переосмысления всех принципов государственного управления, закладывавшихся в основу постсоветской российской государственности и возврата к принципу среднесрочного планирования как основе развития.

Четвертое. Эпидемия коронавируса обозначила завершение эпохи социальной и социально-экономической мобильности, игравшей роль одной из основ глобализации в том виде, как мы ее знали и как нам она подавалась идеологами постглобального мира. Вероятно, этот аспект является наиболее недооцененным, но и наиболее долгосрочным, поскольку он затрагивает не только чисто социальный аспект глобализации и ее «ядра» – постглобального мира, но и целый ряд важнейших экономических оснований глобализации, в частности сам факт наднациональности систем управления важнейшими экономическими процессами и функционирование важнейших экономических систем.

«Яппи-интернационал», глобализированное сообщество «успешных профессионалов-управленцев», по факту охватывавший топ-менеджеров транснациональных компаний, выбравших космополитический образ жизни и траекторию развития, в действительности играл очень значительную роль не только в формировании социальных пространств, но и как экономическая категория, определявшая «горизонт мечты» для стран, пытавшихся осуществлять догоняющее социальное развитие стран и значимых социальных групп. В целом ряде стран, включая большинство т. н. «новых индустриальных стран», именно в расчете на эту категорию формировалась перспективная социальная инфраструктура.

Кризис социальной мобильности, однако, в современных условиях может носить многоуровневый и многоаспектный характер, поскольку затрагивает слишком широкие слои населения не только в коллапсирующих странах, но и там, где имели место попытки осуществления догоняющей глобализации. В этих условиях объективно будет возникать запрос на новые идеологические основания, причем конкурирующие, для глобальной и национальных идентичностей, что может также создать существенные социальные риски.

Пятое. Возникают элементы операционной реальности безлюдной, как минимум малолюдной и бесконтактной, экономики. Отметим, что целый ряд аспектов этой потенциально «безлюдной» экономики был апробирован уже на поздних фазах развития классической глобализации, когда происходила глубокая алгоритмизация и виртуализация целого ряда отраслей: логистики, финансов, систем социального управления, что сопровождалось массовыми сокращениями. Десоциализация экономики лишает своей основы базовый драйвер развития глобализации в ее целостном социально-экономическом и политическом понимании: опора на механизм роста за счет потребления, под который подстраиваются все иные структурные элементы, включая развитие технологий. Постпандемический мир приходит к кризису одноразовости в потреблении и ускоренного оборота потребительских товаров, что будет иметь существенные социальные и даже идеологические последствия.

Одновременно неизбежен кризис концепции социального иждивенчества, в наиболее полном виде выраженной в идее минимального (базового) гарантированного дохода, основанного, безусловно, на сниженном социальном стандарте, но, с другой стороны, и на убыстрении амортизации товаров, их одноразовости и совместном использовании. Последнее попадает под удар хотя бы по гигиеническим соображениям. В условиях кризиса социально иждивенческие слои становятся не просто наиболее уязвимой категорией общества, но потенциально одной из наиболее агрессивных и деструктивных.

Наиболее чувствительными являются не кратко- и даже не долгосрочные последствия таких процессов, а эффект долгосрочного деклассирования, то есть выдавливание значительных групп биологически активного населения из сферы социально-полезной экономической деятельности. В посткризисной экономике возникает запрос не на потребителя, квалифицированного или нет, потенциал которого как центрального звена в социальном развитии будет и далее сокращаться по объективным и субъективным причинам, а на «творца», что противоречит всему укладу модели капитализма, строившейся в рамках глобализации.

Это повышает уже не только философскую, а политическую значимость осмысления нового мира и понимания особенностей его развития, что становится важнейшим требованием к политической, да и экономической элите.

Дмитрий Евстафьев, профессор факультета коммуникаций, медиа и дизайна Высшей школы экономики

Кондратьевские волны, кризис и коронавирус

Мир меняется, и мы меняемся вместе с ним. Большинство диванных политологов переквалифицировались в диванные вирусологи. При этом в будущее они боятся заглядывать, ведь кажется, что дальше станет хуже. Всякая современная аналитика сводится к тому, что мир необратимо изменился, что глобализации и классическому капитализму приходит конец, что пора учить китайский и т. п. Тем не менее, как показывает исторический опыт, любой социальный процесс, особенно на переломе эпох, содержит в себе не только негативные тенденции. Всегда есть и позитив, который поначалу неочевиден.

Неизбежный кризис

Футурологи знают, что именно в периоды кризисов предсказывать будущее легко, потому что изменения касаются всех и становятся хорошо видны границы допустимого, которые общество готово переступить ради решения больших проблем. Что мы наблюдаем сегодня? Мир отправлен в добровольно-принудительную «самоизоляцию». Пока – до начала лета, но действие ограничений может затянуться. Часть гражданских свобод отменена. Всякая активность, не связанная непосредственно с выживанием и сохранностью государственного управления, искусственно снижена до минимума.

Очевидно, что экономика значительно просядет, откатившись по многим показателям на двадцать или более лет. Чтобы сохранить остатки резервов, некоторым странам и корпорациям придётся прибегнуть к дефолту по внешним долговым обязательствам. Массовые банкротства станут повседневным явлением. В очередной раз наберут популярность левые идеи, однако социалисты и коммунисты быстро уступят место на «протестных площадках» националистам, которые апеллируют к более простым способам решения проблем. На окраинах наиболее пострадавших государств усилится сепаратизм, который породит впечатляющий «парад суверенитетов» и череду региональных войн. Резко вырастет цифровой сектор мировой экономики. Наличные деньги и бумажные документы станут анахронизмами. Увеличится значение системы социальных рейтингов, что снизит приватность граждан до уровня тоталитарных образцов.

Все эти последствия развития кризиса представляются неизбежными, но особенность нашего времени в том, что он разразился бы в любом случае – весной или осенью 2020 года.

Любой, кто активно интересуется футурологией, раньше или позже сталкивается с теорией «длинных волн» Кондратьева, которая обладает зримой прогностической функцией. Впервые гипотезу о существовании полувековых циклов в развитии капиталистической экономики российский учёный Николай Дмитриевич Кондратьев выдвинул в работе «Мировое хозяйство и его конъюнктуры во время и после войны» (1922). Затем он развил свои соображения в теорию, основанную на эмпирическом анализе, результаты которого изложены, например, в книге «Большие циклы конъюнктуры. Доклады и их обсуждение в Институте экономики» (1928).

Теория Н. Д. Кондратьева

Если излагать её упрощённо, то Кондратьев установил, что историю развития капитализма можно разделить на периоды, между которыми происходят мощнейшие кризисы. В своих работах учёный выделил три периода (или цикла): 1789—1849, 1849—1896, 1896—194? годы (до завершения третьего он не дожил). При этом они состоят из двух фаз: «повышательной» и «понижательной».

Кондратьев определил несколько процессов, которые типичны для фаз, – «эмпирических правильностей». Среди прочего он указал, что в самом начале «повышательной» фазы происходит глубокое изменение жизни капиталистического общества, которому предшествуют значительные научно-технические нововведения. В «повышательной» фазе первого цикла ими стали развитие текстильной промышленности и производство чугуна, второго – строительство сети железных дорог, позволивших освоить новые территории и преобразовать сельское хозяйство, третьего – широкое внедрение электричества, радио и телефона.

Перспективу очередного подъёма Кондратьев видел в автомобильной промышленности. Сегодня мы знаем, что он был прав: начиная с середины 1940-х годов, то есть на «повышательной» фазе четвёртого цикла, двигатели внутреннего сгорания уверенно захватили все сферы, а нефть стала «кровью» цивилизации, обеспечивая не только транспортные, но энергетические нужды.

Больше того, на наших глазах произошла и научно-техническая революция «повышательной» фазы пятого цикла (1990-е годы): она была отмечена бурным развитием электроники, вычислительной, лазерной и телекоммуникационной техники. Благодаря ей появились предметы быта, без которых мы сегодня уже не представляем себе комфортное существование: мобильные телефоны, персональные компьютеры, информационные сети, системы глобального позиционирования.

К сожалению, всякая «повышательная» фаза неизбежно сменяется «понижательной», что обычно сопровождается войнами и революциями, а завершается масштабным кризисом, который в свою очередь тоже может продолжаться несколько лет. Если говорить о ХХ веке, то «понижательные» фазы пришлись на 1920—1945 и 1966—1985 годы. При этом в историю вошла Великая Депрессия, которая началась осенью 1929 года и последствия которой ощущались целое десятилетие. Менее известен Структурный экономический кризис, грянувший весной 1971 года и продолжавшийся шесть лет; он сопровождался крахом Бреттон-Вудской системы и Нефтяным кризисом, которые сильно повлияли на Западный мир.

Как показывает практика, глобальный кризис начинается за пятнадцать лет (плюс-минус год) до завершения «понижательной» фазы, и всё это время мировая экономика падает, а после достижения «дна» переходит в «повышательную» фазу. Если экстраполировать опыт прошлого века на современность, получается, что пятый цикл, который мы переживаем, начался примерно в 1985 году и завершится в 2034—2035 годах. При этом кризис должен был начаться в 2020 году.

Смена фаз

Надо сказать, что теория Кондратьева не считается общепринятой; её критикуют без малого столетие, но преимущественно за периодизацию циклов; само их существование не ставится под сомнение. Поэтому много споров вызвал финансовый кризис осени 2008 года, спровоцированный «сдуванием пузыря» ипотечного кредитования в США. Мировая банковская система стала разваливаться, что живо напоминало эпоху Великой Депрессии. Поскольку кризис проявился раньше «расчётного» времени, многие заговорили о том, что «кондратьевские» циклы сокращаются. Следовательно, устойчивый рост начнётся уже во втором десятилетии XXI века.

На этом фоне даже начались дискуссии о грядущей научно-технической революции, которая в очередной раз изменит мир на «повышательной» фазе цикла. В качестве примера можно привести речь американского президента Барака Обамы, произнесённую 27 апреля 2009 года на ежегодном собрании Американской национальной академии наук:

«В такой трудный момент находятся те, кто говорит, что мы не можем позволить себе инвестировать в науку, что поддержка исследований – это что-то вроде роскоши в то время, когда приходится ограничивать себя лишь самым необходимым. Я категорически не согласен с этим. Сегодня наука больше, чем когда-либо раньше, нужна для нашего благосостояния, нашей безопасности, нашего здоровья, сохранения нашей окружающей среды и нашего качества жизни. <…> Мы будем выделять более трёх процентов ВВП на исследования и разработки. Мы не просто достигнем, мы превысим уровень времён космической гонки, вкладывая средства в фундаментальные и прикладные исследования, создавая новые стимулы для частных инноваций, поддерживая прорывы в энергетике и медицине, и улучшая математическое и естественнонаучное образование. Это – крупнейшее вложение в научные исследования и инновации в американской истории. Только подумайте, чего мы сможем достичь благодаря этому: солнечные батареи, дешёвые, как краска; „зелёные“ здания, сами производящие всю энергию, которую потребляют; компьютерные программы, занятия с которыми столь же эффективны, как индивидуальные занятия с учителем; протезы, настолько совершенные, что с их помощью можно будет снова играть на пианино; расширение границ человеческого знания о себе и мире вокруг нас. Мы можем это сделать».

Однако, как указывают современные аналитики, в ходе «преждевременного» кризиса не произошло значительных структурных изменений в мировом экономическом укладе. Правительства развитых стран оказали беспрецедентную поддержку банковскому сектору, что позволило удержать волну банкротств и рецессию. Естественный ход событий, определяемый строгой цикличностью, оказался нарушен. И кризис приобрёл затяжной характер. Например, в октябре 2018 года эксперты Международного валютного фонда отмечали:

«Действия в рамках экономической политики, предпринятые за прошедшее десятилетие, повысили спрос и предотвратили худшие результаты с ещё большим падением объёма производства и занятости. Реформа системы финансового регулирования также сделала банковский сектор более надёжным. Однако некоторые из этих мер политики имели существенные побочные эффекты. Длительный период сверхнизких ставок в странах с развитой экономикой способствует нарастанию финансовых факторов уязвимости, особенно за пределами регулируемого банковского сектора. Значительное накопление государственного долга и сокращение бюджетных резервов во многих странах указывают на острую необходимость восстановления этих мер защиты для подготовки к следующему спаду».

Хотя формулировки выглядят обтекаемыми, эксперты давали понять: скоро начнётся новый кризис – куда более серьёзный, чем предыдущий, в связи с тем, что возможности купировать его тяжёлые последствия для «реального» сектора экономики теперь ограничены. За спасение банков десять лет назад придётся заплатить сокращением товарооборота и деловой активности, массовой безработицей и катастрофическим падением уровня жизни.

И вот новый кризис грянул! Хотя, если оперировать теорией Кондратьева, то можно утверждать: ничего нового в нём нет – просто процесс падения мировой экономики удалось на некоторое время затормозить.

Так ли уже черен «черный лебедь»?

Сегодня в моде рассуждения, будто бы кризис спровоцирован пандемией коронавирусной инфекции COVID-19. Её даже называют «чёрным лебедем» – непредсказуемым событием, которое, согласно Нассиму Талебу, разрушает сложившийся порядок вещей. Но достаточно вспомнить, что весной 2009 года, когда ещё бушевал «преждевременный» финансовый кризис, началась пандемия «свиного» гриппа A/H1N1 с достаточно высокой летальностью, но при этом никто не решился ввести столь строгие карантинные меры, какие мы наблюдаем ныне.

Складывается впечатление, что пандемия COVID-19 используется как возможность для решения накопившихся экономических проблем под предлогом «наступления форс-мажорных обстоятельств».

В действительности ситуация сложнее и интереснее. Знаменитый писатель Стивен Кинг в жутковатой апокалипсической повести «Туман» (The Mist, 1980) сформулировал очень верную мысль: «Если людей пугать достаточно сильно и достаточно долго, они пойдут за любым, кто пообещает спасение». Кризис когда-нибудь закончится, однако выгодоприобретателями на очередной «повышательной» фазе станут те, кто сумеет найти «спасение» – новый объект для приложения созидательных сил цивилизации. Вторая мировая война превратила примитивные бензиновые моторы в колоссальную индустрию. Третья мировая война, которую по традиции называют «холодной», превратила громоздкие вычислительные машины в безграничный рынок информационных услуг. Возможно, мы входим в четвёртую мировую войну, которая превратит робкие биотехнологические эксперименты по изменению человеческой природы в промышленную отрасль с высокой инвестиционной ёмкостью.

Как при любой войне, будут не только победители, но и побеждённые, и жертвы. Тогда-то нам всем и понадобятся бытовые навыки, которые формируются под воздействием карантинных мер. Придётся привыкнуть к медицинским респираторам, защитным костюмам, санитайзерам, социальной дистанции, обучению через интернет и различным ограничениям в правах. Зато через пару десятилетий нас ожидаёт мир, в котором высокие медицинские технологии, исцеляющие инвалидов, замедляющие старение и расширяющие человеческие способности, станут доступны всем и каждому. Дожить бы…

Антон Первушин

Макроэкономические последствия пандемии

На пороге другой реальности

Апрель 23, 2020

Улицы мегаполисов опустели, торговые центры закрыты, больницы переполнены, люди боятся выйти из дома, а новостные выпуски начинаются со страшных цифр – количества заболевших и умерших. И это не фильм-катастрофа, а наша с вами реальность. Ситуация беспрецедентная – трудно вспомнить, когда бы вирус вызывал такие глобальные перемены. Становится тревожно, и возникает множество вопросов. Как будут развиваться события? Какое влияние пандемия окажет на экономику? Каким станет мир после всеобщего карантина? Для того чтобы ответить на них и попытаться разобраться в ситуации, на Zoom-конференцию «Мир после пандемии», организованную деловым изданием «Инвест-Форсайт» и Институтом проблем передачи информации им. А. А. Харкевича РАНИнститутом проблем передачи информации им. А. А. Харкевича РАН в рамках проекта «Клуб проектирования будущего». «Клуб проектирования будущего», собрались ведущие эксперты: экономисты, футурологи, медики, предприниматели.

Экономика: 3D-эффект – дефицит, девальвация, дистанцирование

Пандемия коронавируса станет серьезным испытанием для мировой экономики. Об этом в один голос говорят сейчас экономисты и финансисты. Насколько серьезным? Тут прогнозы расходятся. Но факт остается фактом: коронавирус уже катастрофически повлиял на многие экономические цепочки, что привело к замедлению мировой торговли.

«Нынешний кризис в экономике беспрецедентный. И прежде всего он – транспортно-логистический. Происходит изоляция целых географических регионов. Блокируются дороги, закрываются порты – в артериях товарных поставок образуются тромбы. А когда потоки, впадающие в мировую товарную реку, перекрыты, река мелеет и пересыхает», – заявил Артем Генкин, д.э.н., профессор, президент АНО «Центр защиты вкладчиков и инвесторов».

Действительно, коронавирус критически сказался на экспорте некоторых видов аграрной продукции из Аргентины. Возникли проблемы с сезонными рабочими, а значит, может остаться неубранным урожай во Франции, Италии, Германии. Распространение COVID-19 в странах Латинской Америки создало угрозу возникновения дефицита кофе. Но что кофе! Без него просто станет не так уютно жить. Остаться без хлеба, круп и муки гораздо неприятнее.

По словам Артема Генкина, рынок продовольствия по ряду зерновых культур – олигополистический, и некоторые страны уже ввели ограничения или запрет на экспорт зерна.

«Опыт прошлых продовольственных кризисов показывает: если сейчас цены за зерновые культуры вырастут, скажем, на 30%, то лишь 15% из них придется на долю объективных факторов (пандемии, проблем с логистикой и сезонными рабочими и т.д.), а оставшиеся 15% окажутся на совести властей, из-за волюнтаризма которых блокируются продовольственные поставки. Сегодня как никогда важно, чтобы власти принимали не импульсивные и панические, а спокойные и взвешенные решения. А первоочередная задача экономики – сохранить товарно-логистические цепочки», – считает Генкин.

Но, похоже, не для всех это очевидно, и барьеры между различными регионами будут расти – желание дистанцироваться от мировой экономики сильно во многих странах, что становится заметно даже людям, далеким от политики.