Наследники графа. Армэль

– Насколько я знаю, напротив, покойный король… – начал было говорить барон.

– А кто сказал, что о нем речь? – поглаживая своими изящными холеными пальцами бородку, проговорил Анри.

Арман, в отличие от Бодуана, прекрасно знал, на кого намекает их друг. Но эти слухи он никогда не воспринимал всерьез, как и, в принципе, вообще любые слухи.

Смерть кардинала Мазарини была на руку человеку, которого вряд ли знали в высших политических кругах Франции. Но который уже давно метил туда попасть. Заточение суперинтенданта финансов Фуке в Пиньероль стало для епископа Дюамеля-Дюбуа, пожалуй, основным поводом для принятия такого решения… Фуке был большим другом епископа, а несправедливое отношение к нему короля и участие в этом деле Кольбера заставили Анри перейти к решительным действиям, направленным на смену власти в королевстве.

Хотя Арман поначалу отказался ему помогать, теперь граф кардинально поменял свое мнение относительно молодого монарха. История с Фуке и отнятым у того имуществом, а также некоторые другие не совсем справедливые поступки юного короля, в том числе его знаки внимания в сторону мадемуазель де Брионе, причинившие боль его старшему сыну, подтолкнули Армана к этому. Граф видел, как мучался и тосковал Армэль, пока не уехал в Рим. К тому же король без веских причин отказал в повышении по службе его младшему сыну Огюсту, точнее его командиру, ходатайствовавшему за виконта. Поэтому граф решил действовать…

Улучив момент, чтобы остаться с Анри наедине, он сказал другу, что готов поддержать его в том, что тот задумал.

– Я знал, граф, что, в конце концов, вы придете к этому, – удовлетворенно сказал епископ.

Прохаживаясь по саду, они заговорили о подробностях дела.

– Он всю жизнь провел взаперти? Вы думаете, он сможет держаться в свете? – с сомнением спросил граф.

– Рядом буду я. Править железной рукой.

– Ну вы и плут! – вопреки обыкновению граф засмеялся. – Думаете, Конде, Гизы и прочие позволят вам стоять над ними?

– Позволят, – уверенно и серьезно сказал епископ. – Наконец-то мы сможем наладить отношения с Испанией. Представьте, если народ узнает о втором наследнике? Об обездоленном, несчастном юноше. Люди таких любят. За него будут, поддержат.

– А этот юноша… Захочет ли он сам занять место брата?

– Не беспокойтесь, я найду нужные аргументы, чтобы убедить его. А король… Он и не заметил бы заговора даже у себя под носом, – насмешливо сказал Анри. – У него дела государственные – дам в будуарах посещать, в карты играть с придворными бездельниками, да по охотам носиться.

Арман подумал, что друг недооценивает французского монарха и невольно вспомнил, как Людовик, будучи пятнадцатилетним подростком, у него в замке поднял бокал со словами: «Роду графа де Куси многие лета!»

– Такие действия грозят нам всем страшной бедой, Анри. Никому, кто в этом примет участие, не будет пощады, а уж нам точно головы не сносить.

– Ну, нам не привыкать рисковать, да, мой друг? – улыбнулся прелат.

Дюамель-Дюбуа, привыкший к благосклонности фортуны, еще не знал, что вместе с главной любовью его жизни герцогиней де Кардона капризная удача уже отвернулась от него.

Глава IV Графиня де Вард сбегает от мужа к цыганам

Франсуа вернулся поздно вечером и застал жену в гостиной в обществе слуги, которого ее отец, граф де Куси, отправил вместе с ней в Испанию. Та не слышала, как он вошел. Александрин расположилась на софе. Полулежа, она отщипывала от виноградной грозди ягоды и медленно отправляла в рот. Слушала, как Теодор пел, аккомпанируя себе на гитаре.

Графиня задумчиво откусила кусочек от крупной виноградины и провела сочной мякотью по губам. Франсуа увидел, как томно опустив ресницы, Александрин покусывает подушечку пальца, слизывая с нее сок.

Это ревнивое воображение рисовало графу де Варду такое столь соблазнительное поведение жены в обществе слуги, или на самом деле она позволяла себе чересчур благосклонное к нему отношение, не подобающее женщине ее статуса? «Паршивка что вытворяет! Вся в матушку свою», – подумал он.

Как только затихли последнее гитарные аккорды, графиня улыбнулась и захлопала в ладоши.

– Как тебе повезло, Теодор, – восхищенно сказала молодая женщина. – У тебя талант!

Юноша смутился и чуть покраснел. То, что Теодор влюблен, было очевидно. Но неужели и она?

– Графиня, – наконец Вард привлек к себе внимание.

При виде супруга молодая женщина перестала улыбаться.

– Кристиан ждал вас, чтобы показать свою шпагу. Теодор выстрогал ее из дерева, – проговорила Александрин. – Но, не дождавшись, заснул.

Она заметила, что муж чем-то недоволен. А граф все же решил зайти к пасынку. Свечи в спальне не горели, поэтому Вард вошел, неся огарок. И увидел, что в постели, словно два птенца в теплом гнездышке, спят в обнимку Кристиан и Софи.

Услышав громкий плач дочери, графиня поспешила узнать, что произошло. Франсуа быстро шел по коридору, неся на руках заливающуюся слезами Софи. Лицо его было таким злым в этот момент, что даже Александрин испугалась.

– Что случилось? – хрипло спросила она, после чего откашлялась.

– Кто допустил, чтобы моя дочь спала в одной постели с мальчиком? – воскликнул Франсуа.

Он передал девочку няне.

– Она сама убежала из своей комнаты, сеньор граф! – стала оправдываться испанка.

– Софи должна спать в своей кровати, и вы обязаны строго следить за этим! – почти кричал он.

Поклонившись, насколько это было возможно с ребенком на руках, испуганная женщина удалилась, на ходу утешая малышку.

– Зачем вы это устроили? Напугали детей, – проговорила Александрин, когда супруги остались одни. – Софи сама приходит к брату или ко мне спать.

– Больше такого не будет, я запрещаю.

– Но что в этом плохого? Они маленькие дети…

– В том то и дело, что они маленькие дети, а вы потакаете их глупым прихотям, взращивая в них дурные наклонности!

– Что?! – задохнулась Александрин от возмущения. – Как вы можете!

– Я не знаю, сударыня, может для вас нормально спать с братом, но…

Не дослушав, Александрин вдруг залепила ему такую пощечину, что Франсуа на миг застыл от неожиданности.

– Вы так говорите, потому что сами с детства проводили ночи с теткой! Вот и других подозреваете в таких грехах!

Ее слова вдобавок к пощечине окончательно вывели из себя графа. Его разум затмила бешеная ярость, и он с размаху ударил жену, отчего она не удержалась на ногах и упала на постель. Александрин пыталась увернуться, но ее настиг второй удар. Она закричала от ужаса, к которому примешивалась злость, лягнула мужа ногой, попав ему по бедру. И, судя по всему, сильно лягнула. Это, кажется, отрезвило Франсуа, и он осознал, что случилось. Отступил, исподлобья глядя на жену. Стоял перед ней высокий, тяжело дышащий. А она смотрела на него ошалелыми глазами. Лежала, вся сжавшаяся, опираясь на локоть, словно готовая вскочить и убежать. В этот момент в спальню влетел Теодор, вмиг оказавшись возле графа.

– Не бейте! – крикнул молодой человек, хватая господина за руку.

Слуга слышал крик хозяйки и бросился ей на помощь. Граф, разъяренный вмешательством челяди, откинул парня в сторону.

– Да как ты смеешь, каналья! – взревел он.

Схватив Теодора за одежду, он встряхнул его, отчего тот ударился головой об стену. Александрин, прижав ладонь к губам, смотрела, как ее слуга падает на пол, а из раны на его лбу сочится кровь. Франсуа приказал оттащить Теодора в пристройку и приготовить плеть. Скинув камзол, граф мельком посмотрел на жену, и ушел.

– Меня никто никогда не бил, – глотая слезы, шептала Александрин пока служанка обрабатывала ссадину от кольца графа на ее плече. – Только однажды отец чуть было… Его матушка остановила. Я в тот миг испугалась так же сильно, как сейчас.

Филипп де Брионе поднимал руку на молодую супругу, но его пощечины, казавшиеся ей тогда катастрофой, не шли ни в какое сравнение с тем, что сделал де Вард.

Александрин вспомнила, как узнав, что Филипп обрюхатил ее, отец, уже уговор заключивший о браке дочери с сыном маркиза де Ла Рискаль, так разъярился, что едва не зашиб свое дитя.

Вспомнила и как кричала:

– Я не хочу замуж за него! Я тогда лучше вообще замуж не выйду или утоплюсь!

– Да как ты смеешь перечить моей воле, мерзавка! – впервые в жизни граф позволил себе такие слова в адрес дочери.

– Какую породили!

Граф бросился было к ней, но графиня стала между ними.

– Остановитесь! Вы убить ее можете! Одумайтесь!

– Так и знал, что добром не закончится то, что она перед ним хвостом крутит! Ноги этому паскуднику переломаю!

Графиня де Вард зажмурилась, будто снова оказалась перед разъяренным отцом.

– Когда я понесла от Филиппа, батюшка грозился заточить меня в монастыре. Мне пришлось бы принять постриг, – проговорила она.

Здесь, в Испании, ей не с кем было делиться своими бедами, вот и рассказывала все служанке.

– Ваши дивные золотистые волосы обрезать просто грешно! – воскликнула женщина.

«Чем лучше я узнавала Франсуа, тем больше он казался мне похожим на моего батюшку. Даже в характере Армэля не было столь явных черт отцовского сложного и грозного нрава. А Франсуа хоть и никакой не родственник семейству Куси, но так же, как и мой отец, он бывает невыносим. Когда батюшка грозился заточить меня в монастырь за то, что понесла от Филиппа, ослушавшись воли родителя, я думала, что умру от страха. Даже мысленно просила Господа лишить меня жизни, чтоб избавиться от этого ужаса. Нечто подобное я испытала и при виде разъяренного Франсуа. Он может быть страшно жесток! И взгляд становится безумным. Мадам Перо, моя компаньонка, когда-то пояснила такой нрав батюшки тем, что он рожден, когда над миром господствовало созвездие Овна. Это что-то из модной нынче астрологии. Не знаю, что это значит, но мадам Перо такими вещами увлекается. Так вот Франсуа тоже рожден в середине весны, выходит, он тоже появился на свет, когда на небе царил Овен. Может оттого такое сходство и такие сложные характеры?»

На следующий день пришло письмо от Армэля, в котором он рассказывал о событиях во Франции. Стало известно, что Огюст де Лабранш – их брат, рожденный от связи отца с герцогиней де Кардона, и мать об этом узнала. Также он писал о том, что с графиней де Куси случилось несчастье.

Вард видел, как супруга, одетая в строгое серое платье, очень бледная, с убранными в косу, уложенную в виде короны, волосами, спустилась в гостиную и забрала адресованное ей письмо. Читала она его у себя в комнате, поэтому Франсуа не знал о содержании, хотя обычно она делилась с ним новостями из дома.

Узнав о том, что случилось, она упала на постель и разрыдалась.

– Мне жизнь не мила! – проговорила графиня, когда горничная пыталась ее успокоить.

– Вы что, не говорите так!

Александрин некому было рассказать о случившемся, вот и сидела одна, переживая постигшее ее горе. Франсуа, понимая это, не находил себе места, но после всего, что произошло, не решался войти к ней. То останавливался у ее двери, то уходил и садился в кабинете за стол, думая над чем-то.

– А граф так и кружит вороном. Видно тяжело у него на душе, – пробормотала одна из служанок.

Лишь поздно вечером, когда жена, так и не выйдя из своей комнаты, заснула в слезах, граф прочел лежавшее у нее на покрывале письмо.

За что это все на них навалилось? Франсуа не сказал супруге, какой скандал разгорелся сегодня в ратуше при появлении адвоката Саласара. Один чиновник по фамилии Гальярдо стал над ним насмехаться, и проскользнула фраза о том, что когда-то в жены Рафаэлю Саласару была обещана дочь французского аристократа графа де Куси, но ему отказали из-за того, что его отец разорился5. «А потом девка понесла от своего дружка и ее поспешно выдали замуж. И не удивительно. Шлюхино семя. Ее мамаша в свое время тут с английским послом развлекаклась!» – обмолвился Гальярдо. За что и получил от графа де Варда кулаком в лицо. Не благородно и грубо? Зато действенно. Только вот что их теперь ждет здесь? Как они будут жить дальше?

Утром к графу де Варду прибыл курьер с сообщением, что король созывает какое-то срочное заседание и Франсуа пришлось уехать. Графиня до полудня лежала в постели. В комнате все еще пахло лечебным мазями. Так значит, у нее не один, а два старших брата… И ведь чувствовала же в Огюсте что-то близкое, родное! Едва уловимое сходство с Армэлем теперь стало объяснимым. Вспомнила, как впервые увидела Лабранша, неожиданно пришедшего ей на помощь в одном из пустынных коридоров Лувра. Даже символичным теперь показалось то его появление. Такой красивый, смелый, добрый виконт… Ставший причиной расставания родителей. У Александрин от боли разрывалось сердце. Она не могла ненавидеть Огюста, потому что он этого не заслуживал. Но, получается, должна была. Когда-то он спросил у нее, что если бы отец изменил ее матери, и она убежденно заявила – такое невозможно. Тогда как живое доказательство этой измены было перед ней… Огюст знал или догадывался, и хотел понять, как бы отнеслась к этому она. Как же он, наверное, несчастен! И как несчастна теперь матушка! И их отец… и его мать… Графиня де Вард перевернулась на другой бок и ощутила как по лицу, щекоча кожу, стекают теплые соленые капельки.

«Как все-таки ужасны мужчины! Мне было больно разочаровываться в брате, который охмурил Эжени, а потом уехал в Париж, где развлекался с другими женщинами! Но батюшка… Я всегда считала его непогрешимым. А он… разве имеют они право после этого обвинять в чем-то нас, женщин? Сдается мне, у каждого даже самого чопорного ханжи мужского пола есть за душой хоть один грешок и хоть один бастард!»

А случившееся с матушкой… Александрин вспомнила, как однажды упала в винный погреб, который забыли закрыть слуги. Ей повезло, что она не просто ухнула вниз, а скатилось по ступенькам. Графиня тогда безумно переживала! Впервые все видели ее такой – словно сама не своя ходила. Няню девочки сразу же уволили, а Армэля, за которым она по своему обыкновению тогда увязалась, и который не уследил за ней, весь день не могли найти. Мальчик тоже переживал и боялся, считая себя виноватым.

Чтобы хоть как-то отвлечь госпожу от грустных мыслей, Феличе, одна из немногих, симпатизировавших графине служанок, рассказала Александрин, что неподалеку от Мадрида остановились ромы. Табор довольно большой и шумный. Власти города уже угрожают расправой над чужаками, которых подозревали в том, что именно они обворовывают жителей окраин.

Как известно, в Средние века цыган всячески угнетали, обвиняя в каннибализме и воровстве детей. Были даже случаи массовой депортации или уничтожения ромов, в том числе и в Испании. Но со временем в отношении к этому народу у европейцев появилось больше терпимости. В отличие от остальной Европы, где продолжали приниматься жестокие антицыганские законы, Испания не препятствовала передвижению по своей территории кочевых цыган, ремесленников и артистов. Однако пытки, клеймения, обвинения в людоедстве наложили на этот народ свой отпечаток. Рома старались всячески обособиться и как можно меньше пересекаться с миром не цыган. Табор, остановившийся поблизости от испанской столицы, видимо, рассчитывал продать или обменять здесь какие-то свои изделия и запастись провиантом.

– Я хочу на них взглянуть! – подняла голову Александрин.

Она принялась оживленно расспрашивать служанку, что собой представляют эти люди. Рассказ Феличе так ее заинтересовал, что графиня, спрыгнув с постели, приказала, чтоб ей немедленно помогли одеться и седлали лошадь.

– Вы что, сама поедете? – ужаснулась горничная.

– А Теодор… – тихо спросила Александрин. – Как он?

– Да все с ним в порядке. Уже очухался. Хотите, позову?

– Скажи ему, чтоб тоже собирался. Он отправляется со мной.

Феличе пыталась образумить госпожу и уже сама пожалела, что рассказала ей о цыганах. Но графиня не слушала. Ей было интересно увидеть кочевой народ, и кроме того, к тому, чтобы поехать, подстегивало вчерашнее поведение мужа.

– Негоже это. Графу не понравится, – наставительно сказала вдруг Феличе. – Вы были так дерзки с ним, а теперь еще эта поездка!

– Я с ним? – опешила Александрин. – А не он ли со мной? И не просто дерзок, а груб и жесток!

Потом, чтобы успокоить женщину, графиня добавила, что едет всего лишь взглянуть, подъезжать близко, а уже тем более оставаться там она не собирается. И, дескать, она и сама прекрасно понимает, каково это – если графскую жену среди простолюдинов будут лицезреть.

Спустя четверть часа мимо особняка прогарцевала на золотисто-рыжей лошадке графиня де Вард, а следом за ней скакал ее слуга и охранник Теодор на гнедом коне.

Цыганский табор поразил Александрин удивительным и несуразным сочетанием крайней нищеты и яркости. Откуда у этих людей такие красивые породистые лошади, сбруя которых богато украшена? И в тоже время их дети, перепачканные и худые, бегают практически голышом.

Сама же Александрин появилась перед ромами в красном бархатном плаще, укрывавшем ее плечи и падавшем на круп лошади, в такой же красной шляпке, украшенной белыми перьями, в золотистого цвета парчовом платье и перчатках.

Молодая цыганка, босая, с давно не чесаной копной иссиня-черных волос, поднесла руку к глазам, словно заслоняясь от солнца, и глядела на красавицу-француженку, чья лошадка, словно брезгуя, осторожно ступала между раскиданного на земле хлама.

– Ох, какая птичка к нам прилетела! – воскликнула другая цыганка, дородная женщина с накинутой на плечи цветастой шалью. – Добро пожаловать, красавица!

Дети столпились возле лошади, рассматривая изящную поджарую кобылу и ее хозяйку. Один малыш от восхищения так округлил глаза, что Александрин засмеялась звонким, как весенняя капель, смехом.

Теодор еще не успел спрыгнуть на землю, чтобы помочь спуститься хозяйке, как возле графини оказался молодой цыган. На нем была заметно поношенная, но все равно очень яркая красная рубаха, и довольно узкие черные штаны. Спускаясь с лошади, Александрин неожиданно оказалась в объятьях черноволосого красавца. Отпрянула быстро, и остановила уже занесшего было плеть Теодора, исподлобья смотревшего на нахала. А тому хоть бы что, лишь улыбался.

– Не смей прикасаться к супруге графа де Варда! – грозно сказал слуга и смерил недовольным взглядом хозяйку, которую, по всей видимости, следовало бы поучить беречь свою честь.

Не обращая внимания на осуждающий взгляд слуги, графиня улыбнулась цыганам, ущипнула за щечку самого младшего из цыганят, отчего тот залился смехом, и гордо вскинув подбородок, прошествовала к повозкам, чтобы рассмотреть поближе быт рома.

По ее мнению люди эти оказались совершенно не страшными и не дикими. По крайней мере, пока ее никто не попытался обокрасть или как-то обидеть. Неизвестно, правда, что было бы, не будь с ней охранника, и не располагайся табор так близко к городу…

Откуда-то доносились стуки, похожие на звуки кузницы. Лаяли и взвизгивали собаки, шумели дети. Все здесь дышало простотой и естественностью, и оттого одновременно и пугало графиню и завораживало.

Вскоре Александрин уже сидела на подушках у весело горящего костра, слушая, как молодой цыган, подхвативший ее, спрыгивающую с лошади, играет на гитаре, а три девочки кружатся в танце, звеня браслетами. Один малыш, забравшись к ней на колени, перебирал пальчиками ее сияющие жемчугом волосы, спускавшиеся локонами вдоль лица. Потом смуглая девушка с заплетенными в толстые косы длинными волосами запела какую-то песню на языке рома. Голос у нее был звонкий, красивый. Но, опьяненная весельем, Александрин не могла долго оставаться в стороне и просто наблюдать. Поднявшись со своего места, она тоже бросилась в пляс, подражая движениям цыганок. Выходило у нее, хоть и привыкшей к чинным придворным танцам, очень ладно. Рома довольно улыбались, притопывая в такт ее движениям. Вся надменность воспитанной в строгих правилах дворянской дочки куда-то разом подевалась, уступив место природной ребячливости, легкости. Выглядела светловолосая и голубоглазая, одетая в золото и красный Александрин просто божественно. Горящие глаза цыган это только подтверждали. Лишь Теодор не разделял всеобщего восхищения. Сидел, потупившись, уставившись в костер. Так расстроился, что даже лицом потемнел.

Александрин была сейчас свободна и наслаждалась этим мигом. Когда она запела, у многих цыганок вытянулись лица – такой глубокий сильный голос редко когда услышишь.

Шалая от счастья, графиня так разошлась, что не заметила, как сильно стемнело, и как вдруг встрепенулись цыгане, стали прислушиваться, озираться.

– Слышите? Едут! – прошептал кто-то.

И действительно, к лагерю приблизилось не меньше десятка всадников. Несколько мужчин вскочили, схватили кто дубину, кто хлыст, кто еще какое оружие. Из зарослей на поляну, где раскинулся табор, выехали несколько солдат. Но Александрин сразу бросился в глаза другой человек. В числе всадников она увидела Франсуа. Тот смотрел на нее так спокойно и равнодушно, что она похолодела. Графиня ощутила неловкость оттого, что ее застали в окружении людей, с которыми по положению ей не следовало общаться. И кто ему сказал? Неужто Феличе? Вот предательница!

Поднялся шум, кто-то в суматохе толкнул Александрин, она едва устояла на ногах. Граф подъехал к ней и, наклонившись, протянул руку.

– Едем отсюда, – сухо сказал он.

Графиня вложила ладонь в руку мужа, поставила ножку на стремя его коня, и граф легко поднял ее, посадив перед собой. Теодор вскочил на своего жеребца и поскакал следом, ведя кобылу графини. Александрин, оглянувшись, лишь успела увидеть, как молодой цыган, снимавший ее с лошади, бросился на одного из испанских солдат и получил рукояткой хлыста в висок, отчего упал на землю и больше не шевелился. Солдаты били всех, кто попадал им под руку, кого-то хватали и волокли. Дети верещали, женщины выли от ужаса. По телу графини прошла дрожь, к горлу подступил ком тошноты. Неужели это она навлекла на табор беду? Не утерпела и так и спросила у мужа.

– Они и без вас собирались сюда ехать, – почти не разжимая губ, процедил де Вард.

После скандала с Гальярдо ему только этого не хватало. Она и сама понимала, что недостойно себя повела, и мужа этим опозорить могла. Сейчас гнев графа был оправдан. Даже удивительно было, что он так спокоен. После подобной выходки ведь действительно имел право всыпать розог.

Франсуа молчал, лишь дыхание его слышала Александрин позади себя, да тепло, согревающее ее в сырой промозглый вечер.

– Я тебя обидела. Прости. Давай забудем все, что между нами было плохого, – вдруг тихо проговорила она.

Графине стоило немалых усилий поступиться своей гордостью и сделать шаг к примирению с мужем. Ведь впереди у них целая жизнь.

Он не ответил ничего, но по тому, как его горячая ладонь сжала ее пальчики, Александрин поняла, что он больше не сердится. И стала как-то по-особому тиха, замирала, когда он, удерживая поводья, склонялся вперед, будто обнимая ее.

Глава V Анна предупреждает Монфора о заговоре

Друзья, готовя заговор, пока не догадывались, кто попытается стать им поперек дороги.

Мостовые парижских улиц блестели от дождя. Фонарщик уже зажигал фонари, когда начальник охраны короля шевалье де Монфор вошел в таверну при гостинице «Сказка Парижа». Здесь пахло воском. Сводчатые окна были задернуты тяжелыми занавесями. Мишель остановился у входа и несколько женщин бросились к нему, приобняли с двух сторон.

– Шевалье! Наконец-то вы почтили нас своим вниманием! Давно не захаживали, мы совсем истосковались.

Монфор засмеялся, обхватив их за талии и шлепнув по широким бедрам.

– Ну что вы, сударыни, как же о вас забудешь!

Однако обведя веселым взглядом зал, он осекся, замолчал и медленно убрал руки с пышных бедер и талий красоток. Повернувшись через плечо, на него смотрела сидевшая за одним из дальних столов женщина в простом дорожном платье и плаще. Это была графиня де Куси. Ее служанка задремала тут же на лавке.

Мгновение они глядели друг на друга. Сам не ожидал того, как дрогнуло его сердце при виде нее.

– Дорогая моя, что вас сюда привело? – спросил тихо шевалье, остановившись подле Анны.

– Пойдемте, сударь, – наигранно улыбаясь и посматривая на растерянных женщин, сразу сообразивших, что перед ними дворянка, сказала графиня де Куси. – Нам нужно поговорить.

– Эй, вы куда это! – словно вихрь, откуда-то налетела Полин. – Кто вы такая? Что вам нужно?

– Пошла вон, – процедила Анна и с высокомерным видом прошла по залу мимо красной от злости и унижения хозяйки гостиницы.

Вокруг раздался приглушенный ропот. Люди недоуменно переглядывались, видя, что происходит что-то им непонятное. Монфор убедил Полин, что не следует так злиться и напомнил, что скоро должен вернуться ее муж, отчего бедняжка смутилась, а графиня хмыкнула, еще больше повергая хозяйку гостиницы в растерянность.