Как привыкнуть к Рождеству?

– Большинство! – уточнила Илга Дайнисовна.

– Правильно, – охотно согласился Павел. – Потому что большинство до сих пор нищие.

Илга Дайнисовна горько усмехнулась.

– Разбогатеешь тут, когда почти все заводы обанкротили!

– Ну, заводчане в богатеях никогда не бывали, – напомнил ей племянник. – И заводы не обанкротили. Сами развалились, потому что построены были по указке того самого «старшего брата» и выпускали продукцию, на фиг никому не нужную.

– Пока был Союз, ее даже не хватало! – не сдавалась тетка.

– Правильно! Потому что нормальные товары мы видели только в рекламе финского телевидения. Кое-что за бешеные деньги доставали у моряков и фарцовщиков. Елки зеленые, совсем забытое слово – «фарца»!.. Купить вшивенькие джинсы – это ж было событие, несколько месяцев деньги откладывали! А сегодня на свою совсем обыкновенную зарплату я могу легко купить за раз хоть три пары вполне приличных…

– А квартплата?

Ответить Павел не успел.

– Ладно, – вздохнул Юрий Антонович. – Согласен: многое было недоработано. Но это не повод, чтобы нас ненавидеть. Мы ведь нормально к эстонцам относились.

– По-разному, – Павел поморщился. – Как вспомню эти рожи интеровские…

– Прекрати! – возмутила Юрий Антонович. – Люди пытались сохранить Союз, боролись за дружбу народов!

– Что же они не продолжают борьбу, такие, блин, идейные? – Павел даже крякнул от досады. – Где их вожди?

Юрий Антонович оторопело захлопал глазами. Племянник ответил сам:

– Сделали на голосовавших за них идиотах карьерищи и устроились в уютных московских креслах. Об Эстонии уже и не вспоминают. Многие, кстати, оккупировали кабинеты и лимузины на нашем Северо-Востоке, получили «за особые заслуги» совсем недавно так ненавистное им эстонское гражданство и настроены теперь так проэстонски, что не сразу поверишь в их интеровское прошлое.

Юрий Антонович ослабил галстук, закурил. Руки его мелко подрагивали. Он сам голосовал за человека, сделавшего во время перестроечной смуты потрясающую карьеру. Работал с ним на заводе молодой парень – Сергей Звонков. Он не блистал особым умом, но работал аккуратно и норму выполнял всегда. Вроде бы, никогда не высовывался, а как-то выбился в комсомольские вожаки. В год последних советских выборов его и двинули кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Решили, раз молчаливый и без зауми, значит, честный, за работяг. И стал Звонарь депутатом!

Юрий Антонович видел его потом раз пять по телевидению: сидит себе в дальнем ряду зала и загадочно чему-то улыбается. А чего грустить? Перевел семью в Москву, сделал квартиру не только себе, но и сыну. После того, как гикнулся СССР, мигом перевелся в какую– то комиссию при российской Думе. Звонил недавно, интересовался: не турнули еще эстонцы родных заводчан? Есть возможность какое– то число пристроить в лагеря беженцев… Гадина!

– Все равно, – подала голос Илга Дайнисовна. – В советское время эстонский язык никто не запрещал. Эстонские дети учились в эстонских школах и институтах. И все были советскими гражданами!

– А что плохого было, – добавил немного успокоившийся Юрий Антонович, – так вместе хлебали.

Павел взглянул на внешне безразличную к спору Регину, мелко закивал.

– Правильно. Но основная масса эстонцев не ненавидит нас, а не понимает. Как и мы их, – он немного поразмыслил, почесал затылок. – У нас ведь принципиальные различия в темпераменте и менталитете. Эстонец – образ – это кто? Эдакий двухметровый блондинистый потомок Калевипоэга, который тратит на принятие любого решения не меньше месяца. И раз что-либо надумав, не передумывает уже никогда. А русский? В глазах эстонца – это пронырливый холерик, способный за минуту принять десяток совершенно противоречивых решений, но поступать в соответствии с еще неведомым ему одиннадцатым. В отличие от эстонца реакция у него мгновенная – мысли идут потом и отстают от действий безнадежно. Эстонец, кроме своего хутора и ближайших окрестностей, четко упирающихся в границы страны, ничем иным никогда не интересовался. С хозяйством дел по горло, да и мерзлые мозги не поспевают следить за событиями в «слиском суустро» меняющемся мире. А для русского что родная Россия, что весь мир – все едино, ибо необъятно одинаково. Даже после отмены крепостного права ничего своего он не заимел, болтался то в общинах, то в колхозах и из-за неполной занятости любопытства и энергии имел всегда море. Подходит к нему, на завалинке тоскливо восседающему, какой-нибудь агитатор, просит, скажем: «Эй, Вань, а отчебучь-ка ты мне революцию!» Ваня стремглав летит за топором, лишь на секунду задержавшись, вежливо интересуется: «А те, мил человек, какую – масштаба местного али весь свет шоб содрогнулси?»

Регина невольно слушала Павла и улыбалась. Юрий Антонович провел пятерней по лысине, немигающими глазами уставился в дальний угол комнаты. Чувствовалось: не согласен он, никак не согласен. Судя по пустому взгляду Илги Дайнисовны, ей рассуждения племянника были вообще до фени.

Наконец вернулись сестры. Елена Антоновна чувствовала себя явно неловко – пряча глаза, глуповато улыбалась и без конца поправляла прическу. Потом вдруг дергано взмахнула рукой и громко предложила выпить еще раз.

Юрий Антонович пристально посмотрел на нее.

– Почему бы и нет? – налил себе и сестре. – Кому еще?

Кроме Павла, желающих больше не нашлось. Натянутость сохранялась. Елена Антоновна подняла рюмку, осмотрела родню, задержала взгляд на насупленном лице Илги Дайнисовны.

– Вы уж простите меня, родственнички мои дорогие! Все от нервов… А что касается голосования – не думала я, что слушать меня станете.

– Зачем тогда разорялась? – поинтересовалась Регина.

Елена Антоновна напряженно сглотнула.

– Успокойся, – сказал Юрий Антонович. – Не голосовали мы не из– за твоих слов. Слава Богу, свои головы на плечах имеем.

– Вот и хорошо, – с облегчением выдохнула сестра. – Так давайте жить дружно!

Все переглянулись. Кто кивнул, кто пожал плечами, но прямых возражений не возникло. Павел и Юрий Антонович выпили, принялись торопливо закусывать. Вслед за ними опустошила рюмку и Елена Антоновна. Хлебнув лимонада, одной рукой она обняла дочь, другой – Илгу Дайнисовну, уже хмелея, произнесла:

– Регина, ты не думай… Я очень хочу, чтоб ты счастливой была. – Угу.

– И ты, Илга, на слова мои не обижайся. Бывает, срывается… – она заметила, как задумчиво смотрит Илга Дайнисовна на нож в своей тарелке, и вдруг предложила: – Ну, хочешь, когда Артура посадят, я ему тоже передачи носить буду носить?

Наверное, случилось бы убийство, не прозвучи в воцарившейся гробовой тиши дверной звонок. Илга Дайнисовна мгновенно позабыла обо всем на свете и с облегчением выдохнула:

– Вот и Артур!

– Больше некому, – едва слышно согласился супруг, о чем-то размышляя.

Зинаида Антоновна встретила гостя и быстро вернулась. Тут же, не сняв даже дорогую куртку на меху, в комнату заглянул Артур. Пахнуло кожей и морозцем.

– Кого хороним? – Артур с насмешливым удивлением окинул близоруким взглядом невеселую родню.

– Ешую… – отрешенно произнес отец, тут же спохватился: – То есть… наоборот…

– Рожаем, значит, – хмыкнул Артур. – Дело хорошее, – его и без того длинноватое, немного девичье лицо слегка вытянулось, взгляд пал на Павла. – Пошли, братан, побазарим.

Как только братья ушли, Елена Антоновна залпом осушила стакан лимонада и, утирая пригоршней губы, покосилась на дочь. Когда зазвучал звонок, она сообразила, что в очередной раз брякнула нечто очень неудачное и, как вошел Артур, со страхом ожидала, что Регина ее выдаст. Но та промолчала. Пожалела?

Илга Дайнисовна, глядя сыну вслед, снова посуровела.

– Мог бы для начала хоть минуту за столом посидеть.

– Еще насидится, – махнула Зинаида Антоновна, вставая. – Кофе никто не желает?

Юрий Антонович, выходя из задумчивого оцепенения, чуть дрогнул, потер подбородок и предложил:

– Делай на всех.

– Я вам помогу, – вызвалась Регина и пошла вслед за хозяйкой на кухню.

Павел усадил брата на диван, сам сел за письменный стол, включил радиоприемник магнитолы: «Не ходи к нему на встречу, не ходи! У него гранитный камушек в груди!» Артур бросил короткий взгляд на единственный в комнате брата мало-мальски ценный предмет – недавно купленный кульман у окна.

– У меня всегда по черчению «тройбан» был, – сказал безразлично, вскользь.

Павел пожал плечами, «каждому свое», нетерпеливо поинтересовался:

– Ну, говорил ты со своим барыгой?

– Думай, че говоришь, – брови на лице Артура взмыли вверх. – Он не барыга, он – человек.

– Если он человек, то кто ж такие барыги? – спросил удивленный Павел.

– Фирмачи всякие, – пренебрежительно произнес брат.

– Ладно, – кивнул Павел. – Говорил ты со своим человеком?

– Говорил, – Артур наконец-то снял куртку. – Проектом вашим он доволен – все, говорит, в кайф. Для полной классухи хочет, чтоб пару моментов изменили… Ну, он сам тебе покажет.

– А насчет строительства?

– Согласен. Как весна начнется, тащи своих парней – и впрягайтесь.

– По поводу цен возражений не было?

– Нет. Только не забывай, – Артур погрозил брату длинным пальцем, – со всех ваших мне причитается три процента.

Павел развел руками.

– Как договаривались.

Артур собрался было встать, но тут же передумал и хлопнул ладонью по дивану.

– Эх, если бы не козлы эти!..

– Ты о ком?

– Об эстохах, – протянул Артур, отворачиваясь. – О ком же еще?

– А что тебе эстонцы?

Артур немного помолчал, криво усмехнулся.

– То же, что и тебе, – житья не дают!

– Не выпендривайся, – скривился уже Павел. – Гражданство купил?

Артур кивнул.

– «Бабок» на житье имеешь предостаточно, – добавил Павел. – Чего еще?

– Не могу я здесь, – почти прошептал Артур, с усталым вздохом уткнулся в ладони. – «Французов» этих ненавижу – перестрелял бы всех!

– Интересная мысль, – поразился Павел. – Что ж, можешь начинать. – Че? – Артур туповато глянул на брата.

– Приставь пистолет к виску и пали.

Артур зло прищурился.

– Ты на че намякиваешь? – У тебя мать кто?

– Не эстонка – это точно!

– Но латышка, – Павел был невозмутим. – А «французами», к твоему сведению, в нашей некогда единой и неделимой тепло величали всех прибалтов и латышей в том числе. Следовательно, «француз» и ты, хоть и с поганой для них русской примесью, – он с ухмылкой посмотрел на брата. – Чего ж так пыжиться?

Артур замялся, опустил лицо. Ему было что сказать, но…

– Тебя это не касается, – он резко встал, с прежней ухмылкой глянул на брата. – Твоя задача сейчас – не разочаровать человека и построить ему клевый дом.

– И заработать тебе немного «бабок», – кивнул Павел. – Ладно, иди уж.

Артур ушел. А Павел вдруг впервые подумал, что, в общем-то, понятия не имеет о жизни и проблемах двоюродного брата. Да, слыхал краем уха про какую-то мафию, но не особенно в это верил. Однако деньги у Артура водились немалые. Отлично обставленная двухкомнатная квартира в Мустамяэ и пятилетний «Фольксваген– Пассат» тоже наводили на кое-какие размышления. Артур ведь хоть и не был глуп, в представлении Павла с образом бизнесмена никак не вязался. Да и сам особой любовью фирмачей не жаловал. Так что…

– Если бы не поднялся тогда ураган… – давясь от распирающего его хохота, почти кричал Юрий Антонович. – Никто, наверное, и не узнал бы… что Галка носит «семейники»!

Илга Дайнисовна, краснея, с кислой улыбкой посмотрела на Елену Антоновну. Та в ответ небрежно махнула ладонью – к этим рассказам брата она привыкла еще с детства.

В комнату вошел Артур, сел рядом с отцом и торопливо наполнил тарелку самой разнообразной снедью.

– Че вы тут смотрите? – глянув на экран телевизора, брезгливо поморщился, с помощью пульта прошелся по каналам. – Вот это вещь!

Юрий Антонович с минуту тускло смотрел идущий по кабельному каналу круто «запеченный» боевик, пожал плечами.

– Как только может нравиться такая гадость? – вздохнув, скрестил руки на груди. – Не понимаю я этих американцев. Не умеют снимать, хоть ты тресни! Ума хватает только на пальбу и ругательства. Да и актеры у них слабоватые.

Артур, быстро жуя, с ухмылкой мотнул головой, но промолчал.

– Вот кино французское, итальянское там или старое советское, – продолжал Юрий Антонович, – совсем другое дело! Особенно комедии или что-нибудь про любовь; все жизненно, узнаваемо…

– Чем же твоя любимая «Эммануэль» так похожа на твою жизнь? – не выдержал Артур и хмуро посмотрел на отца.

Юрий Антонович покосился на жену, проведя рукой по лысине, досадливо крякнул.

– Или «Семнадцать мгновений весны» напоминают о подвигах героической молодости? – добавил Артур.

– А я фантастику ненавижу, – призналась Илга Дайнисовна, не обратив внимания на раздражение сына. – Там одно вранье. Помню, показали однажды американский фильм с каким-то дурацким козлиным названием…

– «Козерог-один», что ли? – опешил Артур и, когда мать кивнула, прыснул. – Ну, ты даешь!..

– И о чем тот фильм был? – зевая, поинтересовалась Елена Антоновна.

– Космонавты должны были лететь на Марс, – стала припоминать Илга Дайнисовна. – Но в ракете что-то отказало, полет отменили, космонавтов отвезли в какой-то секретный железный сарай…

– Ангар, – с усмешкой уточнил Артур.

– Какая разница? – махнула мать. – И вот из этого… ангара показывали их по телевизору будто с Марса, – скрестила руки на груди. – После этого фильма я и поняла, как нас с космосом дурачат.

– Тоже мне правдолюбица! – подивился Артур. – Можно подумать, в твоих любимых ужасах про вампиров и прочую нечисть есть хоть капля истины.

– И истина! – Илга Дайнисовна слегка повысила голос. – Чем незнанием похваляться, почитал бы «Скандалы».

Артур хмыкнул, пожал плечами и снова уткнулся в тарелку.

– И все-таки я горжусь Региной! – заявила вдруг Елена Антоновна.

Юрий Антонович и Илга Дайнисовна с недоумением уставились на нее. Елена Антоновна охотно пояснила:

– Другие дуры годами за иностранцами охотятся, а моя враз подцепила. И какого!

– А какой он? – поинтересовалась Илга Дайнисовна.

Елена Антоновна чуть смутилась.

– Как выглядит, не знаю – Регина даже фотку не показывает. Но, урода и не выбрала б! – она немного понизила голос. – Знаю зато в точности: голландец этот не из голодранцев – столько деньжищ ей дает! Она с тех денег не только кормится и одевается, а еще и квартиру в центре снимает.

– А чем ее голландец занимается? – спросил Юрий Антонович, косо глянув на безучастного к разговору сына.

– Наркотики продает! – Елена Антоновна не без удовольствия увидела на лицах брата и его жены тень секундного испуга и хохотнула. – Шучу! Машинами торгует… – на миг призадумалась, махнула. – Да и какая разница, чем он занимается? Главное, девка за ним не пропадет!

Илга Дайнисовна обменялась скептическим взглядом с мужем и продолжила дознание:

– А чего она к голландцу своему в Голландию не едет?

– Потом что гордячка эдакая! – воскликнула Елена Антоновна, играя зажатой между пальцев вилкой. – Она ж самостоятельная, не хочет от богатого мужа зависеть. Собирается выучиться на секретаря– референта. Только после этого замуж пойдет.

– На кой черт ей это ре… фере?.. – изумилась Илга Дайнисовна.

Елена Антоновна, вскинув брови, снисходительно улыбнулась.

– За такую работу прилично платят, дорогуша.

«Знаю я эту работу, – подумала Илга Дайнисовна. – Платят за то, что ноги перед хозяином раздвигают!»

Вернулась Зинаида Антоновна.

– Кофе скоро будет готов, – она с теплотой посмотрела на аппетитно жующего Артура. – Может, рыбки?

– Спасибо, тетя Зина! – Артур сцепил руки над головой. – Я и так уже почти под завязку… – глаза пали на недопитую бутылку. – Надо же! Пришел целую вечность назад, а во рту еще не было ни капли! – взял бутылку. – Батя?

Юрий Антонович прикрыл рюмку ладонью и качнул головой.

– Как знаешь, – Артур посмотрел по сторонам. – Никто не будет?

Желающих не нашлось. Ничуть не огорчившись, Артур пожал плечами, до краев наполнил рюмку, с выражением произнес: «Во имя мира на всей Земле!» – и залпом выпил. Морщась, несколько секунд он смотрел на бутылку, словно размышляя: а не принять ли еще грамм пятьдесят? Потом шумно вздохнул и взялся за недоконченное мясо. Затем откинулся на спинку стула и блаженно протянул:

– Хорошо-о… – глядя, как закуривает отец, задумчиво добавил: – А вот если бы курил, наверное, могло бы стать еще лучше.

– Что ты? – испугалась мать. – Одна радость – и той лишить хочешь?

– Значит, в остальном я – сплошные горести? – Артур напрягся. – Нет, ну что ты…

– Тогда почему радость только в том, что не курю?

– Отвяжись, – велел отец. – Ты ведь знаешь, как любит тебя мать.

Артур угрюмо глянул на него, неожиданно поморщился, помассировал пальцем висок. Опять начала болеть голова. В последнее время она болела все чаще и сильнее. Сбить мигрень в какой-то степени помогала водка. Уже не ища компаньонов, Артур торопливо наполнил рюмку и тут же выпил.

Родители тревожно переглянулись…

Регина долго сидела без движения, смотрела в одну точку прямо перед собой. Так хотелось разреветься и закричать: «Люди! Убейте, но не мучайте – я больше не могу!» На самом деле плач получился какой-то жалкий, сиплый. Закрыв лицо ладонями, минуты две она вздрагивала, хлюпала носом и прислушивалась, не идет ли кто? Немного успокоившись, прерывисто вздохнула и принялась старательно вытирать лицо. Вроде полегчало.

Кофе давно был готов. Регина высморкалась в небесно-голубой платок и взяла посудину из кофеварки.

В дверях она столкнулась с сияющим Павлом.

– Очи у тебя на мокроватом месте, – обронил он походя.

– Да? – всхлипнув, Регина вяло улыбнулась. – А я и не заметила.

Павел, забыв о существовании сестры, отыскал в одном из шкафчиков большой бокал, потянулся к дверце рядом и только в этот момент заметил, что Регина все еще здесь.

– Че?

– Сияешь ты, как новехонький франк, – не без зависти сказала сестра.

– Как и положено гарному хлопцу в расцвете лет и сил!

– Завидный оптимизм.

– А чего мне? – Павел пожал плечами. – Ты вот выглядишь неважно. Стряслось чего?

Регина закусила губу.

– С голландцем своим не в ладах? – предположил Павел. И Регина не выдержала:

– Да нет никакого голландца! Выдумала я его для матери. Павел озадаченно почесал затылок.

– К кому же ты в Амстердам-то ездила?

Дважды за невероятно длинную минуту молчания Регина порывалась рассказать брату обо всем от начала и до конца. Но так и не решилась. Даже не заплакала, когда поняла, что не может, потому что, несмотря на отчаяние, все равно боится. Чего? Как это ни смешно, в какой-то мере даже матери!

– Дурак ты, Пашка, – она горько усмехнулась. – Да и я не лучше.

Теперь Регина даже радовалась, что так и не сказала главного. Все равно брат ничем не мог ей помочь, даже посочувствовать – вон какой счастливый!

– Ладно, – она взболтнула кофе. – Понесу кофеин в народ. Заждались, небось.

Бросила на Павла последний, почти затравленный взгляд и ушла.

Постояв немного в оцепенении, Павел достал из шкафчика початую бутылку «Чинзано», наполнил бокал. Смакуя итальянскую прелесть, сел за стол и задумался о том, что о жизни Регины знает ничуть не больше, чем о делах Артура. На ум никогда не приходила мысль, что у сестры могут быть проблемы: она ведь держалась всегда на пять баллов, производила впечатление абсолютно уверенной в себе, цветущей девушки. А тут – слезы, недомолвки…

Регина пила со всеми кофе, как обычно, мило улыбалась и успешно играла роль довольной собой невесты преуспевающего голландца.

А Артур снова наполнил рюмку.

– Ой, сынок, – встревожилась Илга Дайнисовна, – ты уже третью наливаешь.

– Наверстываю упущенное.

– Лучше тебе попридержаться, – строго посоветовал Юрий Антонович.

Пытаясь сохранять миролюбие, с едва уловимым раздражением Артур напомнил:

– Батя, праздник ведь.

– Но святой! – Илга Дайнисовна посуровела. – В такой день…

– Блин, как бесит меня это слово! – Артур занервничал, снова потер висок. – Святой день, святое дело, святое чувство… Задолбали! Нахавались! – он чиркнул пальцем по горлу. – Во! В детстве куда ни плюнь, обязательно угодишь на что-нибудь святое, а то еще и заденешь святую мечту о светлом будущем. Щас все это заплевали, а святым объявили все то, что заставляли люто ненавидеть, – прищурив глаз, он уставился на мать. – Как это называется?

– Я всегда была с Богом, – не очень твердо произнесла Илга Дайнисовна.

– Только так, как нынче, никогда этого не выпячивала, – кисло протянул Артур. – И четко следила за тем, чтобы я – упаси твой Бог! – не пропустил ни одной демонстрации.

– Чего привязался? – вступилась вдруг за Илгу Дайнисовну Елена Антоновна. – Будто не знаешь, что так надо было.

– А называется это!.. – сделав паузу, Артур глянул исподлобья на тетку, и она принялась поправлять прическу. – Про-сти-туция.

Елена Антоновна против всех ожиданий усмехнулась и даже расслабилась.

– Ой, укорил! Да сейчас это почти официально процветает в каждом квартале. Так что, – она развела ладонями, – уже не грех!

Регина залилась вдруг громким, судорожным хохотом. Тыча пальцем в сторону матери, она силилась что-то сказать, но с трудом выдавливала из себя какие-то нечленораздельные, захлебывающиеся звуки.

Все ошарашено уставились на нее – даже Артур был удивлен.

– Ты что? – пролепетала Елена Антоновна.

– Это я так… – Регина, наконец, совладала с собой, прерывисто вздохнула. – Праздничное настроение выплеснулось наружу.

Елена Антоновна с сомнением еще раз глянула на дочь, но предпочла все же поверить. Артур чему-то хмыкнул, покачал головой и, с хрустом потянувшись, уставился в окно.

Возникла неловкая пауза.

– Зин, – заговорил, наконец, Юрий Антонович. – А чего Пашка не сдает экзамен на гражданство? Он же неплохо знает эстонский.

Зинаида Антоновна обреченно махнула ладонью.

– Не хочет. Не буду, говорит, унижаться, я здесь родился и вырос и становиться в один ряд с иммигрантами не собираюсь. Да и вообще недавно заявил, что через пару лет уедет: может, в Канаду, а может, и в Россию…

– А как за эстонцев радел, – с ехидцей напомнила Елена Антоновна. – Как радовался, когда они из Союза слиняли!

– Молчала бы! – процедила Регина.

– Чего это мне молчать? – Елена Антоновна возмущенно посмотрела на дочь. – Я же предупреждала, что эстонцы покажут себя. Вот они и пинают теперь таких, как Пашка! Им только голоса нужны были…

– Никто его не пинает, – буркнула Регина.

– Не пинает, это верно, – согласился Юрий Антонович. – Но родившимся здесь гражданство дать должны были. И разговоры про какую-то историческую родину – это чепуха!

– Для тебя, – угрюмо уточнил Артур, поймал на себе четыре вопрошающих взгляда и пояснил: – Как-то раз сидели мы с моим знакомцем, Витьком, в одном баре. К нам подсел эстоха – давний Витькин приятель. Малость побазарили, ничего парнишка оказался – даже с юмором. Ну, по пьяному делу разоткровенничался я, стал на законы да на правительство жаловаться. Эстоха тот кивает, во всем со мной соглашается. Но когда я заговорил о видах на жительство, о гражданстве, круто насупился и заявил, что они – эстохи – русских сюда не звали, а раз уж они добились независимости (хотя добиваются только чеченцы, а эти на халяву получили), то остальные должны считаться с требованиями коренной нации. Я по первости взбеленился, хотел ему врезать, но потом решил уделать культурно – на словах. Спрашиваю: а делали с вами, чмошниками толопонскими, что-нибудь такое при советской власти? Он про лагеря песню завел, так я на это моментально отвечаю, что у самого дед не один год отсидел, говори про то время, в которое сам жил. Ему сказать-то и нечего – затарабанил, как автомат, что чужаки по-любому обязаны подчиняться местным законам. Объясняю тогда, что родился здесь так же, как и он. Так этот йоннакас , знай себе, твердит: не нравится – чеши на свою историческую родину! Спрашиваю: на какую именно? В Россию, говорит, твою лапотную – куда же еще? После чего я – образец терпимости – объясняю, что отец мой родился на Украине, а мать вообще из Латвии. Толопоша похлопал зенками и зарядил, что мне, мол, даже лучше, чем другим, так как имею офигенную возможность выбора между Россией, Латвией и Украиной, и что я здесь делаю, ему совершенно непонятно! – Артур окинул родню вопрошающим взглядом. – Есть ли толк говорить с ними о чем бы то ни было? Наверное, прав был тот, кто сказал: «Хороший индеец – это мертвый индеец».

– Типун тебе на язык! – ужаснулась Илга Дайнисовна. – Разве можно говорить такое?

– А им можно? – глаза Артура зло сверкнули. – Страдальцы поганые! Выставляют напоказ свои лакейские синячки, возмущаются: «Какой грубый был у нас хозяин!» Рожа с трудом в дверь протискивается, на каждом сарделистом пальце по перстню, плачет из своего «Мерседеса»: «Как нас в советское время притесняли! Житья не было от этих оккупантов! Мы и теперь бедные, несчастные». А у самого в дальнем углу холодильника на всякий случай партбилет припрятан… – он ткнул пальцем в сторону отца. – Ты, старый оккупант, хоть что-то заимел от своей Империи Зла?