Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки

Полноватый пентюх храбро, но глупо продолжал неэффективную политику борца с амикошонством: «Товарищ подполковник, я… Я не п-пью!». В единое мгновенье пелена «христианской благодати» слетела с оскорблённого в самом святом «подпола»: «Чё-ё-ё, б…я? Не пь-ё-ёшь? Ты ещё и не пьёшь, сука ты жирная?!!! Пидарюга!!!!!». Брызгающего ядовитой слюной подполковника уже держали за руки бдительные служивые различных чинов и степеней опьянения! И, слава Богу, ведь он уже занёс свой багровый кулак над неумной личиной этого упрямого идиота, вторая же рука обиженного в доверительных чувствах педагога недвусмысленно держала за горло «вшивого интеллигента».

Вечерок, тем не менее, завершился вполне себе на высокой ноте – ну стоит ли, в самом деле, из-за одного «убогого отщепенца» портить торжество бойцовского единения. Распоясавшийся умник был бодро выпинут за благородные стены «военмеда» и тут же забыт присутствующими. Ревностно помнил об инциденте лишь один – охваченный обидой краснощёкий «подпол», «подавший руку примирения этому неблагодарному щенку».

Думаю, рассказывать о распределении этого невесть чего о себе возомнившего интеллигентика будет излишним. Урановые рудники, спец-тюрьма для людоедов или лепрозорий, на выбор! Вы знается, это, без сомнения, бесчеловечно, но я почему-то думаю, что поделом…

Поэзия и проза (Писающий театр)

Смешение «высокого» с «низким»: Гамсун и Рабле, Тициан и Питер Брейгель старший, ну или запросто, как у заумного Джеймса Джойса – все прелести в одном флаконе! Сталкиваешься с этим в обыкновенной, не измученной вдохновениями жизни, и не знаешь, печалиться или хохотать, когда возвышенные моменты перетекают в мгновение ока в некартинную бытовуху.

Театрал я ещё тот, но некоторый копеечный ликбез по Щелкунчикам и Жизелям у меня имеется, и каждый редкий поход на спектакль для меня, словно визит в забытое детство, где за тобой закрывается узорчатая дверь и начинается Сказка.

Вот снова выпало счастье попасть на Чайковского: «спящая красавица» ещё не спит, а вполне себе бодро скачет, кавалеры, потрясая нескромными бандажами, вёртко кружат между ногастыми дамами и смущают молоденьких школьниц в зале. Всё чудно и легко, душа наполняется одновременно покоем и трепетом, и ждёт продолжения!

Ну а пока надоедливый антракт… Что ж, выпьем «шампане́й», раз уж вышел такой «аристократический» выезд в театральный свет, да и не сидеть же весь перерыв занудой в душном зале среди чересчур непосредственных деток, их заторможенных мамаш, и активно фотографирующих японцев. По-гусарски, залпом опрокинув тёпленький «брют», профилактически забегаю в «комнату для ковбоев», и там в очередной раз убеждаюсь, что ничего не изменилось.

Всё так же под оптимистическое журчание театралы «мужеска полу» приподнято насвистывают лейтмотив спектакля, и из кабинок несутся эти победные посвисты под фривольный аккомпанемент. Очередной сухопарый седовласый «аристократ духа» сменяет маленького шустрого толстячка в дорогих очках, и самодеятельный «необыкновенный концерт» длится снова и снова. С одной стороны, это не более чем забавный анекдот, все мы люди, и так далее, но настрой, как ни крути, сбит! Что это ещё за «писающий театр», какое ещё, нафик, пение под «звуки ручейка»?!!

Так и идёшь, ухмыляясь, на свое законное место, но обидчивая Сказка вернётся ещё не скоро, нужно постараться, чтобы забыть «туалетных певунов» и… Снова Чудо! Я опять в детстве и я счастлив…

Святые и простые

Некоторые люди способны на Поступок. Эффектный, красивый жест, сильную подачу, хотя бы и напоказ, а всё ж захватит дух у невзыскательной барышни, да у пары запуганных стариканов. Прыжок с третьего этажа в ночи из окна подъезда на дверной козырёк – всё это «героическое» в далеком безбашенном прошлом. Как я не разбился тогда – неизвестно, но кости и затылок назидательно болели потом недели две. Спросите меня, за каким дьяволом я сиганул туда, в прохладные сумерки, и сейчас я, пожалуй, затруднюсь с ответом. Ну то, что пьян я был дичайшим образом, не оправдание – когда это ваш Игорян не был пьян? Кто-нибудь вообще видел трезвого Игоряна? Эй! Ау-у!!! Молчат…

Свидетель этого «ночного полёта», видавший виды собутыльник всех и вся, бывший священник, моряк и растаман Кирюшка так описывал эту чарующую сцену: «Только вышел это я во двор покурить, да прихватить добавочки, как вижу – из окна выпорхнула человеческая фигура и летит, приземляясь, аккурат спиной на бетонную площадку над дверью. Ровно так летит, задумчиво. И обрушивается на камень всей нетрезвой тушкой. Лежит неподвижно. Ну, думаю, всё… Сходил с ребятами пивка попить… И ведь с самого начала, дурак старый, подозревал – с этими полоумными хорошим не закончится!».

Настороженно лёжа в тишине, я потихоньку констатировал общие итоги «порыва души» – я жив, это определённо, болит всё, но не настолько, чтобы это были переломы, в голове шумит, но даже приятно. Попробовав шевелиться, я с восторгом осознал, что встать тоже получится. И всё-таки, зачем я это сделал? Ну конечно хотелось, чтобы пацанам было повеселее. Опять же нужно было показать удаль молодецкую? Да со всем достоинством и с выдумкой? Нужно! Словом, проделал я всё с огоньком и больше не буду – страшно, глупо и не люблю повторяться. Но это, дру́ги мои, всё серые будни пред фантастической историей, что сейчас поведаю только лишь вам, родные.

Голодные, унизительные «девяностые»… Нет ничего и нигде. Только измученные людишки, шныряющие в поисках еды и одежонки. И тут, словно материализовавшись из райских садов, перед изумлёнными ликами граждан возникла Палатка с Пивом!!! Дородная торговка даже не успела подать зазывного голоса, как образовалась извилистая, многокилометровая очередь из разномастной публики. Бабки, школьники, творческая интеллигенция, заводская рабочая «элита», пьянь и профессорский состав, все были тут, крепко держа в руках невообразимую тару – трёхлитровые банки, гигантские жестяные кружки, традиционные в таких случаях бидоны, эмалированные вёдра, чайники и даже целлофановые пакеты.

Эти знаменитые пакеты служили советскому и постсоветскому человеку годы, а посему, от постоянных их «простирываний» в них образовывались крошечные отверстия, сквозь которые тоненькими струйками убегала от хозяев живительная пивная влага. Было так забавно видеть эти разлетающиеся в разные стороны струйки и комичные попытки спасти драгоценную «амброзию» путём припадания к дырочкам ртом. Другие же просто сосредоточенно ускоряли шаг почти до галопа, дабы, сократив по максимуму время переноса, спасти как можно больше «пакетного пива».

В дружной очереди затерялся и поэт Саныч – маленький эксцентричный чувачок, сочинявший замечательные стихи и эпатировавший весь город своим патологическим поведением. Был он, конечно же, в тёплой компании музыкантов, актёров, словом, самого отъявленного сброду.

Для тех, кто не застал эти грандиозные очереди, бессмысленно разъяснять, что чувствует страждущий, когда проходит два, три, четыре часа «насыщенного событиями» простоя. Вот неведомая птица, видимо, голубь, пролетела, порхнув таинственно крылом, а вот старичок-инвалид, поскользнувшись, сел тощим задом на асфальт и потерял треснувший от эксплуатации костыль… Глядишь, и ещё минут пять скоротались под неспешное обсуждение этих ярких событий. Тоска… Глубинная, как у старины Маркеса… Люди не хотят уже никакого пива, будь оно проклято, но не желают они и домой, ибо какая же скука дома… Любовь к жизни – вот, что жутким образом теряется с каждым часом адского «великого стояния». Но, как сказал один неглупый мэн, всё проходит, и в который раз не обманул!

Поравнявшись с отверстием для выдачи загадочного, подозрительного и невыразимого словами аромату пойла, которое тогда почему-то назвали «пивом», наш Саныч равнодушно глянул в лицо неторопливой до садизма продавщицы, сунул в окошко измятые рубли, что всё это время держал в кулаке и… Не взяв пива, быстро пошел прочь от этого некрасивого места, где разбиваются надежды и мечты! Это – Поступок! За отвисшие челюсти торговки пивом и участников массового ожидания не жаль решительно ничего, ни времени, ни денег, ни даже…Эх, не побоюсь всуе, даже пива! Никто, кстати, не слышит?

Что же они тогда там себе надумали, сердешные, гадают небось и поныне, что за загадочного схимника занесло из волшебных земель к нам, грешным? Верно, святой! Пива не взять, отстоять четыре часа и не взять… Деньги, деньги отдать ни за что!!! Святой, братья и сёстры! За нас за всех отмолит, пожалеет и грех на себя возьмет…

Православие и диско

Рокер должен любить поезда. Клише, которому нет прощения. Ну как же, ведь САМ сказал: «… и опять поезда, и опять проводник выдаст бельё и чай»! Нет, конечно же, привязанность «сто́ящей рок-звезды» к героину, татуированным и грудастым дамам, да унылым погромам номеров в отелях, те ещё смехотворные стереотипы, но этот особенно пошлый. Цыганская тоска по вечной дороге, жизнь в полосе магического отчуждения, манящее чувство отсутствия дома и вечное движение навстречу приключениям, блин, какая чушь! Давайте ещё про спонтанный секс с шальными попутчицами в заплёванном тамбуре или на третьей, жёсткой, как скамейка в парке, полке!

А не хотите орущих резанным поросём дитяток пять часов кряду? Или, скажем, неделю бок о бок с немытыми похмельными мужиками, что так вызывающе небриты, и в таких уж майках-алкоголичках, что, которые когда, может, и были белыми, но сейчас сотканы лишь из одного запаха пота, перегару, воблы, пива и почему-то трижды перекипячённого супа. Могу также предложить кошмарные ноги в грязных носочках, торчащие из каждой плацкартной полки и соседство с вечно хлопающей дверцей в ароматный туалет. Или, как вариант, стада личностей, похожих на призраков, в очень домашних трикошках, по пояс голых и с зубной щёткой в пенистом рту, не желаете?

Ладно, не станем усугублять далее, я предлагаю идеальный вариант – старикан со своей супружницей-старушенцией, нудящие по любому поводу и влезающие в каждый тошнотворный кроссворд остальных обитателей плацкартной клетушки или в любой осторожный тихий диалог приятельниц по офису. Парочка «мальчиков, просто пьющих пиво», без пауз часов пять-шесть подряд, а посему выбегающих в сортир поминутно, обтаптывая твои ноги и разливая дешёвое гадкое пиво из пластмассовых «сисек» на стол, ваши брюки и куда доведётся. Ну и совсем неинтересный довесок – вот вам ещё в аномальную придачу тётеньку и дяденьку, пожизненно командировочных. Вроде должных бы утомиться на непростой службе в незнакомом захолустье, но парадоксальным образом жутко активных. Они беспрестанно опустошают пахучие припасы «сервелата» и копчёных курей, заказывают многократно чай, кофе, чипсы, пивко, орешки. Но этого крайне мало, и они судорожно выскакивают где-нибудь в Рязани за мороженым, не страшась абсолютно, что время стоянки, дико представить, секунд тридцать.

Не судите меня строго, мол, глядите, какая цаца! Всего лишь поездная суета, а он раскудахтался, как гимназистка! Всё так, признаю грех тотальной нетерпимости, но и вы согласитесь, что, мать её, романтика рельс со шпалами высосана из пальца подростками-графоманами, которые только ещё очень хотят слагать стихи, а вот научатся ли, вопрос тревожный и открытый.

Ха! Вспомнил ещё одну бесподобную тётушку годиков шестидесяти, маленькую, модную, похожую на инфантильную генеральскую жену из той самой «Москвы, что не верит слезам». С ней сухопарый «зав. производством», скучный, трезвый, серьёзный. Открывает рот только чтобы выдать что-то очень важное, многозначительно и веское на общеполитические темы, проблемы молодёжной деградации и распущенности телевидения. Ну хоть насмешил, старый! Бодрая жёнушка же нашего «генерала» после шестого стакана чаю и скрупулезно пролистанного журнала «Бурда» за 93-тий год, заскучала… Но тут, на её удачу какой-то милый человек в соседнем пролете вжарил местное дорожное радио на громкость, которой обычно пытают заключённых в самых жестоких концлагерях, видимо, чтобы взбодриться. И шустрая, молодящаяся старушка бойко «запритоптывала» ножкой в кроссовке, что еле доставала до липкого от пива полу. Была она в красном спортивном костюмчике «Пума», вся в легкомысленных платиновых кудряшках и с дорогущим фарфором вместо растерянных зубов.

Как бы вам описать репертуар радио в поезде… Ну, скажу так, здесь вы услышите всё то, что не ставят даже самые отморозки ди-джеи на «Динамите», «Русском» и «Шансоне». Какова же была её детская радость, какой улыбкой озарилось зажаренное в многочисленных Египтах лицо от этой, с позволения сказать, музыки! Она даже задёргала плечиками, сбитое тельце её раскачивалось почти в танце, и дело дошло даже до довольного мотания головой, как это делают двухлетние карапузы в такт «ритмически захватывающей» попсовой ерунде, умиляя недалёких своих родителей.

Я уже еле сдерживал законное желание выскочить в коридор, подальше от этого фильма ужасов, как вдруг внезапно понял, что же я мог потерять, если бы малодушно сбежал! Показалась одинокая белоснежная церквушка и сразу привлекла к себе взоры измученных среднерусским пейзажем путешественников. А «генеральша», завидев храм культа, ожидаемо начала осенять себя крестным знамением. Но при этом!!! При этом она не перестала приплясывать и весело болтать в такт башкой и ножками, и даже инфантильная улыбка не пропала при сей, в общем-то, сугубо интимной акции! Вот это номер! Цирковой! Гвоздь программы под бой барабанов!

Во-от! Вот, за что рокеры должны любить поезда! Не за монотонный стук колес, не за грусть и покой равномерного следования, не за сменяющие друг друга печальные городишки, а за Великий Случай увидеть Чудо! Чудо в перьях.

Подлецами рождаются

Каждый день прохожу мимо красавца Большого Театра, а видел-то его во всём великолепии, дай Бог, пару мимолётных раз. Ушлые людишки заслоняют его белоснежное тело своими убогими рекламными щитами, пивными палатками и всякой другой пёстрой дрянью, которую они пытаются всучить, продать, завлечь ею, пряча свою подлую затею за совершенство и изящество.

Когда в человечке просыпается эта вот самая хитрожопая расторопность? Ведь все эти дешёвые мифы о воспитании и среде – объяснение для мамаш, тупеющих от безысходного подтирания любимого чада. Никакого, нафик, воспитания не существует! Видывал я таких жлобов с подлецами в «приличных» семьях чопорных академиков, да оборотистых директоров… А и наоборот, лично знавал славных ребят с огромной и тонкой душой нараспашку, но как раз в семьях упырей-алкоголиков, где поножовщина никакой не кошмарный сон, а каждодневный рутинный подвиг. Мрачные гены, фатальное предназначение свыше, что это?

Мы с моими невидимками-предками переезжали на новые квартиру раза два, и каждый из них был стрессом для нелюдимого мальчика, который привык жить в сказочном одиночестве, лишь в скучноватой компании добрых бабушки и деда. Книги были моими единственными дружками. А вот в новом дворе я увидел совсем других «дружбанов».

Когда мы закатились во второй, окончательный раз на «мажорскую четырёхкомнатную» по улице Баранова, местный двор оказался крайне велик и густонаселён маленькими букашками различного свойства и наклонностей. Выходить мне никуда совершенно не хотелось… Но обязательное «ну что ты всё время дома торчишь, погуляй, воздухом подыши, подружись с ребятками» вытолкнуло меня, будто при втором рождении из тёплого чрева мамы в непонятный и подозрительный мирок.

Стояло не очень жаркое лето, и детки, издавая всем обществом назойливый насекомоподобный гул, рассредоточились по жалким увеселительным дворовым аттракционам. Кто-то висел и нудно качался, зацепившись ногами за железную п-образную конструкцию для выбивания гордости советской семьи – ковров и паласов, другие с неандертальскими воплями носились друг за другом хаотично, без цели и правил игры. Были и малахольные, что катались на качельках, очень долго, до впадения в транс и последующей дурноты.

На одной из таких убогоньких качелек восседал мальчик, в белой шапке, напоминающей поварской колпак. Его странное лицо я помню и сейчас, хотя было мне, думаю, лет пять или что-то вроде. Был он не по возрасту густобров, носат, и взгляд имел внимательный и до того неприятный, что хотелось убежать снова в родной подъезд и наблюдать за происходящим из-за спасительной двери. Он словно прощупывал, сканировал живое пространство: ошалевших от гиперактивных игр старожилов, смущённых и настороженных новичков, зорко определял, за кем наблюдают сонные родители, а кто до тёмного вечера безнадзорен.

Меня он раскусил через секунду после робкого моего выхода на свет. «Эй, мальчик, хочешь покататься?» – мягко и одновременно с интонациями опытного гипнотизёра тут же обратился он ко мне. Я, робко пожав плечами, без всякой охоты согласился и в течение минут двадцати в полном молчании с отвращением подпрыгивал и взлетал на глупом снаряде для малолетних недоумков. «А ты мороженое любишь?» – снова издал повелительные звуки этот маленький колдун. Ну, мороженое я уважал, в чём и наивно признался. «Будет у тебя копеек двадцать? У меня-то сейчас нет, а в следующий раз я угощать буду, идёт?».

Понимая уже тогда, что «идёт» элементарный препротивнейший «развод лоха», я согласился, предполагая, что в первый день в чужом пока краю нужно быть дипломатичным. Мороженое на этот раз не имело никакого вкуса и запаха – я был в томительном напряжении, словно домашний кот, попавший на незнакомую территорию, заселённую другими, не слишком дружелюбными пушистыми зверьками. «Вку-усно… Очень люблю мороженое… Слушай, а давай теперь всё делить пополам? Ты и я вместе, всегда? Знаешь, как будет здорово! Согласен?».

Мне было очень мало лет, я никогда не имел настоящего опыта столкновения с насилием, пусть даже такого вымогательского толка. Но я почувствовал каким-то сверхъестественным чутьём, что с этим нехорошим цирком пора завязывать! «Нет, не пойдёт… Я как-нибудь сам по себе. А ты тоже, сам…» – пробормотал я, в неловкости глядя в землю, но уже чувствуя, какой кошмарный груз упал с меня, и солнышко снова начало ласково светить в моё, потемневшее было лицо. Неприятный мальчик разочарованно посмотрел на мою тощую фигуру и молвил: «Ну как знаешь! Я-то хотел, чтобы мы дружили…». Он немедленно потерял ко мне всякий интерес и очень внимательно всмотрелся вновь в обитателей двора, чувствуя своим ядовитым сердцем новую жертву, послабее, да понаивней.

Так я вновь обрёл свободу, независимость и радость души. Правда, потом этот маленький негодяй выиграл у меня целый здоровенный пакет драгоценных пробок, методично, одну за одной. Было их жалко до безумия, даже сейчас я помню их на ощупь, моих маленьких красавцев, ощущаю их смешанный аромат дешёвых и изысканных духов с одеколонами. Но тут уж виноват был только я сам, это был первый и последний жестокий урок на тему азартных игр, и я как следует запомнил его на всю оставшуюся «трезвую» жизнь!

Я – не игрок, я лишь наблюдаю за игрой! А игра – жизнь, такая красивая игра… И несмотря на чёрные фигуры подлецов.

Кто круче – боксёры или борцы? Вопрос открыт

Самым деликатнейшим из возможных тембров пропиликал звонок будильника в родном мобильном телефоне. Я подбирал его долго, тщательно заботясь о крайне мягком подъёме Его Величества. Но всё равно он беспардонно влез прямо попёрек моего какого-то полуподросткового и квазиэротического сна.

Итак, снова утренний стресс, как я ни старался. Ну что ж, делать нечего, настороженно потягиваюсь, опасливо соображая – будет сегодня мучительная зарядка или станем себя жалеть? Причем жалеть так, что баловство завтраком дойдёт до запрещённых артистическими диетами печенья, кофе и прочих похмельных послаблений?

Не решившись ни на что, я аккуратно выползаю в коридор заплёванной общаги и обнаруживаю, что та мелочь, принятая за стресс – ласковое, нежное пробуждение в кроватке у любимой. Душ и туалет заколочены. Как же я мог легкомысленно забыть про это традиционное Новогоднее распоряжение всевластного тирана, директора нашей богадельни Тимохи?!! А если точнее, то это гадкие происки местной административной шелупони, под власть которых он удивительным образом попал. Просто «достоевщина» какая то… Бесы, понимаешь! Весь этот сатанинский легион уборщиц, старших уборщиц, «ответственных по этажу», как горделиво и тщеславно нарекают себя эти сволочные тётки, что не прибирались у меня в пыльной конуре уже года четыре, все они – ленивые, подлые, завистливые, стучащие постоянно, суки.

С одной стороны, я, конечно же, согласен – после «новогодних чудес» обитателей нашей жуткой ночлежки все неказистые «удобства» превратятся в одну из пророческих картин-видений Ада, но всё же, какой, бл…ть, это произвол! И бесполезно доказывать этим мегерам, используя резоны, давить на жалость и здравый смысл, и даже истерить… «Нет, нет и нет!!!» – в победной злорадности кривятся губы копеечных фурий. И вот, двери опечатаны, словно ментовскими ленточками, самопальными убогими листочками. На них, вызывающее гнев и зависть к фантазии создавших сие, одно лишь жалкое словечко: «Закрыто».

Через отвращение и брезгливость, что, впрочем, уже давно и заметно притуплены, пробираюсь в соседнее запретное крыло. Там самая шпана, гиперпролетарии и пьянь. Бывать там не нужно, но гигиена превыше всего. Ну, душ, в усечённом понимании этого интимного вопроса всё же имел место быть… Всё остальное теоретически может произойти в поезде – я следую к Ражевой на заснеженный ДР. Не виделись мы уже как месяц с лишним, ну а вот это уж совсем и не смешно…

В вагон залетаю стандартно за две минуты до отлёта, субтильный проводник подозрительно мил и вежлив. Сердце тревожно чует неладное. Так и есть – корешки билетов привычно изъяты, и елейным, поставленным голосом провинциального тенора, проводник душевно объявляет: «Туалеты в вагоне не работают, они засорены! Повторяю, туалеты в вагоне не рабо-та-ют!!!».

Двигаться к «дому родному» на этот раз шесть с лишним часов. Учитывая утренний казус, чувствую себя терпеливым разведчиком за линией фронта, причём время засады весьма и весьма неопределённо. Господи, прости, что всуе, но зачем ты нас придумал такими смешными, нелепыми и беспомощными в этом неприглядном нашем естестве. Видно, чтоб не забывали, кто мы есть, и в каких скотинок можем обернуться, если станем хулиганить ну совсем уж сильно.

Ладно, едем, так едем, даже интересно… Ещё один милый сюрприз – как нарочно, забыл батарею от ноута, хотя заботливо приготовил её еще вчера, а посему пишу от руки кошмарным почерком, что не подлежит дешифрации даже «лучшими египтологами». Всем этим, к великой моей досаде, я привлекаю подозрительное внимание соседей – проходящих «страждущих по туалетной эпопее» и даже подлого проводника. Каждый заглядывает в загадочный текст, хотя разобрать, что там нацарапано, не могу даже я сам уже через минуту после окончания очередной нетленной фразы.

Напротив меня, на таком же боковом «босяцком» месте плотная рыжая девчушка с больной с бодуна башкой и явным ПМС-ом. Ей хочется одного – упасть бедной, измученной головой на столик и заснуть в нирваническом покое… Но на её мобильник каждые полторы минуты буквально названивает её безжалостный парень. Из напряжённого разговора ясно – оба они убеждённые спортсмены. То есть, считай, что сектанты! Она – боксёр, нос ее заметно перебит, кулаки тверды, но маникюр безупречен, и лак идеальным слоем лежит на ногтях. Она крепко сбита, но не без физкультурного изящества. Её же кореш – борец, и из той породы кавалеров, что своим навязчивым обожанием может довести до бытового рукоприкладства.

Огненноволосая девчонка еле сдерживается, просыпаясь поминутно и принимая очередной звонок этого бестактного остолопа: «Да… Ты пропадаешь… Да… Болит голова… И живот… Я уже скоро буду, поговорим… Я не ругаюсь с тобой… Самому, приеду, печень прочищу! Я не слышу тебя… Выйдешь из метро, перезвони. А я тебя нет! Телефон тупит… Это у него нужно спросить, почему!!! Всё, до у-ви-ду, ко-тик!!!». Железное «ко-тик» звучит совсем уж напряжённо, и рыжий «боец» лавиной валится на стол, положив крупную голову на сильные руки, и мгновенно засыпает снова.

Блестящая победа в пятом раунде и последующее отчаянное её «отмечание» делают своё законное дело. «Рыжик» в своем роде симпатичен, но мужественное чело амазонки и пристальный её взгляд, пару раз остановившийся на щуплом музыкантике, для меня, пожалуй, чересчур. Не решаюсь даже деликатным манером вручить ей таблетку целебного «цитрамону». Она явно искала его в своей необъятной сумке, жалуясь побратиму по спорту на другом конце провода на «сушняк», выпитую воду и ад взрываемого мозга. Водичка у меня тоже имеется, но мощная барышня не вынимает из ушей наушники телефона, откуда голосит то её беспардонный корефан, то какой-то дикий репер, а может, наоборот, я уже перестал разбирать.

Она случайно задевает мою тощую ножку своей прокачанной икрой и неожиданно мягкой улыбкой просит прощения. Уже собираюсь совершить подвиг «цитрамонного» врачевания, но она вновь рушиться в обморочный сон, а очнувшись, поглядывает в окружающее пространство, будто на достойного, но вполне уязвимого противника.