Серебряная клятва

– Но я хочу узнать, как видите вы. – Ответ пришел сам, и Янгред удивился ему не меньше, чем Хельмо. Рука солнечного воеводы, рассеянно потянувшаяся все к тому же треугольнику долины, отдернулась, а вот глаза он отвести не успел.

– Почему? – Взгляды столкнулись, и, возможно, впервые за жизнь, Янгред почувствовал немыслимое: как приливает к лицу кровь. Ощущение быстро исчезло, скорее всего, накатило от духоты. Но в теле оно отозвалось призрачной дрожью. Да что такое…

«Потому что вы словно душа солнца над этой землей». Но подобные поэтические вольности могли испугать Хельмо, самого Янгреда бы точно испугали. И он просто сказал:

– А кто расскажет лучше, чем воевода Дома Солнца? Вы готовы проливать свою кровь, значит, знаете, за что. Готовы и мы, но наши знания не сравнить.

Хельмо понравился ответ, напряжение с его лица немного сгладилось. Он кивнул, облизнул губы и наклонил голову, всматриваясь в черненые рисунки елей, лип и низких холмов. Пальцы коснулись края бумаги, провели по ней. Когда они добрались до границы со Свергенхаймом, Янгред опустил рядом свою руку.

– Этот край укутывают леса. Большинство – сосновые. Через них пролегает Речная Сердцевина, место, где наша Аса-Кованта – главная острарская река, сестра столицы, пронизывающая всю страну, а начало берущая еще в княжестве людоедов, – разделяется еще на два рукава. Один бежит к вашим вулканам, но не достигает их, второй спешит в Эйру – город, что стоит на озере. На озере, к слову, есть древний замок, еще доимперских времен, и построен он якобы из межзвездного корабля… неважно, это легенды, которые церковь отрицает, так или иначе замок заброшен и там никто не живет.

– Чувствую, братья с охотой займут его. – Янгред усмехнулся. Хельмо задумчиво посмотрел на него, взял с нагромождения ящиков, служащих столом, писчее перо и очертил долину еще раз.

– Боюсь, это будет сложно. А… – светлые глаза вновь устремились на Янгреда, и там блеснуло живое, почти детское любопытство, – что займете вы? О чем вы-то мечтаете?

Янгред неожиданно растерялся. При всем восхищении будущим приобретением, при всем понимании своей несомненной в нем роли, мысли о жизни в этих долинах, лесах, городах были зыбкими – может, оттого что неубитых зверей не делят. Хельмо ждал. И, уклоняясь от неясной даже ему самому правды, Янгред самым безмятежным и шутливым тоном велел:

– Рассказывайте дальше. Тогда и решу.

– Что вам еще?.. – Теперь растерялся Хельмо, опять опустил глаза. – Есть пара липовых лесов. Вокруг городов земли плодородные. Если бы кто-то распахал хоть треть этих равнин, можно было бы вырастить немало хлеба…

– А почему не распахивают, не выращивают?

Хельмо пожал плечами:

– Это и есть главная причина, по которой дядя отдает их. Людей там немного, а поселения в сравнении с прочими молоды. Молоды – и уже в запустении. – Хельмо помедлил и опять приподнял голову. Янгред поймал грустную улыбку. – Знаю… титул обязывает меня радеть за неделимость Острары, но я рад, что они отойдут вам.

Звучало искренне. Было ли продолжением «…потому что мне вас жаль» или «…потому что вы лучше поймете, как ими распорядиться»? Янгред счел неподобающим спрашивать, но подумал – и довольно навязчиво – о другом. Как же ему повезло. Иметь земли в этой долине, не обносить их стеной, чаще видеть солнце… два солнца, ведь если кампания удастся, отношения Свергенхайма и Острары станут теснее. Царю нужны друзья, Трем Королям – тоже. Янгреду – не так чтобы, но Хельмо он не отказался бы узнать ближе. Такие светлые люди – особенно если они еще умели держать оружие – никогда не вызывали у него ни насмешек, ни жалости. Он не считал их блаженными и недалекими. Наоборот, тянулся к ним с безотчетностью дикаря, ищущего выход из замерзшей пещеры. Янгред одернул себя: рановато делать выводы. И все же на дальнейшем рассказе он сосредоточился с трудом.

– В долине долго жили кочевники, устраивали набеги на соседей, – пояснил Хельмо. – Потом Авано Сметливый, отец Вайго, прогнал их к морю, забрал землю и решил превратить в самую цветущую из провинций. Ему казалось, слишком люди тяготеют к столице, прочие же края обжиты плохо, и он был прав. И вот он велел выстроить в долине три города и десяток деревень, начал жаловать наделы, обложил эрейцев податями: чтобы поставляли столько-то зерна, меда и медовухи, рубили лес. Пока он был жив, люди слушались, ехали, работали, ведь он умел воодушевлять и сам туда наезжал. – Хельмо усмехнулся. – Но пришел Вайго. Он мечтал о выходах к морю и отвоевывал их, а вот долину не вспоминал. Зато слава его гремела на всю Острару. Всем опять казалось, что «где царь, там лучше», «где двор, там веселее». И снова люди поспешили на свет, особенно молодые. Скучно им было вспахивать землю и гулять по лесам, сидеть вдали от больших дел. Я, наверное, понимаю их…

– А я нет, – ровно отозвался Янгред, прежде чем отдал себе в этом отчет.

Хельмо окинул его новым удивленным взглядом и сделал неожиданное – протянул руку, провел рассеянно по золоченому наплечнику. Янгред проследил за движением.

– Да? А ведь вы кажетесь таким… – под взглядом Хельмо быстро замолчал, пальцы отдернул, будто обжегшись. Именно это смущение сделало простой жест… личным? – Извините.

– Каким? – уточнил Янгред, подаваясь чуть вперед и прикидывая, что услышит, комплимент или упрек. – Не стесняйтесь, жажду знать.

– Блистательным, – вздохнул Хельмо. Тон не был восхищенным, скорее, напоминал выносимую учителем оценку, и тем занятнее все звучало. – Вам правда близка природа? – это он спросил с некоторым, даже обидным сомнением. – Обычная жизнь вне статуса?..

– Ну, так или иначе, я не считаю ее менее достойной, чем моя нынешняя или жизнь ваших царей, – снова Янгред немного уклонился от ответа, которого не знал. Зато о другом, о не дающем покоя, об отголоске Великой Обиды он мог рассуждать долго и не сдержался. – Простите за прямоту, Хельмо, но ваши люди глупы. У вас так много великолепной земли, которую можно превратить в сокровищницу, а вы жметесь на огрызках. Золоченых, шумных – но огрызках, которые в случае чего вас даже не прокормят. – Новая мысль заставила его помрачнеть, он и сам понял, что тон звучит резковато, с неуместным укором. – Вы будто… ничем не отличаетесь от нас. Вы будто так же бедны, хотя это ложь. Разве нет?

– Все ищут, где лучше. – Хельмо не ответил грубостью, наоборот, тон его зазвучал мягче, будто он переубеждал ребенка. – Но «лучше» у каждого свое. Многие эрейцы, например, пожелали воспользоваться дядиной милостью и покинуть долину после того, как она перейдет к вам: им он пообещал наделы ближе к столице. Прочие же обрадовались будущему соседству, так как вы считаетесь просвещенным народом. И все же бо`льшую часть земли вы получите пустой. – Он помедлил. – Не мне просить вас об этом, но позаботьтесь о том, чтобы не притеснять оставшихся острарцев, не гнать, не рушить наши церкви…

– Не мне вам это обещать, так как я не политик, – в тон ему ответил Янгред и улыбнулся. – Но могу сказать, что мои братья не суровы и ничего не станут насаждать, кроме, может, обжорства. А наша вера милосердна к прочим. Мы никого не обращаем, в нас заложена память о том, как подобное пытались сделать с нами. И есть вторая, более веская причина… – он запоздало спохватился, – скажем так, это вопрос догматов. Неважно, слишком заумно.

«Мы все еще ищем нашего Бога с Той Стороны. И он может быть где угодно». Но уходить в дебри легенд было некогда.

– В целом, вам очень повезло, – тихо сказал Хельмо, вставая и отходя к пологу шатра. – Если бы вы могли представить, как цветут и пахнут липы, когда их не две-три, а сотни, и все огромные, и все колышет ветер. Или в какие цвета закат окрашивает цветы на холмах. Или те дикие течения в сосновой чаще, с которыми раскалывается Речная Сердцевина… Впрочем, сами увидите. А сейчас, думаю, пора продолжить смотр войск. Хорошо?

Он улыбнулся через плечо и плавно отвел завесь. Хлынувшее в прохладный полумрак солнце опять запуталось в его волосах, окружая их ореолом. Янгреду пришлось прикрыть глаза ладонью и сомкнуть ресницы, но даже так он еще несколько секунд видел перед веками… нет, не само солнце. Чужое лицо. Его лицо. Иноземно неправильное и завораживающее не красотой – светом. Наконец Янгред понял главное: на Хельмо замыкались все его надежды. И не только его. Ему, его людям нужно было это Солнце: чтобы за спасение получить спасение.

И пусть, пусть все сложится. Он сделает ради этого все. И уничтожит все на пути.

* * *

Она сидела в комнате Десяти Зеркал – будуаре, как зовут это жители Цветочных земель, – и отражалась в каждом серебристом стекле. Застывшее лицо, мерцающие тайным ужасом глаза в алой обводке, дрожащие руки. Черный водопад волос, которые даже собрать не получилось – руки не справились со шпильками. Пусть. Даже служанок звать не стала, чтобы исправить прическу, так и откинулась на подушки, полуодетая и бледная как смерть.

Вспоминала его улыбку. Печаль. И погибель. Ее глодало дурное предчувствие, такое, что даже поесть не вышло. Что делать? Что? Бедный, бедный глупый Хельмо, на что только его обрекли. Или сам пошел? Еще иноземец этот, бесноватое пламя. Смотрит странно, и вроде нет во взгляде дурного, а вроде хочется, чтобы скорее оказался дальше. Погубит Хельмо. Всех погубит. Учтивые речи, стальные когти. Впрочем… Хельмо не так-то просто будет погубить. От того, как он изменился, всколыхнулись в груди и гордость, и трепет, и горечь.

Город шептался – возвращаясь в замок, она это слышала. Шептался и горел глазами, шептался и звенел клинками, вынимаемыми украдкой из кожаных ножен и дорогого тряпья. Люди сбивались в стайки и говорили, говорили. Пели в отдельных церквях колокола в неурочное время, пели – значит, созывали паству. Выполняли царев указ. Тревожно. Богата Инада оружием и теми, кто умеет его держать, богаче, чем Имшин расписала гостям. Вот только не хочется, страшно отдавать. За пустое. За чужое.

Или?..

Глупая. Не чужое оно тебе, твой это дом, был и остается.

Она вспомнила вдруг совсем давнее – как увидела будущего мужа, пришедшего свататься вместе с сияющим златовласым Вайго. Такой был Карсо – друзьями-соплеменниками почти не обзавелся, сапог вовремя не начистил, в приданое вытребовал всего-то три десятка шелковых коней да одно жемчужное ожерелье, зато в сваты затащил самого царя. Царя и еще… еще…

Имшин закрыла лицо руками. Десять ее отражений сделали то же.

– Будешь моей, ласка? – тихо спросил ее Карсо в тот день. Большой, нескладный, с жидкими черными волосами и кривоватым ртом, с высоким лбом и темным взглядом, проникающим в самое сердце, с густыми, словно щетки, ресницами. Такое оно, кочевое племя: не водится там красавцев, зато каждого раз увидишь – ни в жизнь не забудешь.

– Не буду, – гордо отвернулась она, смущенная тем, что пришли трое, сразу трое, да без отца.

Развернулась – и выбежала из тенистой резной галереи в душистый розовый сад. Звенели браслеты на ее лодыжках, летели по ветру рукава-фонари. Горели щеки от понимания: все впустую. Сговорились уже отец, царь и этот человек. Не отступятся.

– НЕ БУДУ! – крикнула снова, в пустоту.

– Беги, беги за ней, Карсо, это она тебя дразнит! – басисто захохотал царь и хлопнул то ли себя по коленям, то ли друга по спине. А тот второй ничего не сказал и не сделал. Глядел.

И Карсо побежал, натыкаясь по пути едва ли не на все любопытствующие кусты, сбивая с них цветки и ягоды, сопя по-звериному. Бегал он быстро, но, увидев, что загнал Имшин в угол у невысокой белокаменной стены, сам вдруг остановился в пяти шагах, будто давая свернуть и где-нибудь укрыться. Исцарапанный, в листве, раскрасневшийся. Он смеялся, но глаза были серьезными. Казалось, он сам боится того, что мог бы сделать, – и потому не сделает. Имшин гордо вскинулась, сморщила нос: ну какой нелепый, даром что не коренной острарец, а хуже медведя. А он, не приближаясь, бесхитростно признался:

– Давно ты мне нравишься, сагибова дочь. Нравишься, как никто никогда, со дня, как вы впервые побывали при дворе и ты там звонко-звонко смеялась с царицей. Не пойдешь за меня – наверное, вообще не женюсь. И ладно, оно того стоило.

Даже ответа ждать не стал: может, побоялся. Развернулся и пошел прочь, чуть сутуля плечи, в этот раз аккуратно огибая каждое пострадавшее растение. А она, непонятно чем ведомая, сама осторожно устремилась за ним – сняв браслеты, ступала бесшумно, только сердце колотилось. Карсо вернулся в белокаменную колончатую галерею, поднялся по ступеням – к пьющим вино друзьям. Имшин затаилась за кустами шиповника.

– Что же ты так, не поймал? – хохотнул Вайго. – Города берешь, а женок – нет?

Второй посмеивался тише и упорно ничего не говорил; дымные глаза его лучились строгостью. А Карсо тихо ответил обоим:

– Таких не ловят. Не для того они.

Вайго ничего не понял, судя по следующим шуткам. Второй – да.

Она вышла за боярина-медведя через месяц. Полюбила скоро голубую Инаду и поняла, что вечно хохочущий, крепкий на руку Вайго не так плох. И что вообще-то ей повезло: рады иноземцам в Остраре, как нигде. Она что дивный ребенок, тянет доверчиво руки ко всему хоть сколь-нибудь необычному, привечает, делится тем, что имеет. Священники разве что злые, но и на них найдется управа – все тот же царь.

Любила она свою жизнь. Любила Карсо, от которого сыновья родились – загляденье, с его статью и ее ловкостью, его удалью и ее красотой. Все, все здесь она любила. Только порушилось давно. Порушилось даже не в тереме, который веселый, громкий, безмятежный Вайго сжег вместе с собой и семейством. Раньше порушилось, в дождливый день в черной чаще, на далеком болоте. Что теперь, чинить? Или новое строить на руинах, как возвел Хинсдро новый терем? Однажды золото – гнилое золото – уже погубило серебро. Нет, больше она этого не допустит, не допустит. Закончится поганая Смута. Закончится, так и не начавшись, никто не придет в Инаду, никому она не достанется. Не даст Имшин топтать ее землю.

– Госпожа… – раздался низкий голос, щелкнули шаги за спиной.

Подняв голову, она всмотрелась в отражение.

– Решили?..

Она кивнула, но обернуться не решилась и только произнесла, обращаясь словно бы к десяти зеркальным двойникам, усталым, злым, но наконец вытершим последние слезы. Красная подводка вокруг их глаз была словно кровь.

– Наши союзники устали в пути и изголодались, я знаю. Мне их жаль. Пошли, пожалуйста, служанок в замковый сад и вели не скупиться. С этого и начнем.

В зеркалах ножами сверкнули десять желтоватых улыбок. В желтизне лукавыми огоньками загорелось серебро.

– Славно. Сделаем.

И на сердце сразу стало легче. Может, и не так это сложно – победить врага, если рядом надежный друг?

* * *

– Итак, – прозвучало шутливо, и на губах Хельмо сама появилась улыбка. – Я распушал хвост как мог, мои люди – тоже. Хотели бы увидеть что-то еще?

Пришлось признаться:

– Честно говоря, не знаю, чем меня можно еще удивить. Я определенно ждал худшего, волновался. Но все слухи о вас…

Янгред приосанился. У него не получилось скрыть оправданную гордость.

– О, они чистая правда.

Костер горел у воды. Они отдыхали после того, как объехали почти весь лагерь. Хельмо вблизи рассмотрел коней, мортиры, пару осадных орудий – образец того, что предстояло строить в пути. При армии был корпус мастеров по конструкциям: стрелометам, блидам[5], башням. Хельмо даже с переводом не до конца понял оживленные речи одного из них, самого щуплого и старого, но впечатлился. Еще больше его впечатлило другое: какими ладными были воины. Янгред отказался от мысли дать войскам смотр сейчас, решил повременить, не мешая отдыху после перехода. Но три пехотных полка сами проводили учения под руководством младших командующих. За этим Хельмо понаблюдал.

Армия выглядела единой, даже доспехи отличались лишь у командиров: как и у Янгреда, у многих на них имелись золоченые элементы – шипы, полосы, пластины. И если люди, вышедшие с Хельмо из столицы, еще могли сравниться с союзниками хотя бы полнотой обмундирования, то те, кто присоединился в пути, и те, чьи отряды стягивались по призыву, выглядели куда хуже. Немало было крестьян, купеческих детей, вчерашних рекрутов. Не все имели холодное оружие, что говорить о пистолетах, тем более о лошадях. Таких приходило большинство, ведь Первое ополчение давно воевало ближе к границам или защищало столицу. Ко Второму могли присоединиться лишь остатки.

Наблюдая, как эти люди обустраиваются – шатры тоже были не у всех, многие просто строили шалаши из лапника, – Янгред молчал. На его лице не читалось ни разочарования или раздражения, ни брезгливой жалости, которой Хельмо опасался больше всего. Позже, осматривая обозы, Янгред сказал, что часть амуниции и оружия привезена для союзников, на подобный случай, – это особо обговорил Хинсдро. Он и вправду был Всеведущим, не поскупился: представлял, кто встанет под знамена племянника.

Зато Хельмо рассчитывал на Инаду, точно зная, что лишь немногие отсюда ушли по первому призыву. Город славился по-человечески гордым нравом, здесь неохотно кому-либо служили. Но Хельмо верил Имшин. И она, и Карсо были преданы Вайго, хотя бы за то, что тот одобрил их союз. Они обещали однажды отдать долг. Защитить то, чем Вайго дорожил больше всего, было бы достаточной платой. Более чем. Был бы Карсо жив…

– Вы чем-то огорчены, Хельмо?

Он очнулся и перестал представлять себе скорбную вдову, с которой был непростительно напорист. Янгред смотрел на него, держа в руках чашу – как Хельмо уже знал, из металла еще более легкого, чем сплав доспехов. Из этого вещества – алюминия – была сделана значительная часть утвари наемников.

– Простите, я задумался. Все складывается… несколько не так, как я ожидал.

– А чего вы ожидали?

Хельмо уставился на огонь. Он не хотел говорить, что надеялся на более теплый отклик; что осторожность Имшин – нежелание пустить чужих, прогулка под конвоем, разговор на повышенных тонах – задела его. И точно он не хотел говорить, какие страхи еще недавно преследовали его самого: что наемники разграбят округу, что на месте Янгреда будет престарелое чудовище. Все мысли венчались одной: дядя зря его выбрал. Он недальновиден, наивен, не справляется. Наверное, нужно было сидеть и не высовываться, заниматься ас-ковантской обороной. Дела побольше – они для других.

Янгред неожиданно ободрил его, будто угадав часть тревог:

– Бросьте. Вы держались хорошо, но независимые города все с характером. Вытравить оттуда волю невозможно, даже если город присягнет вам. Особенно если присягнет.

– Меня это не тревожит, а лишь гнетет, – торопливо возразил Хельмо, кривя душой. – Помощь будет. Я доверяю Имшин. Полностью доверяю.

Янгред сощурился.

– Никому не следует доверять полностью.

– У нас принято считать не так. Более того, недоверие осуждается.

Глаза Янгреда блеснули беззлобно, но лукаво.

– Правда? Удивительно, что ваш народ еще цел при таких обычаях.

Хельмо, решив не обижаться, повел рукой себе за спину. Там рыцари и ратники грелись у огня вместе, ели что-то из общего котелка и сносно общались, несмотря на незнание языка.

– Правда. Если раньше союзник нас не подводил, мы будем доверять ему.

– А если подведет? – Янгред выглядел все более заинтересованным. Вспомнилось детство, когда о чем-то похожем допытывался старый Анфиль.

– Уничтожим, – отрезал Хельмо и вернул шутку: – С искренними слезами на глазах.

Янгреду понравилось сказанное: он рассмеялся, качая головой.

– Кстати, что, вы отпустили своих в город? – полюбопытствовал Хельмо.

Янгред тут же посерьезнел, взгляд его стал сосредоточенным.

– Да, вот только я упорно опасаюсь, что они будут пьянствовать…

Это удивило. Рыцари выглядели очень, даже пугающе собранными.

– У вас что, тоже склонны к этому? – изумился Хельмо.

– Мне кажется, многие к этому склонны после долгого пути. Но не страшно, я знал, кого выбрать. – Янгред бегло глянул в сторону городских стен. – И даже им я успел дать всякие особые распоряжения, в том числе на случай проблем.

– Распоряжения? Проблемы? – Хельмо почти возмутился. – Слушайте, ну один-то спокойный вечер у них есть. Я тоже не одобряю возлияния в походах, но…

– И все-таки лучше точно знать, как вести себя в гостях, – мирно, но непреклонно возразили ему. – Страна чужая. Щедрая. Красивая. Полна соблазнов.

Вроде лицо Янгреда осталось безмятежным. Или нет?.. Хельмо опять на несколько секунд почувствовал себя мальчишкой рядом с умудренным летами, ученым мужем: вон как отслеживает каждый шаг своих людей, вон как думает на несколько таких шагов вперед! Стоит взять с него пример. Да только мысли о возможных «проблемах» опять лезут неправильные, такие, что не признаешься. И не предотвратишь, если вдруг…

– Но если что, распоряжения захватывать город я не давал, да они бы и не смогли, – раздалось вдруг рядом. – Их маловато, и пушки они оставили тут.

Янгред смотрел теперь исподлобья – неприкрыто насмешливо, но без недовольства, скорее, оценивающе и вызывающе: я тебя раскусил, что ответишь, чем удивишь? Хельмо под этим взглядом не впервые смутился, затем – устыдился. Подумал ведь! Краем ума, но подумал. Спеша скрыть это, он упрямо и даже обиженно помотал головой:

– Не подразумевал подобного. Просто заинтересовался, какие дополнительные распоряжения можно дать столь дисциплинированным людям.

– Ну, не забывать, что они дисциплинированные? – проникновенно уточнил Янгред. – Даже себе стоит напоминать об этом, а то ка-ак забудешь, ка-ак начудишь! И проснешься потом в хлеву, в обнимку со свиньей и без штанов.

Хельмо неожиданно для себя прыснул, в основном от чопорного выражения, которое приняло лицо Янгреда. Картинка тоже представилась довольно ярко.

– У вас было такое? – заинтересовался он. Янгред хитро прижал палец к губам.

– Мы еще недостаточно близки для таких секретов.

И снова они засмеялись хором. Подозрение исчезло окончательно, Хельмо устыдился сильнее прежнего. Осторожность осторожностью, а о доверии сам твердит! Переводя разговор, он махнул на подвешенный над пламенем котелок, от которого шел пар:

– Хотите попробовать? А ну как и сблизимся, если выпьем вместе.

Он задумался, не двусмысленно ли это звучит, опять чуть-чуть смутился, с другой стороны… так же правильнее, чем не предложить вовсе? Янгред как ни в чем не бывало сел ближе и с интересом наклонился; его ноздри дрогнули.

– А это так же недурно, как та похлебка на дичи, которую готовили ваши снабженцы?

– Это сбитень. Вообще-то он нужнее, когда приходит Белая Вдова, но в этих землях к вечеру становится промозгло даже сейчас. Кто-то может слечь.

– Да, мы успели заметить.

Для Хельмо это прозвучало упреком, но Янгред уже дружелюбно уточнил:

– Он хмельной? Что там?

– Нет, что вы, – торопливо отозвался Хельмо. – Хвойный мед, липовый цвет, травы.

– Что ж, можно и рискнуть.

Плеснув в деревянный черпак напитка, Хельмо пригубил его и только после этого перелил в металлический кубок. Янгред, помедлив, сказал:

– Не было необходимости, я знаю, что не отравлено. Вам я вполне доверяю.

– Может, зря? – Хельмо повторил его недавнюю строгую гримасу, усмехнулся и налил из котла себе, в такую же деревянную, как черпак, чашу. Хотел отпить, но Янгред вдруг протянул к ней руку.

– Можно посмотреть? Выглядит немного… древней?

Хельмо кивнул.

– Она была походной еще у отца. Лет двадцать ей есть.

Бережно взяв чашу, Янгред поднес ее к глазам. Стенки и ножку испещряли узоры, некогда раскрашенные алым и золотым, но поблекшие.

– Как же… красиво, – прозвучало глухо, без тени шутливости.

Хельмо остро понял, что для союзника – жителя мест, где деревья выращивают лишь в высокоградах и вряд ли что-то такое вырезают, – это диковина, как алюминий для острарцев. Вспомнились слова в шатре: «Ваши люди глупы», и что-то сжалось в груди, как сжималось только при виде нищих на паперти. Вот удумал, ну и сравнение! Перед ним принц! Пришлось отбросить наваждение. Пальцы Янгреда тем временем прошлись по поцарапанным янтарным солнцам, по орнаменту обода, и он, вернув чашу, отпил из своей. Отметил:

– Интересно, ни на что не похоже.

– А что пьете вы, чтобы согреться? – пытаясь отвлечься, спросил Хельмо.

– Огонь или горный снег, – ответили ему с самым будничным видом.

Хельмо хмыкнул, тоже сделав большой глоток.

– А если не пересказывать мне глупые байки, которые о вас ходят?

Янгред вскинул брови.

– Огонь делается на основе морошкового вина, красного перца и можжевельника. Горный снег – теплое кобылье молоко с пряностями. А вы о чем подумали?

Хельмо покачал головой. О таких напитках он не слышал и вообще, как оказалось, знал о быте наемников невероятно мало, представлял их, скорее, героями легенд, чем живыми людьми. Но звучало все просто и в то же время красиво.