Серебряная клятва

Задрав голову, Лусиль в который раз не смогла оторвать взгляд от вычурной брони крылатых воинов. Легкие чешуйчатые пластины-перышки сверкали даже издали, слепили красными бликами. Когда очередной силуэт взрезал воздух и, сверкнув наплечником, умчался, Лусиль раздраженно прикрыла один глаз. Она в который раз задалась важным, как ей казалось, вопросом – уже не о гнездах, не о яйцах и даже не о том, есть ли у замечательных соседей Осфолата привычка гадить на людей с неба, свойственная обычным птицам.

– Что мы будем делать, если союзнички взбунтуются? Или выжрут целый город, и тогда нас убьют будущие подданные? Зачем было брать таких друзей и в таком количестве?

Она спросила это вслух, не оборачиваясь, но без труда узнавая поступь коня, на котором ее догоняли, и получила незамедлительный ответ:

– Ты же не можешь, о солнечная царица, придерживаться пагубных заблуждений?

Лусиль соизволила глянуть через плечо. К ней действительно спешил Вла́ди, как всегда, опрятный, благодушный, но трогательно сонный. Она широко ухмыльнулась вместо приветствия и простерла навстречу руку. Поравнявшись, Влади ее пожал, а потом и поцеловал. Лусиль неотрывно смотрела на него: слегка исподлобья, покусывая губы. Когда ее пальцы, высвободившись, игриво пробежались по его запястью, Влади быстро отвел глаза. Он знал – ее взгляд говорит: «Я скучала». Ответный говорил то же, но менее распутно.

Король-отец звал Влади и Лусиль близнецами, так повелось с детства. Они и были неуловимо схожи нежными лицами, как если бы приходились родней. Волосы королевича были, как и у Лусиль, светлые и длинные, только не вились и оттенком напоминали холодное сияние луны. Лунным светом лучились и глаза – серые, очень блеклые в сравнении с голубыми глазами королевны. Зато одно сходство было, по мнению Лусиль, несомненным: Влади, несмотря на высокий рост, тоже напоминал хорошенькую, нет, восхитительную девушку. Об этом она ему иногда и сообщала, подстрекая к перепалкам. Но сейчас перепалку явно собирался начать он сам.

– О, мой королевич… – пропела Лусиль, – а как вам ночевалось в стогу сена?

Тонкие брови Влади приподнялись, он даже начал обшаривать волосы в поисках соломы.

– С чего ты взяла, что я спал в стогу сена?

– Ты же только об этом и говорил, когда мы собирались в поход. Романтика интервенции. Мытье в речке, еда на костре, сон в стогу…

– Кажется, мы с тобой уже удостоверились, что сено забивается в разные места. – Влади опустил руку. – Я спал в шатре, как и всегда, и мне было грустно.

– Один? – тут же прицепилась Лусиль, лукаво облизнувшись.

– Я же говорю, было грустно, – повторно посетовал Влади. – А вот ты наверняка без меня пировала… – Он укоризненно покосился на ягоды. – Что ты там опять лопаешь?

– Угощайся. – Улыбнувшись уже миролюбивее, Лусиль отщипнула виноградину от верхней лежавшей в лукошке грозди. – Народное подношение.

Влади задумчиво склонил голову – тонкая прядь упала на высокий бледный лоб, нос дернулся, как у куницы.

– А кто-нибудь их проверил?

– Проверил, конечно. Я.

– Ох, Лу, вечно ты… – Только воспитание не дало ему закатить глаза. Лусиль терпеливо пояснила:

– По местным обычаям, если тебя угощают союзники или хозяева дома, где ты остановился, лучше не давать пробовать слугам. Доверие… здесь все на доверии.

Влади продолжал смотреть с укором, но, наконец сдавшись, вздохнул.

– Давай. – Он немного наклонился. – Я же не хочу, чтобы ты умерла одна. Если это случится, я все равно не выберусь из этой дыры живым.

Лусиль довольно кивнула и, вновь глядя тем самым взглядом, поднесла ягоду к его рту. Влади забрал ее, коснувшись пальцев поцелуем. Взгляд на него действовал, кто бы сомневался, а от ощущения – губы задели кожу на подушечках – побежала по спине приятная дрожь, разлилась теплом. Не нужно было расставаться на ночь, в который раз мелькнула досадливая мысль. Да, Влади и дисциплина в войске – вещи, которые неплохо ладят; только благодаря ему никто никого не сожрал, а часовые не проворонили пару лазутчиков, но все же… когда теперь армия нормально заночует? То есть так, чтобы, когда ты на ком-то или под кем-то, солома не забивалась в разные места.

– Острара – не дыра, – все-таки напомнила она, отвлекаясь от вопросов без ответов и поругивая себя за ненужные плотские фантазии. – Это вроде бы моя родина. И будущие владения Осфолата. Твои. Наши.

– Давай еще, – потребовал Влади, поглядывая на лукошко.

Лусиль скормила ему вторую ягоду, получила второй поцелуй и продолжила:

– Возможно, отец даже прав и я действительно родом из этих мест. Знаешь, мне чем-то нравится здесь. Так дико… бесприютно. Будто все спит. Спит, а я бужу.

– О, я-то знаю, как ты любишь всех будить, особенно в дни, когда можно и поспать.

Несмотря на шутливость тона, Влади не смеялся. Конечно, он внимательно выслушал и принял слова всерьез. Он всегда принимал всерьез ее слова – со дня, как, охотясь с псарями и двором, случайно нашел в королевских угодьях изнуренную, забывшую свое имя – да и все прочее – девочку. Девочку в драной одежде, стоптанных туфельках и дорогих золотых серьгах с подвесками-солнцами. Ее он вместо трофеев и привез отцу; он же вскоре дал ей новое имя – Лусиль, от «лусс» – «найденыш» и «иль» – «прекрасная». Удивительно… несколько лет спустя он признался, что прекрасной она показалась ему уже в ту минуту, когда, испуганная выстрелами, налетела на него в чаще и, приняв за разбойника, принялась душить. Она была ослабшей, не то что сейчас, Влади повезло. Впрочем, Лусиль смутно помнила встречу и сомневалась, что взаправду хотела убить мальчика, который так светло ей улыбался и так ласково хрипел под хваткой ее дрожащих пальцев: «Не бойся… успокойся… я же тебя не обижу…»

– Возвращаясь к людоедам! – Влади хмыкнул. – Давай-ка вспомним все, что нам нужно помнить, чтобы не бояться их и не плодить предрассудков. Итак, людоеды…

– На самом деле едят людей только на два своих больших праздника, в конце и середине года, – послушно повторила Лусиль. – И едят убитых врагов, если враги достойно с ними бились. Потому что…

– …верят, что так заберут их силу, – подтвердил Влади. – А детей…

– Детей они не едят, дети бесполезны, это только пугалка. А мы с тобой считаемся детьми? М-м-м…

Им едва сравнялось по семнадцать. Отец, отправляя их дурить острарцев, называл амбициозный поход не иначе как детским. Только цель детской не была.

Влади озадаченно потер переносицу.

– Давай для общего успокоения пока верить, что да. Дальше. Крылья у людоедов…

Тень пронеслась над самыми их головами, лязгнула броня. Оба пригнулись; потоки воздуха нагло хлестнули по лицам. В следующий миг тень, снизившись, оказалась рядом с прянувшей лошадью Лусиль. Новоприбывший без труда удерживался на месте и явно собирался остаться. Крылья молотили воздух с гулким назойливым звуком, похожим на шум мельничных лопастей. Лусиль, выпрямляясь и приглаживая волосы, быстро растянула губы в улыбке, хотя улыбка эта наверняка подрагивала. Зато голос не подвел, прозвучал буднично:

– Крылья у людо… железнокрылых… не железные. Это такое оперение. Прямо сейчас, глядя на многоуважаемого командующего Цу, мы можем в который раз в этом убедиться, даже потыкать его пальцем, но не будем. Здравствуйте, командующий.

– Мое почтение, королевна, – прохрипели в ответ.

Цу – высокий, плечистый, но весь какой-то угловатый – полетел рядом, сверкая и гремя доспехами. Лусиль, внутренне взбешенная, продолжала приветливо улыбаться. Влади раздражение скрывал чуть хуже: сильнее выпрямил и без того прямую спину и поджал губы; одной рукой опять стал нервно щупать волосы. Ему-то почтения не выразили.

– Не будет ли поручений, королевна? – спросил Цу. – И… – Последовало промедление, дерзкое по любым церемониалам. Влади его проигнорировал, только снисходительно хмыкнул и отвел за ухо белую прядь.

– И королевич, – напомнил он не поворачиваясь. – Так называются птенцы коронованных особ. Подзабыли?

Ответ явно оценили: Цу наконец склонил голову, изображая ленивое подобие поклона.

– О нет, что вы, нисколько. У меня отличная память.

Он все еще смотрел только на Лусиль. Она отлично это ощущала.

Цу было по виду около сорока. Его смуглая кожа отливала красным золотом; золотистыми были глаза с искривленными зрачками – типичными для жителей княжества Гнездорн, ютившегося в северных горах. Глаза и крылья, а еще жесткие, как пакля, волосы более всего выделяли этих существ. Свирепостью они не уступали своей богине – алоперой Камэш, Деве-Птице с лицом праведницы и когтями, способными вырвать позвоночник. Дева глядела с нагрудников и плащей гнездорнцев; ее именем они проливали кровь. И хотя большинство «сказок о людоедах» оставались сказками, Лусиль было жутко находиться с ними бок о бок. Зато сражались они умело и – в отличие от насквозь продажных свергенхаймцев и еще более продажных пиратов – скорее, упивались войной, чем стремились нажиться на ней. За это Сивиллус и многие Луноликие до него привечали железнокрылых: привлекали к кампаниям, нанимали для авантюр и мести.

«Ну вот и шел бы отец сам в поход, и целовался бы с этим типом, и все было бы славно!» На этой раздраженной мысли Лусиль окончательно собралась и покачала головой.

– Ничего не нужно. Разве что как обычно. Следите, чтобы ваши никого не съели.

Она грубила сознательно, страху вопреки. Она часто грубила Цу, а он все пропускал мимо ушей. Как ни мерзко было вообще беседовать с ним, осознание того, что это свирепое существо не смеет ей возразить, и даже не потому, что она королевна и главнокомандующая, – льстило. Вот и сейчас командующий безмятежно улыбнулся уголком узкого сухого рта.

– Мы не голодны. Настоящей крови пока не пролилось, остальная пресна.

Улыбка была даже приятная, хоть без оскала. По ней Лусиль поняла, что пора прикусить язык: храбрость храбростью, а лучше не доводить до того, чтобы настоящей и самой вкусной на свете сочли твою кровь, а не кровь врага.

– Вот и славно. А это хотите? – Лусиль ловко сунула ему в рот виноградину, в этот раз быстро: чтобы, не дай бог, не попытался откусить или, того хуже, поцеловать пальцы. – А теперь извините, командующий, я крайне занята беседой с моим возлюбленным супругом.

Она услышала, как на последних словах мелкие острые зубы командующего впились в виноградную кожицу, как брызнул сок. Но заговорил Цу ровно:

– Благодарю вас.

– О, не стоит.

– Моя жена вообще очень щедра, – небрежно подал голос Влади.

На него ожидаемо не взглянули. Лусиль продолжала стоически терпеть золото птичьих глаз, хотя с каждой секундой все отчаяннее мечтала надеть на голову лукошко – либо себе, чтобы спрятаться, либо командующему. Ну что еще надо проклятому выродку?

– А не хотите ли посмотреть на свою великую армию сверху, королевна? – внезапно предложил Цу. – Я смогу поднять вас к небу, если только захотите.

Поднять к небу. Очаровательно и двусмысленно. Нагло. Лусиль заметила, что Влади слегка дернулся, но сама даже не повела бровью, лишь сунула в руку командующему целую гроздь винограда. Пальцы слегка тряслись, но может, он не заметил?

– Поешьте-ка лучше ягодок, – проворковала она. – Я вынуждена повторить: у меня предостаточно дел. И еще я побаиваюсь высоты. И птиц. Да и вас, что скрывать.

Уж это-то «Отстаньте» не понять нельзя? Командующий учтиво рассмеялся, но горящие глаза его остались прохладными, и там сложно было не прочесть досаду.

– Как угодно. Шлите за мной, если от меня или воинов что-то потребуется.

– Непременно. Обязательно. Ждите.

Особенно тяжело и мощно махнув крыльями, Цу взмыл в небо. Дышать сразу стало легче, расслабились непроизвольно сжатые челюсти. Лусиль проводила крылатый силуэт взглядом, убедилась, что он исчез, и повернулась к Влади.

– Молодец, – тихо сказала она и, протянув руку, погладила его скулу. – Ты будущий король, тебе и не таких придется терпеть. Пусть ухлестывает. Вернее будет.

– А если выкрадет тебя и улетит? – По глазам Влади не получилось понять, шутит он или правда тревожится о подобном. Лусиль порой тревожилась, но не признавалась.

Она с бравадой ухмыльнулась и, отстранившись, запустила руку под воротник. Из брони на ней были сейчас только нагрудник и наплечники, так что она без труда извлекла на свет лунницу на плотном кожаном шнурке. Кончики были заточены, как ножи.

– Воткну ему это в глотку, а как упадет, сама уж постараюсь шлепнуться сверху, доломать ему кости. – Она даже хохотнула, вообразив такое. – Да и… все-таки сомневаюсь, Влади. Я бескрылая, яйца не несу, зачем я ему? Это все ерунда от походной скуки: кто-то приискивает доярок-девственниц, кто-то – чужих жен. Главное, чтобы ты не ревновал.

– К птице? – с такой же бравадой усмехнулся он. – К людоеду?

– Еще раз повторим друг другу все заблуждения об их народе?

– А что, если он еще раз прилетит? – серьезно уточнил Влади. – Вспомнишь…

Оба рассмеялись. Лусиль протянула Влади еще виноградину и села прямо, с удовольствием подставляя лицо теплому ветру. Судя по карте, вскоре с теплом предстояло попрощаться – близился поворот на восток. Оставалось насладиться последними каплями.

Она радовалась, что поход наконец продолжился. Остановка в Анкленне – гостеприимном и сразу сдавшемся городе – по мнению Лусиль, затянулась. Командующие оправдали ее необходимостью восстановить силы и последними вестями: судя по перехваченному письму, со свежими частями у Дома Солнца не ладилось. Столицу защищали порядком уставшие, потрепанные полки Хинсдро, едва спасшиеся в последних битвах. Это значило, что можно не спешить. Лусиль, напротив, поспешить хотела и уже не раз ссорилась с командующими, многие из которых погрязли в пьянстве, обжорстве, грабежах и лени. Ее очень тревожил их излишне самонадеянный настрой, она планировала все иначе. Но в этих спорах не всегда спасало даже то, что она – королевская дочь. Почти дочь.

– А всегда бы так, – вдруг снова заговорил Влади задумчиво.

Лусиль с интересом повернулась к нему.

– Что именно?

– Открытые ворота. Ягоды. И смотрели люди на тебя как…

– Мечтай, – буркнула Лусиль. – Скоро все будет еще хуже, чем сейчас.

Поход не был легким и ровным, лишь казался таким в эту мирную солнечную минуту. Острара напоминала те диковинные пески, которые, по рассказам путешественников, стелились за государствами Шелковых земель: вот ты идешь по надежной поверхности, а вот уже провалился по колено в раскаленное месиво, вот по пояс, по грудь – и нет тебя. Так и тут: один город встречал хлебом и вином, а другой, расположенный в паре часов езды, обрушивал снаряды, пылающие стрелы, кипящую смолу – чем располагал. Почти невозможно было предсказать, где упадут ниц, а где будут драться до последней крови. И, к слову, Лусиль, скорее, нравилась такая непредсказуемость, чем нет.

– Влади, – назидательно подняла палец она, – я бы разочаровалась, если бы все они были такими глупыми.

– А если глупая – ты?

Взгляды снова встретились. Влади смотрел серьезно. Лусиль показала ему язык и быстро кинула себе в рот еще пару виноградин. Но это не успокоило.

…Притащив к отцу найденную девочку, маленький Влади решительно сообщил, что она теперь – его. Что это значило, не имел понятия ни он сам, ни Сивиллус, ни Лусиль, радовавшаяся теплому плащу, в который ее заботливо завернули по пути. Поговорив, дошли до того, что «моя» означает «сестра, которой у меня нет». Сивиллус, занятый какой-то очередной политической махинацией, отнесся к капризу спокойно, покивал. Возможно, сделал мысленную пометку: через пару недель услать бродяжку на кухню или в служанки. Но через пару недель стало известно об ужасной смерти острарского царя, и дорогие золотые серьги-солнышки обрели новый смысл. Сама Лусиль так и не смогла рассказать, как оказалась там, где встретила беловолосого мальчика с гончими. В памяти мелькали лица, вспышки и особенно часто – крики. Сонмы криков, примерно такие можно услышать в порту в час погрузки или на площади во время массовой казни. Сколько Лусиль ни старалась, она не могла вычленить отдельных голосов. А еще она откуда-то точно знала: крики не так страшны, как вспоротая ими тишина. Больше, чем косточки, Лусиль ненавидела только тишину.

Сивиллус Луноликий всегда мыслил с размахом и перспективой – это был главный его талант. Возможно, уже вынашивая планы, он оставил чужую девочку расти с сыном и стал ей заботливым родителем. Обратил в местную веру – никаких знаков на ней не было – и сам стал называть королевной. Он одобрил даже абсурдное, казалось бы, желание Влади жениться на ней, на бесприданнице. Конечно, Лусиль не сомневалась, что для короля нет ничего проще, чем в случае чего по-быстрому сменить сыну жену, и тем не менее была тронута: будучи не очень доверчивой, она ждала, что ее выставят, чуть ли не с первого дня. А потом… Потом оказалось, что приданое у нее есть, и немалое. Или, скорее, отличная возможность это приданое достать. Когда отец позвал их с Влади – двоих, все дела они решали вместе, – и показал портреты последних членов Первой Солнечной династии, Лусиль на пару мгновений… впрочем, нет. Ничего такого она себе не надумывала, даже на «пару мгновений», и при имени «Димира» в сердце ничего не отозвалось. А вот Влади поверил сразу.

– Я всегда знал, что ты царевна, – сказал он в тот вечер.

– Приятнее осознавать, что ночью тебя седлает или связывает царевна, мой королевич? – не отказала себе в остроте она.

И он опять покраснел. Это всегда работало.

– Убью его… – пробормотал Влади, видя, что прежняя тема разговора Лусиль не по душе. Он снова смотрел вверх, на крылатые фигуры. – Убью, когда все кончится.

– Разрешаю даже сделать это в спину, – откликнулась Лусиль, безошибочно догадавшись, о ком речь.

Влади сразу нахмурился.

– Никогда. И вообще, я так, шучу…

– А стоило бы. Хотя что это я? Мой «отец», насколько я знаю, как раз это не любил, так что забудь, забудь мой совет, глупый королевич. Не слушай Лусиль, слушай Димиру.

И она рассмеялась, выуживая из лукошка последние виноградины. Две она отдала Влади, одну сунула себе в рот. Когда она уже самозабвенно жевала, ее снова отвлекли.

Новый командующий, возжелавший ее общества, был приятнее: приехал на довольно пухлом для боевого вороном коне сам Анхаллон. Он вел разведывательный полк. Поравнявшись и поклонившись, он сказал Лусиль и Влади всего несколько коротких фраз, но их хорошее настроение вмиг улетучилось.

– Вот как… – пробормотала Лусиль. – Иноземцы, значит? Хитро… но мы ответим не хитростью.

Анхаллон – высокий и худой, носатый, похожий на бритого аиста, – ждал. Перебросившись с Влади парой фраз, Лусиль страдальчески покачала головой:

– Что ж, раз так, командующего Цу спустить ко мне. Для него есть дело.

– Какое? – предсказуемо передернувшись, спросил Анхаллон и не без обиды добавил: – Почему он, не я?

Лусиль усмехнулась. Внутри она просто кипела, но в этом кипении было и сладостное чувство: пора действовать. Действовать, действовать, действовать, и, может, это наконец будет правда интересно. Хинсдро сделал ответный ход, использовал пару каких-то неизвестных игральных фигурок… ну а Осфолат пустит в ход свои.

– Оставим этому загадочному Второму ополчению подарок – в знак того, что нам не терпится поближе познакомиться. А для кого-то… – Лусиль вскинула глаза к небу, – а для кого-то подарок будет весьма вкусным. Уверена. А вы уймитесь. Не по вам работа.

И, задумчиво оглядев последнюю виноградину, Лусиль кинула ее в рот.

5. Солнце, сладость, лед

От дневной жары они спасались в шатре. Сидели, склонившись, над картой, планировали маршрут: куда и как двинутся после Инады. Хельмо тревожили переметнувшиеся приморские города, вообще то, как плавно смыкается с севера и юго-запада кольцо вокруг Ас-Кованта. Одни только острова, восточные лесистые области и монастырская Озинара еще были верны царю, обнадеживающе сияли… впрочем, нет, не одни. Три крайних юго-восточных города, о которых Хельмо не заговаривал, тоже не достались лунным. И когда с маршрутом стало более-менее все понятно, Янгред осторожно обвел кинжалом золотистый треугольник Салары, Гомберги и Эйры, ограничивающий Эрейскую малую долину.

– Да. – Хельмо, казалось, пытался угадать или, наоборот, направить его мысли. – Их не придется очищать, если нам повезет справиться быстро. Войска Лунных движутся иначе.

Янгред прислушался к его тону: есть ли там сожаление? Прямо сейчас, разглядывая острарскую карту, не иноземцами кое-как нарисованную, а детально составленную лучшим ас-кованстким картографом, он видел: куш более чем хорош. Картограф не поленился обозначить и множество лесов, и все рукава рек, и большое озеро, и плодородные долины. А ведь поначалу, когда речь о кампании только пошла, довольно было одного: тут нет вулканов. Теперь же – когда частично он долину пересек, а полностью увидел в миниатюре, – от перспективы захватило дух. Словно дорогой подарок, на который никогда не надеялся и тут он сам готов упасть в руки. Да. Теперь-то Янгред понимал братьев. Их азарт. Их жажду. Их… смелость пойти против судьбы? Пусть и чужими – его, Янгреда, – ногами.

В глубине души он всегда считал, что каждый человек – и, беря шире, народ – неизменно получает ровно то, что заслужил. Обиженным же несправедливостью мнить себя непочетно, если не сказать унизительно. Недоволен? Старайся лучше, ведь все в этой жизни можно получить, если закусить удила. Добиться любой цели. Овладеть чем угодно. А вот пустая обида и часто сопряженная с ней зависть – бездонный колодец, куда ты сам же вероломно выбрасываешь силы. Прежде казалось, в этом мнении Янгред одинок. Более того, ему рано дали понять, что думающий так в Свергенхайме жить не может и не должен. Самая суть всех здешних национальных идей, политики, дипломатии – в Великой Обиде.

«Наш дом разрушили».

«Нас не приняли соседи, не помогли нам, когда мы нуждались».

«Мы – особенный народ, раз не погибли под гнетом судьбы».

«Мы заслуживаем великой награды и получим ее. Однажды».

«И никто не посмеет обидеть нас еще раз».

Не будь народ столь мал, а соседи так огромны, многочисленны и сильны, политика Великой Обиды давно стала бы политикой Великой Войны. Отец к тому и шел, а вот Янгреда эта политика отвращала. Война рано стала его жизнью, но – это он мог сказать точно, – каждая кампания, в которой он участвовал, пронизывалась некой идеей. Не всегда Большой. Не всегда отзывающейся лично ему. Но никогда не завязанной на Великой Обиде. Янгред хранил внутри слишком много своих обид и потому, возможно, с брезгливой дрожью сторонился чужих. И только под солнцем обиды его слегка растворялись, как тает промозглая росистая паутина. Солнце было его успокоением.

В Свергенхайме солнце тоже светило, но мутно, из-за пепла. Янгред знал: у вулканов иных краев – обычных, не дающих живого магического огня – пепел еще и сродни заразе. Спускается, пробивается в нос и глотку, мешает дышать. Живущие там слабы, рано умирают. «Особенному» народу повезло: пепел Пустошей просто витал высоко в небе. Единственным способом столкнуться с ним было угодить в свежее, исторгаемое кратером облако. Говорили, это напоминает нырок в рой раскаленных мотыльков. Мотыльки больно кусают и уродуют глубокими ожогами. Так – заставляя во время Великих Извержений пройти сквозь пепельное облако – испокон веков наказывали монахинь за блуд. Весь остальной год пепел стремился остаться в вышине, кутал солнце, словно чахлое дитя, – не так, чтобы оно совсем перестало греть, но так, чтобы украсть все его золото. Солнце Острары же сияло, да еще его воплощение оказалось рядом. Когда Янгред впервые увидел Хельмо в зоркоглаз, ему даже пригрезился ореол вокруг легкокудрой головы. Возможно, так мерцали русые волосы; возможно, дело было в линзе, не поймешь. Но похожее чудилось и позже, на площади.

Сейчас Хельмо наблюдал, как кинжал снова и снова очерчивает на карте треугольник, от одной вершины к другой. Нет, сожаления Янгред не видел, лишь отстраненную задумчивость, но и она тревожила. Молчание казалось неловким. Ни с того ни с сего Янгред ощутил себя волком в ухоженном саду. Если разобраться… не так ли видели наемников острарцы? Янгред быстро убрал кинжал за пояс и опустил на карту руку.

– Справиться быстро нужно не по этим причинам. И мы сделаем все возможное. Я просто… – Он запнулся: Хельмо опять поднял глаза, и во взгляде отразились вопросы «Стоит ли доверять вам?» и «Не броситесь ли вы рвать нашу землю при первой же возможности?». – Хельмо, напоследок мне было бы интересно что-нибудь услышать об этих краях. Они выглядят… невероятными. Почему вы отдаете их?

Хельмо слегка расслабился, даже улыбнулся уголком губ. Потеплел и взгляд.

– Желаете, чтобы вам расписали красоты? – спросил он не насмешливо, не раздраженно, скорее, смущенно. – Мне будет сложно, это же не вещь, которую вы покупаете. Думаю, вашим братьям многое уже известно, раз они подписали договор.