Три жемчужины: Иссык-Куль, Валаам, Сплит. Где и как отдыхали советские люди

В семье Афанасия Сибирякова выросло шестеро сыновей. Василий Афанасьевич Сибиряков стал первым летописцем Иркутска. Его потомки продолжили отцовский труд. Михаил Афанасьевич одним из первых обнаружил в Забайкалье серебросодержащие прииски и построил первый частный завод, который принес огромную прибыль государству. В благодарность Михаилу Сибирякову было присвоено дворянское звание. Это единственное дворянское звание Сибиряковы носили почти двести лет истории своего рода.

Представитель третьего поколения Михаил Васильевич Сибиряков впервые среди жителей Иркутска начал коллекционировать предметы искусства. Портрет Гавриила Державина кисти Сальваторе Тончи долгие годы украшал один из залов Сибиряковского дворца – «Белого дома». Великий поэт подарил его Михаилу Васильевичу в благодарность за соболью шубу и шапку, высланные ему миллионером. История картины и самого Тончи необычайно интересна, но требует отдельного рассказа. М. В. Сибиряков более 40 лет находился на общественной службе. Был также городским головой.

Выдающимся представителем рода Сибиряковых в пятом поколении был Михаил Александрович Сибиряков – иркутский купец I гильдии, потомственный почетный гражданин, первый крупный золотопромышленник в роду. Женившись на Варваре Константиновне Трапезниковой, он вместе с ее семьей занялся разработкой золотых приисков. С его именем связано становление Бодайбинской резиденции, которая затем получила статус города. А также пароходства на Лене.

Огромные доходы иркутских купцов и христианское благочестие многих способствовали широкой благотворительности. Много сделал на этом поприще и М. А. Сибиряков. Крупный капитал мецената унаследовали его дети. Михаил Александрович и Варвара Константиновна имели троих сыновей (Александр, Константин, Иннокентий) и трех дочерей. Все они получили отличное образование в столичных университетах и зарубежных институтах, а дочери – в девичьем институте. И каждый из них оставил о себе яркую память.

Самый известный из сыновей – Александр Михайлович Сибиряков. Унаследовав от отца значительную долю в золотопромышленных товариществах, он стал крупнейшим золотопромышленником в Сибири. Александр Сибиряков внес большой вклад в развитие водных и сухопутных путей Сибири и Крайнего Севера. Он финансировал экспедиции Норденшельда и Уиггинса по освоению Северного морского пути. Уже живя за границей, подарил своему Отечеству первый ледокольный теплоход, которому было присвоено имя Александра Сибирякова. На этом теплоходе другой известный исследователь великого Северного морского пути Отто Юльевич Шмидт совершил впервые в истории проход из Архангельска во Владивосток за одну навигацию. За это ледокол «Сибиряков» был награжден орденом Красного Знамени. Александр Сибиряков, как и другие члены его семьи, вел масштабную благотворительную работу: строил церкви, часовни, скиты, помогал учебным заведениям.

В нашем семейном родословии сохранилась легенда о том, что Александр Михайлович Сибиряков подарил Любаше Подгорбунской, жене Михаила Михайловича Суслова (также известная сибирская династия), «белый рояль», который доставил в Сибирь знаменитый норвежский путешественник Норденшельд из Англии. Семейная история Михаила Михайловича Суслова и Любови Подгорбунской, полная драматизма, мужества и настоящего подвижничества, осталась романтической легендой в памяти потомков, и не только [1].

2. Миллионер, благотворитель, монах

Робкий иркутский купчик

Иннокентий родился в 1860 году и был предпоследним ребенком в семье. Величественная природа (рядом находились Байкал, красавица Ангара), необозримость просторов Сибири, ощущение ее могучей силы формировали в коренных сибиряках особый народный дух и такие человеческие качества, как мужество, доброта, а еще щедрость, скромность, великодушие… Недаром Суриков скажет: «В Сибири люди не такие, как везде». А наш современник Денис Мацуев, родом из Иркутска, и вовсе считает, что сибиряк – это национальность. Валентин Распутин, Василий Шукшин, Михаил Ульянов, Михаил Евдокимов… Вы не находите, что в них есть что-то общее?.. В то время (XIX в.) Иркутск называли «Северным Парижем» и «Сибирскими Афинами». Это был просвещенный город.

Иннокентий в семь лет остался без матери (Варвара Константиновна умерла сорокалетней), а в четырнадцать – без отца, получив при этом огромное состояние. На формирование характера юноши повлиял и опекун Сергей Константинович Трапезников – родной дядя по материнской линии. Семья видных купцов-золотопромышленников Трапезниковых внесла немалый вклад в развитие экономики и культуры Сибири. А усвоенные в детстве и отрочестве уроки доброты остаются с человеком на всю жизнь.

Получив первоначальное образование в Иркутске, Иннокентий в середине 70-х годов прибывает в столицу Российской империи (в это время в Санкт-Петербурге уже проживали его старшие сестры и брат Константин) и поступает в частную гимназию Ф. Ф. Бычкова. В обществе тотчас поползли диковинные слухи: в одну из частных гимназий поступил некий пятнадцатилетний ученик, который ее выкупил и заново перестраивает.[3] А за «неким учеником» вскоре закрепилось прозвище – «робкий иркутский купчик».

Учился Иннокентий с интересом. Проявлял склонность к занятиям музыкой, любил читать художественную литературу. В аттестате зрелости напишут, что он «любознательность обнаруживал в занятиях историей и русской словесностью». В те годы словесность и древние языки в гимназии преподавал поэт Иннокентий Анненский. Возможно, здесь сказалось его влияние. Глубокое уважение к книге проявится позднее. Он многие годы будет инициатором или участником создания библиотек во многих сибирских городах и на золотых приисках. Станет помогать ученым и литераторам в публикации их трудов. Именно в гимназии, еще на школьной скамье, он положит начало своей многолетней благотворительной деятельности, помогая своим соученикам.

«Просвещенный благотворитель»

После окончания гимназии Иннокентий поступает в Императорский Санкт-Петербургский университет на естественнонаучное отделение физико-математического факультета. Однако через полгода прерывает учебу в связи с болезнью. Затем вновь поступает в университет, но на юридический факультет и заканчивает один курс. Вскоре он решает стать вольнослушателем. К тому времени он уже имел довольно громкую известность как человек, который выделяет много средств на поддержку научных, образовательных и просветительских проектов. Известный ученый и публицист Н. М. Ядринцев, руководитель Сибирского землячества, членом которого Сибиряков вскоре стал, прочил ему блестящее будущее на поприще общественной и благотворительной деятельности и отзывался о нем как о прекрасном и искреннем юноше, которому «много надо блеснуть».

Молодой человек начинает посещать надомные кружки физиолога и педагога П. Ф. Лесгафта и историка В. И. Семевского. Глубокое уважение к П. Ф. Лесгафту, не только как к одаренному педагогу, но и за присущее ученому чувство патриотизма, Иннокентий Михайлович сохранит на всю жизнь.

Всегда, а в молодости особенно, Иннокентий старался делать в жизни то, что считал самым важным для своего образования и нравственного совершенствования. Не остался он в стороне и от народнических идей, какие царили в Сибирском землячестве Санкт-Петербурга. Тем более что в него входили талантливые ученые и литераторы, увлеченные идеей о преобразовании России. На некоторое время он увлекается материалистическими настроениями и другими новомодными веяниями, симпатизирует идеям западников. Здесь сказалось влияние его учителя – материалиста П. Ф. Лесгафта. Под влиянием демократической мысли он активно участвует в просвещении России: оказывает помощь Высшим женским (Бестужевским) курсам – первому в России высшему учебному заведению для женщин, оплачивает образование как в России, так и в Европе многим своим соотечественникам. В двадцать шесть лет он уже имел более 70 личных стипендиатов. На средства Сибирякова воспитывались дети некоторых литераторов. Семенов-Тянь-Шанский позже отметит, что благотворительный взнос И. М. Сибирякова для поддержания деятельности Восточно-Сибирского отдела Императорского Русского географического общества стал крупнейшим за последнее десятилетие деятельности ИРГО.

Особое внимание И. М. Сибиряков уделял просвещению своего родного края – Сибири. По его инициативе проводилось первое в России крупное исследование положения рабочих на золотых приисках. Открывались библиотеки. На всех крупных приисках строились храмы. А сами прииски назывались по престольным праздникам расположенных на их территории церквей. Благотворитель хотел видеть каждого сибиряка грамотным, работящим, совестливым. «Всей своей пламенно любящей душой, всем своим имуществом и положением он был связан неразрывно с Сибирью, которую так любил и для которой сделал столько добра, что память о нем останется у миллионов сибиряков» [2]. Это был истинный сын Сибири.

В среде ученых и литераторов Сибирякова часто называли «другом науки и литературы», «другом образования», «просвещенным благотворителем».

«Опасность отпадения от веры»

В молодости Иннокентий Михайлович искренне считал, что именно образованность может сделать человека высоконравственным. Но атмосфера, в которой он оказался в Санкт-Петербурге, сильно отличалась от иркутского мироустроения. Духовность, вера в Бога в русском образованном обществе тогда отодвигалась на второй план, подменялась верой в прогресс. Востребовалась внешне. Главным в жизни считалось обустройство на земле. В этом была, по мнению Иннокентия Михайловича, «опасность отпадения от веры». Лишь много позже он убедится, что не высшее образование − основа нравственности в человеке. Ведь и «самая умственная жизнь получает всё свое достоинство от жизни нравственной» (А. С. Хомяков). Хомяков возглавлял общество отечественных славянофилов, взгляды которых Сибиряков скоро станет разделять.

Помнил он и слова старшего брата, Александра, что никакое образование и никакая инструкция не заменят способности мыслить. В Сибири с ее необъятными просторами, суровой природой и самобытным населением прежде всего ценились личные качества людей, а не образование.

Нравственные искания человека часто обусловлены религией. Иннокентий с детства усвоил семейные традиции благотворительности и милосердия – они были тесно связаны с православной духовной культурой – и старался сам их осуществлять. Причем не только из-за сострадания и милосердия к людям (хотя это было свойственно его душе) – в этом проявлялась любовь к родине, к русской цивилизации.

В конце 80-х годов XIX в. Сибиряков совершил путешествие по Европе. И вернулся разочарованным. Говорил близким людям: «Как человек пуст в своей жизни, как ничтожны все его потребности, обусловленные одной наживой. Как жадно всё человечество в своем стремлении к богатству <…> Но что оно нам приносит?.. Одно грустное разочарование. Вот я – миллионер, мое «счастье» должно быть вполне закончено. Но счастлив ли я? Нет. Всё мое богатство в сравнении с тем, чего жаждет душа моя, есть ничто, пыль, прах… А между тем всё человечество стремится именно к достижению богатства…» [2, c. 22].

Путешествуя по иноземным странам, Иннокентий Михайлович увидел, что «наша жизнь не перекипела, и наши духовные силы еще бодры и свежи» [2, с. 22]. Западная цивилизация с неудержимым стремлением к богатству любым путем оттолкнула Сибирякова бездуховностью. А истинно русский человек и в конце XIX в. «больше золотой парчи придворного уважал лохмотья юродивого». И. В. Киреевский писал: «Роскошь проникала в Россию, но как зараза от соседей. В ней извинялись, ей поддавались, как пороку, всегда чувствуя ее незаконность, не только религиозную, но и нравственную, но и общественную» [2, c. 22]. Иннокентий осознает, что «мир славяно-русский и мир романо-германский – два совершенно особенные мира, а потому у России иная, отличная от Запада, «особенная дорога». И «дело наше – возрождение жизненных начал в самих себе… искреннею переменою нашего внутреннего существования» [2, с. 24].

И приступает к преобразованию не только внутреннего мира, но и внешнего образа личной жизни. Обустраивает ее по канонам православной веры и устава церковного. Иннокентий начинает паломничать по монастырям и святым местам Руси. В то время монастыри продолжали оставаться «духовным сердцем России» (И. В. Киреевский), за что в печати их подвергали неистовым нападкам. В «святых зародышах несбывшихся университетов», как называл монастыри Иван Васильевич Киреевский, получал образование простой русский народ. Вместе с народом стал находить в монастырях разгадки своим сомнениям и Иннокентий Михайлович Сибиряков. Во время паломничеств он пристально всматривался в монашескую жизнь. Монашество на Руси для многих искателей истины служило ответом на вопрос о смысле жизни. Монах неуязвим никакой суетой, сосредоточен в себе, и ко всему в жизни подходит только с мерой Евангельской. Именно к этому и стремился теперь Иннокентий Сибиряков. «Отсутствие счастия в жизни, – говорил он, – гнетет мое сознание безотчетным чувством скорби, горести и отчаяния <…> Здесь, как и везде на свете, я вижу только одни страдания людей, одни муки человеческие, одну суету мирскую. Как будто вся наша жизнь только в одном этом и состоит, как будто Господь Бог всех нас создал для одних страданий на свете и нет для человека никакой отрады, кроме печального конца – смерти… И я думаю, что все эти пытки, все мучения, все страдания суть лишь вещи благоприобретенные человеком, но не наследие Божие для нас на земле. Ведь Царствие Божие внутри нас, а мы всем этим пренебрегли и впали в отчаяние, в тоску, в ад жизни. Да, слаб, ничтожен и малодушен человек в выборе своего земного блага, личного счастья» [2, с. 22, 26].

«О едином на потребу»

Возвращение «домой» совпало у Иннокентия Сибирякова с празднованием в 1892 г. 500-летия со дня кончины преподобного Сергия Радонежского, который «примером своей жизни, высотой своего духа… поднял упавший дух русского народа, пробудил в нем доверие к себе, к своим силам, вдохнул веру в будущее…» (В. О. Ключевский) [2, с. 26]. Иннокентий Михайлович стал почитать святых, которых любил его народ, чтить обычаи, которые он чтил. Его мировоззренческой ориентацией стала православная вера. Еще с детства, в родительском доме, Иннокентий усвоил главное жизненное правило: «о едином на потребу». Согласно христианскому учению, это то, что действительно ценно: попечение о спасении своей бессмертной души. И это стало делом его жизни.

Уже в юные годы он вел жизнь строгую и воздержанную. Избегал телесных развлечений и прихотей. Жил в скромных условиях, что не соответствовало его званию миллионера-золотопромышленника. Даже не имел личного экипажа и пользовался извозчиками. Современники отмечали его желание сидеть «на последних местах». За эти христианские качества души Иннокентия Михайловича воспринимали как человека робкого и застенчивого. Между тем он стремился жить по Евангелию, быть истинным христианином.

Еще более возрастает благотворительная деятельность И. М. Сибирякова. Он часто размышлял: «Я обладаю богатством. Как это случилось, …  что в моих руках скопились такие средства, которыми могли бы прокормиться тысячи людей? Не есть ли это средства, случайно попавшие ко мне, достояние других людей, искусственно перешедшее в мои руки? <…> что мои миллионы – это результат труда других лиц, и чувствую себя неправым, завладев их трудами» [2, с. 31].

Кто только из столичных бедняков не был у него в доме, как вспоминал очевидец, кто не пользовался его щедрым подаянием, денежной помощью, превосходящей всякие ожидания! Сколько студентов, благодаря Сибирякову, получило в Петербурге свое высшее образование! Сколько бедных девушек, выходивших замуж, получили здесь приданое.

Он не отказывал никому. «Если просят, значит, нужно: если можно дать, то есть, если имеются средства, то и нужно дать, не производя розыска». Иннокентий с детства усвоил христианскую науку: истинная благотворительность должна обнимать всех и каждого. Бывали дни, когда принимал до четырехсот человек, и никто «не отходил от него тощ». «Жизнь наша красна бывает лишь тогда, когда всё нам улыбается вокруг… Но если вы чувствуете подле себя нищету, будучи сами богаты, то вам как-то становится не по себе» [2, с. 28]. Как христианин, он уже знал, что дела милосердия оцениваются Богом не по количеству даяний, а по тому расположению сердца, с каким они делаются. Ведь в понятиях православного человека ни один акт житейский не изъят от начала нравственного.

Но современники не понимали духовного значения поступков Иннокентия Михайловича. Считали, он не ценит полученное по наследству состояние, не разборчив в подаянии милостыни. «Щедрою рукою, полными пригоршнями сыпал он золото на помощь просителям, на культурные цели, и тем родил сомнение в нормальности своих умственных способностей. Находился он еще в полном расцвете сил – ему было 33 года, – окружен он был миллионами, можно сказать, купался в них и… познал всю тщету денег. Отказывая лично себе, он поселился в маленькой квартирке и стал раздавать крупными кушами деньги направо и налево. Конечно, это было своеобразно. Общество не удивлялось бы, если бы он преподносил жемчуг и бриллианты сомнительным певичкам, если бы он строил себе дворцы во вкусе Альгамбры, накупал картины, гобелены, севр и сакс или в пьяном виде разбивал зеркала, чтобы вызвать хриплый хохот арфянок, – всё это было бы обычно. Но он отошел от этого и, побуждаемый душевными склонностями, проводил в жизнь правило – «просящему дай!», – напишет позже историк М. К. Соколовский [2, с. 37].

Он воплотил в своей практической жизни теоретические основы («дух») славянофилов. Самобытная русская философия и неопровержимая правда были близки его душе. Ведь он сам, хотя и был богат, принадлежал по родовому происхождению к простому народу.

Напряженная работа, дальние поездки отразились на здоровье. Иннокентий Михайлович отправляется на лечение в Ниццу, где у Сибиряковых был дом. А возвращается из Европы уже с принятым решением о совершенной перемене жизни. И «ликвидирует» всё. Вместе со светскими пожертвованиями много делает и во благо церкви. Выделяет средства на нужды монастырей, на благолепие храмов. В эти годы (начало 90-х гг. XIX в.) на Петербургском подворье Свято-Андреевского скита служил иеромонах Давид (Мухранов), который стал его духовным отцом. Сибиряков передал архимандриту Давиду разновременно более 2 млн. рублей и предоставил ему возможность раздавать деньги по своему усмотрению. Он часто вспоминал евангельского богача, которому сказал Господь Иисус Христос: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною (Мф. 19:21). Этот призыв Иннокентий относил всецело к себе и не мог успокоиться, пока не будет нести свой крест за Христом, как один от неимущих.

В то время в русском обществе благотворительность воспринимали как проявление гуманности. Духовная основа человеческой доброты не учитывалась. Что было свойственно древнерусскому человеку: милосердие и благотворения привлекают благодать Божию. Иннокентий Михайлович Сибиряков стал последним, кто проявил такой тип милостивца.

Но и благотворительная деятельность в миру перестала приносить ему духовное удовлетворение. Стало невозможным давать милостыню в тайне. Христианский труд по спасению души обесценивался. И его всё более начал привлекать мир православного монашества: чистотой духа и искренним братолюбием. В это время (конец XIX – нач. XX в.) духовность всё более отвергалась русской интеллигенцией. Начались гонения на церковь, хотя еще на словесном уровне. А Иннокентий Михайлович жил по Евангелию.

Однажды он подал серебряный рубль монахине у монастыря, чем привел ее в изумление. А когда, разыскав ее на следующий день, отдал еще 147 тысяч рублей на помощь монастырю, та заявила на него в полицию… И все его миллионы опечатают, а самого заключат под домашний арест. Да еще объявят сумасшедшим…

После того, как Иннокентий перестал скрывать свою любовь к монашескому житию, стал часто разговаривать с монахами и монахинями о духовной жизни и сам уже открыто высказывал желание стать монахом, близкие люди при поддержке Санкт-Петербургского градоначальника обвинили его в безумстве с желанием не допустить к монашеству и взять капиталы под опеку. Христианскую благотворительность Иннокентия Михайловича Сибирякова объявят «безрассудной расточительностью». «Просвещенное» общество, оставленное без щедрых попечений благотворителя, не могло ему этого простить [2, c. 36]. Вокруг имени Иннокентия Сибирякова складывается определенное общественное мнение. Человек, который искал истину в православной вере, воспринимался «безумным». Перемену в своем бывшем соратнике они воспринимали как «религиозный экстаз», «религиозную экзальтацию».

Его несколько раз подвергнут унизительному освидетельствованию, результаты чего предадут широкой огласке. Историк М. К. Соколовский[4] писал: «Миллионы… Золотой кумир был от века царем общества. Всё и вся приносилось в жертву золотому тельцу. Около золота плелась интрига, слагались сплетни, змея зависти готова была высунуть свое жало, порою в реторте шипел яд и даже точилось лезвие кинжала. Золотой дождь мог всё купить, заставляя молчать стыд и совесть, забывать доброе имя, честь, семью, родину…» [2, с. 37].

Если бы он был рядовым купцом, на желание уйти в монастырь никто бы не обратил внимание. Но Иннокентий Михайлович был человеком известным. Понадобится вмешательство самого митрополита, и даже царя.

Схимонах Иннокентий

Согласно духовному закону великая вера проверяется и великим испытанием. Это в полной мере осуществилось в жизни Иннокентия Сибирякова. Вера в Бога стала смыслом его жизни. Идеалом, которого искала его душа и которому он оказался предан до последнего своего часа. Бесчестие, которое устроил мир Иннокентию Сибирякову, окончательно укрепило в нем решимость уйти в монастырь.

От бездуховности Иннокентия Михайловича спасали и семейное воспитание, и душевные искания жизненного идеала, и стремление к личному совершенству. И он получил то, что искал.

Перед уходом из мира он напишет П. Ф. Лесгафту, что «жизнь человека должна состоять только в стремлении к личному его совершенствованию и образованию; <…> и поэтому он избирает путь веры и надеется найти удовлетворение в религии» [2, c. 41].

Золотопромышленник переходит жить на Санкт-Петербургское подворье Старо-Афонского Свято-Андреевского скита под покровительство своего духовного отца иеромонаха, позднее архимандрита Давида. Отец Давид был человеком незаурядным. По словам священника Павла Флоренского, архимандрит Давид (Дмитрий Иванович Мухранов) был на военной службе. Ушел в монахи в зрелые годы. Десять лет (с 1888 года) заведовал Санкт-Петербургским подворьем Андреевского скита, фактически построил его. Греческим митрополитом Филофеем он был возведен в сан архимандрита, и с 1908 года жил на Афоне.

Иеромонах Давид перед совершением пострига решил показать своему духовному сыну трудности монашеской жизни «изнутри» – тот молитвенный подвиг, в котором, по существу, и состоит жизнь афонских иноков. С этой целью они уезжают на Афон. Почему Иннокентий Михайлович выбрал Афон? Ведь даже родственники пытались отговорить его от монашеского пути или хотя бы удержать в одном из монастырей России.

Особый дух тысячелетних христианских традиций Афона всегда привлекал к себе склонные к иноческой жизни натуры. Афон был светочем в православном мире, «училищем благочестия и оплотом Православия». Русское афонское монашество отличалось от православных подвижников России особой жизнерадостностью вместе с радушием и любезностью. Возможно, на это влияла вечно зеленеющая, красивая южная природа или то «глубокое проникновение христианского настроения», которое жизнерадостно по самой своей природе. Во всяком случае, на Афоне трудно встретить монаха, недовольного судьбой и жизнью. Также афонских иноков отличала от простых русских монахов особая интеллигентность. Им необходимо было конкурировать с греками, ни в чем не отставать от них. Поэтому большинство русских афонских иноков говорит или по-гречески, или по-турецки; хранят книжные сокровища своих библиотек и сами издают душеспасительные и относящиеся к истории Афона сочинения» [2, c. 43].

Вот таких людей увидел на Святой горе Иннокентий Михайлович. Они были счастливы чистотой и высотой своих преображенных душ, и это счастье (часть со Христом) щедро дарили другим. Оно резко отличалось от представления о счастье, которое бытовало в миру. Иннокентий Сибиряков, который так долго искал ответ о смысле жизни, встретил на Афоне в лице святогорских иноков тот «образ Божий» человека, который и открылся ему как реально достижимый христианский идеал.

После паломнической поездки на Афон Иннокентий Сибиряков окончательно убедился в правильности избранного пути и возвратился в Россию с бесповоротным решением о полном разрыве с миром и уходе в монастырь.