Крылья Улефа

– Ты права. Я не справилась с той ответственностью, которую взяла на себя перед тобой. Прости. Но… Я всё ещё готова выполнить для тебя хоть то немногое, что нам осталось.

– Ничего не осталось! – злобно выкрикнула Тана.

Торопливый и категоричный ответ девушки прозвучал неожиданно беззащитно и по-детски, но и с неподдельной страстью, ослепляющей, застилающей рассудок. Будто запальчивый подросток из принципа спорил с родителем, в глубине сердца признавая, что прав не он, и отказываясь уступить лишь из глупого желания во что бы то ни стало гнуть свою линию до конца, сознавая, что конец этот обернётся крахом для него.

– Как же ничего, если мы обе живы? Скажи, Тана, разве я учила тебя убивать? Неужели это достойный повод для гордости? Никто из нас не видит всей истины целиком, не знает, кто и для чего родился, зачем на свете букашка или стебель травы, и, значит, не нам судить, как с кем или чем поступать. Но, как бы я ни старалась показать тебе красоту мира – мне это, верно, не удалось, если ты так полнишься яростью и протестом. Тебе плохо, и это мой недосмотр.

Тана не слушала, полностью захваченная собственной порабощающей идеей, она выстроила заслон между собой и Саброй, чтобы медоточивые приторные речи не поколебали её решимость. Елей лживых увещеваний и сахарные миражи посулов несбыточного будущего могут достигать ушей Таны, но душу не зацепят.

– Как много глупых девочек вроде меня погибли за тебя? За то, что ты не смогла обеспечить им то, что обещала? За то, что ты в самый важный момент потеряла хватку? Скольких ты принесла в жертву своим разросшимся до небес амбициям, лицемерка?! Ненавижу тебя!

Багровая лавина обрушилась на Сабру – точнее, на тысячи белоснежных нитей, которыми она сейчас была. Камни мостовой плавились, ближайшие здания теперь выглядели так, словно на них с маху опустили огромный вес, словно бы вбивая в землю. Несколько десятков нитей оборвалось.

– Чем ты займёшься, когда убьёшь меня? – Сабра сказала это участливо и скорбно, переживая только за Тану, и никак не за себя. – Ты готова нести этот груз до конца дней? Остаться в одиночестве? Той, от упоминания чьего имени все разбегаются? Зачем так?

Тана задрожала, и концентрация заклинания сбилась. Тана поджала губы и напомнила себе – она больше не может позволить себе колебаться, мосты сожжены, отступать некуда.

– Тебе-то какая разница?! – рявкнула она.

– Такая, что я люблю тебя. Я видела, как ты росла, и радовалась каждому дню. Я воспитывала тебя. Я не хочу смотреть, как ты тонешь и захлёбываешься.

– Не пытайся ко мне подольститься!

Тана почти плакала, и за это истово и глубоко ненавидела Сабру. Та продолжает забираться ей под кожу, управлять ею! Тана не смирится с подобной наглостью. Растерзать, задушить, подавить! Сабра чересчур уж зажилась на этом свете!

– Я лишь пытаюсь уберечь тебя, – мягко возразила Сабра. – Ты – моя бесценная девочка. Сокровище, которое я пестовала много лет. Не для того, чтобы на твои ладони легла кровь – ни моя, ни чья-то ещё. Ты была моей надеждой. Глядя на тебя, я чувствовала, что у этого города и у всего нашего мира есть будущее. Поэтому я боролась за тебя. Отсрочивала, как могла, твоё посвящение в Хранительницы.

– Что?!

На том месте, где стояла Тана, внезапно вспух, будто гейзером вырвался из земли, чёрно-красный смерч, вращающийся так быстро, что её саму в его эпицентре стало вовсе не видно.

– Ты, дрянь такая, посмела изменять мою судьбу?! Принимать решения вместо меня?!

– Наоборот, я хотела дать тебе время, чтобы ты могла взвесить всё и решить! Хранители пытались подавать твоё вступление в их ряды как единственно правильную возможность и лучшее, чего ты когда-либо сумеешь достигнуть. Они хотели провернуть всё прежде, чем ты попробуешь вникнуть в суть, заметишь их недостатки и начнёшь колебаться. Им не нужна свобода воли и не нужны творчески мыслящие, пока они не могут контролировать каждый шаг и каждый миг чужого созидания. Я была не согласна.

Вихрь магии Таны втянул в себя ещё несколько алебастрово-белых нитей.

– Хватит болтать! Надоела! Лучше сражайся! Я не просила ни тебя, ни Хранителей строить на меня планы или верить в меня! Я хочу, чтобы вы оставили в покое мои пресловутые хорошие задатки и всё остальное! Я это я! Я сама по себе!

– Нет. С тобой что-то сделали, оттого ты и стала такой, как сейчас. Когда я услышу твой истинный голос – я отпущу тебя, и иди, куда пожелаешь.

Что-то голубое одним прыжком перемахнуло на другую сторону площади, пролетев над головой Таны. Огромная пушистая лиса. Нити переплелись между собой и превратились в хвосты – Тана не считала, но не удивилась бы, окажись их больше сотни. Изумрудно-зелёные добрые и мудрые глаза лисы с материнской укоризной смотрели на неё. Ладони Таны сами потянулись погладить мягкую шубку зверя, но она успела одёрнуть себя. Вместо этого Тана ухмыльнулась. Надо же, а она-то обзывала госпожу Сабру лисой исключительно в переносном смысле!

– Старая дура. Отстаивать кого-то – худший абсурд, который можно придумать. Только ты сама должна иметь значение для себя. Другие не оценят твои порывы, и ты же у них выйдешь виноватой, ты растратишь силы впустую. Так что забудь о такой паршивой ереси, как лже-спасение кого-то ещё высокопарным и патетическим самопожертвованием! В конце концов всем плевать, они перешагнут через тебя и забудут!

Лиса фыркнула и махнула хвостами из стороны в сторону. Нити заколыхались.

– Чего ты ждёшь?! Сопротивляйся! Дерись!

Тана высвободила всё, что созрело в ней для того, чтобы разнести город в труху и крошево. Воющая пылающая стена прошлась по всей площади, сметая всё, что некстати подворачивалось по ходу её движения, но сквозь лису она прошла, не заставив ту и бровью повести. Лиса как будто вообще не заметила этой неукротимой мощи.

Так выглядело то самое скольжение, которое не смогла показать товарищам Вилитта.

– Нет. Запомни раз и навсегда, Тана. Преумножая насилие в мире, ты делаешь этот мир темнее и холоднее. Меньше взаимопонимания и доверия, меньше сопереживания и радости. Люди носят за пазухой ножи и дарят друг другу ядовитых змей. Это лишает жизнь ценности, делает её дешевле дорожной пыли под твоими подошвами. Мы лишаемся умения обнимать даже близких, подпускать к себе незнакомцев, открыто улыбаться. Всего того, ради чего мы родились.

– Очнись! Мы живём вовсе не в том идеальном мире, который ты себе воображаешь!

– Именно потому, что такие, как ты, не придерживаются этого правила и считают себя лучше, думают, что вправе заставлять окружающих страдать. Даже если мир вокруг нас несправедлив и не совершенен, в наших руках есть возможность повлиять на это, пусть мелочами, по чуть-чуть, шаг за шагом, но мы сами строим ту реальность, в которой нам комфортно находиться. Неужели тебя правда радуют насилие и жестокость? Если так, то… Я покажу тебе всё, что у меня есть.

Да, это требовало доверия Тане и веры в неё, но вот уж чего Сабре было точно не занимать. Она применит погружение в спираль памяти. То, чем избегали пользоваться часто даже Хранители. Это последний аргумент, сильнее которого ничего не изобрели, как ни искали. И после него ей будет почти невозможно вернуться самой, так что, если Тана не очнётся и продолжит ненавидеть её – Сабры не станет навсегда. Такова стоимость попытки разделить целую жизнь на двоих, дать другому увидеть и прочувствовать то, что для него не предназначалось, буквально впихнуть чужое "я" в твою шкуру. Очень дорогой подарок, на который и влюблённые почти никогда не решались. Прошлое – святой источник, из которого черпаешь опыт и знания, и мироздание отчего-то считало нечестным умение погружать в него кого-то ещё, кроме себя. Не прожил, не заслужил, не твоё. Как кража, даже если хозяин одобрил. Но Сабре безразлично, какие последствия придётся перенести ей, если Тана вернётся к своей истинной сути.

Звук колокола разнёсся над площадью. Небо стало сиренево-красно-фиолетовым, но только для них двоих, Сабры и Таны, и из этого странного, непостижимого, фантастического сияния спустилось нечто вроде смерча. Подхватив обеих, девушку и лису, он закружил их, поглощая, затаскивая в свои мистические недра.

Глава 8

Сабра сидела за просторным светло-голубым письменным столом, чуть блестевшим в золотисто-рыжих лучах вечернего солнца, падавших из окна, что располагалось прямо над ним. Уютная комната, судя по интерьеру, служила одновременно и спальней, и библиотекой, и рабочим местом. Вместо короткой стрижки, которую Сабра носила в будущем, эта Сабра заплетала две косички. Её лицо выглядело мягким и невинным, а широко распахнутым глазам ещё явно не доводилось видеть ни смерти товарищей, ни кровопролитных битв. Сабра пыталась делать уроки, но постоянно отвлекалась на пленительный вид из окна. Её семья недавно переехала в этот город, и она никак не могла налюбоваться на мозаичные мостовые, цветные витражи тонкой ручной работы в окнах домов, океаны благоухающих цветов, собранных в гигантские сложные панно – кто-то потратил немало сил на то, чтобы они выросли именно так, и задуманный рисунок не оказался нарушен тем, что часть бутонов не распустилась, а какие-то семена или луковицы вообще не взошли. Это был человеческий труд, и его надлежало уважать. Никому не приходило в голову без разрешения сорвать даже единственный бутон, даже тайком, ночью, когда никто не видит. Мол, покарает сила ещё более неумолимая и грандиозная, чем Хранители. Уничтожать созданное не тобой, за исключением, когда это происходит в результате несчастного случая – табу. Не видать такому человеку ни счастья, ни удачи, ни благополучия, ни взаимности в любви. Он станет изгоем среди изгоев. Каждому одарённому внушали это с первого же дня обучения. Потому за магию жизни и приходилось платить временем собственной – иначе получалось слишком быстро и легко, ты не вложил ни труда, ни заботы, ни волнений, ни страхов, ни любви, просто по щелчку пальцев что-то создал, да ещё и, вдобавок, часто из ничего, и природа магии взаполняла провал и восстанавливала суровую справедливость. Хочешь перекраивать ткань реальности на свой личный вкус – пожалуйста, но отвечай за последствия.

Сабра, впрочем, не очень-то заинтересовалась этим видом магии. Она не чувствовала себя вправе использовать живых существ. Хотя и настолько ханжой, чтобы пробовать запретить это другим, читая нотации, не была. Она понимала, что для этого необходим особый склад характера, которым не обладала она, но, возможно, кому-то другому вполне подходило.

Сабре нравилась паутина искренности. Пропуская через неё свои эмоции, можно было выбирать, какой результат ты хочешь получить. Например, вложенное в нити желание помочь исцеляло раны, любовь помогала расслабиться и обрести гармонию с собой и окружающими, а ярость уничтожала всё, к чему прикасалась. Главное – ни тени сомнения, иначе ничего не получится. Сабре казалось очень символичным и привлекательным, что личную правду можно превратить в своё оружие, в инструмент улучшения мира. Не то, чтобы у неё были такие убеждения, которые она считала необходимвм во что бы то ни стало показать и доказать, просто она была распахнутым миру настежь, откровенным и раскрепощённым ребёнком, запросто вываливающим прямым текстом, без обиняков, всё, что у него на душе.

Письменные задания Мастер Осса давал им редко, но нынешнее было направлено на тренировку усидчивости, наблюдательности, способности к анализу книжных сведений и критического мышления. Он любил повторять, что любой великий авторитет древности тоже был в первую очередь человеком, а, следовательно, мог ошибаться, а у них своя голова на плечах, и, в любом случае, чужую истину и чужие правила в неё не вложишь. Что хорошо и верно для одного – вовсе не исключено, что вопиющая ложь для другого. Он настаивал, чтобы они об этом помнили всегда. Каждый мудрец, достигший прозрения – получил что-то лишь для себя, поэтому такими вещами и не делятся. Наставник не даёт готовых ответов, он показывает путь, по которому ученик может сам добраться до чего-то, что станет его персональным просветлением и пониманием. Не обязательно эти итоги совпадут, даже если он изо всех сил постарается понять учителя.

– Эй, Сабби, долго ты там ещё? – в дверь настойчиво забарабанили, а пронзительный девичий окрик заставил Сабру вздрогнуть.

– У меня готова половина! – мученически простонала Сабра и легла на стол ничком, вытянув обе руки вперёд.

– Бросай и пошли гулять! Ты обещала, что мы поймаем последний блик сегодняшнего дневного света в отражении реки! Ещё немного – и мы не успеем дойти!

– Ты и твои привороты… Когда ты уже угомонишься, Иза?

Сабра нехотя встала и, волоча ноги, поплелась к двери. Но, едва она взглянула на счастливое и безмятежное лицо напарницы, как и сама заулыбалась в ответ. Девочки обнялись так, словно встретились после долгой разлуки, хотя виделись лишь утром, на тренировке. Сабра всё равно успела соскучиться. В те годы ей казалось, что их близость сохранится навечно, и ничто на свете не разлучит их и не посеет рознь.

Хрустальные колонны, поддерживавшие крытый переход между островами, сверкали и переливались, наполняясь рдяным мерцанием в красках горящего вовсю заката. Казалось, пламенеющие искры попали в плен внутри них. В зеркальных полах, безупречно начищенных, две подруги отражались в мельчайших деталях, разве что в перевёрнутом виде, ни одна пылинка или царапина на поверхности не портила их идеальных двойников там, внизу. Шум декоративных водопадов и фонтанов доносился сюда чуть приглушённо из-за расстояния, но всё ещё оставался вполне различим, ни с чем не спутаешь. Лёгкий ветерок ласково шевелил косички Сабры и пышную соломенно-жёлтую шевелюру Изы.

Какое-то время девочки шли молча. Мосту не было видно конца и края. Сабре он всегда казался чем-то вроде наглядной иллюстрации дурной бесконечности. Когда она находилась внутри – именно это ей обычно и мерещилось: что на самом деле выхода нет, и нечего тешить себя надеждами, а они попали сюда не по своей воле, а являются пленницами, которые сочинили себе другую историю, чтобы смягчить неприглядную правду.

– У меня ощущение, что скоро всё изменится, – с грустью проговорила Иза.

– Предвидение? – обеспокоенно спросила Сабра. – Или ты вчера забыла очистить разум перед сном, а утром не посмотрела на воду, и теперь тебя мучают последствия? – укоризненно продолжала она.

– Ты же знаешь, что, в отличие от тебя, я смотрю на огонь… – поправила её Иза. – На самом деле я не знаю, что не так. Это просто пришло ко мне.

Неудивительно, что Сабра предпочитала не вспоминать про огонь. Для медитаций использовали воду, ветер, камни, птиц, траву и даже сталь, но огонь считался самым опасным, непредсказуемым и разрушительным. Выбором тех, кто имеет с одной стороны тягу к жестокости, а с другой – к самоуничтожению. Сабра отказывалась воспринимать Изу так, не хотела думать, что та в глубине души ищет смерти.

– Может быть, как раз поэтому тебе такое и чудится, – проворчала она. – Ещё и не такое увидишь, когда любуешься стихией, которой постоянно нужна пища, чтобы жить, и она губит всё вокруг себя.

– Ты следуешь за распространённым заблуждением. Огонь не зло. Он – сама свобода и естественность, храбрость быть собой. Всю его жизнь он танцует… Хотела бы я, чтобы и у меня так сложилась судьба. Разве танец не лучшее средство выразить эмоции?

Сабра замялась, пытаясь подыскать ответ и не задеть им подругу. Однако, та и не ждала от неё никаких реплик. Иза привлекла её к себе за талию, ладонью второй руки нежно погладила Сабру по щеке. Губы её приоткрылись, сближаясь с губами Сабры, как это обычно рисуют для книжек о романтике, и в момент, когда они слились в поцелуе, у Сабры перехватило дыхание, да и почву из-под ног словно бы выбили. Она никогда бы не предположила, что Иза питает к ней такого рода влечение, а на простую шутку было ничуть не похоже. Слишком уж ощутимо вкладывалась Иза в этот странное и дикое, но такое сладкое и глубокое лобзание. Сабра не оттолкнула её, просто застыла столбом, не понимая, как реагировать. Ей было непривычно, стеснительно, неловко – но, вместе с этим, тепло и приятно.

– Я хочу потанцевать с тобой на празднике Тысячи Птиц как со своей официальной парой, – краснея, робко прошептала Иза.

– Ты… Ты же говорила, что мы опаздываем, – запинаясь, пролепетала Сабра. Голубые глаза подруги всё ещё смотрели на неё с трепетным ожиданием.

– Мне этого на самом деле не нужно. Я лишь хотела поговорить с тобой наедине. Сабра, ты очень красивая, умная, талантливая, я восхищаюсь тобой. Даже хотела быть на тебя похожей, но вспомнила, как Мастер говорил, что мы гораздо привлекательнее, когда позволяем себе быть настоящими и ничего не прятать. Я хочу быть твоей достойной спутницей, а не тенью, и помогать всем, что в моих силах, так долго, как смогу.

– Хорошо, милая. Я согласна.

Она просто не видела никаких причин для отказа, хотя и никогда не думала, что будет встречаться с другой девушкой.

Настоящая Сабра, Сабра из будущего, всё ещё в облике лисы взглянула на Тану. По правой щеке зверя скатилась одинокая слеза, путаясь в шерстинках.

– Она была моей первой любовью. А что насчёт тебя? Раскрыла ли ты своё сердце?

Сабра знала, что Тану безумно обожает Ли, и втайне надеялась, что у её прекрасных учеников всё сложится как нельзя лучше. Но выдать его тайну, не зная, признался он Тане хотя бы косвенно или ещё нет, она не могла. Вместо этого Сабра зашла с другой стороны.

– Ли в беде и нуждается в тебе. Ты единственная, кто в состоянии ему помочь.

Тана вздрогнула. Эта искренняя, непроизвольная реакция откуда-то их глубин подсознания не укрылась от Сабры, хотя Тана сразу же закрылась снова.

– Я не знаю, кто это, – напряжённо процедила она сквозь зубы.

Сабра и не рассчитывала, что всё закончится так быстро – с первого же захода и первой сцены. Она приготовила ещё несколько витков, не намереваясь сдаваться.

***

– Мы хорошо поработали с памятью девчонки… Так почему же она вспоминает?!

Один из Хранителей, бывших мужчин, рвал и метал.

– Мы недооценили Мастера Сабру. Надо было устранить её сразу, как только она отвергла наше приглашение, – промурлыкала Хранительница, определённая в связку к нему. – Я не говорю о прямом устранении. Достаточно было бы просто отправить в… Да мало ли мест, где может героически сложить голову кто-то вроде неё? Мастер Сабра получила бы свои посмертные и вполне заслуженные почёт и уважение, а мы бы избавились от смутьянки.

– Ещё не поздно прямо сию минуту!

– Нет, так быстро не выйдет. Тебе же отлично известно, что во внутреннее пространство магии воспоминаний не влезть со стороны, и пресечь их визит туда мы не можем. Нельзя баловаться со временем, малейшее вмешательство – и рискуют исчезнуть не только они, но и мы тоже, а то и всё мироздание. Поэтому я была уверена, что она не посмеет воспользоваться этим умением… Теперь у нас нет выбора. Придётся ждать окончания сеанса.

Хранитель полыхнул белой вспышкой. Трети интерьера залы как не бывало.

– Будь она проклята! Я никогда её не прощу!

Хранительница саркастично усмехнулась.

– Она нас, будьте уверены, тоже.

Уловив оттенок интонации напарницы, Хранитель зыркнул на неё, насколько это слово вообще применимо к столбу света.

– Иногда я не понимаю, на чьей ты стороне, – рыкнул он.

– О, дорогой… Исключительно на своей собственной.

Глава 9

Фиолетовые кляксы, набухая, расползались по небу, и брызги от них сыпались на город внизу, похожий на полураспустившийся цветок прозрачного и чуть светящегося изнутри голубого лотоса с золотистым узором на внутренней поверхности лепестков. Казалось, он беззащитен – но тысяча разноцветных осколков калейдоскопа грёз и сновидений, вращавшихся в широком и стремительном вихре, закрыли собой одну сторону города, а сияющие, играющие отражённым светом, преломляющие его до почти бесконечного спектра оттенков, будто алмазные, белые нити Сабры помогли с другой. Лилово-сине-чёрная пустота вокруг, подобная космическому вакууму, в котором рождаются подвластные лишь собственным законам цветные туманности, дышала враждебностью, и они плыли в ней, стараясь понять, откуда придёт следующая атака. Пространственно-временная складка никак не хотела разглаживаться, и лезло из неё неназываемое. Восприятие смертных милосердно тает при виде подобного, но здесь собрались лишь те, кого так просто не уничтожить. Они все заглядывали за грань и находили там больше, чем якобы истины и озарения, которые когда-либо постигали заурядные обыватели.

Навстречу извивающемуся злу метнулся парень, длинные розовые волосы летели по ветру за его спиной, янтарные глаза полыхали решительностью и ненавистью за гранью здравого рассудка и самоконтроля.

– Видо, стой! Не надо так прямо! – крикнула Сабра, но опоздала.

Золотые струны, тоньше конского волоса, но прочее стали, легли наперерез тому, что, очень упрощая, можно было назвать щупальцами. Они затрепетали – и от той музыки, что полилась уверенно и властно против мерзости, фальшивая ночь превратилась в залитый светом день. Что-то сакральное, священное, вечное слышалось в ней. Музыка, что шла из глубин естества своего автора, поднимала высоко-высоко на волне воодушевления и экстаза.

Мелодия была прекрасна, но потусторонняя тварь не прониклась.

Вскоре единственным звуком, который им пришлось слушать, остался крик агонии несчастного, которого медленно раздирали заживо, при этом обжигая плоть до костей.

Потом Иза и Сабра долго лежали вместе, обнявшись, но между ними ничего не происходило – смерть Видо мешала нужному настрою. Они только гладили друг друга по волосам, и Сабра, уткнувшись любимой в плечо, плакала. Та долго целовала её лицо, губы, шею, не переходя ни к чему большему, без обычных между ними страсти и вожделения, просто чтобы поддержать и напомнить – они обе ещё живы.

– Сколько это ещё продлится? Вчера умерли Марна и Локс, сегодня – Видо… Я больше не выдержу, Иза, я не могу! – истерика не прекращалась, хоть Сабра и пыталась затолкать рыдания поглубже – они застревали в горле и дальше не двигались.

Да, не скоро их ещё недавно такой идиллически мирный край оправится от последствий всего-навсего одного неудавшегося эксперимента… Густые леса, чьи кроны так приятно и нежно шелестят под ласковым дуновением лёгкого, дразнящего запахом готовящихся сластей западного зефира или южного бриза от зелёного, как глаза хищника, океана умиротворяющей дрёмы. Ухоженные сады со звенящими хрустальными фонтанами и декоративными водопадами в каждом. Неужели всё это неизбежно погибнет? Марна уже никогда больше не соберёт солнечные яблоки, лунные груши, апельсины любви и виноград надежды, а ведь в этом году урожай обещал удаться особенно хорошо. Локс не узнает, чем закончится его попытка вырастить цветок желаний с двадцатью яркими лепестками, насыщенно-алыми, полными соков, бахромчатыми по краям, спиралью заворачивающимися к звездообразному центру. Они были прекрасной парой и уже думали о ребёнке – сразу по окончании обучения. Но… Как и от Видо, от них не осталось даже трупов. Их сожрали почти моментально, и хруст костей никак не выходил у Сабры из головы. Тогда она просто упала на колени, сжала дрожащими руками виски и закричала. Сабра кричала бы до тех пор, пока её бы не съели тоже, но Иза успела оттащить её прочь. Сабра не понимала, зачем её спасать. Впрочем, в том состоянии она вообще ничего не соображала и вырывалась, не узнавая Изу, погружаясь в липкий кровавый кошмар. Иза не сдалась, и лишь поэтому Сабра ещё дышит.

Зачем? Зачем вообще всё?! Зачем было вставать каждое утро и куда-то идти?! Зачем Марна так беспокоилась об оценках и всегда выполняла задания первой и на отлично, даже те, к которым у неё не было ни малейшего таланта, потому что боялась огорчить родителей и разочаровать товарищей, если её даже похоронить нельзя, и семья никогда больше не увидит её, ни живой, ни мёртвой?! Зачем Локс берёг здоровье и каждый вечер тренировался в рукопашной борьбе?! Ведь ни то, ни другое не спасло его! И чего стоит мечта Видо отправиться в кругосветное путешествие со своей музыкальной магией, чтобы подарить её частицу каждому сердцу, от мала до велика, чтобы все были причастны к его радости творчества и единения с миром?! А ведь Видо тоже любил Марну, но та выбрала не его, и он уступил без борьбы, уважая её чувства и мнение, желая ей счастья. Да и как возразить, если ему всё сказали мягко, но вполне ясно и чётко? Чего бы он добился, если бы настоял на своём любой ценой? Даже устранив Локса, Видо получил бы лишь сломленную и погасшую девушку, доброй волей которой пренебрёг, униженную девушку, приобретённую как имущество, а не полноценную личность. Поступать так с любимой – неприемлемо. Видо даже улыбался, видя, как она сияет рядом с Локсом, называл их красивой парой от всей души, и ему действительно было хорошо от её удовольствия… Возможно, именно это и стало причиной его безумной и заведомо самоубийственной атаки. Марна погибла, и Локс, лучший друг Видо с самого детства, тоже. Кто-то смог бы идти дальше, но впечатлительный, нежный, околдованный чутким и красивым искусством юноша Видо не справился, сорвался и сгинул вслед за теми, кто был ему так необходим.