Небывалые были

Карлик вконец обессилил. Буря света и цвета слились в его глазах в один слепящий поток. Голова раскалывалась от оглушительного звона. Непослушные ноги подкашивались и грозили не удержать на месте измученного беднягу, на душе которого было скверно и неуютно. «Наверное, я сходу с ума», – подумал он и чуть не потерял сознание.

И тут в его голове пронеслась неведомо откуда взявшаяся мысль: «Если очень захотеть, то желание обязательно сбудется». Неожиданно гром музыки утих, толпа замерла, словно остановленная стеной гигантская волна, и, разбившись на две половины, проложила живой коридор через весь зал. Из его противоположных концов глядели друг на друга две пары влюбленных глаз, не замечавших ничего вокруг. Юноша почувствовал тонкий волнительный аромат духов его возлюбленной. Она улыбнулась ему еще нежнее и теплее прежнего. Его сердце заколотилось с удвоенной силой, голова закружилась, стало тяжело дышать.

Вдруг снова громко грянула музыка, повсюду раздался шум оваций, свист, крики радости. Измученный влюбленный попытался улыбнуться, сделал неверный шаг вперед и тут заметил, что его прекрасной незнакомки нет среди гостей. В воздухе оставался лишь едва уловимый запах ее духов.

Но где же она? Мысли тяжелыми ударами застучали у него в голове. Он еще раз всмотрелся в глубь зала, но ничего не увидел. Сотни ярких пар, как искры пламени, кружились в безудержном стремительном вихре. Карлик не выдержал напряжения, зажмурил глаза и упал без чувств.

ГЛАВА 8

Когда он очнулся, услышал невероятную тишину. Он слегка приоткрыл глаза. Непроницаемый мрак окутывал его плотным покрывалом, ему казалось, что он попал в глубокое подземелье. Он резко поднял голову и судорожно огляделся по сторонам.

– О, это чудо! – воскликнул он.

Маленький человечек по-прежнему сидел на холодном полу своей серой каморки. Возле его ног приветливо виляла хвостом его такса грязно-рыжего цвета с черным пятном на глазу, а на одиноком окошке мирно красовался старый невзрачный кактус с редкими желтыми колючками. За окном ласково поскрипывали не смазанные ржавые ворота.

«Хорошо-то как, – подумал карлик, – темно, тихо и спокойно».

И впрямь, голова у него больше не кружилась, сердце стучало вяло и неторопливо. И никуда ему больше не хотелось мчаться и чего-то искать. Ему совсем уже ничего не хотелось.

Он поднялся с пола и с удовольствием отряхнул свой пыльный полинялый комбинезон и поправил поношенную старую кепку. Потом подошел к некрашеному засаленному столу. Тот был, как и раньше, такого же роста, что и он.

– Фу, – выдохнул карлик и шагнул в сторону.

Вдруг он замер, будто пораженный громом. Перед ним на полу валялся маленький стеклянный пузырек. Дрожащей рукой он потянулся к коварному зелью. Сердце его вновь учащенно заколотилось, и он почувствовал тошноту и головокружение. Но набрался смелости и вскрыл таинственный флакон, на всякий случай зажмурив глаза и затаив дыхание. Такса у его ног перестала вилять хвостом и с напряжением следила за каждым движением хозяина.

Карлик колебался. Он не знал, пожелать себе еще чего-то или отказаться от какого бы то ни было желания вообще. А если пожелать, то что? Поборов муки сомнения, он тихонько приподнял крохотную крышечку. И тут случилось то, чего он никак не ожидал. Флакон был пуст и не содержал в себе ровно никакого запаха, будто в нем никогда ничего не было.

– А может, никогда ничего и не было? – в нерешительности подумал он и робко улыбнулся.

Его собачка одобрительно затявкала, кактус в горшке едва заметно колыхнулся, будто обрадовавшись, и растопырил свои дряблые колючки, а ворота за окном отозвались дружеским скрипом.

– Конечно, не было.

Зимняя скука

Глава 1

В деревне Дрозды жило много народу, почитай сто дворов от самой окраины до большого деревянного моста через речку Дроздовку. Жили дружно, держались все вместе и в горе, и в радости. Как начнут, бывало, свадьбу гулять или в солдаты парня молодого провожать, так весь люд деревенский собирается, никто в стороне не остается. И была в деревне своя церковь с куполом и золотым крестом, и своя мельница, что крутила крыльями, не уставая, все лето до самых холодов, и большая рыночная площадь, на которой в красные дни было не протолкнуться, и школа своя, и сельская баня возле пруда, а еще густой темный лес за околицей, в котором звенело на всю округу множество птичьих голосов. А больше всех заливали певчие дрозды, и любили их все жители деревни, и старые, и молодые.

А среди дроздовцев старше и мудрее всех была Марья Гавриловна Горевалова по прозвищу Горевуха. Век вековала она в родной деревне, но лишь на старости прилепилось к ней это имя.

По молодости Марья Гавриловна и не думала горевать. Жила она со своей большой и дружной семьей в просторном деревянном доме с террасой, высокой крышей и всегда распахнутыми настежь ставнями. Шли годы. Дети выросли и разлетелись из родительского гнезда. Деда своей Егора Горевалова она похоронила на сельском кладбище прямо за церковью еще позапрошлой осенью. И осталась одна-одинешенька горевать в старом доме, в котором вместо веселых детских голосов стал гулко завывать ветер, хлопая скрипучими ставнями. Крыша гореваловского дома начала протекать, но залатать ее было некому. Ветхий забор во дворе покосился и чуть не придавил пышный когда-то куст белой черемухи. Да и сама черемуха, точно ее хозяйка, вся высохла и осталась стоять с голыми скрюченными ветками как жалкое напоминание о прошлых цветущих годах.

Люди старались обходить Горевухин дом стороной, не желая нарушать своим вниманием чужое одиночество. Лишь изредка сердобольные старушки, бывшие когда-то ее подругами, приносили ей то молока, то хлеба. А иногда какой-нибудь сосед, проезжая мимо на телеге с дровами, подкинет ей дровишек на зиму и поспешит быстрее к себе домой, где тепло и уютно и где ждут хозяина с нетерпением и пирогами.

А потом и старушки соседки, состарившись, сами дальше огорода выходить перестали, и прочие односельчане в делах да заботах стали реже наведываться в дом Горевухи.

Глава 2

Стояла долгая и нудная осень. Собралась как-то Марья Гавриловна пироги стряпать. Сняла с полки тяжелый мешок с мукой да по немощи своей и выронила его. Упал мешок на пол, а мука взяла да рассыпалась. Белой пургой завьюжила по всему дому.

– Вот беда, – запричитала старушка.

Но делать нечего. Натянула она себе на голову толстый черный платок, изрядно потрепанный и обвисший неровной бахромой по краям, обула стоптанные рваные галоши, чтобы в грязи не увязнуть, взяла в руки старомодный потертый зонт с длинной ручкой от дождя и пошла на базар.

Вышла она на улицу, закрыла за собой покосившуюся калитку, глянула на небо. А там, прямо над ее домом, нависла огромная туча, низкая, кривая, черная.

– Смотри, смотри. Наша Горевуха прямо как эта черная туча, – услышала она вдруг веселый детский голос.

Своими подслеповатыми глазами старушка не могла видеть в полумраке двух сорванцов, сидевших верхом на соседском заборе. Но зато она хорошо слышала неприятный для нее разговор.

– Ага, точно, – согласился второй мальчишка, – или как старая ворона с крыльями. Зонт у нее дурацкий. Сейчас вот-вот улетит на нем. Ха-ха-ха!

Его приятель присоединился к хохоту, и оба насмешника чуть не свалились с забора. Старуха, подойдя ближе, пригрозила озорникам вытянутым вверх крючковатым пальцем и пообещала страшную напасть на их головы за непочтительное отношение к ее старости. А сама, не прерывая гневного бормотанья, сложила с трудом свой серый с длинной ручкой зонт и, опираясь на него, как на клюку, поплелась по топким грязным лужам на сельский рынок.

Молодая пышная, как свежий каравай, девка в нарядном ярко-красном платке и таких же сапожках вешала тяжелый чугунный замок на рыночные ворота, когда к ним добралась-таки Горевуха, уставшая, промокшая, вся в грязи.

– Поздно уж, бабуся, – сообщила ей пышнотелая торговка. – Все ушли по домам. Да и вам пора уж. Погода, смотрите, портится. Того и гляди, ненастье начнется.

Она равнодушно стала грызть бублик с маком, а потом вытащила из широкого кармана другой и сунула старушке в руку на утешение. Но та с пренебрежением отбросила протянутый гостинец.

Девушка однако ничуть не обиделась и лишь пожала пышными плечами. Укутавшись потеплее в платок, она поспешила в глубь улицы догонять подругу, чтобы вместе пойти поскорее домой.

«И что это Милка так легко оделась?» – подумала она, глядя на тоненькую кроличью душегрейку на подружке.

Милка, то есть Меланья, Прохорова жена, маленькая худенькая девушка с большим ведром в руке, мелко семенила по скользкой дорожке, дрожа от пронизывающего ветра, и то и дело останавливалась, чтобы потоптаться на месте и немного согреться.

– Полинка, это ты? А я тебя все никак не дождусь, – пожаловалась она догнавшей ее подруге, дыша на свои окоченевшие руки, и показала головой на стоявшее рядом с ней ведро, полное угля. – Вон, запасаюсь. Нынче холод будет, у-у-у!

Та согласилась, и обе, подхватив тяжелое ведро, весело побежали прочь.

А старушка осталась одна на пустынной дороге посреди чужих домов с запертыми дверями и наглухо закрытыми ставнями на окнах. А холод все приближался и с каждой минутой грозился перерасти в настоящую стихию. Вскоре с неба крупными хлопьями повалил густой снег, и все вокруг погрузилось в непроницаемую мглу.

Пока Горевуха ковыляла к своему дому, совсем стемнело. Она едва различала дорогу в беспросветном снежном мраке. Ноги в резиновых галошах немилосердно скользили по заледенелым лужам. Зонтик нисколько не помогал преодолевать глубокие сугробы. Вскоре снегопад превратился в настоящее бедствие. Пурга поднялась с такой силой, что скрыла из виду дорогу. Старуха окончательно сбилась с пути. Подбитой птицей рыскала она среди белого безумия, не находя дороги и не зная, у кого просить помощи. И только глухое безлюдье бесконечных улиц с заметенными по самые окна домами, похожими один на другой, окружало несчастную скиталицу. Не было никакой надежды вырваться из этого снежного плена.

Глава 3

Но случайной жертвой стихии оказалась не одна Горевуха. Всем Дроздам в этот день пришлось лихо. Кто-то не успел запастись дровами, кто-то не убрал сено от сумасшедшего ветра, кому-то не довелось вовремя попасть домой.

Злая вьюга веселилась, видя, как на Мельничьей улице оказалась запертой в снежном капкане груженная зерном телега. Ее добрый хозяин мужик по имени Фрол никак не ожидал прихода зимы и не позаботился заменить телегу на сани. И теперь верная Сивка стояла посреди снежных заносов не в силах сдвинуться с места, меж тем как снега прибывало все больше и больше, и конца краю не было видно этому бесчинству.

– Эй, Макарыч, ты, никак, зимовать тут собрался, – услышал знакомый голос горе-ездок и увидел сквозь белую пелену своего кума Митьку, здорового крепкого детину с большими красными кулаками, в лохматой волчьей шапке.

– Подсобил бы, брат, – угрюмо глядя на свою поклажу, попросил Фрол.

– А кабы не мочь, можно и помочь, – смеясь, ответил детина и тут же растворился в снежной дымке.

– Куда ты? – только и успел крикнуть Фрол.

А его шустрый кум уже ломился своими пудовыми ногами в ворота соседских дворов и запускал снежки в запорошенные окна. Через несколько минут вся улица, словно растревоженный улей, высыпала на дорогу, и дюжина мужиков, и сильных, и проворных, и щуплых, и неповоротливых – всяких, выталкивала упрямую телегу из снежного болота.

– Эх, раз! То-то хорошо, – радовался Митька, впрягшийся в телегу заместо старой Сивки.

Так и помогли незадачливому Макарычу справиться с бедой. Народ в Дроздах промеж себя дружный, не даст другу пропасть.

А как одной парой рук обойтись, когда огромная кадка с мочеными яблоками бабы Назарихи, что жила у самого пруда, съехала по промокшей насквозь земле прямо к берегу да так и замерзла, сроднившись с ледяной прибрежной коркой? Назариха так громко голосила с горя, что перекрыла своим голосищем вой пурги. И на ее крики сбежались в испуге все соседские бабы и девки и вытолкали бочку из низины, а потом и дотащили голыми руками до сарая. Куда лучше потаскать на себе тяжелую бочку, чем вздрагивать понапрасну от дикого бабьего вопля.

Пока Назариха плакала на радостях да порывалась угостить благодетельниц яблоками, те уж бежали с метлами и лопатами скорей на главную дорогу. По ее мощеному хребту больше всего ездили повозки с товаром на базар и обратно. По ней ходили дроздовцы по воскресным дням в церковь на службу. Этим же путем бегали детишки в сельскую школу, единственную на всю округу. А теперь всем миром дружно и ладно и мужики, и бабы чистили дорогу от толщи снега, налипшего на мерзлые камни. Измучились, устали, зато согрелись, развеселились. С таким народом любой мороз нипочем.

А в это время спешила, утопая в сугробах, к себе в холодную избу маленькая худенькая девушка с полным ведром угля. Трое ее ребятишек и старая мать сидели в нетопленой горнице и ждали тепла.

– Сейчас, сейчас, – торопливо перескочив порог, засуетилась Меланья и побежала к печке.

В ту же минуту открылась дверь, и в дом вошел хозяин с теленком на руках.

– Вот принес, а то в хлеву, поди, замерзнет совсем, – сказал он и поднес животину к подпечку. – Да и тут не дюже жарко.

Молодая хозяйка, виновато взглянув на него, живо скинула с себя душегрейку и наскоро растопила печь. А потом собрала всю семью за большим дубовым столом и, задыхаясь от волнения, поделилась важной новостью. Даже неразумный теленок выбрался из-под теплого подпечка и сторонкой приблизился к собравшимся, чтобы послушать.

– Как только я с подругой, продавщицей с рынка, прошли всю Лопатинскую улицу от рынка до главной дороги, началась такая вьюга, страсть! – спешно заговорила Меланья.

– Да, ветер поднялся будь здоров, – согласился Прохор, ее супруг. – Все видели.

– Видели, да не видели. А мы с Полиной все видели, святой истинный крест. Как завьюжило, как закрутило, как занесло…

– Кого занесло? – недослышала мать-старуха и, подсев поближе, подставила свое глухое ухо.

– Снегом, говорю, занесло. Как ветер-то поднялся, так и наша Горевуха вместе с ним взлетела, точно птица, ей-богу, не вру, прямо с зонтиком, в рваном платке и галошах. И понеслась…

– Красиво сочиняешь, просто сказка, – недоверчиво отозвался муж и пошел кормить скотину.

– Мама, мама, расскажи сказку, – запищали дети.

А мать лишь рукой отмахнулась. Видела ли она то, о чем только что поведала своему семейству, или ей, и впрямь, все почудилось, она уж и сама не могла решить.

Глава 4

А виденья у нее как раз не было. Горевуха, как нерасторопная ворона, подхваченная неистовым вихрем, оторвалась от земли и понеслась над курящими теплым дымом крышами домов бог весть куда. В непроглядном снежном мареве среди спускавшихся вечерних сумерек она уже не различала, где земля, а где небо, и не понимала, придет ли конец ее невероятному злоключению.

Но холодная природа, в отличие от равнодушных, глухих и слепых людей, решила все же сжалиться над бедной летучей старухой и, прилично помотав ее кругами над родными Дроздами, благополучно опустила на мягкую заснеженную землю на одной из деревенских улиц.

Так бы и осталась Горевуха замерзать одна на дороге, всеми забытая и никому не нужная, если бы не разглядела случайно в бескрайней снежной мгле знакомый голый кустик, бывший когда-то цветущей белой черемухой. За ним-то и показалась ее самая занесенная снегом изба со старым фикусом и серыми занавесками на маленьком окошке.

С трудом открыла она расшатанную калитку, утонувшую наполовину в снегу, и еле пробраться через топкие сугробы к крыльцу. Едва старушка скрылась за скрипучей дверью, как жуткая метель тут же улеглась, успокоилась, будто ее и не было вовсе. Лишь высокие пышные сугробы развалились вольготно на замерзшей дроздовской земле, да кривая черная туча, похожая на Горевуху, осталась висеть в небе над ее холодным одиноким домом.

Глава 5

Утро встретило дроздовцев ядреным трескучим морозом, белым искрящимся в лучах чудесного зимнего солнца снегом, причудливыми узорами на окнах и радостным настроением. А как тут не радоваться? Зима-забавница в гости пожаловала. Веселись, народ!

Кто из ребят теперь дома усидит? В тулупах, в валенках, в мягких пушистых варежках высыпал мал народ на улицу и пошел в игры играть, мороз и стужу пугать. Раз, два – и смастерили маленькие селяне крутую снежную горку прямо у речного обрыва да давай с нее скатываться. Кто на санках, кто на холщовых дерюжках, кто на коре осиновой, а кто и ни на чем, задом своим горку отглаживал. Того и гляди, перевернутся и наломают себе костей. Будет тогда дома взбучка, и гулять потом ни за что не выпустят. Да кто ж об этом думает, лихо слетая с высокой горы?

А на речке Дроздовке снег расчистили так, что лед заблестел, точно новое зеркало. Беги да катайся хоть на коньках, а хоть и на голых пятках. Тут и шум, и смех, и крики, и каждое неловкое падение веселит до упаду разгулявшуюся ребятню.

Да что горка, да что каток! Почитай, во дворе каждого себя уважающего дома вырос сторожем свой снеговик, с ведром на голове, метелкой в руке и морковкой заместо носа.

– Что это у тебя снежная баба такая тощая вышла, снега, что ли, пожалел? – спросил мальчик Петька у друга Родьки, с которым накануне над бабой Гавриловной потешались. – И на башке не ведро, а платок какой-то драный. Ну, точно, наша Горевуха.

Родька не внял замечаниям приятеля и вместо ответа залепил ему снежком в ухо.

– А ну, брось баловаться, а то уши надеру, – рявкнул Родькин отец, проходивший мимо. – А что, и вправду, Горевуха и есть Горевуха.

Глава 6

А что же сама старуха? Бодрое утро первого зимнего дня не обрадовало ее ни солнцем, ни морозом, ни белым снегом. Еле встав со скрипучей расшатанной лавки, она поплелась было к печке, чтобы растопить ее. Хватилась, а дров-то нету. За ними во двор идти надо, еще и хворосту насобирать для растопки. Да где ж его сейчас в таких сугробах отыщешь?

Загоревала старуха. Ходит по холодной избе, неприкаянная, и охает. Где бы тепла раздобыть, чем бы воду в ледяном колодце начерпать, как бы чаю нагреть да хлеба испечь? А в доме пустота, только по полу вчерашняя рассыпанная мука белым снегом стелется, еще сильней тоску нагоняет.

Но погоревать ей толком не довелось. Громкий детский смех, раздавшийся за окошком с серыми занавесками, оторвал ее от мрачных мыслей. Сильно разозлило такое надругательство Марью Гавриловну. Она тут пропадай, а там веселятся непонятно чему. Вооружившись гневом и старым зонтиком, она отправилась во двор проучить негодников. Дверь толкает, а открыть не может: примерзла деревяшка за ночь. Что же делать-то? И тут в окошко ударилось что-то тяжелое, чуть стекло не разбилось. Старушка оглянулась, и снова бац – удар. Это мальчишки-сорванцы по окну снежками стреляют.

Терпение бабы Горевухи лопнуло, а возмущение придало силы. Одним рывком выбила она неподатливую дверь из ледяных тисков. Однако грозно поругаться и выплеснуть на обидчиков свое раздражение она, к несчастью, не успела. Стайка мальчишек с веселым смехом мигом разлетелась, словно снежный ком, в разные стороны. Только их и видели.

Глава 7

Надо сказать, дроздовские дети не всегда были балованные и непослушные. Если было нужно, любой даже самый заядлый шалун мог сделаться серьезным и воспитанным. Такие чудеса нередко встречались в сельской школе.

Анна Андреевна, добрая и приветливая, но строгая и неподкупная учительница, начала урок не совсем обычно. Она не стала вызывать учеников к доске и не спросила, все ли справились с домашним заданием.

– Сегодня мы поговорим о добрых делах, – сообщила она классу и внимательно оглядела ребят. – Скажите мне, кто из вас может похвалиться, что сделал доброе дело, ну, скажем, вчера или на днях?

Ученики оживились. Конечно, за такие ответы оценки ставить не будут. А похвастаться перед одноклассниками дело нужное.

– Я вчера весь наш двор от ворот до самой бани от снега расчистил, папке помогал, вот, – бодро отчитался маленький веснушчатый мальчишка. – А потом еще и соседу помог, дядя Гоше. У него нога больная, он плохо ходит.

– Молодец, Миша, – похвалила Анна Андреевна. – А ты, Максим, чем можешь нас удивить?

– А я вчера откопал в снегу колесо от телеги Фрола Макарыча. Он его потерял, а сам найти никак не мог.

– Это хорошее дело. А еще кто-нибудь может рассказать нам о своих добрых поступках?

– Я могу.

– И я.

– Давайте по очереди.

– Я, Анна Андреевна, пустила к нам в дом бродячую собаку. Она чуть не замерзла совсем на морозе. Мама сначала отругала меня, а потом тоже пожалела собаку. Я назвала ее Морозяка, и она осталась у нас жить.

– А я птичку покормил на нашей улице хлебом и просом.

– А я младшего братишку Саньку отвез на саночках в детский садик.

– А я помог бабушке дойти до дома. Она шла по дороге, поскользнулась и чуть не упала.

– Чья же эта бабушка, Ваня? Ведь у тебя нет бабушки.

– А это не моя. Она ничья. Это Горевуха, то есть Марья Гавриловна.

Ваня потупился, замялся немного, а в классе послышался смех.

– Ха-ха! Горевуху спасал. Так ей и надо, пусть себе падает. Она противная.

Учительница рассердилась.

– Как вы можете так говорить, – сказала она в возмущении. – Добро нужно делать всем и всегда. Его каждый заслуживает.

Никто не стал ей возражать.

Глава 8

Добрые дела в Дроздах любили делать не только дети. Их мамы и папы, тети и дяди, бабушки и дедушки частенько помогали и своим родственникам, и своим соседям, и соседям с других улиц, а то и вовсе чужим людям. Так, с приходом холодов в селе Сафроново, что за лесом, в часе езды верхом, замерзла в реке лодка, зажатая льдами. В ту пору как раз проезжали мимо на санях два брата-дроздовца. Они и помогли местным рыбакам-неудачникам вытащить лодку на берег. За это сафроновцы дали им целую корзину свежевыловленных лещей.

Так, брат Игнат и брат Кондрат вернулись с уловом домой, а там, видят, мужики спасают избу дяди Михайла. Еще по осени залилась вода через худую крышу аккурат под нижний венец. А пришли холода, и превратившаяся в лед влага раздвинула скрепы, и разошлись стены. Вот-вот дом накренится. Что тогда делать? И дюжина пар сильных мужицких рук с огоньком да с крепким словцом сладили дело. А Игнату и Кондрату не досталось никакой доделки.

Они и не серчали. Чего грустить, когда вокруг такая благодать? Снег искрится, мороз за нос щиплет, ребята в снежки играют, азарт подогревают. Едут себе братья дальше.

Вот уж и дом Солонихиных. Семья у них большая, детишками богатая. Все время детский смех аж до другой улицы слышен.

А тут не до смеху. Солониха кричит, надрывается. Что такое? Братья подкатили, узнать хотят, что стряслось. А в погребе у доброй Серафимы Васильевны вся картошка, как есть, померзла. Не успели ее как следует соломой укрыть, надеялись, пронесет. А мороз по-своему распорядился. Вот и плачет теперь баба, чем детей кормить, не знает. А к ней уж соседи поспешают, кто чем помочь рад – кто куль картошки тащит, кто мешок репы, кто пуд лука репчатого. А братья ей всех лещей до единого отдали.

– Чем и благодарить-то вас, люди добрые? – снова плачет Солониха.

– На твою доброту своей отвечаем, – говорит ей Меланья. – А вот есть такие, что сами от добра убегают.

– Это кто ж такие? Небось, не из нашей деревни? – не поверил ей Фрол Макарыч.

– Как же! Из нашей. Пошла я на днях угостить пирожками бабу Горевуху, а она меня со двора прочь погнала, точно собаку.

Маленькая Милка в кроличьей душегрейке издалека, и впрямь, на серую собачонку походила. Фрол только плечами пожал и почесал темя.

– А верно Милка подметила, – вступил в разговор кум Митька. – Собирался я тоже Горевуху выручить, дров ей наколоть да воды натаскать. А она меня как увидела, клюкой на меня замахала. «Убирайся, – кричит, – а то старосту позову».

– И не клюкой вовсе, а зонтом своим, – поправила Митьку розовощекая Полинка. – Она его заместо трости носит, чтобы ходить легче было. А он ей не помогает вовсе. Скользит, и удержу нет. Я сама видела, хотела руку ей подать, а она в сторону от меня, как от чумы, шарахнулась.

– И я видела, – оживилась баба Назариха. – Иду мимо церкви нашей Троицкой, значит, смотрю, а Гавриловна сидит на паперти, видно, отдохнуть присела. А я-то сдуру решила: милостыню просит баба. И дала ей на пропитание самую малость. А она как закричит, как заругается!

– Ну, раскудахтались, оглашенные, – замахал руками дед Степан, самый старый и самый сведущий из всех стариков на селе. – Все бы языками попусту молотить. Вовсе не такая Марья Гавриловна. Уж я говорю, значит, знаю.