Калиакрия (Собрание сочинений)

Не заезжая в Петербург, принц прибыл сразу в Крым к Потемкину. Светлейшему такой жест понравился, да и титул принца был вполне к месту. Не у каждого князя принцы на побегушках имеются!

– Будешь пока состоять при моей особе! – велел Потемкин. Екатерина II и писала Потемкину: «Странно, как тебе князь Нассау понравился, тогда, как повсюду имеет репутацию проходимца».

Во время путешествия императрицы в Крым, как мы уже знаем Нассау-Зиген был представлен Екатерине и затем сопровождал ее в пути.

Императрице принц торжественно подарил огромное эпическое полотно: «Принц Нассау, убивающий тигра». На картине гигантский Зиген руками душил похожего на кошку тигра, под ногами героя валялись уже несколько поверженных львов.

– Уж не знаю, каков принц на войне, а на картине весьма храбр! – оценила творение Екатерина.

С началом войны с турками Нассау-Зиген запросился в русский флот.

– Моряк он конечно дерьмовый, хотя и вокруг света плавал, но за неимением лучшего сойдет! – высказал свое мнение Потемкину прямой контр-адмирал Мордвинов.

– Дать ему чин капитана! – велел светлейший.

Однако недовольный принц разжалобил Потемкина, тем, что на испанской службе был генералом и тот махнул рукой:

– Ладно, будешь у меня контр-адмиралом, но заруби себе на носу, что чин сей даден тебе авансом за будущие подвиги во славу России!

По-русски Нассау-Зиген говорить не умел, и учить не желал.

– Я принц, а принцам претит говорить по-татарски! – говорил он в узком кругу.

Из всего русского языка Нассау-Зиген знал лишь два слова: «сволочь» и «давай». Первым из них он именовал матросов, а вторым обозначал все свои приказы.

По прихоти Потемкина именно Нассау-Зиген был поставлен во главе гребных судов Лиманской флотилии. Что из этого получится, не знал никто, даже сам принц крови. Впрочем, это Зигена мало волновало. Принц жаждал славы великого воина! «Славолюбивый» – так назвал его будущий адмирал Шишков.

Таков был новый младший флагман Лиманской эскадры.

* * *

Еще с самого начала войны Потемкина не оставляла мысль о создании греческой каперской флотилии на Черном море. Потемкину греки нравились смелостью и предприимчивостью.

– Эллины крейсируют и дерутся весьма храбро – не раз говорил светлейший. – Хорошо, коли бы наши морские им уподобились, но наших губит наука, которую они больше употребляют на отговорки, нежели на действия!

Все для создания каперской флотилии у Потемкина имелось: отважные корсары и их быстрые шебеки, а также множество турецких торговых судов, которые можно было захватывать и топить.

Но и это не все! Греки, несмотря на войну, спокойно проходили из Средиземного моря на своих судах через Босфор в Черное море и обратно. Дело в том, что Константинополь, да и черноморские порты очень зависели от египетского и сирийского хлеба. Любое пресечение подвоза грозило не только мятежом черни, но и мятежом янычар, а эти могли лишить головы самого султана! Возили же хлеб одни греки. Пытались, правда, сажать к ним на суда чиновников для присмотра, но часто, выйдя с море, греки тех присмотрщиков топили и уходили в каперы. Увы, ничего поделать с этой купеческо-корсарской вольницей, турки так и не смогли.

Потому как турки именовали Мраморное море Белым, в наших документах корсарские суда именовали беломорскими. Первым вооружил свое судно и отправился на корсарский промысел таганрогский грек Антон Глези, чье судно «Панагия Дусено» удачно поохотилась у берегов Анатолии.

Только в 1788 году из Константинополя, продав туркам пшеницу, подались в Севастополь под Андреевский флаг сразу с десяток судов. Флагман корсарской флотилии носил гордое имя «Князь Потемкин Таврический».

Затем Глези переместился севернее и под Гаджибеем захватил большое турецкое судно. Потемкин был в восторге от подвигов храбреца Глези и просил у Екатерины «для лучшего сих корсаров к службе Вашего Императорского Величества поощрения» присвоить чин мичмана.

Екатерина отвечала: «Видно, что грек, который взял в Хаджибее судно, а тобою произведен мичманом, отревожил весь тот берег и до самого Очакова, что пальба их везде слышна была».

В апреле предприимчивый Глези захватил еще два судна, и довольный Потемкин снова извещает Екатерину: «Мой мичман Глези уже в третий раз себя показал. Пожалуйте ему володимирский крест для поощрения других».

– Для такого храбреца мне владимирского креста конечно не жаль! – улыбалась императрица, такие письма читая.

Но в бочке с медом была и ложка дегтя. Греки принципиально не желали служить матросами на кораблях Черноморского флота. Мордвинов не раз жаловался на это светлейшему: «Присланные в эскадру мою на судне „Спиридон“ 42 грека… из Таганрога, определены были на суда, но отказались повиноваться, и не хотели служить иначе, как на особливом судне. За таковое их ослушание приказал я их высадить на ближайший берег… как не желаю иметь столь дерзких людей в команде моей».

– Каждый из нас сроднился с морем и матросская служба под властью ваших офицеров для нас унизительна! – говорили они на все увещевания.

– Что же вы желаете! – восклицал в сердцах Мердвинов.

– Дайте нам офицерские патенты, и мы пойдем на ваши корабли, но более всего желаем мы плавать на своих судах каперских!

Кроме того, греки требовали и страховки своих судов.

– То, что мы рискуем своими головами, то на это и война, но рисковать своими судами, в которых весь наш семейный капитал мы не хотим! – первым озвучил общее мнение новоиспеченный владимирский кавалер Глези.

Делать нечего, по распоряжению Потемкина каперские суда были куплены в казну. Владельцы-капитаны получил причитающиеся им деньги и со спокойным сердцем продолжили свои крейсерства.

К сожалению, никаких шканечных журналов греческие капитаны не вели, мемуаров не писали, а потому и сегодня нам известно об их подвигах очень немного.

Но были и по-настоящему громкие дела!

В мае 1788 года сразу три крейсерских судна «Панагия Попанди» капитана Галаки Батисты, «Святая Параскева» капитана Димитрия Кундури и третье капитана Куца, сторожили турок в пятнадцати милях от Килийского гирла Дуная. Ожидания их оправдались. В один из дней были замечены сразу три купеческих судна, следовавших в гирло под самым берегом.

Трубя в сигнальные трубы, греки кинулись на перехват. Увы, свалиться вплотную им помешал внезапный штиль. Впрочем, корсары не унывали, спустив шлюпки, они снова устремились к своей добыче. Увидев это, турки не стали испытывать судьбу, а бросив суда, в свою очередь, спустили шлюпки и кинулись на них к берегу. Когда же греки в запале, было, кинулись в погоню, то были отбиты ружейной пальбой. Но корсары не особо расстроились – в их руках попали сразу три приза. Пока трофеи готовили к переходу домой, из Килийского гирла выскочили две галеры и на веслах устремились в погоню за захватчиками. Море было штилевое, турки быстро настигали. С галер грохотали пушки. Поняв, что с призами дело не выгорело. Старший из капитанов Галаки Батиста, что было силы, крикнул в медный рупор:

– Братья! Бросаем захваченное и уходим! А то потеряем не только призы, но и головы!

Против таких мудрых слов возражений не было и, бросив все три плененных судна, крейсера отчаянно лавируя на жалких остатках ветра, начали отход в открытое море. Но тут судьба переменилась. Снова задул ветер. Капитан Батиста немедленно развернул свою «Панагию Попанди» и погнался за турками. Теперь уже турки из последних сил выгребали веслами, а за ними на всех парусах летела греческая шебека. И если передовая галера все же успела с одним из отбитых призов войти в гирло, то вторая была менее счастливой. Подойдя вплотную, Батиста осыпал ее картечью. Не дожидаясь развязки, с галеры обрубили буксир, бросили оба приза и поспешили спасти хотя бы собственные жизни.

– Одного упустили, но два все равно наши! – радовались на «Панагие Попанди».

Чуть позднее в большой рейд к анатолийским берегам вышло уже сразу пять крейсерских судов опытнейшего участника лихих крейсерств еще прошлой войны капитана Георгия Ганале. И им сопутствовала удача. Каперы захватили большое купеческое судно, доверху забитое дорогими товарами.

Почти тогда же у берегов Румелии крейсировали на своих судах два таганрогских приятеля Иван Налимер и Иван Мелиси. В море добычи не было, и друзья рискнули зайти в Дунай. На рассвете они скрытно подошли к городку Мангалия. Рисковали, разумеется, но, как оказалось, не зря! Под самым берегом на мелководье мирно стояли стразу девять турецких судов.

– Добыча сама идет нам в руки! – обрадовались приятели.

Спустив шлюпки, они отправились захватывать лакомую добычу. Но вот, незадача, курс шлюпок пересек барказ с тремя десятками вооруженных турок.

– Прячем оружие и машем руками! – дал команду Иван Налимер.

В ответ с турецкого барказа тоже помахали руками. В предрассветной дымке турки решили, что это команда пришедших ночью судна направились попьянствовать на берег. За свою доверчивость они были тут же наказаны. Умелым маневром друзья-корсары обошли барказ сразу с двух сторон и когда сошлись с ним почти вплотную, Иван Мелиси крикнул:

– Да здравствует свободная Эллада! Огонь!

Неожиданным огнем все бывшие в барказе были сразу убиты или ранены. Услышав пальбу и увидев происходящее, на стоящих у берега судах немедленно обрубили якорные канаты и поспешили выброситься на берег, благо он был песчаный. Расчет был верным, чтобы стащить судно с мели надо много времени, а его-то у корсаров и не было, вот-вот могли появиться сторожевые турецкие галеры.

– Придется довольствоваться малым! – решили два Ивана.

Они выбрали самое большое судно и атаковали его, пока то не успело выброситься на берег. Выбор был удачным, так как приз оказался полностью груженым пшеницей. Второе судно захватить не удалось и его сожгли. К этому времени на берегу уже показались вооруженные турки, завязалась перестрелка.

– Уходим! – крикнул другу Иван Налимер.

– Посмотри на море! – ответил ему Иван Мелиси.

Тот глянул: со стороны моря к Мангалии спешили сразу два турецких боевых судна.

– Будем прорываться! – решили друзья. – Живыми нам сдаваться нельзя, все равно на кол посадят!

Два крейсера и захваченный приз устремились на прорыв, паля из всех пушек и ружей. Не выдержав такого напора, турецкие суда отвернули, и корсары прорвались в открытое море.

– А теперь ищите ветра от Босфора до Таганрога! – кричали они обескураженным туркам.

Кротостью нравов корсары, впрочем, не отличались. Так после захвата одного из турецких судов не поделив добычи, набили морды друг другу капитан крейсера «Святой Николай» мичман Лазарь Мариенгопуло и его помощник секретарь казенной палаты Яков Белуха. Затем разбился в шторм и сам «Святой Николай», а Мариенгопуло с Белухой принялись судиться. И если в драке верх одержал грек, то в суде более грамотный Белуха без труда отсудил все просимые им деньги.

Уже к середине 1788 года Черное море опустело. Теперь редко кто из турок отваживался на плавание. Погруснели и корсары, так как добычи сразу стало значительно меньше.

* * *

Поначалу назначенному командовать диверсионными силами на Средиземное море генералу Зборовскому вменялось приехать в Италию, где и поступить под начало к адмиралу Грейгу. Но все круто изменилось из-за начавшейся войны со шведами. Грейг с эскадрой остался на Балтике, и приехавшему во Флоренцию Зборовскому пришлось выкручиваться самому.

– Как же мне воевать-то, – недоумевал он. – Когда ни флота, ни войска нету?

Теперь генералу предписывалось «возбудить черногорских и иных им единоплеменных народов поднять оружие противу турков…, отыскать во владениях тосканских корсиканцев, в английской службе находившихся, и отправить их в Сицилию, к флоту капитану Псаро», бывшему российскому посланнику на Мальте.

О сухопутных войсках, речи, разумеется, уже не шло. Однако вскоре Зборовский повеселел, так-как деньги ему отваливали не малые. Бывало, что за раз присылали через Триест по пятнадцать – двадцать тысяч золотых червонцев. На них надо было нанимать греков в каперы, покупать им суда и оружие. В помощника к генералу были даны два друга – грек Сотири (в чине майорском)и албанец Бицилли (в чине полковничьем). Оба ребята бойкие и дельные. Они-то и начали нанимать греков на флотилию корсарскую. «Оба они, – писала генералу Екатерина, – сверх того послужить могут к возбуждению химариотов, эпиротов и других на действия против неприятеля».

А затем императрица подписала обращение к «преосвященным митрополитам, архиепископам, боголюбивым епископам и всему духовенству, благородным и нам любезноверным приматам и прочим начальникам, и всем обитателям славных греческих народов» с возвышенным призывом: «Нещастные потомки великих героев! Помяните дни древние ваших царств, славу воительности и вашей мудрости, свет проливавшей на всю вселенную. Вольность первым была удовольствием для душ возвышенных ваших предков. Примите от бессмертного их духа добродетель растерзать узы постыдного рабства, низринуть власть тиранов, яко облаком мрачным вас покрывающую, которая с веками многими не могла еще истребить в сердцах ваших наследных свойств любить свободу и мужество».

Генерал Зборовский даром времени не терял. Набор в корсарскую флотилию шел полным ходом, однако откровенных разбойников он не брал:

– Негоже, чтобы всякая чернь разбойничья под флагом Андреевским по морям шаталась!

Заявившуюся к нему целую шайку корсиканских головорезов, он отправил обратно.

– Мне честь державы дороже! – сказал он на недоуменные взгляды Сотири и Бицилли.

Императрице генерал писал из Флоренции: «По приезде в Италию я послал обер-офицера на Мальту, а штаб-офицера в Тоскану, где осмотрел набранные на службу 70 корсиканцев, и их отправили в Сиракузы, а бригадиру Мещерскому предписал воздержаться от их дальнейшего набора».

Увы, выгнав корсиканских разбойников, он вскоре отказал в приеме на службу и некого артиллерийского лейтенанта Наполино Буона Парте. Лейтенант был корсиканцем и это, уже само по себе не понравилось генералу, когда же тот еще потребовал для себя майорского чина, разговор с просителем был закончен, и ему указали на дверь. Увы, окажись тогда Зборовский сговорчивее, и мировая история могла пойти по иному сценарию…

В сентябре 1788 года Зборовский из Ливорно писал в Петербург графу Безбородко: «Для составления флотилии из арматоров наших я не упустил ни одного случая, где только можно позволить вооружаться, так до сих пор дал два патента судам, находящимся в здешнем море… но не достает в здешних водах наших корсаров».

В Ливорно наши обустроились еще со времен Чесмы, с герцогом Тосканским все давно было улажено. Но от Ливорно было слишком далеко до Архипелага, где предстояло драться с турками.

Поглядев карту, Зборовский остановился на Триесте. Там хозяйничали союзники-австрийцы, на помощь которых можно было рассчитывать.

Помимо этого, нужны были и Сиракузы, что на Сицилии. Уговорить короля Фердинанд IV и его жену Марию Каролину взялся бывший флотский офицер красавец граф Андрей Разумовский. Ходили легенды, что посол быстро стал любовником королевы, и все вопросы большой политики решал в ее будуаре.

В один из дней адъютант Зборовского доложил генералу, что к нему приехал гость:

– Весьма воинственный и мрачный тип! – охарактеризовал посетителя адъютант.

– Проси! – коротко кивнул Зборовский.

Воинственным и мрачным господином оказался Ламбро Качиони, наконец-то, добравшийся через Вену и Триест до Италии.

Приезду столь известной личности Зборовский был рад и не рад. Разумеется, с авторитетом Ламбро теперь ему было куда легче формировать флотилию. Одно известие о прибытии легендарного корсара уже взбудоражило как материковую Грецию, так и Архипелаг. Однако Качиони был слишком своенравен и независим, что внушало опасения за проблемы в будущем. Однако, что случилось, то случилось.

Между тем «Минерва Севера» уже была изготовлена Качиони к первому плаванию. Как раз в это время в Триест приехал австрийский император Иосиф Второй. Посмотрев «Минерву» он остался доволен, доброжелательно оглядел и команду, сплошь состоявшую из старых, пытанных морем и турецкими галерами корсаров.

– С такими орлами и на таком прекрасном судне вы один сможете разбить весь турецкий флот и пленить султанский гарем! – милостиво пошутил император Иосиф.

Такое высокое внимание польстило Качиони. Об этом визите он гордо доносил Потемкину: «Он, между тем, изволил поговаривать здешним господам, окружавшим его, что оное мое судно его величеству понравилось лучше всех ихних десяти, которые приуготовляются здесь».

Однако вечером в ближнем кругу император был более откровенен:

– Какие разбойничьи рожи! Таким головорезам выпотрошить человека, что нам высморкаться! Не хотел бы я когда-нибудь с ними еще встретиться.

Теперь Качиони был готов к своему первому крейсерству. Выбрав якорь, на фрегате подняли паруса и «Минерва Севера» двинулась навстречу своим первым приключениям. Для пущего эффекта главный корсар стоял на шканцах в серебряном шлеме с пышным плюмажем.

– Понеслась душа в рай! – смеялся он, вдыхая полной грудью, знакомый с детства соленый морской воздух.

На пристани вдаль уходящему судну смотрел банкир Каваллар:

– Старый разбойник клятвенно заверил меня, что все призы будут присылать только в Триест, пока вырученные деньги не покроют кредит! Теперь нам остается только ждать и богатеть! – повернулся он к стоявшему рядом бухгалтеру. – Подавайте карету!

Наивный, он еще не знал, с кем связался!

Начало плавания «Минервы» оказалось удачным. Турки не ожидали разбоя на своих торговых путях и вели себя весьма беспечно. Первой добычей корсаров в водах Архипелага стали два кирлангича с пушками. Были они застигнуты врасплох и сопротивления никакого не оказали.

– Топить такие призы жалко! Тащить их в Триест далеко, а людей для самостоятельной отправки их у меня нет! – рассуждал Качиони с помощниками. – Пойдем к Кефалони, там видно будет!

Уже 23 апреля 1788 года, находясь у берегов Кефалонии, он взял на абордаж два турецких кирлангича, вооруженных один шестью, а другой двумя пушками. Кирлангичи были тут же переделаны в корсарские суда и сами отправились ловить турок. Первое хитрый корсар велел наименовать «Великий князь Константин», а второй «Великий князь Александр». Пусть «бабке императрице» будет приятно в охранении своих «внуков».

Вскоре у берегов Кефалонии Ламбро встретил еще два греческих купеческих судна: одно с острова Индрос, а другой из Шкодры. «Узнав о моих трудах, они (команда – В.Ш.) решили ходить со мной и их вооружили оба по 16 пушек». И тут с названиями старый корсар не прогадал. «Князь Потемкин Таврический» и «Граф Александр Безбородко» – таковы были названия нового пополнения. Теперь под началом Ламбро имелась уже целая флотилия.

– Не успел я еще как следует закатать рукава, а у меня уже свой флот в кармане! – хвастался он своему помощнику Дмитросу Мустоки. – Толи еще будет!

С захваченными судами «Минерва» пришла к острову Кефалония. Венецианцы были в ужасе. Еще бы, им не хватало вызвать на себя недовольство турок из-за выходок какого-то пирата!

Но Качиони было глубоко наплевать на стенания венецианцев. Пока суд да дело, он закупил новые пушки, порох и ядра, набрал и пару десятков бывших рыбаков, с радостью согласившихся примкнуть к удачливому корсару. Помог и русский консул на Кефалонии граф Бигилла, убедивший местные власти закрыть глаза на прибывших корсаров.

Вечером в каюту Качиони постучал вахтенный матрос:

– К вам просится какой-то капитан, говорит, что ваш старый приятель!

– Если приятель, то зови! Посмотрим, кто таков! – кивнул Качиони.

Через минуту в каюту, грохоча кабликами, спустился седоусый Мусаки, когда-то вместе с Качиони воевавший в эскадре адмирала Спиридова.

– Ламбро!

– Димитриос!

Приятели обнялись. Через полчаса Мусаки уже был капитаном одного из захваченных кирлангичей.

На следующий день Качиони привел капитанов к присяге, вручил им «арматорские» патенты, заверенные российским консулом.

– Теперь у меня уже своя флотилия и я не капитан, а адмирал! – самодовольно объявил он.

Оставив Кефалонию, флотилия направилась в Эгейское море.

Утром 30 апреля у западного побережья Мореи с «Минервы» заметили большое трехмачтовое судно.

– Похоже, что это турки! – оценил Качиони, разглядывая небрежно поставленные паруса и обвисший такелаж. – Такой жирный кусок нам упускать грех! Попробуем догнать!

Поймав в паруса попутный ветер, «Минерва» устремилась на пересечку обнаруженному судну. Турки, увидев это, пошли в отрыв. Началась многочасовая погоня. Пытаясь спастись, турки повернули к берегу, чтобы укрыться в одной из бухт. Однако им в тот день не повезло, ветер поменялся, и беглецам пришлось искать спасения в открытом море. Погоня продолжалась. Первыми турок настигли более быстрые и маневренные кирлангичи. Их задача была заставить беглеца сбавить ход. Капитан Мусаки палил исключительно по рангоуту и быстро заставил турка лечь в дрейф. А затем подоспела и «Минерва Севера».

Бой был жесток, турки бились насмерть, понимая, что от греков им пощады не будет. Отчаянная пальба продолжалась до самой темноты. Ночью турки попытались улизнуть, но им снова не повезло. На море был штиль, и противники лишь медленно дрейфовали, влекомые прибрежным течением.

На рассвете взору Качиони и его соратников представил полностью разбитый корабельный остов с обрубками мачт и паутиной свисавшего такелажа. Огня турки уже не открывали, так как выбросили пушки за борт. Да и драться у них было уже некому. Когда Качиони во главе своих сорвиголов первым взобрался на палубу, ему предстало страшное зрелище: груды мертвых и умирающих, обрубки человеческих тел, снасти и обрубки рей, все перемешано и густо полито кровью. Оставшиесмя в живых, уже смирившиеся с судьбой, сидя на корточках, ждали своей участи.

– Кончайте с оставшимися! – обернулся к корсарам Ламбро – И всех за борт, мне падаль на палубе не нужна!

Те выхватили сабли и, мешая друг другу, кинулись к опустившим головы туркам. Через несколько минут все было кончено…

В донесении князю Потемкину Качиони писал со всей откровенностью: «…По окончании военного действия осталось в живых 80 человек, которые так же в отмщение происходящего от их рода вероломства и крови, которое присем военном, действии скончались некоторые их моих, и словом да увидят другие, что творят, также преданы смерти».

– Турки нас, захватывая, казнят самой лютой смертью, и мы платим им той же монетой! – говорил он позднее в свое оправдание. – Это наши давние счеты, и никто не может нам в том помешать!

Захваченное судно окропилия святой водой от «поганой» скверны и подняли Андреевский флаг. Немедленно начали и починку. Но когда спустились в трюм, стало очевидно, что жить трофею осталось совсем недолго. Вода все прибывал, и остановить ее не было уже нельзя.

– Снимайте, что только возможно! – распорядился предводитель. Когда на борт «Минервы» было перегружено все, что представляло хоть какую-то ценность, трофей был предан огню.

Флотилия же взяла курс на Занте, чтобы исправить повреждения и пополнить запасы ядер, пороха и воды.

Отчитываясь о плавании, Качиони был весьма горд: «…Уже во всех местах турецких гремит, что Архипелаг весь наполнен военными российскими судами, в Архипелаге же нет больше никаких наших корсаров, только я с маленьким… флотом».

Но Качиони гонялся не только за турками. Не брезговал он и нейтралами. Так в мае 1788 года он остановил рагузское купеческое судно. Капитан-далматинец не слишком печалился, ведь Рагуза в войне России с турками держала нейтралитет и о том все прекрасно знают. Но на несчастье капитана, Качиони нашел в его шкатулке 800 золотых.

– Это деньги кампании, и вы не имеете никакого права их забирать! Я буду жаловаться вашему посланнику при тосканском дворе графу Моцениго! – кричал далматинец, видя, как Капчиони деловито сгребает золото в парусиновую кису.

– Вот мое право! – рассмеялся корсар и ткнул под нос пистолет. – Понюхай и заткнись!

Затем он погнался за следующим рагузским судном, которое шло на принадлежащий туркам Крит с военными припасами. Перехватить такую добычу было для Ламбро делом чести. Такой приз наглядно бы продемонстрировал всем, что Рагуза не таясь, поддерживает Константинополь. После этого руки Качиони были бы полностью развязаны. Но сорвалось! В самый момент капитан успел проскочить в порт Кандию, куда из-за тамошних пушек Ламбро уже не сунулся.

«Все мои меры употреблю сыскать такой фальш, – писал он раздосадованный, – и тем, довести, чтоб оные рагузцы подпали под наши призы».

В начале лета Качиони получил секретное письмо из Венеции. Посол Мордвинов сообщал ему о трех английских торговых судах, которые грузили в Салониках военное имущество для турок в Боснии. Какчиони он сулил богатую добычу, себе возможность получить картбланш в обвинении Англии в помощи туркам. Но Качиони ждала снова неудача, кто-то предупредил англичан о корсарах, и те в море так и не вышли.