Сверхновые сказки не нашего времени

– Здравствуй, – приветливо сказал один из них, который выглядел моложе, почти ровесник. – Давно к нам никто не приходил. Ты откуда?

– С Земли, – ответила Женька. – Верните меня, пожалуйста.

– Это будет трудновато, – сказал второй. – Земля не входит в список. Хотя пришельцы оттуда бывают.

– Что это за список? И что с моими… соплеменниками? Где они сейчас?

– Список планет, добровольно и официально вошедших в Круг. Земля пока не вошла, хотя лепесток её тут имеется; твоя планета, так сказать, кандидат. А соплеменники твои в основном остались на Перри. Со времени возникновения нашего Храма только двоим удалось вернуться на Землю, и у обоих было с собой что-то оттуда.

– Что?!

– Да неважно; монетка, платок, заколка… Дело в том, что на Земле пока нет Храмов, и активировать её лепесток можно только с помощью земного предмета. Обычно после нескольких лет на Перри у счастливых посетителей нашей благословенной планеты не остается земных артефактов. У тебя ведь тоже нет? – Он кивнул на её пастуший комбинезон и куртку, явно местной выделки.

– Нет. Но я всё равно попаду на Землю, – упрямо заявила Женька. – Вы сказали «трудновато». Значит, в принципе это возможно? К тому же я сама принадлежу Земле. Принадлежала…

– Но ты ведь не предмет, девочка, – сказал старший. – И ты уже два года принадлежишь Перри.

– Никому и ничему я не принадлежу! – вспылила Женька. – Я к вам не просилась! Верните меня обратно!

– И давно ты перестала пить козье молоко? – поинтересовался старший.

– Примерно неделю.

– Молодец! – неожиданно похвалил жрец. – Садись (он указал на широкую скамью у стены), обсудим. Сначала информация.

Она кивнула, покосившись на молодого – тот уже не улыбался, и Женька поняла, чем эти жрецы отличаются от других аборигенов Перри. Они не были «милыми» – они были нормальными и, конечно, тоже не пили молока.

– Не мы построили этот Храм, и не мы устанавливаем правила. Тебе ведь рассказали внизу историю появления Храма Перри? (Женька кивнула). Его создала раса, намного превышающая по развитию все остальные. Назовём их для определенности Богами. Они и создали наш Круг (жрец показал на «ромашку»). Кругов бесконечно много, но люди, такие как ты и я, могут жить лишь в нашем: дышать одним воздухом, есть местную пищу, иметь общих детей. В нашем Круге сейчас 207 миров. В большинстве из них есть Храмы, но в некоторых – пока нет. Люди, прибывающие оттуда, попадают на Перри, потому что жители нашей планеты издавна принимают таких «случайных» пришельцев и помогают им преодолеть шок прыжка.

– С помощью молока? – спросила Женька.

– Вот именно. Это наше богатство – и наше проклятие. Счастливое и самоудовлетворённое общество не развивается. Зато оно выполняет очень важную миссию – адаптирует случайных пришельцев и тем самым создает возможность вхождения их миров в Круг. В очень редких случаях, если «вспомнившему» удаётся попасть в свой мир и, кроме того, если там он по своей воле откроет дверь представителю Богов. Без приглашения они не являются. Дальше уже дело представителя: договориться с правительствами, выбрать места для Храмов, убрать «дыры», через которые проваливаются случайные люди, вроде тебя. В результате планета входит в сообщество подобных ей миров. Да и люди перестают пропадать.

– Бермудский треугольник, – пробормотала себе под нос Женька.

– Давай переходник, Свелл, – попросил старший и передал Женьке браслет с двумя кнопками: белой и зелёной. – Надевай. Теперь о правилах. Тебе даются две попытки. Два прыжка. Сразу скажу, вероятность того, что ты вслепую попадешь на свою планету, очень мала. В результате прыжка ты окажешься, скорее всего, в другом Храме. С меньшей вероятностью тебя забросит на планету вне списка – просто потому, что таких планет гораздо меньше. Из Храма ты можешь либо вернуться сюда, на Перри, либо сделать второй слепой прыжок – но там ты уже застрянешь навсегда. Поскольку неизвестно, куда ты при этом попадешь, советую возвращаться – так сделали все твои соплеменники, не имевшие земных артефактов. Вернёмся к первому прыжку. Если ты попадёшь на планету вне списка, можешь там остаться – навсегда или на время: кто знает, вдруг тебе там понравится? В любой момент можешь вернуться – просто нажми зелёную кнопку, и тебя перебросит обратно к нам. Обратный переход – не прыжок, у тебя есть вторая попытка. Обычно люди не решаются на второй прыжок, остаются на Перри.

«Вот оно что, – подумала Женька, – поэтому и молчат вернувшиеся: они просто струсили и не хотят признаваться в этом. Конечно, лучше попить молочка и всё забыть… Не для меня».

– Ясно, – сказала Женька. – Я прыгаю.

– Тогда иди по зелёному лепестку к центру. Шагай прямо в центр – ты будешь падать, но не бойся: это субъективное ощущение, всего на несколько секунд. Потом тебя выбросит на другой лепесток, то есть, на другую планету.

– Вот что, – вмешался молодой. – Попробуй подумать о своей Земле, представь себе… ну, что-то очень хорошее, радостное, что с тобой там случилось. Говорят, помогает.

– Суеверие! – отозвался старший. – Впрочем, вреда не будет.

И Женька стала представлять.

Они с мамой на цветущем летнем лугу рядом с речным обрывом. Женька бежит за бабочкой, и, увлекшись погоней, чуть не слетает вниз – её подхватывают ласковые мамины руки и несут назад, на луг. Женьке года три, и это её первое воспоминание. Первое – но очень яркое. Она даже слышит мамин голос: «Смотри, Женечка, это василёк, а это ромашка, а это… подойди-ка поближе…»

– Да, мама, я иду, – говорит Женька и бежит по зелёному лепестку прямо в сияющий как солнце жёлтый круг. Чернота, падение, стены бесконечного колодца сближаются, обволакивая её, и Женька теряет сознание.

Ещё не открывая глаз, Женька почувствовала: это не Земля. Запахи, звуки – всё было неуловимо чужим. Её грубо подняли на ноги, и она увидела двух вооруженных людей в форме. Бронзоволицые, с резким профилем, они напоминали земных индейцев, только со светлыми, почти белыми волосами – таких индейцев не бывает. Они обменялись несколькими фразами между собой, но на Женьку, казалось, вообще не обращали внимания, просто втолкнули в задний отсек машины и повезли куда-то. Женька подтянула рукав куртки: зелёная кнопка светилась изнутри, как бы приглашая нажать.

Но Женька решила пока повременить, посмотреть, что будет дальше. Она уже имела некоторый опыт подобных задержаний – когда вместе с друзьями весной выходила на митинг, где их «винтили». Правда, тогда в автозаке она была не одна, а с другими захваченными; все быстро перезнакомились, и было весело и не так уж страшно. Она переживала только за маму. Но «школоту» отпустили довольно быстро – составили протокол и продержали для острастки в общей камере до прихода родителей. После этого она дала маме слово в митингах больше не участвовать. И вот – нате тебе! Стоило попадать на другую планету, чтобы снова угодить в автозак.

В целях сравнительной ксенологии Женька решила посмотреть «кино» дальше. Интересно, как они будут составлять протокол с человеком, не понимающим их языка. Впрочем, этот незначительный факт вряд ли их остановит: и составят, и дадут подписать. Или сами подпишут. «И расстреляют», – издевательски шепнул внутренний голос. На деле всё оказалось ещё проще: никаких протоколов и проникновенных бесед со следователем. Женьку сразу же впихнули в тёмную камеру и закрыли там. «Кино» оказалось малоинтересным. Немного посидев на жёсткой койке, Женька нажала зелёную кнопку, злорадно представляя, как охранник открывает совершенно пустую камеру.

Очнулась она в знакомом Храме, на той же самой скамье-кушетке, где получала инструкцию перед прыжком. У изголовья скамьи стояла простенькая ваза с букетиком перри.

– Привет, Женнья! – радостно приветствовал её молодой жрец. – Ну, и как тебе Астор?

– Никак, – ответила Женька. – Меня сразу повязали и засунули в камеру. Постой, а откуда ты знаешь, как меня зовут? Я, вроде, своего имени не называла.

– Приходил Аннум, – объяснил старший. – Через два дня после твоего отбытия. Хотел узнать, удалось ли тебе попасть на Землю.

– Не понимаю, – призналась Женька, садясь на скамье. – Во-первых, как он мог прийти через два дня? Я отсутствовала часа три, не больше. Во-вторых, откуда вы узнали, что я прыгнула на этот самый… Астор?

– Для нас ты отсутствовала около года. Видишь ли, с помощью браслета прыжок аккумулирует год твоего времени из общего временного потока; переводит его в энергию возврата (он показал на зелёную кнопку, которая сейчас не светилась) или в энергию вызова представителя (он указал на белую кнопку, тоже не светящуюся). А что касается той планеты, на которую ты попадаешь, она визуализируется в момент открытия пути для прыжка: проходит цветовая волна по соответствующему лепестку. В твоём случае это была фиолетовая волна по лепестку Астора. Кстати, ты почти попала: индексы развития цивилизации Астора и Земли очень близки: 27,2 и 27,5. Так что поблагодари Свелла за совет.

Женька поблагодарила и призадумалась. Здорово, конечно, что можно мыслями влиять на вероятность прыжка, но не факт, что попадёшь на цветущий луг и вообще на Землю. Скорее, угодишь совсем на другую планету с близким, как его, «индексом цивилизованности». И этот индекс, судя по всему, довольно низкий. Может, взять тайм-аут перед вторым прыжком – передохнуть на Перри, подобрать воспоминание? Так ведь на Земле тоже пойдёт дополнительное время. Даже теперь, если второй прыжок удастся, там пройдет… два плюс один, плюс один… четыре года. Бедная мама! Между тем старший жрец продолжал.

– Мы объяснили Аннуму, что нет, не попала, да и не могла попасть без артефакта с Земли. Сказали ему, что ты на Асторе и, если там не задержишься, то прибудешь сюда же через год, и тогда, наверное, останешься на Перри. Он покачал головой: «Она не останется» и повернулся уходить. И тогда я спросил на всякий случай, не сохранилось ли в его доме чего-нибудь, хотя бы клочок одежды, в которой ты прибыла. Он сказал, что тебя нашли в лёгкой летней одежде, и ты её всю изорвала, когда буйствовала в шоке. Клочки они сожгли.

– Я прыгаю снова! – заявила Женька, вставая с кушетки.

– Подожди, – сказал старший, – я не договорил. Аннум пришел во второй раз через месяц. Он произвёл настоящие раскопки на месте твоего появления – всё-таки прошло два года, да ещё на козьем пастбище. И кое-что нашел. Посмотри, это твоё?

Он протянул Женьке два металлических кружочка – это были монеты в 5 и 10 рублей. Наверное, выпали из кармашка шортов. Она просияла:

– Да! Что с ними делать?

Жрец взял монеты и положил их на один из белых лепестков. По нему стали катиться волны голубого цвета.

– Вот и всё. Путь прыжка на Землю открыт. Иди по зелёному лепестку в центр, а когда прибудешь домой не забудь, пожалуйста, о белой кнопке на браслете. Ты заслужила право решать. Ну, счастливого пути! Иди же!

Но Женька медлила.

– Аннум сказал что-нибудь еще? Для меня?

– Нет. Он сказал только: «Пусть девочка скорее бежит домой. Мы уже попрощались». Но если спросишь о нём, просил передать тебе это.

Жрец вынул из вазы одну веточку, обсыпанную множеством белых ромашек перри, и протянул ей. Женька засунула веточку во внутренний карман пастушьей куртки и быстро пошла, почти побежала по зелёному лепестку, чтобы не разреветься при свидетелях. С детства этого не любила.

Навестить Марию

МОСКВА, XXI ВЕК

– Привет, Аля, я здесь.

– Здорово! Когда прилетел?

– Только что домой ввалился. Увидимся завтра?

– Конечно. В двенадцать уже проснёшься?

– Постараюсь. Спокойной ночи!

– Подожди! Нашёл?

– Скорее нет, чем да.

– Интригуешь?

– Скорее да, чем нет. Давай не по телефону, и на свежую голову. Жду завтра. Целую.

– И тебя тоже, интриган. Я же не засну – от любопытства

– А я засну – просто с ног валюсь. Пока! До завтра!

ПРАГА, XVI ВЕК

Комната с низким потолком и без окон тускло освещена свечами. За длинным столом сидят шестеро, по трое справа и слева от стоящего в торце. Он продолжает негромко:

– Друзья мои, терпеть больше нельзя. Разве вы этого не понимаете? Сегодня они нападают на наших торговцев и ремесленников в городе, а завтра придут в гетто. Мы беззащитны. Если мужчины будут сопротивляться, они убьют мужчин, а потом всех остальных. Я давал клятву защищать свой народ, свою общину. Я не могу поступить иначе.

– Это чёрная магия, рабби. Я против, – возражает старик, сидящий слева.

– Это последняя зашита, которую оставили нам наши предки. Разве не пришёл её час, я вас спрашиваю? Разве не должны мы спасти наших детей? Разве жизнь наших женщин и стариков ничего не стоит?

– Они вынуждают нас уйти, рабби, только и всего, – примирительно говорит мужчина справа. – Лучше покинем город.

– Нет, – резко отвечает председательствующий. – Я не покину этот город, где родилось семь колен моих предков. И спрошу вас, многоуважаемый Иегуди, куда вы собираетесь идти? Где вас встретят с распростёртыми объятиями? Наш народ избран – и проклят. Если мы начнём покидать свои очаги – рано или поздно мы уйдём отовсюду. Все мы, все евреи.

Долгое молчание. Рабби Лёв грустно улыбается и говорит:

– Мне понадобится помощь двоих из вас. Кто? – Поднимается молодой священник, почти юноша, потом ещё один. – Спасибо Исаак, спасибо Иегуди, – кланяется каждому рабби. – Приходите на задний двор синагоги сегодня вечером, как только стемнеет.

МОСКВА, XXI ВЕК

Я просыпаюсь в 9 утра; есть еще время понежиться в постели до прихода Альки. Тем более, что сегодня, 24 июля, мамин день рождения – ей бы исполнился 71 год. Не так уж много, но и не мало: мои дедушка и бабушка не дожили и до тридцати. Это со стороны мамы. Они были «врачами-убийцами» и не додержались до 5 марта того самого, 1953 года. Только и успели, что родить мою маму и прожить с ней почти три года до приезда чёрного воронка по их душу. Позже, когда ненадолго открылись архивы КГБ, мама смогла увидеть дела своих родителей. И даже тайком снять с них копии – помог её школьный приятель, служивший в Лубянской канцелярии.

Дедушка, Лев Павлович, типичный представитель титульной нации, повторил судьбу множества других представителей. Дал показания, что он японский и английский шпион, в чём и расписался на последнем протоколе допроса. Но никого не заложил – этого он не смог. С фотографии на меня смотрит типичный русский доктор: чеховская бородка, растерянный взгляд близоруких глаз. Он не был слабым – те умирали после первых же допросов, но и не сильным – те умирали, так ничего и не подписав. Он был просто хорошим человеком и врачом, а потому был обработан по полной программе, осуждён как шпион и расстрелян в подвале Лубянки…

А вот с бабушкой, Марией Исааковной, история тёмная. В её деле остался только входной формуляр: фотография (с неё на меня в упор смотрит гневная красавица, а потом поворачивается гордым профилем), фамилия-имя-отчество, род занятий, даты рождения и ареста. И больше ничего. Мамины знакомые из Мемориала объяснили ей, что так редко, но бывает. Например, когда на первом же допросе арестант набрасывается на следователя, и набрасывается успешно – так, что ослеплённый болью садист инстинктивно выхватывает оружие и убивает подследственного. Да, бабушка всё поняла сразу и не стала плясать под их дудку. Так и вижу, как она в броске впивается в глотку, в нужное место – она знает куда. Врач, всё-таки…

Других моих деда и бабку расстреляли еще раньше, в 1949 году, почти сразу после рождения их сына, моего отца. Впрочем, об этом я знаю только со слов мамы, потому что с отцом незнаком – не довелось ещё встретиться. Они с мамой подружились в детдоме. Потом полюбили друг друга, стали жить вместе, но, когда в 1980 зашёл вопрос о моём появлении на свет, отец закричал «В такой стране рожать детей нельзя!» – и хлопнул дверью. К счастью, мама решила, что всё-таки можно. И вот я тут, сорокалетний балбес, а её уже нет…

Я встаю и снимаю с полки её любимого «Графа Монте-Кристо». Вынимаю закладку – мамину фотографию. Она молодая и улыбается мне. На обороте маминой рукой написано целое послание:

«Дорогой сынок! С днём рождения! Вот твои первые стихи – ты их выдал сегодня утром, а я записала:

Туша огромного здания припала к площади каменной.

Ввысь напрягаются лапы – колонны, облизаны тьмой.

Из переулков сумеречных к колоннам выходят люди,

Из каменной, мглистой ночи – как комарьё на огонь

.

Расти сильным, умным и весёлым!

Мама. 12 января 1987 г.»

Я вновь удивляюсь – что за странные стихи для семилетнего пацана, и вновь вспоминаю тот день, точнее, предыдущий вечер…

ПРАГА, XVI ВЕК

Трое людей копошились на глиняном холме, к которому выходила задняя сторона синагоги, освещенная двумя чадящими факелами. Они спустились с корзинами, наполненными глиной, и высыпали их на кучу у стены.

– Достаточно, – сказал рабби Лёв. – Теперь отойдите в сторону и подождите. Пока я сам.

Он наклонился над кучей и стал формовать что-то с помощью деревянной лопатки. Постепенно проявились контуры гигантской лежащей фигуры. Рабби огладил её ладонями и выпрямился. Потом подошёл к стоящей сбоку скамье, обмыл руки в тазике, вытер их насухо и взял с края скамьи тяжёлый том с кабалистическими знаками на окладе.

– Идите сюда, – подозвал он помощников. Те приблизились. – Сейчас я буду читать из этой книги. Вы не вмешивайтесь, что бы ни увидели. Потом придёт очередь Исаака, потом Иегуди. Каждому надо обойти вокруг этого… существа, какую бы форму оно не приняло. Сделав круг, отходите в сторону. Это всё, что от вас потребуется. И запомните: с того момента, как я начну читать – ни слова, ни звука. Разомкнёте уста только когда я скажу. Вы поняли? Вы согласны?

– Да, рабби, я согласен, – ответил каждый.

МОСКВА, XX ВЕК

В школу я пошёл шестилеткой. Я начал читать с четырёх лет, а когда через два года принялся за «Первых людей на Луне» Уэллса, мама решила, что сынок катастрофически перерастает детский сад, и от греха подальше записала меня в школу. Вообще, в вопросах воспитания и планирования моей детской карьеры она руководствовалась только здравым смыслом, как сама его понимала. При этом не забывала советоваться со мной. Вот и сейчас мы решили, что первоклассник имеет право сам выбрать подарок на свой день рождения. «Только в пределах разумного», напомнила мама. И накануне вечером, когда она вернулась с работы, мы поехали на троллейбусе в Детский Мир.

Так я впервые попал на Лубянскую площадь, тогда площадь Дзержинского. Зимой в шесть вечера уже совсем темно, и хорошо освещалась только здание Детского Мира с сияющими высоченными окнами-витринами, да еще огромный шпилеобразный памятник в середине площади. «Это кто?» – спросил я маму. «Дзержинский, – кратко ответила она, – пошли скорее за подарком, а то не успеешь выбрать, магазин закроется». И я почти побежал к сияющим окнам, в весёлое царство игрушек. А на следующее утро выдал это странное мрачноватое произведение.

Став постарше, я иногда перечитывал мой первый стих, сохранённый мамой, и удивлялся: конечно, здание Детского Мира в целом приземистое и может напоминать тушу гигантского зверя наподобие древнего ящера – но оно было сверкающим и весёлым – откуда же у стиха такой темный, зловещий колорит? Ответ я получил через несколько лет, в перестроечный период, который совпал с моим пубертатным.

Тогда я постоянно приставал к маме с разговорами о сталинском терроре. Однажды она сказала: «Знаешь, Севка, ты меня удивил в восемьдесят седьмом, когда мы ездили за твоим подарком. Ты на Лубянку и не смотрел, даже не оглядывался, тащил меня в Детский Мир. А ведь на следующее утро сказал именно про Лубянку. Только надо было не «из переулков сумеречных», а «из подвалов каменных». Хотя нет: люди в воронках слетались сюда по ночам со всего города, по улицам и переулкам, а из подвалов они уже не выходили… Действительно, «как комарьё на огонь». Вороньё-комарьё… Главное, атмосфера передана великолепно! Именно «туша» и именно «припала» – сейчас кинется и сожрёт! Она и сжирала… Вот ответь, откуда ты, малявка, всё это знал? Каким органом чувствовал? Просто мистика какая-то!» «Не такая уж и малявка, – обиделся я. – К тому времени малявка уже «Остров доктора Моро» осилила». Тут мы почему-то расхохотались, прямо до слёз.

Отсмеявшись и смахнув слезинки, мама погладила меня по макушке (других нежностей я ей уже не позволял) и скомандовала: «Ну, хватит! Пошли ужинать, докторёнок». Это детское прозвище она мне дала сама, потому что была врачом, как и её родители. Наверное, хотела, чтобы я продолжил семейную традицию, но никогда об этом не говорила. А я стал лишь доктором наук, физико-математических.

ПРАГА, XVI ВЕК

Рабби начал читать на древнем рокочущем языке. Вскоре чудовище зашевелилось. Исаак и Иегуди молча отпрянули. Не прекращая читать, рабби Лёв обошёл вокруг оживающего тела, которое пыталось отлепиться от земли. Сделав полный круг, рабби позвал: «Исаак, обойди его». Юный священник приблизился, и чем ближе он подходил, тем светлее становилось вокруг: это засветилось красным глиняное тело. Поверхность потекла, как расплавленный металл, внутри что-то бугрилось и переливалось из одной формы в другую. Когда Исаак завершил круг, красный гигант сел, полыхая жаром.

Лёв положил книгу назад на скамью, движением руки отослал Исаака и подозвал второго помощника: «Иегуди, обойди его». Преодолевая волны жара, Иегуди приблизился. Чем ближе он подходил, тем холоднее и темнее становилось вокруг. Члены гиганта остывали, но приобретали подвижность. Он начал подниматься, а когда Иегуди завершил свой круг, встал в полный рост. Рабби отослал Иегуди и сам стал перед гигантом.

МОСКВА, XXI ВЕК

Алька с порога кинулась мне на шею. Я, конечно, обнял и поцеловал, но удивился столь горячему приёму:

– Ты чего? Всего неделю не виделись.

– Боялась, что ты там останешься. С отцом.

– Нет, дорогая. Во-первых, оставаться не входило в мои планы, а во-вторых, с отцом я даже не виделся.

– Странно. Ты мог выбрать Париж или Мадрид. Сам говорил, в этом году там тоже конференции по твоей тематике, а Прага, извини, всё-таки не Париж. Значит, ехал к отцу.

– Ну, Прага, в своём роде ничуть не хуже Парижа. Сказочный город! А выбрал я Прагу не столько из-за отца, сколько из-за кошмара. Я же тебе рассказывал: много лет один и тот же кошмар, эти блуждания по тёмному средневековому городу. Факелы, стражники, погоня. Брр! Надо было с этим что-то делать. Надо было найти это место наяву, при свете дня.

– Помню, конечно. Но почему ты решил, что именно Прага, а не средневековый Париж, к примеру?

– Потому что кошмары начались после того, как мама мне сказала, что отец эмигрировал в Чехословакию. Живёт с новой семьёй в Праге, имеет двоих сыновей. Она узнала случайно, от общего знакомого. А потом стала получать письма из Праги. Она их складывала в пакет не вскрывая. Я её понимал: мама не прощала предательства, такой уж была человек. Я ещё удивлялся про себя – чего ж не выкинет? Оказалось, хранила для меня. Перед смертью дала мне этот пакет и сказала, что я должен решить сам, буду ли общаться со своим отцом и братьями. Она была ещё и очень справедливым человеком…

– Так ты решил не общаться?

– Да ничего я не успел решить. Закрутился. Сначала на конференции, а потом в городе со мной случилась странная история.

ПРАГА, XVI ВЕК

Рабби Лёв начертал знак на чреве гиганта и заговорил:

– Я, твой создатель, нарекаю тебя Големом. Ты, Голем, будешь слушать только мои приказы и исполнять их в точности. Если я умру, ты рассыпишься в прах, не причинив вреда никому из живущих. Ты меня понял, Голем?

Гигант медленно кивнул и вновь уставился на маленького человека, только что установившего непреложную власть над ним.

– Патрулируй гетто, Голем. Если увидишь, что к нам проникли чужаки, замышляющие зло – изгони их. Если зло будет сотворено – сокруши их. Если житель гетто укажет тебе на чужака, обижающего его, накажи обидчика, но никого не трогай сверх необходимого. Ты меня понял, Голем?

Гигант кивнул.

ПРАГА, XХI ВЕК

Три полных дня я крутился на конференции, а если и выбирался в город, только со своими коллегами – мы обычно садились в открытом кафе, заказывали пиво и «вепрево колено», и в такой непринуждённой обстановке продолжали обсуждать свои профессиональные проблемы. Четвертый день был занят только до половины; после официального закрытия конференции и прощального обеда кто-то спешил уехать, а кто-то – и я в том числе – отправился бродить по городу.

Как обычный турист, я начал со Старого Места. Конечно, Староместная площадь производила потрясающее впечатление, несмотря на толпы туристов, стекающихся сюда из боковых улочек. Но это было явно не «моё» место. Так что, полюбовавшись на двухголовую церковь «Марии у тына» и знаменитые астрономические часы, я направился через Карлов Мост к Замковой Горе, где надеялся найти то самое место, которое мучало меня в кошмарах.