Симфония предчувствия. Космологическая поэма

Масса возникает при уравновешивании в общем центре колебательно-вращательных движений носителей энергии по всем направлениям пространства.

А может ли носитель энергии быть без массы?

hυ – фотон не имеет массы покоя. Энергия волны – прямолинейный импульс.

Масса электрона возникает за счёт взаимодействия электронно-позитронных полей с хигсовским конденсатом (ХК):

me ~ 0,5 MэВ.

Сейчас физики уверенно чувствуют себя до энергий

– 100 ГэВ ~ 1025 К, т. е. 10–13 м.

Чтобы понять, упрощают. Понимание – упрощение за счёт исключения несущественных деталей и выделение существенных признаков. Так и запутываются в бесконечных мозговых нитках. Сознание не очень приспособлено к постепенным переходам качества.

Свет – это распрямлённая свобода. Масса – это тяжесть от тоски энергии, заключённой в замкнутом пространстве. Энергия проявляется во взаимоотношениях трёх измерений со временем. Могут ли взаимоотношения быть без предмета (нет – заложено в слове). Пока нет системы, понять и запомнить трудно. Система – условие жизни. Влечение – условие жизни. Язык недостаточно развит для описания образов, представляемых органами чувств.

Что-то меня уводит в тёмный агностицизм от лени и недостатка смышлённости, наверно. А в комнате всётаки жарко. В гостинице был бы кондиционер.

Как он её за щёчку: «Ваанлек. Ваанлек». А мне-то что?

Тук-тук.

Кого ещё там несёт? Полежать не дадут. – Входите, открыто.

– Извини, что беспокою, – хозяйка, – ну как устроился?

Просовывается в дверь вежливая.

– Да хорошо всё.

– Душновато тут, что вентиляцию не включишь? – Клара уже в комнате и переминается надо мной в шортиках.

Принципиально не меняю расслабленной позы на своём арендованном ложе под испытующим взглядом вечерней визитёрши.

– Да я не знаю, эта кнопочка, что пропеллер включает, – тыкаю в неё пальцем, – не слушается чего-то.

– Не слушается? Почему? Она исправна, – Клара тянется через тахту к непослушной кнопке. – Лежи, лежи! – и ложится на меня. – Ну, видишь! Вот и завертелась.

А живот у неё довольно упругий, и сама она ничего.

– Фантастика инженерной мысли, – слегка улыбаюсь, держу руки по швам и не реагирую, как будто так и надо всегда включать вентиляторы.

Застыли. Одна, две секунды…

– Ну, отдыхай, – Клара довольно больно упирается кос тяшками своего кулачка прямо в поддых и встаёт, – спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – тоже встаю и закрываю за ней дверь.

Надо бы тахту переставить, отодвинуть, что ли, её от стенки?

– Тррынт, тррынт, тррынт, тррынт, – под потолком поскрипывают и крутятся бежевые лопасти.

А где же ящерка? Сбежала! Жаль.

Ласточки-касаточки летают над роскошными вечнозелёными веерами, дразнящими своим безмятежным покачиванием съёжившуюся закоренелую привычку северянина к смиренному ожиданию промозглой стужи, к пожухлым листьям, к скользкой обледенелой тропинке. Холод, вьюга – этим всегда и неумолимо пресекается на исконной земле полуночной всякий разврат цветов, кузнечиков и любой другой полуденной испарины. Травка зеленеет, солнышко блестит, ласточка с весною в сени к нам летит. Прозеваешь, и эти милые создания уже тут как тут, глядишь, уже и гнездо лепят над телескопом или над верстаком. Книги, карты, отвёртки – всё будет замарано птичьим помётом. Эти стрижи и ласточки в России всегда как свои. Ан нет, они и в Индии тоже свои – носятся над обрывом, как ни в чем не бывало. Что им до русских снегов? Травка зеленеет, солнышко блестит, ласточка за летом из сеней летит. Нужно лишь перемахнуть Гималаи.

Маленький жёлтый робот стоит и оценивает обстановку двумя внешними видеокамерами кругового обзора. Наверно, они у него цветные и стерео. Делаю вид, что не замечаю. Шаг, ещё шаг. Ближе, ближе…

Рывок!!! Вдогонку! Несусь по пляжу. Краб улепётывает боком, подпрыгивая на бугорках, как радиоуправляемая игрушка, и ныряет в волну.

Ушёл! Ну и проворная же это штучка! Ладно, сейчас другого поймаю. Их тут хоть завались, вон сколько повылезало.

Опять якобы безразлично прогуливаюсь вдоль самого уреза, перекрывая как бы невзначай путь к отступлению крупному, размером с две ладошки, красавцу, занявшему позицию метрах в двадцати от прибоя. Вот он шевельнулся и опять застыл, не убегает. Прохожу по правому краю.

Вперёд! Огромные ножищи гонят шуструю машинку подальше, вверх, на берег, едва поспевают.

Хватай! Массивное тело прыгает на добычу. Восьминогий штативчик делает резкий финт и уворачивается.

– Кха! – приземляюсь на пустые руки и провожаю взглядом до круглой норки свою очередную промашку.

Ну, уж тут-то он мой будет наверняка! Раскапываю азартными лапами это сухопутное убежище.

Сейчас, сейчас я тебя схвачу! Тёмная дырка круто уходит все глубже и глубже.

Ну, где же ты? Ага, не уйдёшь! Алчные пальцы ждут шероховатого панциря, готовятся. Песок, песок, вот уже и вода.

А где краб? Куда же он мог деться? Снова несолоно хлебавши. 2:0 не в мою пользу.

Сижу на корточках, выполаскиваю грязь, забившуюся под ногти, и прицениваюсь к очередному панцирному чуду, заманчиво возвышающемуся неподалёку среди пены.

Изменим тактику, перенесём охоту с суши на море, там им так быстро не побегать. Встаю, направляюсь не спеша прямо на очередную вёрткую балерину. Четыре пары стройных ножек на восьми пуантах задвигались в эмбоите пасах в сторону родной стихии. Несколько мгновений и исполнительница классической тарантеллы скрывается от поклонника под кружевной занавес волны и прибойный шум аплодисментов. – Браво! Не жду выходов на бис, опрометью несусь к тому месту, где скрылось застенчивое дарование, чтобы заключить в объятия. Захожу в тёплую зыбь по колено, всматриваюсь в жёлтое дно.

Где она, где? А вот, недалеко ушла. Осторожно подкрадываюсь, сейчас схвачу.

– Балалам, – шлёпает взбаламученный накат, и всё смешалось.

А где же она? Опять промашка, ну что ты будешь делать!? 3:0 не в мою пользу.

Нацеливаюсь на ещё один подарок природы.

Ну, теперь-то я уже учёный. Захожу на него со стороны моря по пояс в воде. Краб, по всему видно, не понимает такого манёвра, лишь вяло сползает навстречу, погружается в прибрежную лужу и подпускает совсем близко. Вот он приподнялся на дне и угрожает расставленными в изготовке боевыми клешнями.

Ну, у меня-то клешни побольше. Медленно, медленно подвожу их с разных сторон к противнику. Не отводим друг от друга глаз, гипнотизируем. Хвать!

– Уй-ю-юй!!! – Краб отлетает и шлёпается куда-то в море. Трясу и зализываю прокушенный палец.

Какая боль! Какая боль!

Петербург – Керала 4:0.

Или наоборот? Как там у болельщиков?

Какая боль! Какая боль!

Штат Керала – Питер 4:0.

Ну уж дудки, 5:0 не допущу!

Оле! Оле-оле-олеее!!!

Шай-бу! Шай-бу! Шай-бу! Шай-бу!

Опять подкрадываюсь с глубины к новой потенциальной жертве. Опять краб обращает внимание на охотника только тогда, когда тот уже подводит к нему щупальца. Сзади приближается вал. Торопись, скорей…

Рраз! Есть! Ладони накрепко прижимают шершавый панцирь и острые клешни к плотному волнистому дну. Согнутое туловище всплывает в прибылой воде, но руки надёжно удерживают добычу, не давая ей расправить свои ужасные кусачки.

Вот он! Ура! Отквитали! 4:1!

По о-кеану плывёт че-репаха —У-у-у!На че-репахе костяная ру-баха —У-у-у![17]

Вперёд. Дорожка по взморью на юг. Лечу, окрылённый непонятной бесцельной радостью.

И чего радуюсь? Ведь не нашел ни клада, ни девушки, а наоборот, бреду, сам не зная куда. Пустынный песчаный пляж у края обрыва, цапля, вышагивающая по взморью, как по клюквенному болоту, орлы, парящие в вышине.

Ох ты даль-то какая! И не видно нигде ни жилья, ни столбика – ширь, простор. Один на земле, во всех её угодьях.

– Эге-гей!

– Ге-гей! Ё!

– Ии-и!

Твоё всё!.. Всё тебе!.. Живи, утопай в раздолье. Пьянею как от любви. Вот она где, воля! Вот она, красота – нескончаемая дорога в счастье. Да где же ещё найдёшь такой восторг? Да все ли знают про это диво, про эту благодать бескрайнего одиночества?!

Оборачиваюсь.

Из-за сильного плеча на краю горизонта, там, где небо сводится с морем, ещё просматриваются белыми царапинами у исполинских глыб буруны разбивающейся стихии, которые пришлось преодолевать недавно.

Далеко уже ушёл от городского пляжа.

У меня есть всё: часы, спички, компас, нож, широкополая шляпа. За спиной вещмешок. В пакете шебуршится добытая на ужин великолепная семёрка пузатеньких крабов. Напеваю песенку из телефильма детства про то, как проклятый белый империалист-колонизатор в пробковом шлеме завернул на катере на тропический остров и отобрал у доброго темнокожего аборигена «Большую Жемчужину» – рыбу-прилипало с помощью которой тот добывал морских черепах и кормил семью.

Если поймать черепаху,Вынуть её из воды,На костяную рубахуБудет в доме много еды.Нас ведёт «Большая Жемчужина»,Домой мы вернёмся с ужином.[18]

Было сказкой, а теперь, пожалуйста, наяву: и тёплый океан, и добыча на ужин.

Огибаю красно-бурый ноздреватый обросший пёстрыми ракушками валун.

– Енгине анде![19] – темнокожий абориген вдруг откуда ни возьмись, сидит на корточках и поднимает в приветствии тонкую десницу.

– Оп-па! Вот так встреча! – чуть не наступил, стою и смотрю сверху вниз на худенького мускулистого паренька в набедренной повязке. – Здорово, коли не шутишь!

– Ння! – глянцевый курчавый юноша улыбается и встаёт, кивая на полное ведёрко блестящей рыбки!

– Хороший улов, – улыбаюсь в ответ и развожу пальцы, показывая малый размер, – только уж больно мелкая она у тебя.

– О! – Весёлый индус запускает руку в ведёрко и вытаскивает со дна что-то похожее на приличную щучку.

– А я тоже не пустой, – раскрываю перед ним свой пакет с добычей.

– Гхата[20]? Кина тараваха кинакиеа![21] – Туземец опять смеётся, но как-то хитровато. – Какхан тхара бхаа рабаки танааикива.[22]

Показываю бровями, что улавливаю его насмешку и прощаю, потому что согласен.

Голоштанный добродушно глядит, излучая надёжную радость.

– А как ты ловишь эту мелюзгу? – наигранно изображаю недоумение, тыкаю пальцем, жестикулирую, и мой собеседник понимает вопрос, разворачивает мелкоячеистую сетку 2 × 3 м, замахивается, ловко накидывает её в мелководье и тут же вытаскивает. В нехитрой снасти аппетитно серебрится пяток симпатичных рыбок.

– Ватанга ксатха клахашатанья ратри пакчанам.[23]

– Поздравляю.

– Нанау[24].

– Пойду дальше, – показываю на чернеющие в дымке вытащенные на ровный низкий берег огромные рыбацкие чёлны.

– Вари[25], – прощается береговой босяк, – кандахил санзошам[26].

– Счастливо.

Про Вселенную не будем пока – тема тёмная, но в ней есть галактики, а там (об этом и не поспоришь) светят звёзды. Из чего они? Из плазмы. А плазма – это что? Ионизированные частицы, не связанные друг с другом никакими персональными жёсткими сцепками. Адроны: протоны, нейтроны, электроны существуют почти вечно и являются основой, составляющей свою обособленную среду – среду звезды, и звёзды светят долго.

Другая обособленная среда, похолоднее – планета. Планеты тоже кружат долго, и у них тоже единообразная стабильная почти вечная основа, но не та, что у звёзд: атомы и молекулы.

Устойчивые единообразные природные основы составляются в обособленную среду и определяют время её существования. Так построено мироздание. Это закон обоснования сред[27].

Атомы соединяются в молекулы, но из них только молекулы углеродосодержащие белковые являются основами для образования стабильных, повторяющихся и самовоспроизводящихся сред – организмов.

Организмы образуют биосферу на Земле. Организмы – основы, составляющие среды обитания.

Из всех существ только один организм – человек – является основой среды цивилизации, среды Разума.

Разум – устойчивая основа, существующая на базе человека. Разум является основой среды сравнений или среды сведений.

Я – устойчивая неделимая основа, составляющая среду своего Разума.

Путано, запутанно, но если вникнуть, то достаточно просто. Закон обоснования сред. Основы составляют среду. Протоны, нейтроны, электроны составляют звезду. Атомы и молекулы составляют планету. Углеродосодержащие белковые молекулы составляют организм. Организмы составляют биосферу. Человек составляет цивилизацию. Разум составляет сведения. Я составляет разум.

Незыблемые основы мира – это адроны, атомы, молекулы, белки, организмы, люди, разум и Я.

Звёзды и планеты, живые существа и биосфера, цивилизация и люди – всё материально, всё имеет размеры, температуру, тянется во времени, зависит от естественных причин. Разум существует в мозгу человека и очевидно материален, сведения тоже имеют реальные носители.

Но Я? Куда и откуда, и почему? Разум без Я – бесцельная аналоговая машинка, набухшая сведениями. Только Я, единый, неделимый, безграничный, нематериальный, вне времени, но существующий живой Я – центр мироздания и основа. Я где захотел: и сейчас, и в прошлом, и в будущем. Я что захотел, насколько смело и свободно воображение. Вселенная во Вселенной Я заселяет и напрягает разум. Разум познаёт, создаёт, и вперёд – всемогущее сотворение внедрения в мир.

Не проси,Не унижайся,Не унижайИ твори что хочешь.

Чёлны уже совсем недалеко и будто бы вытащены на берег прямо из древнего моря – большие, деревянные, с плавными обводами, с высоким бортом, с крутым лебединым носом и кормою.

Да, не все ещё лодьи, времён Садко и Синдбада-морехода свой век отслужили.

– Рвав! Гав-гав! Ау-ввав! – От горки со стороны тростниковых хижин выскакивает разношёрстная свора. Шесть штук. Приближаются.

Ну, начинается как всегда, как жильё, так и собаки без привязи! Место голое, нигде не укрыться. Нащупываю нож.

А вот и палка валяется! Весьма кстати. Подбираю довольно хлипкую хворостину и продолжаю чинно вышагивать своим путём по краю прибоя.

– Ррр-гав-гав-гау! – Подбежавший грязный вожак изображает ярость, скалится и резко приседает, будто готовясь к прыжку, псы помельче трусовато подражают, окружая забредшего в их владения чужака. Продолжаю невозмутимое шествие.

На испуг не возьмешь, не на того напали. Только не давать им зайти сзади. Оборачиваюсь, тыкаю своим оружием в сторону назойливой сучки, нацелившейся исподтишка цапнуть за икры.

– И-ии-и! – визг и отскок.

– Си-су… Си-су, – посвистываю скандальным братьям нашим меньшим по-свойски. Собаки полаяли, поохраняли, позащищали и усекелили восвояси к своим мискам. Провожаю взглядом нестройную хвостатую команду, но палку всё же не бросаю. Впереди чёлны в ряд, а что там за ними, не видно. Может, ещё одна свора? Чёрные струганые доски допотопных посудин пришиты внахлёст к округлым бортам просмолённой бечевой. На обшивке одного из стругов нарисован индийский мальчик со школьной папкой под мышкой, смотрящий вперёд в волны.

А вот и хозяева: две цепочки индусов держатся за концы гигантской сети и слаженно, по команде, перехватывая руки, тянут её из пучины: – Опп! Опп! Опп! Опп! – Разномастные чалмы и цветные полотенца на бёдрах покачиваются в такт их монотонным выкрикам. Метрах в пятистах от берега на краю огромного невода виднеется ещё одна промысловая лодья.

Сколько же тут рыбаков на одну снасть? По десять на каждом канате, трое в лодье, и ещё один – вон плавает, буйки поправляет. Двадцать четыре человека.

Прохожу мимо, приподнимаю в приветствии шляпу: – Здравствуйте!

Двое крайних в цепи, укладывающие вытащенные канаты, отзываются кивками. Другие артельщики, занятые делом, продолжают работу: – Опп! Опп! Опп!

Полусонный вилорогий буйвол разлёгся посреди заливчика и лениво наблюдает, как спорится работа. Маленькая птичка что-то выклёвывает на его раздутом боку. А дальше по берегу опять чернеют в дымке такие же чёлны.

А не полежать ли и мне?

Снимаю вещмешок, кладу у камня.

Какой странный камень, будто в узорах. Ба! Да это же панцирь морской черепахи! Вот она, мечта детства из телефильма. Откапываю вросшую в лёсс невероятную находку, примеряю её к груди. Роговой доспех закрывает всё туловище и воняет тухлой воблой. Ничего, отчистим. Несу диковинку к воде. Драю черепаховые останки песком, ополаскивая то и дело руки от смердящей мякоти.

У океана лежит черепаха —У-у-у!У черепахи костяная рубаха —У-у-у!Если отмыть черепаху,Тайно свезти в Петроград,То костяная рубахаБудет в доме как экспонат.

Сбылась мечта запоздалая. Возвращаюсь с мешками полными добычи.

Нас ведёт «Большая Жемчужина»,Домой мы вернёмся с ужином.

Две цепочки тощих индусов, тех самых, что тянули из пучины невод, теперь так же слаженно волокут на берег свою громоздкую лодью: – Опп! Опп! Опп! – Разномастные чалмы и цветные полотенца на худых бёдрах снова покачиваются в такт их монотонным выкрикам. Двое упитанных белых в пробковых шлемах пристроились с кормы и тоже пыжатся, – Взя-ли! Взя-ли!

Русские! Кто же ещё впряжётся помогать всем трудящимся харламам?! Кому ещё такое придёт в голову? Немцу? Американцу?

Круглая бадья с метр в поперечнике наполнена по колено мелкой рыбёшкой, такой же, что и в ведре берегового босяка, промышлявшего в одиночку у пёстрого валуна.

Интересно, сколько же тут рыбы придётся на брата?

Улов имеет объём

3,14 · 12 · 0,4 (высота до колена): 4 = 0,314 м3 = 314 л ≈ 31 ведро.

Значит, на одного харлама приходится по

31: 24 ≈ 1,3 ведра рыбы.

Не густо. И это несмотря на циклопическую сеть, прахозаветную лодью и перетягивание канатов. Мой весёлый единоличник у камня наловил почти столько же. А ему к ужину, наверно, больше и не надо было.

Полбадьи рыбы из слоя воды диаметром полкилометра. Рыба здесь основа, а вода – среда. Наглядный пример закона обоснования сред.

Рыба ходит косяком в море. Люди скучиваются в городах, освобождая живописные пустоши. Земля набухает. Синтез лёгких элементов из тяжёлых увеличивает её объём. Лёгкие породы астенолиты, сиенит, гранит всплывают, образуя дайки, силлы, батолиты. Золото залегает в жилах, алмазы – в кимберлитовых трубках, нефть – в пористых пластах, железо – в рудных телах, деревья растут на почве, учёные работают в институтах, музыканты в консерваториях. В природе содержание основ в среде никогда не бывает заключено в бесконечно большой единообразный кусок.

Основы рассеиваются в среде и образуют скопления. Это закон дисперсии основ[28].

Для каждой основы распределение в среде (дисперсия) имеет конкретные возможные формы, размеры, концентрацию и чистоту. Фундаментальная наука с натуральными дисперсиями не работает. Методика исследований заключается в выделении из дисперсии чистых основ, проведении воспроизводящихся опытов в условиях, ограничивающих случайности. Полученные результаты систематизируются и оформляются в соответствующие выводы. Познать научно – это значит в дисперсии выявить (очистить, накопить) явление и затем, сравнивая сведения, отыскать им применение к другим дисперсиям. Человек делает исключение из закона дисперсии основ. Человек расширяет среду цивилизации, внедряя технику приспособления окружающей среды к условиям своего существования.

Пожалуй, с натуральными дисперсиями работают только гуманитарные «науки», а очищенными дисперсиями в настоящее время распоряжается торговля.

Интересны природные дисперсии магния. Мg во Вселенной и на Земле распространён одинаково[29]. Мg – связь Земли с космосом? Белок CHN(O) жизнь – дитя солнечного огня. Может, на тёплой Земле основы сред связывает свет? А как распределён Mg в мозге? Я – основа среды Разума, а если и Я тоже среда? Среда чего? Всеобщего чего? Или всеединого? Как связано? И – или чем?

Залезаю со своим панцирем по приставной лесенке на невысокую плоскую крышу хозблока, что рядом с коттеджем. Вот тут ему будет самое место, здесь его ни одна собака не достанет, здесь он и пропечётся, и проветрится, и запашок выдохнется.

– Здравствуйте, сосед. – Молодой весёлый и уверенный женский голос снизу из-за спины заставляет оглянуться.

– Здравствуйте, – спускаюсь с лестницы. Передо мной красивая, даже идеально красивая девушка.

– Ангелина, – внезапная соседка как бы невзначай (а может мне это и показалось) демонстрирует ровный загар и роскошное тело, чуть прикрытое купальником.

– Очень приятно, а я Алексей, – отдаю честь, приложив руку к широким полям своей живописной шляпы.

– А что это там у вас? – неожиданная знакомка смотрит чуть искоса, с едва проступающей лёгкой иронией, так свойственной красивым женщинам, оценивающим нового, вызывающего интерес мужчину.

– Морская черепаха.

– Ой, как занятно! И вы её сами поймали?

– Сам.

– Класс! Муж в прошлый сезон в Кении тоже антилопу завалил. А в этом году меня одну сюда отпустил с мамой, – Ангелина выдерживает многозначительную паузу и бросает взгляд неотразимой и преуспевающей дамы, убеждённой, что всякий прослышавший об её одиночестве мужчина тут же не преминет словить такую редкую подвернувшуюся удачу. – Всё равно после Нового года никакой торговли нет.

– Значит, у вас сейчас что – то вроде отпуска? – не сбиваюсь с официальности (хы, муж).

– Я уж тут месяц. Скоро уезжать, – отпускница немного бравирует в ожидании ухаживаний, – а муж весь в бизнесе безо всяких каникул.

– А я вчера приехал, – (живое только стремится к совершенству, поэтому, наверно, идеальные формы так холодны и не зажигают).

– А зачем же черепаху на крышу? Она же поползёт и свалится оттуда.

– Никак не поползёт, отползала уже своё, один панцирь остался. Пусть пропечётся на солнышке, а то попахивает.

– Только панцирь? – чуткая на мужское равнодушие красавица отзывается усмешкой. – И вонючий? Для чего он вам? К продаже готовите?

– Нет, домой в Питер отвезу. Трофей. На стенку повешу. Сбылась мечта туманного детства.

Говорю, будто оправдываюсь на её нарастающий холодок. И чего оправдываюсь?

– Был такой музыкальный телефильм про морскую черепаху. Ну, вы-то поздно родились, его наверняка не видели, он в шестидесятые годы шёл. Про туземца с острова, он тогда песенку пел такую, вот послушайте:

По океану плывёт черепаха, ууу! – Мой прекрасно поставленный бас звучит прямо в лицо Ангелине:

– На черепахе костяная рубаха, ууу!

Не слишком ли концертно я пою? Что-то она опешила слегка, видно, в толк не может взять, посмеиваются над ней или что? Продолжаю вокал:

Если поймать черепаху,Вынуть её из воды,На костяную рубахуБудет в доме много еды.

– А зачем здесь ууу?! – Неожиданный детский голосок прерывает пение. Любопытная куколка подняла глазки и стоит ждёт ответа.

– Алечка?!

– Это туземец от восторга «ууу» запел, когда черепаху поймал, – смотрю на подошедшую вчерашнюю принцессу и вдруг … Весело ерошу её мягкие кудряшки. (Сам не ожидал!) – И я её тоже поймал, ууу!

Светленькая головка как котёнок едва заметно потёрлась о мою ласковую ладонь.

– А ты мне покажешь эту черепаху, а то мне отсюда не видно?

– Обязательно, всенепременно и неукоснительно, – беру девочку за ручку и веду её к щели между задней стеной хозблока и оградой.

Ангелина прекрасная не спеша удаляется, поигрывая талией.

(Наконец-то.)

– Вот смотри, – поднимаю маленькую любопытницу, – опп-ля! – ставлю её на высокий бетонный цоколь забора. – Вот отсюда хорошо смотреть. Видишь?!

Стройные пухленькие ножки напротив совсем близко. Обнимаю их, будто придерживаю, чтоб не упала. Пальцы упиваются прикосновениями.

И никто не видит.

– Вижу! – восклицает Алечка. – Большущая-пребольшущая!

– Она теперь наша будет.

– Вот здорово, наша черепаха! – звонкий отрывистый голосок разносит радость. – Огромная костяная!

– Черепаха – костяная рубаха, – бережно снимаю принцессу с забора, тихо прижимая к себе, – цокотуха – позолоченное брюхо.

– А где цокотуха? – Алечка замирает, сползая, и смотрит немного сверху, как на собственность.

– А вот, – притрагиваюсь губами до её ямочки у загорелого плечика и отпускаю на землю.

Убежала, оглянулась, улыбнулась.

– Уэву! Уэву! – выкрикивает с поднебесных пальмовых кущ неведомая птица.

– Ваанлек! Ваанлек!

Нас ведёт «Большая Жемчужина»Домой мы вернёмся к ужину.

Маленькая девочка поливает цветы и танцует с продолговатой округлой лейкой. Оранжевое платьице азартно подёргивается над клумбой. Туда-сюда, туда-сюда. Во что-то она играет. Тихо наблюдаю за ней сверху из глубины арки мансандры. Сверкающие струйки брызжут из её цепких загорелых ручек. Туда-сюда, туда-сюда. Девочка играет и радуется про себя, думает, что её никто не видит.