Сотрудник инквизиции. Осатанелый город

– Было дело. Только потом сказали, что я делаю неправильные выводы, не сосредотачиваюсь на важном, и больше не посылали. На задания. Послали сюда, на это ответственное направление.

Тауберг и Кавендиш, быстро сообразили, к чему клонит Войтеховский, и включились в разговор.

– Не надоело вам торчать тут, в горах? Не тянет обратно в цивилизацию? – Спросил Кавендиш.

– А, мне все ровно. Что тут, что – там. Везде ледниковый период. Сколько лет с глобальным потеплением боролись! Не успели опомниться – похолодало.

Тройка проглотила прозвучавшую неполиткорректность.

– А все-таки, что вы об этом думаете? – Спросила Ипполита.

– О чем?

– О том, чтобы тряхнуть стариной?

– Многого мы от вас не потребуем. Продержаться там месяца два-три. – Сказал Торп.

– Сможете найти тихий уголок и пересидеть, какое-то время? – Поинтересовался Кавендиш.

– Я, так понял никаких выводов делать не надо? Вы сами все напишете?

– Подумайте сами. После такой командировки, вам обеспечен отдых в умеренном тропическом климате.

Голос заместителя председателя звучал вкрадчиво.

– Хорошая стипендия, для написания научной работы. – Добавила Тауберг.

– Приличные бонусы. – Подлил сладкого Кавендиш.

– Умопомрачительная страховка. – Еще сильнее подсолодил Торп.

Войтеховский залпом выпил полчашки, чего-то там, и, подумав, сказал:

– Командировка – на моих условиях!

– Все, что захотите. – Обрадовался зампред.

– Недоумков этих жалко. Если их начнут мочить, мы их из многолюдного места не эвакуируем.

– Вот видите. Здесь присутствует и гуманитарная составляющая. – То ли улыбнулась, то ли оскалилась Тауберг.

– Ладно. Считайте – уговорили. Денька через три тронусь.

– Раньше невозможно? – Деловито спросил Торп.

– Обрасти побольше надо. Вашего гладко выбритого, чуть не замочили на первой остановке. В семнадцатом веке «жилета» еще не было.

Выход во вновь открытый свет третьей экспедиции, в лице доктора исторических наук Войтеховского, привлек не меньшее внимание, чем неудавшийся рейд амазонок на Мюнхен. Доктор Войтеховский выглядел, как бандит с большой дороги. Руководство «Дискавери» волновалось. Ричард Торп спросил:

– Вам не кажется, что вы выглядите несколько зловеще?

Юрген поправил висящую на перевязи саблю и сокрушенно покачал головой.

– Думаю, что наоборот. Смотрюсь как заморский принц, а не бродяга. Надо было бы еще денька три подождать, пока обрасту сильнее и костюмчик припылить понадежнее. Он ведь не пылится тут, ни черта. Высокогорье. Пыли нет, один лед.

Ипполита Тауберг, зажимая картофелину носа рукой, с сомнением взглянула на штаны и колет Юргена. Одежда была покрыта многочисленными пятнами и пахла очень естественно. Последние два дня, резидент не снимал сшитую для него униформу. Он спал, пил и ел в ней. Салфетками при этом, не пользовался принципиально. Портниха-реконструктор плакала навзрыд, наблюдая за тем, как ее шедевр превращается в костюм клошара.

Кавендиш, ответственный за финансирование, волновался больше всех.

– Я все-таки не понимаю, зачем вам такое количество биоматериала. Вы толком не объяснили. Вы что собираетесь там армию андроидов создать?

– Ну, как вы не понимаете профессор?! Мероприятие, ведь – масштабное. Нужен размах. Ради вас стараюсь. Напишите потом в своих отчетах, которые будете писать вместо меня, что работа была произведена всеохватывающая и прямо глобальная. Я, как осмотрюсь, начну лепить посыльных и рассылать их по всем направлениям. Легенды, у них будут правдоподобные. Не то, что у некоторых.

Юрген покосился на молодежное крыло «Дискавери», которые сидели за мониторами, с кислыми лицами, и привел веский аргумент:

– С таким глубоким и доскональным полевым исследованием, мы всем недругам рот заткнем. Чем больше задействуем средств, тем фундаментальнее будут результаты.

– Вот оно! – Радовалось руководство. – Что значит человек старой закалки. Опыт не пропьешь.

Юрген отхлебнул чего-то из кожаной фляги, явно не воды, и сказал:

– Ну, бывайте! Я пошел.

Резидент пролез в щель, между мирами и растворился в знойном мареве.

– Слава Иисусу Христу! – Поздоровался Крайний Ганс с пришельцем, подозрительно разглядывая его.

– Слава отцу небесному. – Ответил подозрительный тип и небрежно перекрестился. – Говори навозник, что это за хутор?

– Это Шенерорт. И не хутор, а – деревня.

– Деревня говоришь?! Не видал ты деревень, охламон. Ну, ладно, раз деревня, значит, благородному человеку место найдется.

Незнакомец прищурился, наметил направление движения и, не сказав ни прощай, ни до свиданья тронулся в сторону дома Вальтера сына Клауса Плешивого, который содержал, что-то наподобие трактира в своем доме.

Через некоторое время, перед трактиром образовалась стихийная сельская сходка. Каждому, вновь подошедшему, становилось известно, что незнакомец скушал три миски похлебки и полкраюхи хлеба. Пива он пить не стал из-за своей учености, а потребовал вина.

Наконец, после долгого обсуждения, шестеро шеффенов, Крайний Ганс был в их числе, зашли в дом. Оказавшись в пропахшей кислым пивом комнате, вошедшие головных уборов не сняли, но немного пригнулись к полу, выражая этим свое почтение, но в то же время, как бы вопрошая: «Кто вы такой будете, позвольте узнать?»

Вперед выступил официальный глава местных судебных заседателей – староста, Клаус Брюхатый. Он откашлялся и сказал:

– Позвольте господин, не знаю, как вас величать, поинтересоваться, кто вы будете и с какой целью, к нам прибыли?

Незнакомец, сабля которого стояла прислоненная к лавке, недовольно изогнул бровь. Староста поспешно добавил:

– Я Клаус, майер славного имперского рыцаря фон Виллова. Нам шефеннам придется, потом держать ответ, перед ним.

– Что, ваш фон Виллов, теперь – суверенный государь, или его обошли, в Штральзунде? – Поинтересовался прохожий, не торопясь представляться.

– Не-а! Как можно?! Такой славный рыцарь, милостивый господин! – Зашумели шеффены. – Получил все привилегии, как полагается.

– Ну, доложите ему, что его земли посетил, Юрген Войтеховский, шляхтич.

Шеффены загудели, кивая головами.

– А, ну – цыц! Соизволил посетить, скажете, бакалавр искусств, Войтеховский, по пути из Вероны в Данциг. А может и не в Данциг.

Бакалавр задумчиво потер нос, цвет которого, подтверждал его слава о принадлежности к ученому сословию.

– Скажете – в Мюнхен. Доберусь да Мюнхена, там будет видно – на восток, или на запад.

Шеффены одобрительно закивали головами.

– Видно, что вы человек бывалый, много повидавший. – Многозначительно сказал староста.

– А, как же.

– Если господин позволит нам присесть и примет наше угощение, может, мы узнаем какие новости.

– Садитесь, ибо, как человек обладающий интеллектом, придерживаюсь широких взглядов.

Лица крестьян вытянулись, а бакалавр продолжил:

– Потому, как говорил святой Фома Аквинский: «Интеллект, есть наивысшая чувственная способность». А, после хорошей чары вина, я чувствую склонность к разговору и философским рассуждениям.

Хотя никто ничего не опять не понял, но от упоминания имени святого лица шеффенов просветлели. Некоторые перекрестились, а Арнольд Лысый, с громким шипением выпустил утробные газы.

Разгоняя руками смрадное облако, крестьяне стали рассаживаться по лавкам. Служанка Вальтера, нацепившая, ради торжественного случая, белый чепец и передник стала разносить гостям пиво.

Юргену, который сидел за единственным в комнате столом, она подала выпивку последнему. Ставя кувшин с вином перед гостем, она так изогнулась, что груди чуть не вывалились из лифа на стол. При этом ее зад оттопырился настолько высоко, что по рядам зрителей пошел одобрительный гул.

Дождавшись пока гость выпьет, старшина начал разговор.

– Может что известно об инквизиторе? Назначил его архиепископ или нет?

– Его преосвященство, кардинал Гуидобальд фон Тун, архиепископ Зальцбургский, еще после пасхи, назначил инквизитором, высокопреподобного брата Бонифация. А, что вам – до инквизитора? В заду свербит? Или бесы одолели?

– Нет, у нас, все, слава господу нашему, благополучно. Недорода нет. Градом ничего не побило. Скотина не дохнет и доится. Тут, извне, напасти случаются.

Когда все кончили креститься, Брюхатый, под одобрительным взглядом бакалавра продолжил:

– Был тут, у нас невесть, кто. До сих пор опомниться не можем.

– Так!

– Приходит, значит, и – к Гансу. Крестным знамением себя не осенил и сразу завел разговор.

– Подрывной разговорчик?

– Ась?!

– Подрывающий веру, разговор произошел?

– Нет, про веру ничего сказано не было. Говорит, я – гончар. Работу ищу. А руки то – белые. Мягкие, как у младенца. Ни то, что шрамов, царапины ни одной.

– Иди, ты!

– Точно, мы все видели и щупали, потом. Он, значит, спрашивает: «Где, у вас – трактир?» Стало совсем подозрительно. Чего спрашивать? Трактир, в любой деревне, без спросу, слепой найдет.

– Да очень подозрительно. – Согласился Войтеховский.

Он налил себе в кружку вина, выпил и кивнул Брюхатому: «Продолжай, дальше».

– Самое главное видел, что другим недоступно.

– Ого!

– Вот то-то и оно! Вы, говорит, не подскажите, как оно, тут, у вас. Это он к Гансу, так. Словно к благородному. Ганс, про себя, подумал, что кто, из соседей ненароком подошел. Глядь – нет никого рядом. А, этот опять: «Вы не скажите, как в трактир пройти?» Ганс крутился, крутился, по сторонам – нет никого. Скажи, Ганс?!

Крестьянин, которого Юрген встретил у входа в деревню, энергично закивал.

– Точно! Все так и было. Оборачивается, ко мне, словно я не один, а кругом еще кто-то есть. Я весь вспотел. Он как ушел, я сразу – к Клаусу.

– Собрались мы возле Вальтера. Видим – идет. Не осенил себя и сразу: «Здорово!» Мы его связали, конечно.

– Конечно.

– Послали за фогтом. А, до утра, в сарае у Клауса заперли.

– У меня! – Подал голос, заросший черной растопыренной, как веник бородой мужик.

– Поставили стражу.

– Два моих сына, всю ночь охраняли.

– Утром хватились – нет, никого. Ворота на месте, замок на месте, крыша целая, а в сарае – никого!

– Может, подкопался? – Высказал разумную идею Войтеховский.

– Во-первых, подкопа не могло быть. У Черного Клауса, сарай на подмуровке стоит. Во-вторых, он связанный был, и вещи его там лежали, до начала следствия. Ни веревок, ни вещей, ничего не осталось. Испарилось, словно.

– Мои хлопцы глаз не сомкнули. Две собачки с ними были, и Клаус Пастух своего волкодава навязал.

– Собаки не лаяли, парни не спали. Утром фогт приехал. Открываем – пусто.

– Что фогт сказал?

– Ничего не сказал. Послал за преподобным отцом Готвальдом. Тот приехал, почитал молитвы и сказал, что будет писать в инквизицию. Дело это, он говорит – темное. Тут нужен человек, разбирающийся в подобных делах. Ждем теперь комиссара или самого инквизитора.

– Несовместно с высокой должностью, инквизитору по деревням мотаться.

– Это – как сказать. Тут еще случай был на дороге к Кахлерхугелю.

– Ну-ну!

– Проезжал там рыцарь фон Трокен-Кляйневайс. Достойный человек, хоть, по договору, остался в подчинении курфюрста. Так вот! В тот же день, брат, из Святой девы Марии, вез солод, пивовару Гансу Веселому. Смотрит: ходят по дороге рыцарь и его свита, как неприкаянные. И, все – без штанов. Брат Бенедикт ненароком подумал, что на них наскочили лихие люди и раздели. Потом, подумал, что они отбились, но с перепугу наложили в штаны и теперь вытряхиваются. Оказалось – не то!

– Не то?

– Не то, господин бакалавр! Они поведали брату, что у них отшибло память. Говорят, что ехали-ехали, а потом, словно гром небесный грянул и память у них начисто отшибло.

– Бывает.

– Бывает, то бывает. Только странность в том, что очнулись они без штанов и все побитые.

– Так, ведь – гром грянул.

– Только побитые они, очень рукотворным способом. У кого нос переломан, у кого – ребра. И, у всех абсолютно – фингалы под глазами, будто они с врагом сходились, не обнажив оружие, а на кулаках, как люди незнатного состояния.

– Вот это странно.

– У фон Трокена, ко всему прочему, яйца посинели и опухли. Словно его лошадь копытом лягнула. Рыцарь, тут же, на дороге, принял обет: дойти до ближайшей церкви пешком и покаяться в грехах ее приору.

Юрген Войцеховский проснулся в тесном сарайчике, наполовину забитом свежескошенным сеном. Сено было удивительно мягкое, потому, что это была трава не с основного укоса, а та, что сушили, когда окашивали межи и ограды. Он потянулся за трубкой, потом высек искру на трут и раскурил ее. Вчера, когда ему было предложено, с почетом переночевать в доме старосты, Юрген заявил, что человек он склонный к табакокурению и боится, что спалит дом, ненароком. Поэтому, желает переночевать в безопасном месте, желательно на сене, поскольку клопы не переносят запах полевых трав. Шеффены отнеслись к этому с глубоким пониманием, а Рыжий заявил, что он вообще спит на сене до холодов, так, как клопов не переносит из-за того, что уродился с тонкой кожей.

Трактирщик отвел его в этот сарайчик и пожелал господину бакалавру приятного сна. Потом пожелать приятного сна, знатному гостю пришла хозяйская дочь, но бдительный Вальтер, погнал ее в дом, заранее припасенным колом. Когда пожелать спокойной ночи пришла служанка, Войтеховский послал ее кувшином вина, а потом предложил поведать младой деве несколько душеспасительных историй.

Теперь, служанка тихо посвистывала носом у него под плащом, ее полные белые икры оставались открытыми. У бакалавра искусств, мелькнула мысль, что отправляясь на свидание, она могла, хотя бы выковырять грязь между пальцами.

– Но нет! С этим ничего не поделаешь – эпоха! – Пришел он к заключению и отправился наружу вытряхивать трубку.

Вернувшись, он хлопком по заду, пробудил деву ото сна и отправил на работу. Сам же завернулся в плащ и, как положено ученому человеку, проспал до полудня.

Перед отправкой в дорогу, магистр съел, только, две миски похлебки, которые, в этот раз, были заправлены салом, щедрее, чем вчера, и стал расплачиваться с хозяином. Торговались они долго. Бакалавр пытался всучить Вальтеру итальянские сольдо, но тот знал толк в деньгах и требовал баварские крейцеры. Сошлись на имперской денежной системе. Юрген, в качестве компенсации в разнице курсов между баварской и итальянской валютой выторговал еще кувшин вина, который перелил во флягу. Расстались они весьма довольные друг другом. Вальтер оттого, что такой ученый господин вел себя, с ним, запросто. Юрген был доволен, что первые сутки его пребывания в этом мире, прошли в дружественной и приятной обстановке.

Обстановка в наблюдательном центре объекта «39—1658» была нейтрально-возвышенная. Только госпожа Тауберг была настроена на змеиный лад. Она, в принципе соглашалась с коллегами, столпами мировой исторической науки, по поводу противоречий в общественном укладе вселенной «39—1658», но уже, не сходя с места, копала Войтеховскому ямку.

– Не понимаю, куда он направляется. – Шипела она. – По диспозиции, он должен был идти в Регенсбург. А, он куда завернул?

– Ничего страшного. Выправится. В ту эпоху, прямых путей не было. Назад ведь не повернул. – Успокаивали ее.

– А, почему он на запросы не отвечает. Серьгу связи, из уха вынул.

– Возможно, на то есть причины.

– В целом, все идет нормально.

– Нормально говорите?! А, мне показалось, что перед тем, как положить прослушку в карман, он плюнул в микрофон.

– Ну, что вы! Не может такого быть!

– Точно плюнул! А, его безобразное поведение?! Девица – эта?! Несчастное дитя! Мы сможем, по возвращении, привлечь его к ответу, за педофилию?

– Это вряд ли. Местных законов он не нарушал. Все было по взаимному согласию.

– Этой девочке, на вид – не больше пятнадцати лет.

Кавендиш тяжело вздохнул.

– Послушай, Ипполита. Там замуж, в двенадцать, тринадцать лет выходят. В пятнадцать, по двое детей имеют. В Италии и Франции, среди горожанок трудно найти девственницу старше десяти лет. Даже если бы он ее изнасиловал, то не поколебал бы местных моральных устоев. В те времена был такой негласный закон: если деревенская девица позволяет себя догнать, это означает согласие. Он ведь, по легенде, у нас – литовский шляхтич. Ему, по общественному статусу, положено с поселянками баловаться. Программа безопасности никаких нарушений не зафиксировала. Если бы он переступил черту, сработала бы система защиты и все! Его бы укололи и эвакуировали, для разбирательств, на месте.

– Нет! Все-таки он полностью потерял ориентацию. Ну, скажите, куда он опять поворачивает? – Взорвалась Ипполита, тыкая толстым пальцем в монитор.

После полудня, Юрген Войцеховский, сорокалетний доктор истории, а по легенде – тридцатидвухлетний школяр, не закончивший полный курс наук, ни в одном из университетов Европы, узрел вдали крепостные башни.

– Эй, свинтусы! – Обратился он к ватаге бесштанных свинопасов, которые, оставив стадо, вышли к дороге, поглазеть на прохожего. – Это, что за город?

– Шаффурт, господин…. Город Шаффурт…. Да, точно.

– Ага! – Сказал сам себе Юрген и тронулся в сторону оборонительных укреплений.

Рядом со стенами города, налево от ворот, расположился обнесенный крепкой оградой крестьянский двор, по всем признакам недавно построенный. Справа возвышался бастион, по которому лазили козы и овцы. Юрген отметил, про себя предпринимательскую жилку гражданина, который обосновался слева, не убоявшись угрозы со стороны разбойников, бродяг и прочих людей свободных профессий. Деньги, с путешественников, которые не успели попасть в город, до закрытия ворот, он греб неплохие. К тому же здесь могли останавливаться мелкие коммивояжеры, не желающие платить воротный сбор.

Удивление, только, вызывало количество женской прислуги, которая высыпала из ворот, при приближении незнакомца. Женщин было не менее двух десятков, разных возрастов и наружности.

– Это – не городской. – Прошамкала Кривая Матильда.

Половины зубов у нее не было, и сломанная челюсть срослась затейливым зигзагом.

– Красавчик! – Восхитилась Гертруда Нюрбергская. – Господин, милости прошу, к нам. У нас – все дешево.

При этом она повертелась, демонстрируя свою гвардейскую стать, и потрясла складчатым подолом платья, из-под которого пахло тухлой селедкой.

Приветливо помахав гостеприимным дамам рукой, Юрген двинулся дальше к воротам. Ворота были не очень привлекательны на вид, но зато мощные. Завитушек, декора на них не было, и каждому обозревателю сразу становилось ясно, что без артиллерии, к этому рубежу не подступишься.

Юрген уже взошел на мост, когда неизвестно откуда, вылезли трое стражников, в шлемах фасона «морион». Лица, у них были заспанные и удивленные. Из этого следовало сделать вывод, что незваные гости, в этом населенном пункте, явление редкое. Одеты они были, по моде ландскнехтов, начала тридцатилетней войны: в короткие штаны-буфы с многочисленными разрезами и старомодные казакины. Перевязей с зарядами, у них не было, но один имел при себе устаревший фитильный мушкет. Двое остальных были вооружены только шпагами. От удивления, стражники, даже не могли сразу решить, как им поступить.

Наконец, один принял решение и выдохнул. Когда Юрген приблизился к стражникам на расстояние трех шагов, он вытянул руку и сказал:

– Стой!

– Закрыто? – Спросил Юрген.

Вступивший с ним в общение, сразу удивился, потом нахмурился, подумал и сказал:

– Пошлину уплатить надо.

– Воз видишь, поблизости? – спросил Юрген.

– Нет.

– Тюк, у меня за плечами, есть?

– Нет. – Ответили, все трое, разом.

– Может ваш город особенный? Может он не имперский, а турецкий? Может здесь не действительно ius cjvvune?

Услыхав латынь, стражники открыли рты. А, Войтеховский продолжал настаивать:

– Повсеместно, городское право разрешает свободный вход, в город, любому. Пошлины уплачиваются, только с проносимых в город товаров.

Стражники замялись. Двое вопросительно уставились на третьего, того который потребовал плату.

– Извините господин, не знаю, как вас называть. Ошибся. Не сообразил.

– Ничего, бывает. Зовут меня Юрген Войтеховский. Я литовский шляхтич. В городе проездом. По дороге в Нюрнберг.

– Понятно. Будем знать.

– Каким святым посвящен собор города?

– Святой Троице.

Юрген троекратно перекрестился и изъявил намерение продолжить путь. Стражники, последовав его примеру, тоже осенили себя крестным знамением, и расступились.

Когда Юрген скрылся в проходе ворот, один из них обратился к товарищам:

– Шляхтич, это как по закону, значится.

– Благородный господин, по-нашему. Так их называют, в Королевстве Польском.

Оказавшись внутри городских стен, Юрген обнаружил за воротами свободное пространство, окруженное фасадами домов, заборами и амбарами. Судя по количеству лошадиного навоза, это была торговая площадь. Оживленной торговли, правда, не наблюдалось. Стояло несколько распряженных возов, из-под которых торчали человеческие ноги. Две домохозяйки торговались с плотным малым, над вязанкой дров. Еще несколько лиц, без определенных занятий, слонялись по периметру в тени домов, и человек пять завсегдатаев восседали, на лавке, у открытой двери таверны, с деревянными кружками в руках.

Ориентируясь на колокольню, бакалавр завернул на проезжую улицу, и, миновав несколько дворов, очутился перед городским собором и ратушей. Особенно привлекала своим видом ратуша. Она больше походила не на общественное здание, а на донжон, феодального замка. Видимо такой вид зданию, архитектор придал в пику сословию угнетателей, выразил, так сказать, свой протест, заявил о нарождении нового прогрессивного слоя человечества, в лице бюргерства. Типа, они тоже могут иметь башни, если захотят.

Храм был старинный, без новомодной готики, украшенный всякими прибамбасами в клюнийском стиле. Перед храмом и ратушей раскинулась площадь. Статус у нее был повыше, чем у предыдущей. Это было ясно потому, что плодородный слой, под ногами, здесь был толще. Обрамляющие площадь дома, выходили на нее своими фасадами. Тусклые стекла, мозаичных окон, на вторых этажах, поблескивая на солнце, придавали этому месту веселый вид. Заборов здесь не было. Только фасады. Это говорило о том, что место это престижное и земля, под застройку здесь – в цене.

Направив свои стопы к храму, Юрген обнаружил у входа, двух нищих. Ему показалось, что когда он вышел на площадь, их тут не было. Появились они, по видимости, пока он знакомился с особенностями местного градостроительства. Один нищий был одноногий, второй – безрукий. У обоих висели на шее медные бляхи. Еще один подозрительный тип, одноглазый, стоял за углом собора, но подойти не решался. Видимо не имел патента.

Припав у входа, на одно колено, он прочел вполголоса молитву о чистоте сердечной, бросил по крейцеру нищим и вошел в храм. Скопления народа там не было. Только двое пацанов, смиренно подметали березовыми вениками пол. Один мел у входа, второй между лавками. Еще один служка, в белой альбе, слонялся у алтарного возвышения. При виде Юргена, процесс уборки остановился. Третий, который был в белом, постоял, разинув рот, и бросился куда-то. Войцеховский остановился напротив алтаря и, опустившись на оба, колена произнес, про себя: «Господу помолимся». Кончив молиться, он остался стоять на коленях, и молитвенно сложив руки, принялся размышлять: куда ему податься: сразу в трактир или для начала ознакомиться с местными достопримечательностями.

Когда он, уже совсем, решил сначала пропустить пивка, а пройтись после, из просфитория показался священник, судя по некоторой суетливости в манерах – викарий. После благословения и рукоцелования мирянин и клирик начали разговор по существу.

Для начала, они представились, друг другу. Юрген оказался прав, отец Клементий и в самом деле оказался викарием.

– Вы не комиссар, случайно, будете? – Спросил священнослужитель.

Видимо тема инквизиции, в этих краях, была самой животрепещущей.

– Нет, не комиссар. Бакалавр искусств. Путешествую по своим делам.

Когда по лицу викария стало ясно, что он немного успокоился, Юрген добавил:

– Но комиссара сегодня встретил. Двигался в сопровождении свиты, в город Шаффурт. Только непонятно почему, ехал в сторону противоположную моему движению.

Викарий горестно вздохнул, осенил себя крестным знамением и искательно спросил:

– Не желаете ли побеседовать с отцом настоятелем? Гостей, в последнее время, у нас бывает мало. Да и те из ближайшей округи. Уже месяц никого не было не из Зальцбурга, ни из Нюрнберга. А, уж про Вену и Ахен, я не говорю. Вы человек ученый, наверно повидали многого, на своем пути. Есть, что рассказать.