Слова беспомощной девочки

Через год мама изменила порядок путешествий (так в этот раз было удобней) и отправилась сначала домой. Папе об этом тут же доложили – вся деревня знала, что он о ней спрашивал, поэтому каждый счёл своим долгом сообщить о её приезде. Мама, конечно же, тоже об этом узнала, от тех же людей. Неделю они гуляли, пели песни под папину гитару. Мама позвала его с собой в Ялту. У него как раз заканчивалась вахта, он планировал поехать к своей маме. А в итоге увидел море в первый и пока единственный раз в своей жизни.

Для мамы это тоже была пока последняя поездка «на моря». Она узнала, что беременна, когда они уже были у папиной мамы, в Белово. Там они и остались.

Папиной маме мама не понравилась. Она была «слишком дерзкой для девушки без высшего образования». Она была недостойна папы, не то, что его первая жена. И об этом маме не давали забывать.

Уже потом, слушая мамины рассказы про бабушку, которую Я. помнит только в гробу посреди зала (а на кладбище её не взяли, ей – четыре), Я. понимала, что любая женщина была бы «недостойна» папы и мама зря принимала это так близко к сердцу. Скорее всего, бабушка то же самое говорила папиной первой жене. Ведь папа – единственный сын бабушки и единственный любимый её человек. Папиного отца не стало довольно рано (папа никогда не рассказывал Я., как он умер), а других родственников нет. Я. сделала этот вывод потому, что на праздники мама всегда звонила братьям в деревню и тёте в Омск, а папа никому не звонил. И папе никто не звонил. Правда, на похоронах бабушки были какие-то женщины, папа называл их «тётя Катя» и «тётя Маша». Они едва ли обменялись парой фраз.

Им – двадцать четыре.

Первой родилась Алёнушка. И тогда это была, наверное, счастливая семья. Бабушка не любила её так, как души не чаяла в папином сыне Дмитрии (который, кстати, не его сын). Но это была внучка, и бабушка приостыла. Папа любил дочку, потому что всегда хотел именно дочку, и с работы сразу бежал домой. Мама, как и свойственно впервые родившей женщине, расцвела. Три года спокойной семейной жизни – как в рекламе йогуртов для завтрака. А потом Алёнушка заболела. Сначала была температура, девочке стало трудно дышать. Чуть позже появилась сыпь. Это была корь30.

Мама и папа хоронили её вместе с любимой игрушкой. Я. тайком смотрела старые фотографии и видела Алёнушку. Маленькую девочку в маленьком гробу. С Чебурашкой. Папа обнимает маму, мама склонилась над ней. Они спокойны.

Мама долго чувствовала себя виноватой. А может, и до сих пор чувствует. Но тогда, когда было очень больно, мама обвиняла бабушку. Как она, врач, могла не увидеть сразу, что что-то идёт не так? Она видела и не сказала. Она хотела, чтобы Алёнушка умерла, и папа бросил маму. Бабушка, в свою очередь, возобновила нападки. Мама – плохая мать и плохая хозяйка. Как она, мать, могла не увидеть сразу, что что-то идёт не так? Она не увидела, потому что не следила. «Тебе нельзя рожать детей». Но мама уже родила сына, ещё когда Алёнушка была жива. Ему всего пара месяцев.

Им – двадцать семь.

Папин университетский друг позвал его работать к себе, в геолого-разведочную партию, на другом конце области. Они оставили бабушку и могилку дочери. Теперь и маму интересовало место, в котором она будет жить. Главное, чтобы оно было подальше от прошлого.

В следующий раз они навестили могилку Алёнушки через двадцать пять лет. Поехали мама, папа и Я. Они долго искали её, среди заросших участков и полуразрушенных плит. На маму было страшно смотреть. Она боялась, что не найдёт, но нашла. На памятнике с трудом можно было различить имя и годы жизни. Они прибрались и покрасили оградку, в синий цвет. А на памятнике была звёздочка, мама сказала, что раньше она была белой с красным. Такой она и стала после нашего приезда.

Сына мама оберегала очень сильно. В новой квартире в посёлке было холодно, и она укутывала его с головы до пят. Но он всё равно часто болел. Мама никак не могла понять, что она опять делает не так. Папа цитировал то, что говорила ему его мама, когда он каждую неделю ходил на телеграф звонить ей. Брат долго не разговаривал, не мог фокусироваться на одном деле, что тоже очень беспокоило маму. Папа отдалялся, и вообще не очень много времени уделял сыну, зарабатывая деньги на его обеспечение. Но на самом деле – часто пропадая неизвестно где. Ведь от матери он уехал не только из-за смерти дочери, но и из-за обвинений на работе. Спас человеку жизнь, нарушив все предписания. Где справедливость в этом мире. Почему начальники – всегда звери самовлюбленные.

Папа хотел по примеру друга открыть своё дело и быть сам себе начальником . Мама была категорически против. По ряду причин, а именно:

Начало девяностых, лихое время. Однажды папу сильно избили. Случилось это прямо под окнами их дома. Был поздний вечер, мама то и дело выбегала на балкон посмотреть, не идёт ли он. И увидела, как четверо мужиков пинают кого-то ногами. Мама сразу поняла, кого, и закричала с балкона, что звонит в милицию. Когда она выбежала на улицу, там был только папа. Он пробыл в больнице две недели с переломами трёх рёбер и сотрясением мозга.

Для того чтобы открыть своё дело, нужно обзавестись знакомствами. А это значит задерживаться после работы и обсуждать дела. Конечно же, выпивая. А у папы нет чувства меры в этом вопросе. Практически все ссоры, происходившие в семье, случались наутро после попойки. Объяснять что-то пьяному человеку ночью, когда он только пришёл и ничего не соображает, бесполезно. А утром отец отрицал, что был в таком уж неадеквате, мол, мама наговаривает. А разбитые вазы и порванные рубашки – не доказательство. Я. с братом в эти разборки не лезли. Мама их не впутывала, когда они были маленькие.

Самая главная причина, как думает Я.: мама боялась неизвестности. Средняя зарплата, средняя работа, успех которой зависит не только от тебя, привязывают человека к такой же средней жизни и средней семье. Добейся папа успеха, он непременно ушёл бы к другой, более молодой и необременённой грузом прошлого, чувством вины и двумя маленькими детьми. И – самое главное – он ушёл бы от контроля, который был главным маминым вкладом в его жизнь. Или, как сказала мама, ушёл бы к «более достойной, но менее сильной». Это вполне предсказуемо. А мама хотела, чтобы у обоих её детей была нормальная жизнь и возможность получить высшее образование. Сама она обеспечить этого не могла, работая нянечкой в детском саду, да и то, попала она туда по протекции тёти Оли, которая работала там воспитательницей. Но мама всегда внушала Я. и брату, что наличие высшего образования – тот критерий, по которому нужно выбирать себе людей в близкое окружение. Слова бабушки, видимо, действительно её задели. К тому же, «если будете хорошо учиться, не придётся тряпку крутить».

Как только Я. начала подрастать, мама всё больше и больше стала рассказывать ей о своих переживаниях и чувствах. Когда папа где-нибудь задерживался, она говорила, что он наверняка пьёт. Чаще всего она была права, а если не была, это злило её ещё больше. Она всегда в чём-то его подозревала. Когда отец переехал в город и пять дней в неделю жил отдельно от них, логично было предположить, что у него были другие женщины. Не было постоянной любовницы, конечно, к которой он мог бы уйти (на это требовалось слишком много денег и времени), но случайные «шлюхи» – да. Так говорила ей мама, когда отец не отвечал на звонки. Мама подчёркивала, что будет оставаться с папой только до того момента, когда Я. получит высшее образование. «А дальше – пусть хоть загнётся». Только мама могла останавливать папу.

Им – сорок два.

Папа был в командировке, в Алтайском крае. Случилось землетрясение, большая редкость для Сибири, его отголоски дошли даже до их посёлка, так что ночевали мама и Я. одетые. Эпицентр землетрясения был в Рубцовке – а отец был именно там. И телефон, конечно же, был отключен. Тогда мама впервые призналась Я., что курит. Она сказала:

– Я сейчас пойду покурю на кухню, а ты полежи здесь. Набери ещё раз папу.

Всё было хорошо, он ответил на следующий день, сказав, что просто не было связи. А через месяц они объявили Я., что разводятся.

Брат тогда был в Томске, Я. казалось, что это его не особо касается. Папа не приезжал из города месяц, мама много курила. Я. думала, что те слова, которые люди произносят во время заключения брака, – самое большое лицемерие. Клятвы ничего не значат. В лучшем случае, ты веришь в них, только когда их произносишь. «В болезни и в здравии, в радости и в горе». Но нигде не сказано «в быту», «в самой обычной жизни, в которой ничего не происходит».

Когда папа приехал, он радостно позвал Я. в магазин – «мы с мамой помирились, будем отмечать». Мама не казалась особо счастливой, и Я. не знала, что об этом думать. Только чувствовала себя виноватой и ничего не сказала ни маме, ни папе.

А мама всегда потом говорила не делать так, как она.

Декламация № 7

гражданский производственный брак

забрал

с собой рабочий

на всякий случай

дефект незаметен

две части вместе

в месте разрыва

честно стачал

«так просто задумано было сначала»

но как же —

кажется

жена

несча́стлива

муж

встревожен

несчастлив

тоже

брак —

в эксплуатации будь осторожен

очень

непрочные

нитки

к тому же

формы частей

несовместимы

впрочем

брак оказался прочен

во благо детей —

замечательный стимул

пример

как старательно

невозмутимо

играть надрываясь

в семью дружную

в окруженьи

надежд разрушенных

притворяясь

что так и нужно

дети

теперь

ваша очередь

стачаться

изначально

обречёнными строчками

(как здесь)

где каждый стежок

(стишок)

никудышен

слышишь

дышать

свободнее

(четверостишьям)

без ткани

потрескавшейся

по швам

а вам —

бракованным —

отец-рабочий

настрочит

сколько угодно строчек

соединяя два одиночества

в нечто такое

что между прочим

принято называть

семьёй.

Запись № 7

Я. всегда была ближе к маме. Уехав в университет, маме она звонила каждый день, а папе – только если мама не брала трубку. В её голове «позвонить маме» – значит «позвонить родителям». Всё то, что Я. расскажет ей, мама потом перескажет ему. Как потом оказалось, всё было не так, и отец из-за этого обижался, поэтому Я. стала звонить каждому по очереди.

Но подобное разделение в семьях с разнополыми детьми – обычное дело. То есть: сын больше привязан к отцу, а дочь – к матери. Только мама может научить быть женщиной, только папа может научить быть мужчиной. Но дочери отец необходим как образец мужчины, сыну мать – как образец женщины. И в этом плане наличие обоих родителей действительно необходимо, даже если один из них присутствует в твоей жизни гораздо сильнее, чем другой.

Папа научил брата Я. быть мужчиной. Я. не знала, как (ведь она не мужчина), но это было видно. Когда брат был маленьким, а папа был слишком занят своей жизнью и не уделял ему должного внимания, его дразнили сверстники и клеили ему на одежду прокладки. И только когда брат вернулся из Томска и стал жить с отцом вдвоём – тогда в нём что-то поменялось. Брат стал отлично учиться, встречаться с девушками, играть с друзьями в музыкальных группах. Он получился трудоголиком, женился на красавице, они вместе открыли свою юридическую консультацию. Брат, как говорит папа, вышел лучше него. Выше него, сильнее. Сдержаннее. И умнее – в тридцать лет у него больше мозгов, чем было у папы в его возрасте. Таким и должен быть мужчина.

Но мама по-женски видит в таком поведении недостатки. Её сын пробьётся везде, это правда. Потому что он эгоист. Мама говорила Я., что он не упускает возможности упрекнуть их в том, что взятая в ипотеку квартира записана на Я. и будет принадлежать ей. Для драматизма он часто называл себя «бомжом». А потом и вовсе перестал разговаривать с Я., хоть отец и уверял, что «у девочки должна быть своя квартира, а мужчина сам себе на неё заработает». Что брат и сделал – сумел заработать на квартиру всего за три года. Не без помощи родителей, конечно. Тёща подарила ему на свадьбу восемьсот тысяч. Брат сказал, что ждёт той же суммы от мамы с папой. Им пришлось продать четырёхкомнатную квартиру в посёлке – ту квартиру, в которой Я. и брат выросли и в которую родители планировали переехать на пенсии, – и купить однокомнатную там же, отдав вырученные деньги сыну. Но брат даже после этого не стал разговаривать с Я. У него была своя насыщенная жизнь, в которой молчаливой сестре не было места.

Мама же не пыталась научить Я. быть женщиной.

Когда мама с папой стали семьёй, они переехали от прошлого. Вернее, у папы остались старые друзья – просто потому, что они волею судеб оказались в городе или неподалёку, и папа мог ездить встречаться с ними. Все мамины подруги были далеко, а сама она была привязана к дому. Заводить новых в посёлке у мамы не было времени. Она общалась с коллегами по работе, по пустякам, не изливая душу. Все, кому она могла высказаться, – это тётя Оля (дочь брата, которая переехала в посёлок следом за мамой) и подрастающая Я. Но и в том, и в другом случае маме нельзя было быть слабой. Тётя Оля младше на десять лет, её мать умерла рано, и выполнять эту роль отчасти стала мама Я. У тёти Оли тоже была нелёгкая жизнь – муж часто бил её, как всякий слабый мужчина, пытающийся доказать себе обратное. Однажды ночью Я. услышала, лёжа в постели, плач в прихожей. Тётя Оля убежала из дома к маме. Босиком по снегу. Наверное, мама не могла жаловаться ей на свою жизнь. Папа никогда не поднимал руку на маму. Если ему хотелось ударить, он бил в стену. Я. помнит две вмятины по обоям в спальне родителей. Высказываться же Я. мама могла очень ограниченно, в конце концов, речь идёт о её папе.

Но часто мама просто не могла сдерживаться. А может, ей казалось, что если Я. будет знать об их с папой жизни, она не наступит на мамины грабли. А может, у мамы не было по этому поводу иллюзий, и она рассказывала, чтобы как раз научить Я. быть женщиной.

Но в те моменты, когда мама ждала, что Я. поддержит её, заступится за неё во время их с папой ссоры, Я. молчала. Мама воспринимала это как предательство, наверное, хоть и не могла долго держать обиду на дочь. Мамы не должны рассказывать дочерям о проблемах. Я. воспринимала папу как папу, а не как мужа. И оценивать его могла только с позиции «плохой отец», а не «плохой муж». А плохим отцом папа не был. Хоть мама и говорила, что забирать Я. из роддома он не приходил, что, когда Я. делала первые шаги (в свой день рожденья, когда исполнился ровно год), его не было рядом. Но чем старше становилась Я., тем старше становился и папа. Когда Я. была в последних классах школы, он уже почти не пил и возвращался всегда вовремя. Он говорил, что ему гораздо интереснее объяснять Я. геометрию и рассказывать, как из сгнивших растений через миллионы лет получаются алмазы, чем скитаться где-то в сомнительных компаниях. Он уже не порывался стать бизнесменом – его интересовала стабильность, позволяющая оплачивать кредиты и воспитывать детей. И, наверное, это одно из приятных последствий того, что ты – поздний ребёнок.

А ещё, становясь старше, Я. не могла считать маму только жертвой сложившейся ситуации. Я. начала видеть, что мама тоже была виновата. Она настолько погрязла в подозрениях и ревности, что вообще перестала слушать папу. Папа, как и мама, нашёл слушателя в Я. Дочери жаловаться легче, чем сыну. Если мама на папины рассказы отмахивалась, повторяя «свою работу оставь на работе», то Я. никогда не затыкала ему рот. И папа говорил о том, что занимает не ту должность, которую мог бы занимать, что делает работу за других, но это не ценят, что все его придумки и изощрения, помогающие выполнить планы на 150 %, присваивает начальство, вплоть до оформления патентов.

– Что его слушать, он считает себя самым умным, – пожимала плечами мама, проходя мимо их маленьких посиделок.

О своей работе мама никогда не говорила – переехав в город, она бегала по больницам из-за гипертонии31 и внезапно нашла работу в лечебном центре. Там она работала в физиотерапевтическом отделении – делала душ Шарко, скипидарные ванны, подводные массажи. Как оказалось, на работе и у неё были проблемы – девочки-коллеги не воспринимали её всерьёз, постоянно напоминая, что она недостаточно компетентна – они же оканчивали курсы медсестёр или массажисток. Центр, однако, был довольно крупным, – и мама общалась с девочками из регистратуры, тоже «некомпетентными».

Папа и Я. любили разговаривать на балконе. В новой квартире в городе балкон был полностью из стекла, всё казалось неустойчивым. Однажды Я. призналась папе, что боится стоять на балконе, боится смотреть вниз, но при этом её ужасно туда тянет. А папа рассказал, что, когда он строил этот дом, между блоками лежала доска, которая называется плаха, и только по ней можно было перемещаться по стройке. На высоте семи этажей это делать сложно. Папа вспоминал, что всё время повторял себе: «не смотри вниз». Но не потому, что боялся упасть. А потому, что боялся своего желания прыгнуть.

Папа говорил Я., что у него в этом мире нет ничего, кроме «тебя, твоего брата и твоей мамы». И что он живёт только ради них. И Я. снова не знала, что чувствовать – благодарность или вину.

Когда подруги Я. стали рожать детей, мама с папой стали относиться к ней, как к взрослой. Мама просила внучку – для себя:

– Роди мне внучку, я буду с ней нянчиться, а ты будешь дальше делать то, что хочешь.

Папа не просил внуков, но всегда повторял, если речь заходила о будущем Я.:

Вот выйдешь замуж, а там всё сразу станет ясно;

Не ставь себе таких долгосрочных карьерных целей – тебе ещё детей рожать.

Никто из них не сомневался, что у Я. будет семья, как будто муж и дети сами собой прилагаются к женщине. Они не слушали протестов Я. и заявлений о нелюбви к детям, ни когда ей было четырнадцать, ни когда ей стало двадцать два. Их не настораживало, что Я. не брала на руки «детёнышей» родных и знакомых, предпочитая наблюдать со стороны. Их не настораживало, что Я. не рассказывала им о своих отношениях, не пропадала по ночам, не знакомила их со своими парнями, не упоминала в разговорах о лицах мужского пола. Не было даже слёз маме в подушку о безответной любви в юношестве. Не было того «серьёзного» разговора, который происходят в семьях, когда родители узнают о первых отношениях своих чад.

И потом – однажды мама пожаловалась Я. на брата. Он рассказывал ей о концертах в криминальных районах города (там аренда площадки дешевле) и ночных прогулках с друзьями. А она «предпочла бы об этом не знать», чтобы спокойно спать по ночам, а не бесконечно ждать смс со словами «мама, я дома». Я. услышала маму и делала так, как она просила. Родители не узнали ни о первых отношениях Я., ни о последующих. Сначала Я. не знала, как им об этом сказать. А потом решила, что рассказывать и не нужно. Как будто эти отношения настолько важны. Совесть иногда кусала Я., и она задумывалась, почему ей так сложно поделиться с ними – ведь такими вещами девочки делятся (в первую очередь, с мамами, конечно). Но:

Насколько близкими не казались Я. их отношения с мамой, они не знали друг друга до конца. Мама и дочь вообще не должны вести себя как подружки, но сюда добавлялась и закрытость их обоих. Свои проблемы и переживания они обе старались держать при себе, хоть и не всегда получалось. Мама не читала ни одного стихотворения Я. И никогда не просила.

Какая-то часть Я. так и хотела оставаться в глазах родителей маленькой девочкой. Если ты врёшь себе о том, что не взрослеешь, ты и родителей считаешь молодыми. Как только ты вступаешь в серьёзные отношения, у твоих родителей появляется новая роль – потенциальных дедушки и бабушки. Только в их глазах, конечно, – ведь ты и не собираешься рожать детей. Но всё же внезапно понимаешь, что они уже прошли очень долгий путь.

Я. не хотела изменений в общении с ними – ведь они начали бы всё больше говорить о Я. во множественном числе («а что вы там решили со свадьбой?»), всё больше говорить о Я. как о должной («веди хозяйство», «следи за внешним видом», «ищи такую работу, на которой можно будет уйти в декрет»).

К тому же, о таких отношениях, какие были у Я., вообще не принято сообщать родителям.

После расставания с Максимом Я. поняла, чего она точно не хочет. Она не станет, как мама. Она не будет, как говорит отец. Все эти чувства и ситуации, их рождающие, слишком сложны и неприятны для неё. Ревность переплетается с жалостью к себе и отношением к человеку как к собственности. Чрезмерная забота кажется проявлением чувства вины и страха остаться одному. Мама научила Я. видеть подвох в каждом слове и обещании, направленных от мужчины в её адрес. Всё это произносится только для собственной выгоды – нам нужно привязать другого человека к себе, заставить его сделать то, что нам хочется, оградить от других, мешающих «соединению двух половинок». Я. не чувствовала в себе способность разобраться в таких сложных переплетениях. И не произносила слово «любовь» без едкой колкости:

То ли из-за боязни не соответствовать образам тех девушек, которых хочет видеть рядом с собой мужчина по мнению учёных / психологов / некомпетентных журналистов глянцевых изданий;

То ли из-за чувства фальши всех тех слов и действий, значения которых извратили Интернет и масс-медиа;

То ли из-за недоверия миру, чувства самосохранения и любви к комфорту и контролю;

То ли из-за того, что просто не могла понять значение слова «любовь».

Я. всегда звонила маме в половине седьмого вечера. Докладывала, что произошло за день, что она ела, с кем встретилась. Но разговор всегда начинался так: «привет, я дома». А после того, как разговор заканчивался, Я. была вольна идти куда захочет – мама ясно дала понять, что именно так и нужно поступать, избегая лишней нервотрёпки. Все подробности местонахождения Я. знала Юля, чтобы было ясно, где искать, если вдруг что. Примерно раз или два в месяц Я. отправлялась получать свои комфортные отношения. Как правило, это были клубы или бары. Главное – вести себя и выглядеть сообразно ситуации. Макияж – не слишком яркий, но ярче обычного; платье – не длинное, но и не вызывающее; каблуки – не слишком высокие, чтобы не оказаться выше «избранника». Вообще здесь следует соблюдать меру – сыграть на всё согласную стерву Я. всё равно бы не смогла, но быть такой, как днём, значило остаться ни с чем – многие знакомые Я. признавались, что боялись её первое время, уж слишком серьёзное выражение лица она сохраняет, даже во время разговора. Нужно обозначить, что ты женщина, – большего полупьяным мужчинам и не нужно. Безусловно, есть парни, кто целенаправленно ищет себе нечто длинноногое и блондинистое, но Я. очевидно была не из таких. Другим парням было достаточно того, что девушка не слишком страшная и идёт на контакт. Таких Я. и искала.

Почти все «избранники», завязывая разговор, высказывали предположение, что отношениями на одну ночь Я. пытается отвлечься от болезненного разрыва с молодым человеком. Это действительно самое удобное оправдание – так они убеждали себя, что проводят время не с последней шлюхой (мужчинам неприятно осознавать, что у девушки до него было много таких, как он, а возможно, лучше, чем он). Тем самым они акцентировали внимание на том, что будет всего лишь случайный секс, и девушка не примется потом бегать за ним или обвинять в том, что он ей «воспользовался».

Важно, чтобы оба дали друг другу понять, что это честная сделка. Я. не нужно было соответствовать каким-то представлениям и стандартам «хорошей девушки» (нужны были только ярко накрашенные губы и пуш-ап), а на слова, которые вызывают иронию («ты красивая» – ага, убеждай себя в этом, давай), можно не реагировать, в конце концов, продлятся они не дольше нескольких часов. Со своей стороны, и парень получает, что хотел. Согласную и ни на что не претендующую девушку. Честный обмен. Я. чувствовала себя совсем не как с Максимом – она не стеснялась своего тела, потому что понимала, что её партнёру всё равно. Ей даже не приходилось прибегать к фокусу со снятием очков – в клубы Я. ходила в линзах, иначе создавалось бы впечатление «слишком умной и, соответственно, недоступной». Я., по большому счёту, тоже было всё равно, с кем – тогда не возникает неловкости и неуверенности в себе.

А ради чего Я. это делала?

Ради того, чтобы почувствовать себя взрослой. Даже больше – чтобы почувствовать себя частью взрослого мира. Когда ты много лет идёшь, не замечая других и стараясь остаться незамеченной, в какой-то момент начинаешь понимать, что многое упускаешь. У неё перед глазами всплывало лицо Юли, когда Я. застукала её с парнем. И Я. стремилась к тому, чтобы относиться к жизни так же легко, как она;