Каждый день

Как–то забавно, дети скидывают верхнюю одежду, в то время как ты можешь выйти и зимой в том же наряде и ничего не почувствовать. Даже долгая и холодная зима 1975 года не затронула меня, прогуляться вокруг школы мне ничего не мешало. Да и под снегом стоять это такое наслаждение, он помогает отвлечься от последствий наказания – постоянной паники и психоза. Особенно, делать это надо ночью, когда свет фонаря делает снег серебристым. Отличный фон для наших силуэтов…

Так о чем я, надо перестать уже сидеть в холе. Немедленно отправляюсь обратно в свою темницу. А здесь как всегда пусто, слишком тихо, даже криков детей не слышно, тут такая звукоизоляция, что за Фрэнком следить не успеваю. Этого парня мне не хотелось бы травмировать, уж слишком хорошо он делает свою работу, даже гитару мою протер. Правда я думаю, он хочет ее себе забрать, а пусть даже и так, зато он следить за ее частотой.

– Фрэнк блестящи, следить за моим инструментом,…хотя от кого он его чистит? Отпечатков пальцев не оставляю я! Ха–ха! – думаю про себя я, когда беру в руку старую гитару.

Старый усилитель уже давно фонит, но мне не перестает нравиться ее звук. Этот скрежет струн создает ностальгический момент для моего существования. Не судите строго, что я постоянно ностальгирую или грущу, просто заняться тут, простите меня, ну совсем нечем. Да и на моем месте вы поступили бы по–другому? Мой совет, когда за двадцать лет рутинно работы вы начинаете сходить с ума, тащите свою пятую точку в магазин музыкальной ерунды и найдите свою душу в одном из таких кусков дерева с металлической проволокой в комплекте! Либо как Глен, в магазин за красками, кто знает, где ваш талант. Хотя мнения я не поменял, на мой взгляд, музыка все равно была, есть и будет универсальным хобби.

– Everyday – it's a gettin' closer

Goin' faster than a roller coaster

Love like yours will surely come my way

A hey – a hey hey…

Everyday… – взяв гитару, подключив ее к усилителю, я предварительно сделал громкость по тише, но мое легкое пение прервал Глен.

– Что это ты напеваешь?

– Я? Старая песенка Бадди Холли. Хотя меня удивило, что ты не знаешь ее. Я думал, хотя бы такой легкий мотивчик будет вирусом, который трудно выбросить… – держа в руках гитару, говорю я.

– Музыка не мой конек…

– А ты обещал какой–то сюрприз…или снова забыл?

– А! Точно! Слегка забыл секунду. Вот! – Глен указал рукой на огромный кусок холста, завернутый в коричневую ткань, обвязанную бечёвкой.

– Кусок…холста, и? Или ты свистнул картину из музея, и решил похвастаться какой ты ловкий вор? Ой, и правда…что же я, до ближайшего музея километров сорок… – с присущим мне утренним сарказмом, говорю я, продолжая дергать струны гитары, наигрывая какое–то соло.

– И ты считаешь это смешным?

– А кто сказал, что это шутка? У нас и правда, нет музея!

– Он уже лет двадцать как есть!

– У нас…кхм…кхм…есть музей?! – с завышенным голосом и слегка фальшивым удивлением спрашиваю я, дернув вторую струну.

– С 1970 года. Исторический музей округа Винсенс, штат Техас. – серьёзным видом говорит Глен, показывая пальцами в воздухе несуществующую табличку с надписью.

– И что там вообще есть? Портрет Говарда Холланея и рассказ о том, как молодой житель, американский авантюрист с ружьем, женой и детьми в придачу нашел наше озеро? Которое теперь называется озеро Холланей…

– Там вся история нашего города!

– Ты с такой гордой миной рассказываешь про этот музей! Тебя не смущает, что наш город напоминает захолустье, а не исторически важный объект!

–Да ты сноб…Если бы знал, где открылся музей…

Со смехом, я посмотрел на моего друга, и мне хотелось задать вопрос – Неужели они восстановили поместье Холланей?

– Нет, в доме Хейли.

– Где? В доме моего отца?!! – с неподдельным и удивленным шоком интересом спрашиваю я.

– Да…о и кстати! Я узнал о твоей семье! Сейчас компанией руководит твой дядя Луи, он то и передал дом в фонд города с целью организации музея.

– Погоди! А мой отец? И какой из дяди Лу бизнесмен! Он музыкант до мозга костей, я думал он сейчас в Нью–Йорке, концерты всякие проводит и все такое… Но чтобы компанией руководить!

– Итан Хейли умер в 1995 году, от сердечного приступа. По словам его брата Льюиса, он так и не смог простить себе потерю сына, то и сказалось на его здоровье еще в далеких 60–ых годах… – Ен читал эту информацию из папки с документами, из газетных вырезок и других источников, откуда он только сумел это выяснить.

Мне стало ужасно грустно и в тоже время интересно, как изменилось все, что я видел. Особенно удивила история моего дяди, который из отвязного музыканта превратился в руководителя фирмы. Но факт смерти моего отца ненадолго выбил меня из колеи, затронув остаток моих эмоций. И хотя, слезы мне по прежнему не знакомы, я могу вообразить, какого это состояние.

– К слову, ты упомянул поместье Холланей…(пауза) там живет твой дядя сейчас! Он его выкупил и отреставрировал и теперь это его дом. Как правило, он здесь зимой живет, а летом он пропадает в Нью–Йорке. – сказал Глен, протягивая в мою сторону фотографию нынешнего вида поместья Холланей.

На фотографии было совершенно новое, чистое и ухоженное здание, совершенно не похожее на то, в котором мы с Гордоном играли в янки и дикси. Большое зеленовато–бежевое поместье с белыми, как редкий техасский снег окнами. На фасаде дома четыре окна и такая же белоснежная дверь. Отдельно можно описать его белые балконы, как бы сошедшие со страниц учебника по истории, когда ты видишь особняки английских дворян. Плюс, от этого дома исходить явная энергия зеленоватых бумажек с портретами отцов основателей США. Хотел бы я провести свои каникулы в этом замечательном доме, скажем на Рождество, пригласив своих друзей и родственников.

– Ого (свистит), сразу видно, дела у моего дяди пошли в гору! Думаю, в данном контексте принято будет называть его поместье Хейли… – удивленно говорю я.

– Мы называем его Хейли–Холланей. Как сам Льюис называет свой дом, понятия никто не имеет. Он редко в последнее время появляется в городе… – поясняет Глен.

– Ты же сказал, что он здесь живет… Или я чего–то не до понял!?

– Жил… в последние месяцы его уже никто не видел, после смерти брата он все чаще пропадает в Нью–Йорке. Поместье пустует, вечно закрытое и темное. В скаутской среде говорят, что там видели призрак отца и сына Хейли, поэтому Льюис не хочет там жить.

– Кстати о легендах? Ты когда–нибудь, обо мне слыша? – задаю вопрос я.

– Нет…до того момента ни о каком призраке я не слышал! – ответил коротко и ясно Глен, хотя он пытался что–то вспомнить. – Я могу поспрашивать у старшего поколения, кого встречу.

– Было бы не плохо! Не интересно существовать, если твои проделки никто не может оценить…

Ен смотрю заинтересовался моим делом. Такое ощущение, что до меня его жизни была настолько скучна и рутина, что теперь он готов играть в детектива ради незнакомого призрака. Что же, с высоты моего мертвого взгляда и правда любая жизнь кажется интересной, даже момент в жизни, когда ты идешь куда–то и чихаешь, кажется мне смешным и интересным. До чего дошел я вы скажите? Может вы и правы.

Ах да, пока мы тут без умолку болтали о моих родственниках, я настолько удивился судьбе моего дяди, что забыл – Глен что-то про сюрприз говорил. А времени до урока осталось не так много, надо быстро спросить!

– Ты там про какой–то сюрприз мне говорил! Надеюсь то, что ты мне дом моего дяди показал и про смерть отца сообщил, не было сюрпризом? – с легкой иронией в голосе спросил я. – Плюс, ты принес мне музыку под названием «Рэп», от которой меня чуть не стошнило! Меня! И стошнило!

– Вот ведь…точно! Я не просто так его притащил! – неожиданно вспомнил что–то Ен, показывая своей рукой на свой завернутый кусок холста.

– Кого, рэп?

Да нет… – иронично отвечает он. – В городе скоро будет конкурс работ по изобразительному искусству, я планирую там участвовать в направлении портрет…

Я опустил глаза полные разочарования, думаю про себя – и что, это и есть сюрприз! Ну, выступит он, ну поймет, что картины рисовать в наше время максимум тянет на похвалу со стороны учителя или мамы, а в худшем случае на клеймо гея. Потому что юноша, рисующий цветочки очень сильно покрыт голубизной, хотя этот термин для меня тоже в новинку.

– Это? Что? Твой сюрприз? – раздраженно спрашиваю я.

– Да нет…я буду писать твой портрет! – с воодушевлением сказал Глен.

– Стоп! Мой…ч-т-о-о-о-о?! Какой к черту потрет…тьфу…портрет!

– А что? В этом году обещали приз, 500 долларов! Пять сотен басков! Дэвид! Это Джек–пот!

– Какой к дьяволу Джек–пот!? Да уж, идеально, деньги поделим пополам… – продолжаю яро иронизировать я.

– Тебе же не нужны деньги? Или ты можешь в магазины ходить?

– Не смешно! Не притворяйся, что ты меня не понял. Повторюсь, какой еще портрет?

– Мне нужен натурщик, кого, в конце концов, рисовать…

– Анну Марию свою рисуй… – перебил Глена я.

– Хорошая шутка, я это запомню. Но мне нужен особенный персонаж, там за креативность дополнительные баллы дают. А тебя гарантированно никто не видел и не увидит. Да ты не переживай, я отлично рисую портреты…увековечим тебя, так сказать, в искусстве.

– Даже не думай, я не собираюсь тебе позировать! Ищи дурака помладше!

– Дэвид, у тебя как будто выбор есть, или мне перестать приходить? Или говорить с тобой перестать?

Меня такие угрозы озадачили. Хотя Глен не самый умный человек, с которым я встречался в жизни, это был хороший ход, ничего сказать даже против, не могу. Оставалось только тихо ворчать, закатывать глаза и ныть сидя на стуле.

– А у меня что, вообще выбора нет? – ною сидя на стуле я.

– Выбор одежды целиком и полностью на тебе… Я тебе доверяю мой друг! – издевательски с сарказмом сказал Глен.

– Да он правда издевается… – думаю про себя.

– Буду писать тебя здесь! Точно! Будешь стоять на фоне пианино! – говорит Глен, поясняя мне свою идею для сюжета будущей картины. – Еще, думаю, будешь в позе Наполеона, как на портретах президентов США или каких–то аристократов…

– А вот и нет… Я все равно не согласен! – я повернулся к Глену спиной и резко, быстрым шагом, направился в угол, делая вид, что мне куда–то надо. Но вскоре, я осознал, что мне идти такой походкой некуда, остановился, развернул голову и продолжил. – Ты можешь угрожать чем угодно! Я только всего видел! Поэтому, твой шантаж неуместен, дорогой мой друг…

Пока у Ена горели глаза от раздражения, я с улыбкой стоял у угла и наблюдал за изменениями настроения юноши, которой что–то тарахтит. Природой его наделило слишком высоким голосом, поэтому его бурчанье напоминало скрипы голосовых связок старой учительницы, которая всю свою жизнь курила. И в самых неожиданных местах я слышал характерные баритональные оттенки.

– Баритональные оттенки? Ч–т–то? Я слишком сильно перечитал книги старика Брауна, уже автоматом выговариваю эти сложные и ненужные термины… – думал про себя.

Пока я ловил себя на мыслях, вокруг меня словно холодом повеяло. И то ли я стал терять зрение, то ли пространство вокруг меня и правда потемнело…

– Доброе утро Дэвид. – до моего слуха дошел очень знакомый приятный бархатный голос. Ангел смерти стоял сзади меня. Я не заметил как громадная фигура с крыльями появилась в каморке.

– Ангел?! Я думал, ты совсем забыл про меня? – оборачиваясь, выкрикнул я.

– В отличие от людей, у нас нет такого качества как «забывание». Вынужден тебя обрадовать, или же расстроить. – Смерть стоял прямо позади Глена, проходя параллельно сквозь него.

– Что это ты веселишься? – мне стало слегка весело при виде застывшего Глена, и я чуть-чуть рассмеялся. Впервые, настоящее хорошее настроение.

– Да просто…он тебя не видит, а я вижу. – отвечаю я.

– Люди не хотят меня видеть, не готовы принять мое существование и до конца это отрицают.  Для них я – что-то отрицательное, что отнимает жизнь. Хотя на практике, они не хотят банально увидеть себя в зеркале.

– Зачем ты пришел?

– Мне не нужен повод, чтобы увидеть старого друга.

– Какой же я тебе друг? Ведь я тебя едва знаю. Мой единственный друг это Глен, вон тот парень, что невольно будет пытать меня живописью…

Ангел усмехнулся и с улыбкой посмотрел на Глена. В его серебряных глазах не было и намека на какое–либо зло, он и правда, был настроен весьма дружелюбно, как званый гость на этом празднике. К слову в одежде он себе не изменял, на нем бы все тот же костюм, только пиджак фрак стал бежевым.

– Может быть, ты отпустишь меня? – собрав всю наглость в кулак, я задал вопрос, тут же спрятав глаза в пол.

– Только после того как ты отпустишь себя сам! – повернулся ко мне и тихо сказал Ангел.

– Я не понимаю вас, как это отпустить себя!? Я искренни, осознал все, что мог только осознать!

– Ты все еще ничего не понял, но ты на верном пути мой друг…мы еще встретимся, я не прощаюсь. – сказал полушепотом Ангел.

Смерть исчез быстро, словно все это мне привиделось. Но учитывая обстоятельства, что я уже с ним встречался, без сомнения это был он. И наш разговор не был услышан Гленом, он даже не заметил этого. Действительно, люди не хотят видеть смерть, ни в каком виде, ни в виде ангела с огромными крыльями, ни в виде стереотипного черного скелета в плаще.

– Да что это значит, отпустить себя и как это должно произойти… – кричу в сторону уже исчезнувшего посланника небес я.

– А? – слегка удивлен моим поведением Ен.

– О, прости, я слегка задумался, о чем ты говорил? – спрашиваю я.

Дурацкий звон школьного звонка, впервые жизни спас меня. Если не считать случай, когда в 12 лет нас с Гордоном застукали в туалете за курением папиных кубинских сигар, но это не важно. А важно то, что Глен, со всей его ненавистью по отношению ко мне, которая образовалась после моего отказа, уходит на уроки. И мой дорогой художник, с гордым видом, схватив свой холст, поспешил наверх.

– Ты куда…ха–ха…дурак, с этим грузом направился?! Оставь ты его здесь! – кричу вслед я.

– Ничего, обойдусь и без твоей коморки!!! – слегка истерично крикнул мне в ответ Глен.

– Вообще–то коморка не моя, а школьная…ну да ладно… – сказал про себя я, в очередной раз, провожая взглядом юных девятиклассниц.

И как раз, легка на помине, по коридору, к лестнице шли четыре девушка, среди которых – Анна Мария. Посмотрев на себя в зеркало перед кулером, состроив взгляд злобного карлика и обнаружив еще раз, что я в зеркале не отражаюсь, если этого не захочу, моя персона отправилась следить за этими подружками. Да и меня слегка смутил тот факт, что урок идет и этот квартет тоже, идет, во время урока.

Они шли, перешептываясь между собой, хихикали и что–то невнятно объясняли. Между тем, по коридору 2–ого этажа проходил Фрэнк. Взгляд девушек сменился на какую–то расистскую мину. Смотрели они на него, как солдаты дикси на негра–раба, при том, что Фрэнк слегка ирландец.

– Здравствуйте мистер Каннинген! Как приятно вас сегодня видеть, как ваша работа? – из всей компании, доброжелательной с уборщиком в общении оказалась Эн Мари.

Взгляд второй подруги, той, что с рыжими волосами был также весьма доверительным, но она молча стояла рядом с Анной Марией и хлопала ресницами. Остальные были явно возмущены таким общением с уборщиком, они смотрели на Эн Мари с непониманием и упреком, того и гляди что–то не доброе скажут. Хотя меня удивил другой вопрос – фамилия Фрэнка Каннинген?!

– Почему я раньше этого не знал?! Ах да, у него на бейджике только имя и написано… – вспоминаю про себя я, думая над этим вопросом.

– Доброго утра, мисс Льюис. Да все как всегда замечательно, а как ваше увлечение поэзией? Вам понравилась книга, что я порекомендовал? – ответил на вопрос Фрэнк.

– Ох, хотела как раз вас поблагодарить! Вы так сказать открыла для меня Байрона по–новому. До того, в моей школе литература мне была не интересна. Старая учительница не хотела говорить или что–то обсуждать, а только тестами нас заваливала – увлечённо поясняет девушка.

– Очень рад это слышать! Позвольте задать вопрос… – с мудрым взглядом спрашивает уборщик. – А что вы, мисс Форд, мисс Андерсон и мисс Райли тут делаете, хотя идут уроки?

– А–а–м–м… – затрудняется ответить Анна Мария.

– Просто сейчас идет алгебра, а вы думаю в курсе, какой это скучный и отстойный предмет. Вот мы и решили прогуляться. – отвечает одна из двух подружек.

– Скучный и отстойный? Неужели? Очень интересно мисс Андерсон. – фальшиво удивляется Фрэнк. При этом его речь остается приятной, а слова изящно исходили из его уст. Мне кажется, он слишком мудр, чтобы отвечать неприятным сарказмом на такой же тон этих девиц.

– В–ы…понимаете… – невнятно говорит что–то Анна Мария.

– Подруга, пойдем, нам пора! – подталкивает компанию вторая подруга, судя по всему, Райли.

– До свидания девушки, удачного дня! – попрощался мистер Каннинген, взяв в руки свою швабру и продолжив свою работу.

Я же попрощался с ним заочно и устремился за квартетом красивых девчонок, в надежде их не потерять из виду. Меня интересовала Анна Мария, что–то не очень похоже, что эта кроткая и милая девушка способна прогуливать уроки. Ее рыженькая подруга тоже не производила такого впечатления, поэтому меня очень сильно привлекли темы их разговора. Да и они не сильно смогли уйти далеко, остановившись возле питьевого крана. У них состоялся не очень добрый диалог.

Я оказался случайным гостем на этой «светской беседе», без приглашения. Но даже если бы меня на нее пригласили, вряд ли бы пригласительное письмо до меня дошло бы. И все же, эта процессия взбудоражила мое любопытство.

– Подруга, ты чего это с уборщиком дружбу водишь? – спрашивает Андерсон.

– Да уж, ведь он мог нас заложить учителям! Ты о чем думаешь! – поддерживает Райли.

– Н–о–о…вы сами! – пытается защищаться Эн Мари.

– Никаких но! Это правила нашей школы! Соблюдая их, ты станешь звездой, а если нет – будешь, как этот уборщик…бедной и забытой! – продолжает Андерсон.

– Какая мудрая мысль…философия прям… – иронизирую идя вслед за ними я.

Еще примерно минут десять эти подружки, из разговора которых я узнал, что Андерсон зовут Лена, а Райли зовут Эмели. Как забавно, снова услышать это имя. А рыженькую зовут Дебора, она к слову продолжала испуганно стоять и молчать. Зато эти двое показывали мастерство своего ораторского искусства, что помогло мне примерно понять иерархическую и элитарную структуру нашей школы. А точнее, старших классов. Они, в свою очередь, составляют класс «красавиц», которые входят в, так называемое «общество звезд». Анна Мария стала невольной заложницей своей красоты, ибо: ее признало красавицей все мужское общество и пол школы знает о влюбленности Уильяма в Эн Мари. Похоже на какую–то политическую борьбу кланов или партий в ранних США конца XVIII и начала XIX веков. Подростки с чертами аристократов, что может быть хуже для просвещённого и демократического общества нашей великой нации, хотя я иронизирую.

Но потом разговор этих «аристократок» переместился в сторону мальчиков, кто кому нравится и все вот это прочее.

– От этих сплетней умереть можно… – продолжаю вставлять свои фразы я.

Ну и наступила очередь Анны рассказывать о своих симпатиях. Вернее, как рассказывать, выслушивать хвалебные речи о «школьном Цезаре», Уильяме.

– Нам что, больше поговорить не о чем!? – с улыбкой и смехом говорит Анна Мария.

– А что, о чем еще? О поэзии как ты что ли…ха–ха–ха! – комментирует Райли.

– Тем более, Вильям по уши в тебя влюблен. А? Чем не кандидат! Считай «мисс винсенская школа» получишь! – с гордостью продолжает нахваливать Лена. – Он красив, умен и думаю богат!

– Это не все что нужно для хорошего парня! Многие забывают про искусство…литературу, живопись… – продолжает утверждать Анна.

– Какие–то у тебя…странные мысли о парне…того и гляди тебе должен нравится наш уборщик! – смеется Эмели.

И тут моя голова ухватилась за слово «живопись». Никогда не думал, что девушке может нравиться парень, который увлекается живописью. Хотя после хиппи и графитиста, который отождествлял себя с Пикассо, меня трудно чем–то удивить.

Одновременно с этим, Дебора перебила разговор этих двух юных леди и поспешила забрать Анну Марию на урок, мотивируя это тем, что все–таки один урок посетить надо, чтобы не сильно приставале. Какой все–таки это был гениальный ход, сработало быстро. Моя слежка подошла к концу, а в прочем, как и этот урок. Но даже после всего вышесказанного, Дебора и Анна что–то обсуждали, но мне это уже было не интересно.

Пока девушки расходились по кабинетам, мне в голову пришла мысль. Вот такая неожиданная и безрассудная мысль, словно лампочка над головой в мультике. Надо помочь Глену с его этим искусством, это должно с подвигнуть девушку на симпатию к моему другу, а самого Ена – к долгожданному смелому шагу. Пока это единственное, чем он может ее привлечь. Да и для меня это идеальный шанс развлечься. Чем призрак не шутит…

Не став долго думать, я оказался в классе, где в данный момент сидел Ен с Палмером, на уроке. Он писал какую–то контрольную, хотя меня это не сильно волновало, так же, как и не волновал учитель, говорящий фразу о том, что от результатов теста зависит ваше будущее. С порога я, не дожидаясь звонка, крикнул в сторону Глена – ладно, я согласен быть твоей картиной!

От удивления он плюнул карандаш, который он пытался съесть. Того и гляди, у него также выпадут глазные яблоки и он наглядно покажет действие законов Ньютона в игровой форме.

– Кончай есть карандаши, девушкам это не нравится, а вот мужчины с кисточками и мольбертом очень даже… – иронизирую я.

Звенит звонок и Ен сдает свой листок учителю и спешит ко мне. Своими очами он проводил меня взглядом до пустого места, чтобы он смог мне нормальной что–то ответить, а с улыбкой следовал этому. Постоянно чувствую в себе какое–то превосходство, когда ловлю себя на мысли, что мне не страшно присутствие людей, глазеющих на тебя.

– С чего это тебя резко повернуло в другую сторону, а? – резко спрашивает меня, выбежавший из класса Глен.

Палмер даже оглянуться не успел, как его друг смылся и стал разговаривать с пустотой, которую он зовет Дэвид. Топтался на месте, словно он в поисках мысли, которую забыл. Ен же решительно настроен узнать у меня причину моего нового решения. Но кто же я такой, чтобы рассказывать все? Зачем мне это нужно, человек не все должен узнать сразу, должно наступить определенное время, либо настанет момент, когда ему эта информация банально не понадобиться. Вот я этого и жду.

– Можно сказать…появился интерес… – отвечаю на вопрос Глена я, умалчивая реальную причину. Не все люди должны знать.

– Знаешь, что–то мне не очень–то верится! – сказал с какой–то досадой. – Да и может зря это все…я не могу быть слишком хорошим художником…

– Какого черта ты сейчас ноешь как девчонка!? Я тут решил ему помочь с искусством, а ты… Как можно так мнения менять?

– Н–о я…

– Никаких но! У тебя появился эксклюзивный помощник, так что заткнись и рисуй мой чертов портрет!

Ен еще раз посмотрел на меня досадным взглядом, добавив в него еще и значительный оттенок скептицизма. Кажется, он не задумывал свой взгляд так, чтобы перед нами оказался самый настоящий нытик. Наверное, хотел показаться мне мудрецом, но с такой миной стало только хуже.

– Думаю, что я не могу выиграть этот конкурс… я ведь не Ван Гог, не Рафаэль… – начал оправдываться Глен.

– Нет…так дело не пойдет…

К этому времени, мы уже дошли до удобного безлюдного коридора первого этажа, перед моей "квартирой". И в мою голову пришла радикальная мысль, поднять Глена и протащить его по воздуху. Объекты такого большого веса мне еще не удавалось поднимать, но, тем не менее, у меня это вышло.

– Ну а пока висишь, слушай меня. Никогда не сравнивай себя с великими, когда не сделал к этому столько же усилий, сколько и они. Ты сидел в студии ночами, рисуя только одну деталь? Ты годами писал шедевры? Я думаю, нет… Так что хватит мечтать о величии, если не хочешь работать! – толкаю речь я, пока Глен щелчком моего пальца болтается в воздухе.

– Да....п–о–н–я–л… я–я–я! Сними.... меня к чертовой матери! – кричал Ен.

– Ты точно все понял точно?!

– Т–о–ч–н–о!!!

– То та же, вот так сразу бы…

На крики бедного Глена, выбежал Фрэнк и стал спрашивать, что случилось. Сюда по его реакции, он не раз видел, как Уильям совершал "нападения" на парня. Да, мистер Каннинген сразу видно, человек добрый. С того момента, как он появился в нашей школе мне всегда было любопытно, кем был этот молодой мужчина до своей карьеры технического персонала. Ведь он совмещал в себе и работу сторожа. Фрэнк Каннинген даже сейчас, в свои сорок выглядит как голливудский актер. В нем присутствовала загадка, которую даже мне не в силах разгадать.