Каждый день

– В таком случае, мне следует пожелать тебе удачи… До скорой встречи! – попрощался со мной уборщик и поспешил на свое вечернее дежурство, после того, как все учителя уйдут – останемся только мы.

Меня будет долго мучить вопрос касательно Фрэнка, как и зачем он вернулся, что в его жизни такое произошло, почему он вернулся сюда и работает в хозяйственной части на не самой оплачиваемой должности. Н раскрывать я их не буду, на мой взгляд, это будет не слишком интересно. Должно же быть в моей жизни, если так можно вновь сказать, что–то, чего я не могу узнать путем манипуляции, шпионажа и т.д. Мистер Каннинген прав, иногда в жизни лучше не вмешиваться, когда не знаешь куда. Но это и не значит, что я так просто оставлю в покое Глена…

– Эх…со всеми этими разговорами… – вновь выходя на крыльцо стал говорить сам себе в слух я. –…я чувствую себя каким–то стариком с лицо семнадцатилетнего парня! Любопытно только, у нас в городе, что есть театральный кружок? Невероятно, как наш город преобразился за все время, пока я просидел тут и составлял расписания каждого события в жизни школы, от уроков химии, до привоза воды в кабинет директора…

Глава X. Распевка

– Что же…мы можем начинать, присаживайся за это…аааа.... – запланированная с Гленом репетиция в коморке пока проходит хорошо, если не задумываться о таких мелочах, что я просто предлагаю ему сесть за стул, а он оказался грязным стоял и в другом конце каморки. – Вот…тьфу, чертова пыль, теперь садись пожалуйста…

– Так… Хорошо. Я усаживаюсь! – говорит Глен, мгновенно падая на старый табурет с мягкой сидушкой, поднимая еще больше пыли.

Он следить внимательно за всеми движениями, что я ему показываю. Видать его пугает наше занятие. Плюс, он пытается высказать недовольство, только делает это как всегда противным нудным тоном. Да, эта манера говорить ерунда, обычное дело для Ена, но с другой стороны, раздражает.

– И так, с чего начнем? – спрашивает мой первый и единственный ученик. – Как…и что…? Подвохи…?

– Для начала, покажи, что сам умеешь? – спокойно и размеренно указываю я на клавиши фортепиано. – Хотя я подозреваю, что ничего, но все же…

– Ну ладно…посмотрим…

Он подвинулся по ближе и не стесняясь, стал импровизировать. То есть, как импровизировать… Таким термином я называю беспорядок, который творит этот художник на моем (ладно, не моем) старом пианино. Глен лупит своими длинными пальцами по белым клавишам. Но не долго, а пока не понял, что мелодия, или то, что выходило, получается лучше, если ударять по черным. Быстрая хитрость со стороны Глена, ведь на расстроенном инструменте, зажав два басовых аккорда черных клавиш, можно без конца выдавливать звуки из верхних черных, двигая назад или вперед один басовый аккорд. Это я еще заприметил, когда от скуки, стал над фортепиано издеваться.  И над Эми.

Сначала, это было смешно, но потом становилось страшно неприятно. А вскоре стало невыносимо, Глен стал ускорять свои движения пальцев. Но стоит признать, у него весьма хорошие данные для игры на фортепиано, эх, мистер Браун бы оценил его пальцы. Раз так быстро он перемещается от одной октавы к другой, значит, обучение будет не таким сложным. Хотя нет, черт возьми, его надо остановить, он вошёл во вкус, сейчас сломает нафиг все…

– Глен…хватит… – резко прошу я прекратить.

Он не реагирует, а продолжает ускоряться. Соскальзывая, его руки создают очень неприятный звук, к которому принято предъявить термин "сфальшивил".

– Глен с–т–о–о–п! – во второй раз, я пытаюсь его остановить.

То ли я стал немым, то ли он меня больше не видит, но он не среагировал и упорно продолжает стучать по черным, словно молотом в парке аттракционов. С такой силой, что неприятные звуки усилились десятикратно.

– Да сколько можно! – не выдержав наконец, я засунул руку в затылок Глену, создавая ему короткую боль, пытаясь его окликнуть. – Глен Петти! Прекрати немедленно издеваться! Третий раз повторяю…

– Ай! Ч…черт…! – кричит от боли Глен. – Господи… Зачем же так? Можно же было просто попробовать попросить…

Да он издевается, подумал про себя я, закипая от раздражения. Размахивая руками, меня мучают желания его придушить или заставить вновь полетать. Но в силу того, что я добрый, я просто злобно таращусь на него, держа руки полусжатыми около горла на несколько секунд отвернувшегося Ена.

– А ты прав… Это оказывается просто! Мне даже понравилось! – ответил легко Глен, тихонько нажимая на клавиши.

– Да уж… Точно… – ворчу про себя я.

– Знаешь, а ведь ты прав, я могу!

Глен словно беседует со статуей, поскольку у меня, в данный момент, отнюдь не доброе выражение лица. Думаю, оно максимально похоже на иллюстрацию к Шекспировскому Гамлету, для описания призрака отца Гамлета.

– Заждались… – максимально неприятным тоном, я прокомментировал фразу своего друга и, к сожалению, ученика.

– Так что? – пожал плечами Глен.

– Прежде всего, тебе нужно запомнить, что ты играешь лирику. Там ничего сложного, смотри и повторяй за мной! – теперь наступает мой черед показывать и рассказывать. – С твоего позволения…

Да уж, а ведь я заточен в школе, дурной пример заразителен, стал превращаться в учителя. И в потоке мыслей мелькало не самое приятное – а вдруг, я стану похож на Брауна…ой гадость!

– Подвинуться не хочешь?! – без каких–либо норм этикета, я пытаюсь спихнуть Ена со стула, чтобы сесть самому.

– А тебе…разве…нужен…с…стул? – сопротивляясь, говорил Глен.

– Не смешно…

– Да вот там еще есть…! Своим телекинезом его сюда приведи…

– Опять сарказм!?

– Нет…возьми себе другой стул!

Как благородный человек, а вернее, то, что от него осталось, я решил уступить. Не спеша, я поставил второй стул слева от Глена, присел, состроил аристократичные манеры и стал показывать первые ноты.

– Все просто и ничего сложного… Кроме соло…(пауза) да! – рассказываю я. – Вот теперь, каждый день, вечером, будем это учить…

– Каждый…день??? – удивительно, а он этого не знал что ли, возмущается слегка.

– А я что, забыл сказать?

– Как бы…да…

– А мне кажется я упоминал… Но вот теперь ты в курсе. А чего ты хотел? Это требует усилий…

Я уже хотел начать играть, как Глен ударом среднего пальца по клавише до, меня слегка сбил. Ударил так сильно и громко, я удивился, как только струна выдержала.

– Чувствую, это будет долго и мучительно… – закатив глаза, сказал я низким тоном.

– Кажется это чувство взаимно… – согласился со мной Глен.

Невыносимо уже говорит об одном и том же, но приукрашивать я не буду, я честный. Моя жизнь, оговорки не будет, представляет из себя рутину, сплошную и нудную рутину. Это из серии "в голову пришел очередной нудный и грустный монолог о том, как мне тут плохо". Никаких приключений возникнуть просто не может; мой обычный день это простая формула: утренний кавардак, дневная работа, во время которой я прохожу весь школьный курс заново, из года в год и смело мог бы стать учителем…всего и конечно же, вечернее прощание. Но теперь, с появлением Глена все стало иначе, это точно, никаких сомнений. К сожалению, моя проблема никуда не делась. Поэтому я так часто думаю обо всем. Смерть отказывается мне объяснять, как мне выбраться отсюда, упорно отказывается, оставляя мне парочку фраз в духе тайн и загадок, его копия каждый раз затевает философский разговор и потом просто исчезает. Что поделать, работы у него может и много, но и со мной уже надо что–то сделать. Неужели так трудно назвать условие моего освобождения из школы, после чего я наконец обрету покой, свалив отсюда.

Один раз, я видел очередную несостоятельность слова "самоубийство", очередная девочка лет 15. Да, проблемы, да гнобят и да, это типичная история, доведение до отчаяния. Но ее вовремя, не без меня конечно и не без моего нажатия на кнопку пожарной сирены, вытащили. Так вот, женщина, тогда еще психолог школы, сказала, что все, кто пытаются убить себя автоматом садятся в поезд в один конец до Ада. Я как всегда это бесцеремонно комментирую – ада нет, есть только стены…! Да и странный психолог, говорить о том, что из-за этого в ад попадешь…

С тех пор ничего не изменилось, я могу бросить эту фразу без изменений, еще раз и могу продолжать…

Ох, как же я же устал! Мне кажется, если бы синяки на моих глазах на портрете Глена были бы настоящими, мои глаза давно бы в них утонули. Плюс, в эти две огромные черные дыры я бы смог уместить пару учебников по квантовой физике, математике, английскому и коробку с завтраками в придачу. А ботинки давно бы уже отсутствовали, по причине того, что они просто бы стерлись. Это невыносимо, иной раз хочется заглянуть в зеркало и сказать самому себе – ну вот посмотри, что ты наделал, сволочь ты этакая!

Как–то раз мы с друзьями поставили парочку автографов на своей беседке. Я видел этот участок на деревянной конструкции недавно, надпись еще сохранилась: Здесь были Милз, Гордон, Джозеф и Дэвид, будущие суперзвезды.

Я решил еще исправить. Огнем дополнил, поставил запятую и дописал: Остался только Дэвид… Вот пишу, эти маленькие и черные буковки и размышляю, а что было бы если…? Думаю, все любят этот ужасный вопрос. Не раз я его слышал, не раз произнёс.

– Что если я не сдам?

– Что будет, если он мне изменяет?

– А если все не так?

– Что если…что если…что если…

И знаете, какую самую легкую вещь я понял? Нет, так просто сказать ее нельзя, ведь ее должны все знать. Вот прямо сейчас, встаньте и скажите, что нужно делать с фразой что если? А просто все, ничего! Не нужна она, это лишь страх перед будущем, которого еще нет. Это все равно, что бояться пришельца из комикса, которого придумал художник.

Черт, с этим Гленом уже совсем ушел в сторону глубокого лирического отступления. Как всегда. Минуту назад, я проводил Глена. О чудо, за время нашего занятия кое-что произошло! Глен выучил первые 25 секунд моей песни, а она длится 3.28, специально измерили с ним. У него стало получаться, есть шанс, что я не зря его надоумил и хоть кому то в жизни пригодится моя песня. Для меня даже это праздник. И на этой прекрасной ноте, я завершаю этот день. Потому что, больше криков "я не могу", "я не умею" не стерплю, нужно 8 или 9 часов передышки.

Как бы то ни было, с Гленом мы занимались оставшиеся дни до самых выходных. Таким образом, занимаясь с ним по четыре часа после и без того сложных уроков, я добился существенного прогресса. Правда для выступления еще очень мало сделано, а пятница движется очень быстро, неумолимо приближая меня к тому, прав я или нет. До соло мы еще не дошли, хоть и Глен прекрасно все учит. Беда в том, что является главным компонентом номера, в пении. Дело обстоит так, что у моего юного друга неплохие вокальные данные, у него мягкий, приятный и сладкий голос, который очень неплохо сочетается с его очень плохими низами, то что как правило называют мужским тембром. В купе, все эти части соединяются в один серебристый голос Глена Петти. Но проблема, петь и играть одновременно очень сложно. Я – призрак, законы, вообще–то для меня не писаны, плюс я был музыкантом и у меня есть навыки. А Глен – новичок, абсолютный ноль, о чем я не сразу подумал, когда все это затевал. Медленно, но я пытаюсь этот навык у него развить, через огромное количество криков, нюней и ударов по клавиатуре.

– Черт возьми! Как это сложно! Да это…это…не…не…не возможно! Может бросим? Ты же видишь, что это пустое… – подобные вопросы стали нормой для наших внеурочных встреч, практически каждая третья фраза заканчивается такой вставкой.

Но каждый раз, терпеливый и жизнерадостный я, отвечаю грозно и резко, вот так – даже не думай! Ни за что! Не в этот раз! Я слишком много вытерпел, чтобы просто взять и бросить все…

А если простой способ "накричи и надави" не работает, то в использование идет другая фраза. Она как раз, срабатывает безотказно – ты ведь помнишь, что Анна–Мария в курсе, что твое имя стоит в списке выступающих? Тогда вперед! Назад пути нет! Уже нет!

В силу того, что слова не всегда работают, или по причине того, что внутри нас живут маленькие кретины, которые в минуты, когда у нас что–то не получается, включают в нашей голове кнопку с надписью "Стресс и нытье". Но мы снова, спустя пару минут начинаем сомневаться в себе. Даже Анна–Мария работает максимум двадцать минут. Нет, эти маленькие карлики сильны…

– Я уже устал…ну неужели ты не видишь, что это бесполезно?

– Бесполезно, это бросать в меня яблоками, если я вдруг буду работать 4 июля в качестве мишени, вот это пустая трата времени. А это можно освоить… Соберись, дурак! Убей в себе кретина… Или несколько кретинов…

– Из тебя выйдет отличный тренер по футболу…

– Да и учитель тоже, или оратор… Льстить мне не надо, я и так знаю свои достоинства, так что продолжай.

Слова меняются местами, фразы длиннее или короче, а мысль всегда одна. Звуки мелодии становятся лучше и максимально приближенными к моей песне. Я уже думаю, что затея с управлением пальцами при помощи себя не так уж и плоха. Но Господи, это же не красиво, да и мы не в безвыходном положении, такой расклад вещей вычеркнули из списка предположений.

– Ты вообще как эту песню написал…

– Не поверите, мистер Петти, случайно!

– Как же так можно, просто взять и случайно написать песню…Боже мой… – на самом деле, он это не со зла, он устал просто уже учится, в его положение войти я могу, но осталось совсем чуть–чуть.

– Знаешь, мой друг…это ведь просто, если ты только попробуешь… – отвечаю я, не без иронии в своем голосе.

– Супер просто… – проворчал Глен.

Глава XI. Прогон

Понедельник, вторник, среда и четверг, ни дня не проходило без кропотливой тренировки пальцев Глена и моих прозрачных нервов. Не столько неумелые, сколько необученные руки создавали дополнительную проблему, когда у него судорогой их сводило. Плюх, и его рука уже совсем на другой октаве и создает совершенно не ту мелодию. Аве Мария! Я уже стал уставать. Нет, не от количества ошибок и фальшивых звуков нот, а от бесконечного «Да не в силах я это сделать». И думаю я, ну чего ты хотел, знал, с кем работаешь, и что будет от этого.

Завтра наступает день Х. До невозможности волнительно. к сожалению у нас еще сыровато. Сыро, очень сыро у нас с ним выходило, несмотря на четыре часа в день, вот уже больше недели. Трудно это признавать, но видимо такова судьба – придется вселиться в его руки. Вот дьявол, придется жульничать… Хоть руку об стол бей, все равно ничего не почувствую. Черт! Я даже себя наказать не могу, один раз уже с этим переборщил.

– Так, и какой это минус жизни…ой…я сказал жизни? Придурок! Тьфу… хотел сказать, какие у нас еще есть минусы нахождения в состоянии бестелесного духа, который навеки заперт между мирами? – вновь, в четыреста тысяча…какой–то раз рассуждаю я, на тему своего положения. – Ах да, их еще много… Но пока, это мой четыреста…не помню какой минус… Дьявол!

Ох уж эти часы, они настолько быстро бегут этот марафон, что трудно уловить хоть какой–нибудь миг. А нет, оказывается это возможно, 16.00, скоро ко мне придет, сами знаете кто. Но не очень–то хотелось мне идти в каморку и учить его моей песне. Точно, приду сейчас к нему и изложу свою мысль, будь что будет…

– …Что за…?! – но по дороге в каморку, я услышал то, что заставило меня прекратить болтать про себя. – Но…но…это ведь.

Я пулей прилетел к двери, перед самой дверью машинально затормозив. Как выяснилось, не зря, то, что предстало моим старым привередливым глазам было восхитительно. Глен играл мою музыку. И его голос идеально принял слова песни. Настолько волшебно получилось, о каких–либо ошибках и речи не шло. А уж то, что вытворяли его пальцы с клавиатурой, заслуживает отдельной похвалы. Как изящно и быстро, практически без заминки его руки скользили по аккордам, выдавая прекрасный результат. Кажется, что я эту песню специально для этого человека написал. А музыка ждала его долгих тридцать лет, сначала в семье миссис Пул, а затем опять немного со мной. Я очень доволен результатом, ох, уж эти несчастные дни с фразами, из–за которых мне хотелось придушить Глена, теперь понятно, что не просто так я потратил несколько дней и своей вечности.

Между тем, пока я стоял, он меня не замечал. Что-то не сильно торопился похвалить его, вдруг я скажу слово, а он бах и все – снова ошибки. Но неожиданно он сам оборачивается.

– Твою м…черт! – кричит он, резко ударяя пальцами по клавишам. – Так ведь и поседеть можно, Дэйв! Зараза!

– Ну ты же знаешь, мне это не грозит… – тихо с иронией проговорил я.

– Что ты тут делаешь?!

– Дурацкий… Тридцать…восемь…лет как дурацкий вопрос!

– В смысле…я понимаю, ты тут живешь…

– Живешь? Ты снова остришь!

– Нет…нет…что ты…

– Да я пошутил! Я тут стою и восхищаюсь тем, что ты песню мою выучил! Без ошибок, без замедлений… Ведь еще вчера ты снова на меня орал, что у тебя не получилось доиграть последний кусочек… Как это вышло?

– Ты об этом? – указывает на пианино пальцем Глен. – Да вот…ну…бывает.

– А ну ка, давай говори…?

– Всю ночь позавчера и вчера тренировался…! – выдает Ен.

– На ч–е–е–м? Ты же говорил, что семья у тебя не музыкальная совсем…!

– Палмер…

– Что Палмер?

– У Палмера есть знакомый, у него в гараже есть электропиано, старенькое, лет двадцать ему. Маленькое, серое компактное и не очень тяжёлое фортепиано. – описывает Глен, используя жесты, показывая приблизительный размер инструмента.

– И что?

– Он одолжил его мне, сказал, что ему оно пока что не нужно, поэтому – забирай!

– И как ты пианино тащил домой?

– Оно весит меньше, чем вот этот огромный шкаф! – вновь указывает на старое пианино, и оскорбительно обзывая его шкафом. – Правда…звучит не так…

– А как звучит?

– Я что…знаю что ли как это описать?

– На что похоже то…я же не разу подобного не видел! Только в телевизоре видел пару черных коробок, издающих неприятный звук, похожий на смесь стереотипных звуков космоса и удара по бутылкам…

– Ой…

– Что?

– Ничего… – отводит взгляд в сторону.

– Не–е–е… – начинаю уже ныть я, ведь судя по реакции Глена, он играл именно на такой штуке.

– Да!

– Ой, нет…

Глен неохотно кивает и пожимает плечами. Но меня мучают вопросы, как, почему? Зачем? И этими вопросами я достаю Глена, совсем забыв, что миссия выполнена, он играет и может завтра выступить на показательной репетиции и его гарантированно пропустят на концерт со своим номером. К сожалению, у меня нет знакомого призрака контрабасиста, иначе тогда, мы бы, будучи за сценой, подыграли ему. Призрачное трио, звучит страшно и смешно, но было бы весело…

– Ну выбирать не приходится, либо так…либо я завтра провалил бы смотр… – пытался оправдаться Ен

– Да проехали. Главное, дружок, что ты смог! – с радостью отвечаю я, похлопывая его по плечу. – Эх…был бы я слегка живым, составил бы тебе компанию на гитаре…

– А в чем проблема?

– Действительно, в чем проблема… рука болит!

– Да я не об этом, ты за сценой поиграй и все… Там есть пространство, где мы спрячем тебя, а усилитель поближе выдвинем…

– Рисковать…это как то…не привлекательно…

– А что тебе терять!? – издевательски возвращает мою же фразу, озвученную раннее.

– Посмотрим завтра…

– Ну, окей. Классно бы получилось, была бы подстраховка для меня.

– Зачем?

– Вдруг плохо сыграю…

– Чувак, ты уже ее играешь, твои пальцы у-ж-е-е-е это запомнили, все будет хорошо!

Как и бывает всегда, разговор про успех привел к тому, что мы засиделись. И как два параноика, мы в оставшиеся время продумывали все до мелочей, как он будет выходить, что он будет делать, хотя глупое выражение, учитывая, зачем все вообще состоится. Но нас было остановить, причем инициатором легкой паники выступил именно Глен, а я стал стимулом и двигателем этой паранойи, бензином для этого пожара. Не особо помогали и мои вспоминая первом выступлении, которое я обрисовал во всех красках.

– А тебе было страшно? – задавал мне, в процессе моего рассказа, парень.

– Что ты! – резко одернул друга я. – Да меня не остановить было! Ты бы знал, какая из меня энергия тогда вырывалась. Я был настолько возбужден своим собственным настроением, что чуть гитару не сломал…

– Свою гитару? – зачем–то уточняет юноша.

Я взглянул на него пофигистично–укоризненным взглядом. Слега вздохнул, а потом фыркнул.

– Пфф… Ага! Сейчас! – резко, с высокой добавкой упрека, но не в адрес своего, а в какой–то абстрактный образ, сказал я. – Делать мне нечего, бить свою гитару…

– Бить???

– Ну… по струнам… Долгая история… Я чуть ей первые струны не порвал, говорю же, меня понесло…

– А чья гитара?

– Тебя только это волнует? Дали в школе, старая была. Такое ощущение, что на ней играли еще на диком западе, она была очень старая… Кусок дерь…кхм…ну ты понял! Знаешь кто такой Ричи Валенс?

– Нет…

– Ну и не важно… Так вот, даже у этого бедолаги была гитара лучше, чем у меня тогда… Учитывая, что мы одногодки…

– А–а–а…

На минуту мы замолчали, Глен обдумывает небольшой экскурс в историю моей жизни, а я предавался воспоминаниям. Мы тихо и сидели, пялясь на старый паркет.

– Зато ты не представляешь…какой кайф я тогда испытал, ух! Такой бешеный ритм проник в мое тело, и именно тогда, прыгая на сцене с гитарой, я понял, что хочу посвятить этому свою жизнь… – высоко, пафосно и с выражением сказал я.

– Красиво сказано… Звучит как надпись на памятник… – проговорил с восторгом Глен.

– На памятник? Ты идиот… – скептически, слегка прикрыв глаза, сказал я.

– Все–все…молчу–молчу…юмор призраков не для призрака, о чем я…

– Ты снова остришь?!

Между нами снова воцарилась минута молчания. Тем лучше, не придётся еще раз объяснять, как вести себя на сцене, чтобы не было никаких конфузов. Такой удачный момент, чтобы законсервировать настроение в таком вот ключе, дружеского юмора и сарказма.

– Так мне…что…даже не кланяться? – прервал тишину своим вопросом Глен.

– Ну, вот накаркал… – закатив глаза, подумал про себя я. – Нет, Глен! Кланяться лучше в конце…хотя такого правила нет, но с этим лучше не перебарщивать… Понимаешь?

– Думаю да! Да! Я тебя понял…

– Вот и замечательно! Мне осталось только пожелать тебе не пуха не пера…

– К черту! – прервал Глен.

– Ну да… А… так вот! – продолжил я, жестикулируя, объяснять. – Ты знаешь, что я буду наблюдать… Буду прямо перед тобой стоять, если снова будет страшно, представь, что поешь мне! И все будет классно! Чувак…

– Наверное… ты прав! Спасибо!

– Отлично! И теперь…вали домой! Тебе стоит хорошо выспаться, для твоего завтрашнего прогона тебе понадобятся силы!

Глен неторопливо достал из своей сумки часы, которые оказались там, потому что Глену в них играть было неудобно, посмотрел на них и ахнул.

– А что, уже так поздно!? – воскликнул Ен. – Черт возьми! Родители!

– Д–а–а–а! – сказал я.

Мой друг быстро схватил свою сумку, отряхивался от пыли, попутно повторяя про себя что–то. Так и не понял, что он бормотал.

– До завтра! – сказал он, выходя из коморки.

Я слабовато махнул рукой, а на моем лице было выражение, словно я был спросонья. А Глен устремился к выходу из школы, звук его быстрых шагов прервался только тогда, когда он покинул здание.

И как только медленно идет время, когда ожидается день, в который решается что–то важное. В нашем безумном мире каждый день что происходит, хоть и не с нами, но случается. Захочется чего–нибудь интересного, чтобы это приключилось с тобой, вот лежишь ты на кресле перед старым деревянным ящиком, или, что уже более современно, с черным пластиковым ящиком, смотришь новости и думаешь, как мы скучно живем черт возьми. К счастью, в 99% подобного не будет. Потому что в противном случае вы начнёте визжать и ворчать, почему все это происходит со мной…

Та самая пятница, которую я жду. Глен весь день как на иголках, то прослушает вопрос учителя на уроке, то останется сидеть за столом после звонка. Видеть его в таком состоянии не очень приятно, он вкладывает в этот маленький показ талантов столько сил и нервов, что пот на его лбу не может высохнуть, будто головой в воду окунули. Само собой, от Анна–Марии бегает покруче, чем от дружков Уильяма, с внимательностью ему повезло, да и пользоваться своими навыками научился. Ой, кстати о Уилле, этот индивид вообще пропал, нашел я его только спустя два занятия, читающим какую–то бумагу, иногда проговаривая что–то. Он стал слишком безобидный, даже узнал его не сразу, в этих золотых очках, неужели у Вильяма еще и со зрением проблемы. Про его хулиганов друзей я вообще молчу, их и след простыл. Надеюсь, они отправились на свое законное место, на ковер к директору.

Единственное, что мне удалось выудить из пугливого друга, это мимолётное и очень слабое "привет", когда я пересекся с ним на лестнице. А еще когда он чахнул на меня…