Каждый день

– Так. И где черт возьми Глен…он что, не зайдет перед тем как болтать идти…Сейчас проверим. – как всегда, я представил человека, чтобы оказать с ним рядом.

Мои мысли были полностью заполнены любопытством, что может поведать старушка учительница, которая упала в обморок только от одного моего вида. Не самым удачным образом, я оказался в кабинете, наполовину оказавшись в стене, ногой в мусорном ящике, что стоял около двери. Плюс ко всему, в этом месте была розетка, и я ощущал легкие удары током, довольно приятные. Но я вновь заставил себя ясно думать, вытащил себя из стены и стал осматриваться.

Глен прекрасно меня слышал, но не стал особо реагировать. Моргнул и продолжил ждать.

– Дружище, ты явно забыл про меня! – весело сказал я в адрес Ена.

– Не правда, я просто не успел тебя найти, кабинет нашел меня раньше… – ответил, явно на отшибись Глен.

– Вот знаешь, что меня всегда в тебе бесило, твое чертово биполярное расстройство личности. То ты веселый человечек, то ты настолько скучный и мрачный тип, что в тебя хоть горящие бумажки бросай – и глазом не моргнешь…

– Ты…откуда такие слова знаешь? Психолог потусторонний…

– В книгах, в брошюрах…и во всех других бумагах, которые школьные психологи оставляют в кабинете…как то так…да.

– А в школе есть хоть одно место, в которым ты не разу не был?

– Подвал…там сыро и грязно, я был там еще при жизни, когда мы прятались от мистера Брауна, после того, как Джо сломал пианино. Поэтому я никогда туда больше не сунусь.

– И только там?

– Да…во всех остальных местах я бывал, абсолютно везде, любой угол, любая каморка, любое помещение.

– Ха–ха! И где же ты был раньше! Помог бы мне математику списать!

– Вот…что я говорил, только что был какой–то грустный, а теперь у тебя снова на лице улыбка. О да, я тут и был, все это время, только я мало кого запоминаю…ну ты знаешь…они приходят и уходят, а старый добрый Дэвид это навсегда.

Миссис Пул зашла спустя примерно пять минут после начала нашей беседы. В руках у пожилой учительницы была какая–то кожаная папка, набитая бумагой. Она, не спеша и аккуратно присела рядом с Глен, за второе кресло, что стояло в комнате. Я недалеко отошел, чтобы не мешать.

– Глен…тебя ведь так зовут, да? – тихо и вежливо начала разговор миссис Пул.

– Да, Глен Петти, а вы миссис Пул, я запомнил… – робко говорит Ен. – Но меня можно называть просто Ен.

– Ха–ха. Хорошо…просто Ен… И так, мой главный вопрос. Мне очень понравилась твоя картина, я думаю, мою реакцию ты видел. Так вот, вернемся к изображенному персонажу.

– М…ммм… А почему вас интересует? Не поймите меня не правильно, просто это странно, что вы Т–А–А–А–К сильно интересуетесь моей работой, что пригласили меня о ней поговорить… Мне немного неловко…

– Хорошо, ты прав, тогда начну я.

Миссис Пул развернула кожаную папку, это оказался старый, потертый альбом класса, с пожелтевшими листами бумаги и постепенно выцветающими фотографиями. На каждой странице красовалась старая версия герба школы города Винсенс, а на обложке была надпись: Выпуск 1961 года. И с этого момента я узнал этот документ, я видел его лишь один раз, это наш с классом выпускной альбом, на который мы фотографировались еще в ноябре 1960 года. У меня там такая смешная фотография получилась, я пытался спародировать улыбку Элвиса Пресли, получилось очень забавно. Удивительно как много может нахлынуть воспоминаний, лишь увидев одну фотографию из прошлого.

Помимо самого альбома, в него была вложена папка, какие–то газетные вырезки и старые фотографии. Все это напоминало какое–то личное дело, какие хранятся в полицейских участках, или же мед карта, как в медицинском кабинете в школе. Все это держала у себя в руках пожилая миссис Пул, и у него на глазах выступили легкие слезы, а руки слегка пустило в дрожь. Но при этом, она ностальгически улыбалась, не знаю, как это объяснить иначе, но ей, возможно, нравится эти письменные воспоминания, хоть и они провоцируют грусть.

– В нашей школе, очень давно, учился мальчик… Его зовут Дэвид, вернее (пауза) звали… Он был умен, остроумен, сын богатых родителей, популярен, в общем…у него было практически все. Он играл на гитаре, хотя я всегда считала, что пианино ему дается больше. Это был безупречный юноша… – внезапно начала свой рассказ миссис Пул

– Вы сказали, был? – уточняет Глен.

Он абсолютно понимает о ком идет речь, уже слышал мою историю. Но он не решается упустить возможность послушать ее еще раз, но уже от свидетеля тех событий. Глен стал еще более внимателен к словам учительницы.

– О да…был… – вытирая пробирающиеся сквозь рассказ слезу, продолжала миссис Пул. – Его больше нет…

– Как это случилось? – продолжает интересоваться Глен.

– Я до сих пор этого не знаю… Настоящих подробностей этой истории, уже никто не сможет узнать. Он был тогда, можно сказать звездой школы, прекрасный певец, талантливый музыкант, наследник своих богатых и чудесных родителей. Дэвид тогда был в Эмили влюблен…

– Эмили?

– Хорошая и добрая девочка… Она давно уехала из города вместе с мужем. Я с ней даже общалась, я не может забыть все, что произошло тогда, в декабре 1960 года.

– Он погиб?

– Он застрелился из пистолета своего отца прямо здесь, в школе. – таинственно проговорила она, покружив свой взгляд вокруг.

Рассказывая подробности моей крупной ошибки, моей смерти, она развернула газетную вырезку и показала Глену. И я увидел страшный заголовок: Местная школьная звезда покончил с собой. Трудно поверить, но газет я об этом не особо смог застать, видел приходящих полицейских, но не более.

– Бедный…бедный…отец Дэвида, после кончины сына он был так подавлен… На долгое время он забросил все, проводил часами на кладбище, даже говорят пил.

– Вы говорили про Эмели… Что эта была за история?

– Этот приятный юноша сводил с ума всех девушек школы, больше него внимания заслуживали лишь хулиганы. Он всегда был исключением, был заядлым любителем этого…рок–н–ролла, но хулиганом не был. Вот озорным был, это точно. Самое главное, что он был неисправимым романтиком, любил читать русскую литературу…

– А что та девушка? Она не ответила ему взаимностью?

– Нет…да я и не особо, интересовалась этим, он для меня был как хороший ученик, к которому я всегда могу обратиться. Правда, Дейв всегда делал все наоборот, оставаясь популярным в школе, но вызывая раздражение некоторых учителей. Ох, а как они с мистером Брауном ссорились…это заслуживало внимание… Дело в том, что Браун, учитель музыки был ярым критиком других стилей музыки, неклассических. Да уж…было время…

– Вы помните эту историю, почему?

– Мне кажется это не совсем уместный вопрос… На моих глазах талантливый ученик, активный и жизнерадостный совершает необдуманный поступок, уходя из жизни.

Миссис Пул, чтобы хоть как–то сглаживать момент длинного монолога, стала перебирать фотографии, принесенные с собой. И мимо моего взора стали проходить картинки из того времени. Я ведь даже и не помню, как сделаны эти снимки, но я помню людей и помню, чем мы там занимались.

– Ты знаешь, почему я тебе это все рассказала? – оторвавшись от альбома, спросила она.

– Честно говоря, мне непонятно… – притворяется Глен. – Здесь есть какая–то сложность? Можете объяснить, чтобы все было понятно?!

– А все очень просто Ен… Ведь человек, которого ты нарисовал на портрете, это ведь Дэвид Хейли…

Учительница протянула в сторону юноши фотографию, на которой был изображён я. Там я улыбался и держал в руках свою любимую гитару, видимо изображая из себя музыканта. На мне были серые брюки и, боже мой, нелепая красная гавайская рубашка. Хоть фотография и черно–белая, я помню эту рубашку и то, как мама хотела сделать из нее тряпку для стёкол. Что самое удивительное, папе моя рубашка нравилась, это я отлично помню.

– …Вот здесь Дэйв, Гордон, Милз и Джозеф…у них репетиция… Дэвид очень трепетно относился к проверке звука или выбору репертуара… – комментирует другю фотографию учительница, попутно показывая мне ее.

– А он был их лидером? – с интересом спрашивает Глен…

Я тихонечко в уголке стою, спиной к ним, чтобы меньше чувствовать боль от своих же воспоминаний и смеюсь над вопросом Ена. Поверьте мне, боль от воспоминаний я чувствовать могу, это тоже, своего рода наказание.

– Да конечно…он был руководителем группы, вокалистом…совмещал в себе и обязанности пианиста, когда Джозеф не приходил… И каждый раз в нашем зале они отлично играли все, в унисон… – отвечает на вопрос Глен миссис Пул.

– А я уже видел эту гитару…вот эту! Что держит Глен… Она в каморке за сценой стоит! Чего же ее никто не забрал?

– Ох…отцу было не до этого, а мать винила в этом именно музыку…не знаю почему. Быть может, это из–за Гордона, который один раз проболтался, что это все из–за них…

– Ммм…что? Из–за его друзей?

– Они винили себя долго…думали что это они виноваты. Друзья Дэвида не горели музыкой так сильно, как сам он, они лишь получали удовольствие от совместного времяпровождения. Но у Дэйва была мечта…он бредил музыкой, она была для него всем.

– Ого…во как…

– Но как ты нарисовал Дэвида? Ты изобразил его таким, каким он был в тот роковой вечер… Как это возможно?

– Это я в каморке нашел фотографии… и увидел гитару, вот и использовал свое воображение. Кто же знал, что эта история настолько грустная. Мне нужно было лишь лицо…

– Моя дочь была в него влюблена… она очень переживала.

На этом месте я резко повернулся и подбежал к Глену и миссис Пул. Этот момент стал причиной активации моего любопытства, но спросить напрямую я не мог. К счастью Глен увидел мое состояние, и решил спросить сам, прежде чем его об этом попрошу я.

– Ваша дочь…он нравился ваше дочери? – задает вопрос Глен.

– Это правда, Патриции он нравился… Было даже больше, она была страстной его поклонницей, все время о нем говорила… А пик вот этой самой любви был достигнут, когда он спел песню своего сочинения…

– Песню?

– О–о–о–о…Да!

Пожилая учительница достала зажатую между страницами альбома папку и протянула ее Глену. Старые, потертые листы бумаги, исчирканные и слегка порванные, источали огромной силы запах пыли и старинной бумаги. Но то, что скрывалось на страницах этого старого документа, удивило меня намного сильнее, чем влюбленная в меня девушка Патриция. И правда, чего же мне удивляться, сама миссис Пул говорила, что я был популярен, то, что эта девушка влюбилась, меня ни сколько не удивляет. Но вот так ли сильно была влюблена эта девушка, как рассказывает ее мать, или же нет, теперь мне этого не проверить. Я вот помню Патрицию, она дружила с Эмели, была на год ее младше. Расстраиваюсь лишь от того, что больше никаких моментов не помню, даже, я, возможно и не говорил с ней никогда.

И тут она достает мою песню…

– Мои ноты?! – я увидел, что было написано на этой бумаге, это была моя первая и единственная песня, посвященная Эмили.

– Это его песня? – спрашивает Глен, читая текст, который попал ему в руки.

– Единственная…посвященная той, в которой он видел идеал. – сказала мудрая женщина, миссис Пул.

– Но откуда у вас это?!

– Но откуда у вас это?! – одновременно, вместе с Гленом, спросили мы.

– Патриция и сохранила…

Да, я помню, как мог случайно оставить текст и музыку на столике, там где сидела миссис Пул и ее дочь. А она, возможно хотела вернуть мне мою песню после концерта, но не успела.

– Патриция в тот вечер искала Дэйва, ей хотелось вернуть пропажу и признаться в своих чувствах…Она у меня, довольно смелая и вряд ли испугалась бы сказать все напрямую… – пояснила миссис Пул. – А мне осталось лишь порадоваться…

Пожалуй, на сегодня с меня хватит воспоминаний, потрясений и фотографий. Такой поток эмоций можно испытывать долго, тратя на это очень много времени, которого у меня на целый Титаник хватит, но я все–таки отдохнуть хочу. Медленно, я покинул сначала кабинет, где миссис Пул рассказывала подробности школьной жизни шестидесятых годов, а потом и школу. Хожу по школьному саду с беседками, и наслаждаюсь видом курящих подростков, что у самых мусорных баков сидят. Их видок портит весь колорит школьной помойки. У школьного здания находиться и небольшой пруд, но он последние лет десять выглядит хуже, чем лужа на дорого близ болота. Одним словом – запустили. Хотя жива еще беседка, где мы с друзьями часто обедали, изучали обложки новых пластинок, выслушивали шуточки в адрес друг друга и думали о том, как у нас будет своя запись. Насчет последнего я все же сомневаюсь, учитывая все, что указывает мне на то, что сильно музыкой был увлечён лишь я.

Наверное, Лиза Пул рассказала Глену и подробности жизни нашего класса. Я ведь не говорил, что она была куратором нашего класса. Миссис Пул знает, какими милыми детьми являлись мы, когда младше были. Да и перед выпуском тоже, вспомнить хотя бы нашу фотосессию. А я поспешил на улицу.

Погода на улице самая обычная, но судя по плащам и курткам на учениках и родителях, похолодало. Эх, смешно, но это середина ноября, а я рассуждаю об этом так, будто это сентябрь. Эта шутка с погодой срабатывает лишь на жителях более северных штатов. Мне дядя рассказывал, как нам южанам завидуют северяне. А когда дело доходит до гордыни южан, то какой–нибудь обитатель Нью–Йорка или Бостона захочет блеснуть экономическим положением своего города. Подул сильный ветер, и сгустились тучи, чувствую, очень скоро будет дождь. Внутри школьный двор снова опустел, последний мусор со столиков и скамеек, как всегда с улыбкой убирал Фрэнк. И все равно, личность этого человека мне не понятна, он когда десять лет назад пришел в школу в своем коричневом пиджаке, я и не думал, что он будет нашим завхозом и сочетать в себе функции уборщика и иногда сторожа–охранника.

Вечер постепенно стал превращаться в ночь. Я очень редко наблюдаю за тем, как закрывают школу. Между прочим, это неплохое занятие: стоишь на спуске к воротам и смотришь, как уходит последний человек.

– Доброй ночи, господин директор! – пока стоишь и высматриваешь этот процесс, можно пожелать удачи всем, кого только увидишь. – Спокойной ночи…Дэвид…

Забавно, но когда ты входишь ночью, через, так называемый, парадный вход, школа тебе открывается под совсем другими красками. Быстро скользят по полу мои невесомые ноги, донося меня до моей старой комнаты с фортепиано.

– Ух ты…это здесь не было! Что это? – под дверью, на входе в каморку я обнаружил свёрток из бумаг. На самодельном конверте было написано: Кажется это твое! Интересная история Дэвид, спасибо тебе за нее!

Я узнал сразу, как только развернул – мои ноты, мои слова, моя песня. Старая баллада, при написании которой, я копировал классику. Интересно могу ли я ее играть? О да, присев за пианино, я стал вспоминать все аккорды. И ведь, только сейчас я понимаю, что мелодия слегка примитивная. Ее можно доработать, даже не можно, а нужно!

– Чтобы такое добавить…Ах! Шопен или Гендель…?! Моцарт…однозначно Моцарт! Хотя небольшую часть можно украсть и…а точно, Дебюсси! Вступление слишком джазовое, резкое и быстрое, отсюда оно слишком неинтересное. Что если…перевернуть Дебюсси? И вот вам хорошая мелодия. – примерно часа три я выстраивал редакцию своей песни, чтобы получилось что–то действительно интересное.

Но эта должна быть та же песня, она должна стать лучше, но она должна быть узнаваема. А поскольку гитару я пока не использовал, решил и соло клавишами сочинить. Тут уж точно пригодится Бетховен. За тридцать лет я хорошо научился это все читать, проигрывать у себя в "голове" и смешивать. Пустяки, главное время, а там можно всему научиться.

По мимо самой песни, в конверте была безымянная грам–запись. Никаких опознавательных знаков, только черная пластинка и явно не пустая.

– А где старый проигрыватель? Черт…еще искать его… – обнаружив запись, я решительно хочу ее прослушать.

Он оказался в коробке, в углу, рядом с горой таких же черных пластинок. Некоторые из них были покрыты пылью, многие потрескались от тяжести груза, а есть те, которые и вовсе разбиты. Старый проигрыватель еще работал, мне не составило труда его запустить. Но самое волшебное – это то, что я услышал на этой записи.

– Нет! Это не возможно! Как…это…не…возможно…А–а–а! – не в силах я в данный момент сдерживать эмоции, ведь это записан наш последний концерт.

Тот самый момент, единственная запись моей песни. Я не могу в это поверить, но на моем слуху действительно была та самая песня, как мы сыграли вместе в первый и последний раз. Да, плохо слышно, огромные и сильные помехи со звуками в зале, но это была единственная студийная запись песни. Не знаю как, но либо Патриция, либо миссис Пул записали эту запись. Где она взяли аппарат? А если это не они…хммм…это странно, опять же остаются вопросы. Но за это им огромное спасибо, потому что я сейчас наполнен положительными эмоциями.

Вдруг, мою идиллию прервал звук открывающиеся двери. В каморку неожиданно зашел Фрэнк. Я быстро сориентировался и выключил проигрыватель, хотя вряд ли это могло мне как–то помочь.

– Эй…кто здесь!? Эй?! – стал окликать мистер Каннинген в поисках того, кто здесь музыку слушал. – Чертова техника…ох уж эти дети…

Не смог я удержаться, и скинул крышку пианино, чтобы отвлечь Фрэнка и спрятать ноты. Мой план сработал, я успел швырнуть текст песни подальше.

– Это еще, что за ерунда?! – вскрикнул Фрэнк! – Надо бы уже починить здешние музыкальные инструменты и использовать их по назначению, а то пылятся здесь, ржавеют и портятся. А этот странный патефон явно с ума сошел…оставили здесь без присмотра…это вещь старая…вот и сработал.

– Простите мистер Каннинген, что напугал вас, но мне нужно было это спрятать, чтобы не пострадали ноты! – говорю я вслух, но понимая, что он меня не услышит, я перестал это делать.

– Давно пора здесь прибраться… И не в плане чистоты, а в плане мусора, что здесь скопился… ужас…

– Отвратительное состояния этого мусора…

– Вот тут я с тобой полностью согласен…столько раз пытался намекнуть директору на уборку и ремонт. И знаешь…он меня патологически не слушает…понятие не имею с чем это связано.

Фрэнк ушел довольно быстро, молча, не комментируя ничего. Он захлопнул каморку на ключ и покинул этаж окончательно. Я снова оказался совершенно один и могу снова наслаждаться своим же произведением. Оно кстати было уже готово, все ноты на месте и аккорды где надо переписаны. Вот сейчас бы ее перезаписать, сейчас бы Гордон с Милзом мне бы очень помогли, а Джо не особо нужен, так как ведущий пианист это я. Но он вполне может быть бэк–вокалистом, чтобы подпевать. У него очень хорошие высоченные ноты фальцета, выше, чем у меня, потому что он баритон, а я тенор, а первые всегда имеют крепкий фальцет. Нет, надо перестать читать умные книги по музыкальной теории, а то вы меня совсем понимать перестанете.

Эх, столько воспоминаний за один день, и это все такую пользу мне принесло. С помощью такого эмоционального всплеска я наконец закончил свою первую и единственную песню, посвятить ее уже, конечно, некому, но может быть она пригодиться Глену.

– Удивительно…что может сотворить эффект лишь одного портрета… лишь одного единственного портрета. – сказал я, доигрывая последние аккорды на пианино, медленно и плавно заканчивая игру.

Глава IX. Любовь

– Эй вы, многоуважаемый мистер Петти! Когда милорд соизволит, наконец, перестать бегать от Эн Мари и сделает уже что–нибудь, чтобы пригласить хотя бы в местный ресторан!? Черт тебя побери! – прогуливаясь по своим родным кабинетам, проходя по холлам и всяким закоулкам, я стал замечать одну вещь – Глен бегает от Анны–Марии как кот от огромной дворняги.

Медленный и противный ноябрь проходил очень тихо и заметно. Несколько дней погода делала наш маленький городок тюрьмой. Постоянные дожди и перепады температуры, которые я активно наблюдал с помощью термометров в школе. Плюс снег, который делает из наших дорог черт знает что, при том, что мы на болото практически живем. А вокруг полным ходом идет сеанс кросса до больших городов, люди покупают еду и делают все, чтобы удачно встретить рождественские праздники. Забавно, но именно тот момент, когда люди ждут нового 2000 года, побуждает во мне случаи всплесков воспоминаний времени, когда мы встречали новый 1961 год. Все–таки столетие начала гражданской войны, весь Юг любит это событие, устраивая большие гуляния и реконструкции. До нашего городка это дело не доходит, как и сама война в прошлом. Мистер Холланей не торопился как–то финансово поддерживать армию конфедерации. Он был хоть и богатым, но не любил рабство, а посему ничего не предпринимал. Да и до нашего огромного штата война практически не дошла.

Наступил декабрь, ярких солнечных дней техасской весны придётся ждать еще долго, наступила зима, стало холодно, всего 14–16 градусов за окном. В школе куча детей, которых по обыкновению заставляют вешать гирлянды. Все настолько празднично и атмосферно, что может стать плохо от переизбытка счастливого лицемерия. Что я имею в виду? В это время больше улыбок, которые туманят разум людям и они еще больше не знают, что о них думают. В прочем, вероятно, я просто скряга, который устал смотреть на людей. Но времена меняются, у сегодня, 30 ноября 1999 года у меня отличное настроение, настолько хорошее, что хочется плясать и петь.

Опьяненный положительным настроением, я бегал по школе, кричал, отплясывал и что–то еще делал. Все это было крайне неудобно, но кто меня в конце концов остановит. Мое веселье сопровождала песня Heartbreak hotel в моем исполнении, правда, к сожалению, без гитары. И все бы хорошо, но тут мне встретился Глен. Он бежал от чего–то, как коза от мясника, выскочил из–за угла и прошел насквозь меня, пока я, улыбающийся, пытался помахать ему рукой. Прошел он сквозь меня, даже не заметив этого, вот что меня больше всего взбесило. Тут я и решил его схватить. Он слегка ударился об шкафчик и на минуту остыл.

– Ты чего это бежишь… Мне плевать от чего! Но ты нарушил мое главное правило… Не! Проходить! Сквозь! М–Е–Н–Я! – с раздражением говорю я, поправляя свою "прическу" по привычке.

– Не мешай ты мне… – с каким–то страхом сболтнул Глен. – А–А–А–А! Я должен уйти…!

Ен все–таки вырвался и побежал в сторону. Я не понимал, что опять Уильям и друзья? Эти псевдомузыканты мне уже порядком надоели. И тут я думаю – сейчас я им устрою!

Но из–за этого же угла, вышла Анна–Мария. Глазами она в толпе кого–то искала и я, кажется, знаю кого.

– Вот ведь Глен… Так, это уже новая стадия отношений с девушкой, избегание… Ну что же…будем работать…Глен Петти! – прокомментировал данную картину я.

Именно так и выглядит вся предыстория того, что я сказал в один день Глену. Он от нее уже не первый раз бегает, боится. Прошло не так много времени, но он умудрился проигнорировать ее все эти дни, даже выходные, когда они пересекались. Какого черта? По–моему он должен быть рад такому вниманию, это такой шанс получить. Да он уже давно должен с ней по городу вечером гулять! А не вот это вот все! Правы Уильям и друзья что его гнобят, он вообще даже с девушкой заговорить не может. Мечтает о ней, и тут ему удача улыбнулась – а он в кусты.

– Черт…ну и дела…я и забыл что ты призрак и оставить в покое меня, у тебя не получится… Очень жаль!!! – ответил мне на мой вопрос Глен, почему он все–таки не действует.

– А ты вроде умный парень…но иногда такой наивный, что смешно становится! – комментирую ответ парня я. – Причем ты еще и иногда смелым можешь быть…боже, неужели люди могут быть такими…идиотами! Как я мог забыть такую важную черту характера за тридцать с лишним лет, скажите мне?!

– Ой прости…был бы ты живым, мне было легче тебе по голове врезать!

– Ну, к сожалению, ты, как ты выразился, врезать мне не можешь… А вот я тебе могу, а ну быстро говори!!! Какого…черта…ты…красавец такой от девушки бегаешь?! Ты мне так и не ответил…

– Вот беда…а нормальные люди призраков не видят…

– Ты давай от темы не отходи чувак! Давай, расскажи дяде призраку, что у мальчика не так.

– Очень смешно… Все так!

– Конечно… именно поэтому, ты прошел сквозь меня в порыве бега!!!

– Ладно тебе…

– Глен…

– Ну....ну....

– Глен!!!

– Ну ладно! Ладно! В общем…мысли меня посещают не очень хорошие…

– О нет…опять…

– Не смей меня перебивать! Да – мысли! И да! Я сомневаюсь, что она может быть с таким как. Посмотри на меня, кто я, а кто она?

– Ты что за чушь вообще несешь? Господи, у нас еще никогда не было такого длинного диалога! Ты – такой же парень со своей индивидуальностью и со своей привлекательностью! В чем проблема?!

– Нет! Нет! И нет! Уже сам факт, что избегаю Анны–Марии…

– Ты избегаешь Анну–Марию!? – откуда–то, в нашей каморке появился Палмер, он весьма вовремя вошёл и услышал самый интересный момент нашего диалога с Гленом.

– Э–э–э…Палмер! Привет! – слегка растерялся Глен, но все же смог поздороваться со своим другом.