Полная версия
Кровь молчащая
Особенно тяжко в годы Первой мировой войны приходится поволжским немцам. Они щедро жертвуют на нужды войны: в 1915 году немецкие колонисты сдают фронту около ста тысяч рублей деньгами, обувь, белье и продукты. В немецких колониях с начала войны открывается семь лазаретов, которые содержатся на средства колонистов. Однако все эти патриотические действия немецкого населения России, особенно после первых неудач русских войск на фронте, не могли помешать быстрому развитию в российском обществе антинемецких настроений. Был создан ряд националистических организаций антинемецкой направленности: «Самодеятельная Россия», «Общество экономического возрождения России» и другие. Особенно преуспело в разжигании антинемецкой истерии созданное в августе 1914 года общество «За Россию». Лидеры этого общества обвиняли немцев России как в установлении экономического господства на юге России и в ряде других регионов, так и в разрушении религиозных, нравственных и культурных устоев русского общества. Они предложили Госдуме «все проявления германской культуры в России, подавляющие русский дух и насилующие русскую самобытность» искоренить решительно и окончательно. Правительству предлагалось усилить борьбу с «земельным и торгово-промышленным немецким засильем», конфисковать и секвестировать все земли немецких колонистов, передать их в распоряжение русских крестьян.
Одна за другой большими тиражами выходят и распространяются брошюры и книги, направленные против немецкого населения России. Одни их названия уже говорят о многом: «Немецкое зло» М. Муравьёва, «Немецкое шпионство» А. Резанова, «Немецкая колонизация на юге России» С. Шелухина, «Российские немцы» Г. Евреинова, «Мирное завоевание России немцами» И. Сергеева и др. М. Муравьёв, в частности, писал: «Нам, русским, надо не только одолеть полчища тевтонов и их особой государственности предел положить, чтобы и в будущем не могло возродиться тевтонское варварство и засилье, но надо одолеть внутреннюю Германию, которая просочилась в нашу жизнь, которая двести лет влияла на нашу политику, внешнюю и внутреннюю, на развитие нашей промышленности, на строй нашей школы». В многочисленных листовках и плакатах «внутренние» немцы изображались как шпионы и паразиты, «нахлебники» русского народа.
Разжигание антинемецких настроений приводило и к конкретным враждебным акциям в отношении немцев-россиян. Так, 27 мая 1915 года в Москве произошёл антинемецкий погром. Было разгромлено более семисот торговых заведений и квартир, причинён ущерб в размере двадцати девяти миллионов рублей золотом, три немца было убито и сорок ранено. В Петербурге громили квартиры и конторы учреждений, принадлежавших немцам. Новейшее оборудование в типографии издательства И. Н. Кнебеля, позволявшее издавать книги на высочайшем художественном и полиграфическом уровне, было сброшено со второго этажа на улицу и разбито. Пострадали мастерские художников, особенно Я. Я. Вебера, у которого были похищены все произведения. Погромы прошли в Нижнем Новгороде, Астрахани, Одессе, Екатеринославе и некоторых других городах. В сельской местности нередкими стали самовольные захваты, грабежи и поджоги собственности колонистов. Психологическое давление, моральный, а порой и физический террор заставлял многих немцев, в том числе и занимавших высокое положение в обществе, менять свои фамилии на русские. Очевидно, что развернувшаяся в российском обществе антинемецкая истерия не могла бы получить широкого развития без попустительства правительства. На первых порах оно делало некоторые попытки защитить немецких граждан своей страны. В частности, министр внутренних дел Н. Маклаков запретил журналистам касаться темы «немецкого засилья», потребовал прекращения в печати травли российских немцев – «верноподданных империи». Но эта мера практически не возымела эффекта, тем более что тот же самый министр внутренних дел в октябре 1914 года направил всем губернаторам секретный циркуляр, в котором настоятельно рекомендовал переименовать селения и волости «кои носят немецкие названия с присвоением им названий русских», что и было вскоре сделано.
Председатель Совета министров И. Горемыкин 10 октября 1914 года направил Верховному Главнокомандующему русской армии великому князю Николаю Николаевичу секретную телеграмму, в которой предложил ряд мер по решению «немецкого вопроса» в тылу русских войск. Эти меры касались и немцев – российских подданных. Исходя из этих предложений, начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал Н. Янушкевич дал указание главному начальнику Киевского военного округа генералу Троцкому: «Надо всю немецкую пакость уволить, и без нежностей – наоборот, гнать их как скот!».
Широкое развитие получило самоуправство местных властей. Главный начальник Одесского военного округа генерал от инфантерии М. Эбелов в октябре 1914 года приказал высылать немцев российского подданства за контакты с иностранцами, за издание газет, книг, объявлений и за разговор на немецком языке. Месяц спустя он запретил богослужения на немецком языке и всякие скопления немцев на улицах. Екатеринославский губернатор Колобов в феврале 1915 года специальным постановлением запретил «сборища взрослых мужчин немцев более двух, даже из числа русско-подданных, как в своих жилищах, так и вне их». Этот запрет ставил немцев в нелепое положение. Так, например, большая семья не имела права даже всем своим составом похоронить умершего родственника, не говоря уж о таких совместно проводимых событиях, как богослужение, свадьба и т. п. Наказной атаман Сибирского казачьего войска Н. А. Сухомлинов в сентябре 1916 года своим приказом подчинил немецкие колонии руководству местного казачьего войска, запретил немцам говорить на немецком языке.
Факты массового лишения собственности и выселение немцев западных губерний деморализовали поволжских немцев. Весной 1916 года их посевные площади значительно сократились, местами наполовину. Русские крестьяне Поволжья, воодушевлённые ликвидацией немецкого землевладения в западных губерниях, открыто требовали передачи им земли поволжских немцев.
Из волжских колоний Саратовской и Самарской губерний за время войны, из немцев, призвано на фронт около пятидесяти тысяч человек. Немцы героически сражаются с турками на Кавказском фронте, где, по свидетельству генерала Юденича, отважно берут город-крепость Эрзерум. Но война вызывает волну шовинистических нападок на немцев со стороны части русского общества.
С началом войны закрыты немецкие газеты и частично – школы, в оставшихся преподавание ведётся только на русском языке. Запрещено подписывать по-немецки официальные бумаги и даже разговаривать по-немецки в общественных местах. В 1915 году следует распоряжение о переименовании всех немецких колоний: так, Розенберг стал Умётом, Унтердорф превратился в Веселовку, а Визенталь – в Луговое.
Из частного письма писателя В. Г. Короленко бывшему профессору Петровской сельскохозяйственной академии К. Э. Линдеману: «…то, что творится теперь над русскими немцами, есть величайшая несправедливость, слепая, стихийная, вредная и позорная для России, которой придется долго вспоминать ее со стыдом и болью…»
Волна переименований касается и Саратова. Дважды, в 1914 и 1915 годах, часть домовладельцев и гласных городской думы во главе с Н. Н. Петровым, при содействии саратовского губернатора, ставят вопрос о переименовании Немецкой улицы. В качестве новых предлагаются названия: Славянская, Скобелевская, Петра I, Петровский проспект. Но, к чести городской думы, оба раза эти предложения отклоняются. Особенно тяжелый удар по немецкому населению наносится законами от 2 февраля и 13 декабря 1915 года, по которым ограничивается землепользование и землевладение российских граждан "немецкого происхождения". Хотя Саратовская и Самарская губернии пока не подпадают под полное действие этих законов, немецкое население здесь ущемлено в экономической сфере. А закон "против немецкого засилья" 1916 года распространяется и на немцев Поволжья.
Наконец, 6 февраля 1917 года правительство публикует указ, дополняющий положение "о ликвидации немецкого землевладения", охватывающий и Саратовскую, и Самарскую губернии. К 6 апреля 1917 года должны быть готовы списки выселяемых, а с 6 февраля 1918 года планируется продажа имущества немцев с открытых торгов.
Городские думы Саратова и Покровска при участии биржевых комитетов этих городов, представителей земства опротестовывают это решение.
В решении говорится: «Живущие среди нас немцы-колонисты суть такие же русские граждане, как и все мы. В нашем краю колонисты являются незаменимыми сельскими хозяевами. Мы обязаны настойчиво, определенно заявить, что ликвидация немецких земель, особенно в теперешний момент общего сельскохозяйственного кризиса, является мерой несправедливой и гибельной, как для самих колонистов, так и для всего края. Она окажется чувствительной и для всей России».
Дискриминация немцев-призывников на военную службу, фактическое приравнивание их к военнопленным, вызывало ответную реакцию. Ранее всегда стремившиеся к законопослушанию, немцы стали легко поддаваться на большевистскую агитацию, быстро революционизироваться. Росло их дезертирство с фронта. После Февральской революции процесс революционизации и разложения в среде военнослужащих-немцев принял особенно широкий характер. Именно фронтовики, впоследствии, возвращаясь в свои колонии, становились там опорой большевиков. Они создавали Советы, формировали Красную гвардию, взламывали традиционный образ жизни колонистов…
г. Саратов
Школа Прапорщиков
Александру Петровичу,
г-ну Меерхольц
«Мой милый, дорогой супруг!
Перечитала сейчас «Дом с мезонином» Чехова. Первое желание после прочтения – скорее написать Вам, поделиться душевными ощущениями и чувствами. Но поняла, что, к великому сожалению, выразить словами всё это я не смогу. Всё впиталось в моё нутро, разлилось чем-то густым и душистым по жилам, и сказать мне уже ничего не осталось. Переполнение сердечное да глаза мокрые. И ведь сюжета-то особого в этом рассказе не разглядеть. Но язык каков! Каков язык! Вот же, как написано!..»
г. Саратов
Гуселские дачи,
Евгении Карловне,
г-же Меерхольц
«Дорогая моя Женечка!
Как приятно, как хорошо Вами подмечено. Подчиняясь Вашим оброненным в письме лирическим ноткам – тоже взял в руки Чехова. Вероятно, Вы будете смеяться, но есть в нём и про меня. Вот, к примеру: «У меня потребительская сущность. Я не вижу смысла создавать что-то самому. Понять других – это для меня выше». Добавлю, Чехов для меня – лекарство, неподдельное. Дух его творчества надолго останется на земле. В юности я воспринимал Чехова абсолютно не так, как сейчас, а иначе. Возможно, в будущей моей зрелости (читайте – старости) моё отношение к нему снова переменится. Я увижу новые краски, открою для себя новые мысли и понимания. Теперь же я беру карандаш и отмечаю им на страницах самое интересное, самое важное для себя. «Дело не в пессимизме и не в оптимизме – а в том, что у девяноста девяти из ста – нет ума». Как Вам, Женечка, эта фраза? И вот ещё: «Призвание всякого человека в духовной деятельности, в постоянном искании смысла жизни». Да, Чехов велик!..
Душа моя! Кобылу Маркизу Максимов пусть гоняет при выгулах, но только с условием – после привязать как следует и детей не подпускать. И не позволять лошади скакать слишком долго. Чистить её не забывать через день, обязательно.
Скоро, Женечка моя, приеду. Соскучился, устал.
Скоро наступят холода, и необходимо будет переехать вам с дачи на квартиру, хотя канитель это ужасная.
Целую вас крепко, крепко!
Целуйте за меня детей.
Ваш муж, Александр»7 августа 1914 года.1914 года, август. Саратов. Дом семьи МеерхольцНесмотря на поздний вечер – жарко и очень душно. В распахнутое настежь окно – песни цикад и белый свет от луны. Завершён ужин, смолкли задорные детские голоса, в гостиной зажжены свечи. Александр Петрович курит трубку и раскладывает карточный пасьянс на бордовой плюшевой скатерти обеденного стола. Евгения заметно взволнована:
– Саша, послушайте меня, прошу… Я была сегодня случайным свидетелем того, как отбывал на фронт Александрийский гусарский полк, расквартированный в нашем городе… Когда я подходила к площади, полк уже начал вытягиваться в походную колонну: стройные вороные лошади, на всадниках – чёрные доломаны с серебряной отделкой, барашковые шапки, с красным шлыком… Внезапно, громко и очень торжественно раздались звуки полкового марша. Саша, я даже вздрогнула всем телом от неожиданности услышанного! Через минуту из сотни широко раскрытых ртов прогремело могучее «ура», которое тут же было подхвачено вышедшими проводить полк саратовцами. Вид у военных был какой-то особенный, праздничный: подбородки приподняты, спины – в струну, взгляды – полны гордости и восторга. На некоторое время музыка смолкла, и мне удалось услышать обрывки небольшой речи – напутственного обращения командира полка: «Австро-Венгрия захотела поработить православную…», «Его Величество не оставил без своей помощи…», «Для того ли русские солдаты проливали свою кровь…». И снова, Саша, могучее «ура», разливающееся по площади огромной, накрывающей волной. Трубачи в первом ряду колонны, сидящие на лошадях серой масти, заиграли «Боже Царя храни», и колонна не спеша тронулась по улице, в сторону железнодорожного вокзала. Лошади были возбуждены, пританцовывали, изящно выгибая блестящие шеи. Солнце заливало золотом длинные шашки гусар. Громкий свист и гиканье раздавались повсюду… Я находилась в стороне, в толпе, и пристально вглядывалась в лица всадников проходящих мимо эскадронов… Лица, озарённые слепой верой в судьбу. Лица, свято верующие в предстоящую справедливость, полные предвкушений лихих атак и подвигов. Саша, мне даже страшно подумать о том, что их ждёт впереди! Думает ли кто-нибудь из этих людей о неизбежности страшных, трагических эпизодов? О смерти? Боже мой, ведь за их спинами – женщины, матери, дети…
Александр нежно целует ладонь жены, смотрит в её широко раскрытые, испуганные глаза:
– Есть ещё такие понятия, Женечка, как знамя полка и Россия. Чуждо это Вашей милой головке и странно. Понимаю, очень хорошо понимаю. Не всякая особь мужеского-то пола умеет принять такую расстановку положения вещей, не говоря уже о женщинах, с вашим особым душевным порядком. И расстановка та проста – всё от любви должно происходить. Ровно так, как в Евангелии прописано. Ровно так: дом свой любить, птиц в небе, день свой каждый любить, что Господом дан. Вот мы и учимся любить, как умеем: с шашками наголо, с пулемётами, Женечка. С высоко поднятыми подбородками и спинами в струну. Иначе – прах от отечества останется: вспоротые животы, вонь да лай собачий… Это я Вам от сердца своего говорю сейчас. Это я так сердце своё слышу. Ну а как офицер, как осведомлённый по некоторым политическим вопросам, понимаю – Россия к войне не готова. Не готова. Пятый, Донского казачьего Войскового Атамана Власова, гусарский полк был сегодня погружен в эшелоны и отправлен на фронт. Знаю об этом, доложили. Дай же им, Боже милостивый, веры покрепче!..
1917 год, октябрь. СаратовБлиже к вечеру – дождь. Мелкий, холодный и, от резкого налетающего ветра, рваный. Откуда сегодня проливается на землю эта вода – совершенно непонятно, так как голубая высь не имеет ни единого облака и светит яркое солнце. Ветер загоняет летящие с деревьев листья в зеркала серых луж, и те принимают их, возмущаясь большими, мгновенно лопающимися пузырями.
Кажется, что город оставлен людьми. Вместо них по брошенным грязным улицам происходит беспорядочное движение тёмных фигур. Одни – вколачивая подмётки в мокрую мостовую, ходят неровным, дурно орущим строем и устремляются острыми, блестящими штыками в небо. Другие – выворачивают наизнанку продовольственные лавки, лихо стягивают пальто и шубы со случайных прохожих, режут бродячих собак для устранения голода и греются у наспех сложенных костров.
Воздух свеж и густо наполнен слабо-различимым гулом рождающейся НОВОЙ ЖИЗНИ…
«Красная армия, марш вперёд!Реввоенсовет нас в бой зовёт…Мы раздуваем пожар мировой,Церкви и тюрьмы сравняем с землёй…»Люди, конечно же, в городе есть. Они боятся выходить из холодных домов. Из маленьких, лишённых света жилищ, с мокрыми, скверно пахнущими стенами… Смятое бельё на незастеленной кровати, коричневые разводы внутри немытых чашек на столе… Можно лишь осторожно подглядывать на улицу через тонкую светлую полосу, разделяющую занавески на окне. Каждый необдуманный шаг в сторону сегодняшнего, нового, может унести человека в безымянную пропасть, лихо стирающую отпечатки его пребывания на этой земле…
А воздух свеж и густо наполнен слабо-различимым гулом рождающейся
НОВОЙ ЖИЗНИ…
«Красная армия – кованый меч,Право трудящихся должен стеречь…»Тёмные фигуры, красные нарукавные повязки. Красные банты на груди. Красные банты под чужим погоном чужой шинели. Красные… Красные… И Армия эта, рабоче-крестьянская, тоже Красна-я…
Здание бывшей казармы губернского батальона заполнено арестованными. Офицеры царской армии, полицмейстеры, служащие фабрик, а также духовные лица и меньшевики содержатся здесь в одинаковых для всех условиях. Они, несогласные с новым революционным режимом, проходят многочасовые допросы, подвергаются пыткам. В случае необходимости тут же, во дворе, их расстреливают и увозят долой тощей хромой лошадью…
– Меерхольц! Эй, кто тут Меерхольц? Выходи на допрос! Да живо! – яркий свет из открытой красноармейцем двери больно режет глаза, и Александр, прежде чем встать с холодного каменного пола, закрывает лицо связанными верёвкой руками. За спиной слышится шёпот арестованных: «Сегодня точно шлёпнут молчуна, сегодня возиться с ним закончат…»
Припадая на разбитую в допросах ногу, с большим трудом преодолевая головокружение и сильную слабость, Александр проходит длинный, узкий коридор. Чувствуя между лопаток прикосновение острия штыка конвоира, он медленно поднимается по лестнице, ведущей из подвала на первый этаж здания. Знакомый ему кабинет почему-то пуст. Подойдя вплотную к большому окну, Меерхольц прижимается небритой щекой к пыльному, пропитанному солнцем стеклу и закрывает глаза…
Несколькими минутами позже из коридора доносятся громкие шаги, лихая матерная брань и шум. Вскоре от сильного удара дверь в кабинет распахивается. К ногам Александра летит и навзничь падает незнакомый красноармеец. Вошедший вслед за ним, окутанный крепким папиросным дымом человек снимает чёрную фуражку, расстёгивает чёрную кожаную куртку и присаживается на стул. Он достаёт из кармана очки, не спеша вешает их на переносицу и поворачивает голову к арестованному:
– Ну, так что же, господин Меерхольц…
В это время, подтерев кровь из разбитой губы, красноармеец пытается отряхнуть испачканную шинель, поднимает раскиданные стулья и робко оправдывается:
– Товарищ комиссар, ну товарищ комиссар, я же не…
– Принеси молока лучше, чем скулить, скотина!
– Но товарищ комиссар, где же я Вам его сейчас добуду?
– Что, скотина? Ты что, шлепок коровий, не понимаешь, с кем разговариваешь? Так я тебе поясню сейчас! – комиссар вскакивает, привычным движением извлекает из кобуры маузер, на что красноармеец молча крестится и выбегает в коридор.
Александр тяжело дышит, вытягивает перед собой связанные руки и с трудом, сдерживая слёзы, произносит:
– Боже мой… Серёжа, ты?
Братья делают несколько шагов навстречу друг другу. Сергей напряжённо, прищурив правый глаз, не вынимая папиросу изо рта, смотрит в глаза Александру:
– Допрашивали?
– Четыре раза.
– Сапоги кто с тебя снял? Как фамилия?
– Да кто ж его знает… Что с Женечкой? Их нужно непременно спасти, слышишь? Понимаешь ты? – Лицо Александра от волнения краснеет, дрожащие пальцы теребят на груди небольшой серебряный образок. Но брат не обращает внимания на его слова:
– Мне доложили, что тебе с небольшим отрядом удалось подавить революционное восстание пулемётного полка. Ты выступил грамотным парламентёром, в результате чего обошлось без особого сопротивления и человеческих потерь. Находясь теперь здесь и будучи под арестом в течение пяти дней, ты должен был обдумать сложившуюся ныне ситуацию и осознать единственно приемлемое для всех нас решение. Не одобряя Советскую власть, отказываясь сотрудничать с новым политическим режимом, ты положишь головы близких тебе людей на плаху… Присядь на стул, присядь, успокойся… Что с ногой? Ах, да, понимаю…
Быстрыми уверенным шагами, спрятав руки в карманы широких галифе, Сергей доходит до двери и резко оборачивается:
– Маму, Женю и детей вывел из дома ночью твой денщик, Максимов. Успел еще до обыска. Я знаю, где они, но долго скрывать их не смогу. Вот такие дела, брат.
– Что отыскали при обыске? Штаммбух нашли? Забрали?
– Не знаю, не докладывали. Ничего не знаю…
Раздаётся стук в дверь и через мгновенье на столе перед Александром возникает мокрый глиняный кувшин, доверху наполненный свежим, ещё теплым парным молоком. Сергей смеётся и спешит крикнуть на опустившего рыжую голову красноармейца:
– Вот так-то лучше! Вот так-то понятнее для вас, вонючек! На вас, скотов, патрона жалко! С вас надо шкуру живьём драть за нарушение революционной дисциплины!
Во дворе, совсем рядом со зданием казармы раздаются выстрелы. Сергей подходит к окну, стучит пальцами по грязному стеклу и артистично восторгается:
– Ах, какое же солнце сегодня! Какое же благолепие вокруг! Вы только поглядите!.. И сказать мне тебе более нечего, брат мой, как только то, что утром отбываю я обратно, на службу, в Москву.
Александр долго кашляет, встаёт со стула, решительно вскидывает голову и выпрямляется во весь рост:
– Jedermann trifft eine Wahl im Leben. Ob sie richtig war, zeigt die Zeit.[5] Я согласен.
Сергей меняется в лице, на минуту задумывается и закуривает папиросу. Сплюнув на пол, вложив маузер обратно в кобуру, он повышенным тоном отдаёт распоряжение стоящему у двери красноармейцу:
– Развяжи арестованному руки! Да живо!
Десятого мая 1918 года Сергей Петрович Меерхольц назначен товарищем Лениным Чрезвычайным комиссаром Мурманско-Беломорского края и направлен на Кольский полуостров для установления контактов с высадившимися в Мурманске и Архангельске английскими и французскими войсками, а также для выяснения действительной ситуации на Севере, консолидации разрозненных большевистских сил.
В конце июня, после московского доклада Сергея Петровича об обстановке на Севере, Совет Народных Комиссаров постановит расширить его полномочия – он будет отправлен в Петрозаводск, руководить обороной Мурманско-Беломорского края, где к тому времени начнут активные боевые действия интервенты.
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА ЧЕРЗВЫЧАЙНОГО КОМИССАРА МУРМАНСКО-БЕЛОМОРСКОГО КРАЯ В НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ПО ВОЕННЫМ ДЕЛАМ.
№ 2155, Петрозаводск
22 августа 1918 года
…Наряду с угрозой англо-французов, уже из района Медвежья Гора, со стороны Финляндии существует столь же реальная угроза.
Так, около Порос-озера сконцентрировалось белогвардейцев финнов около 500 человек, при пулемётах и небольшой части кавалерии. Ребольская волость, что западнее Сег-озера, – место расквартирования финского отряда в 800 человек. И наконец, в районе Сердоболя, селений Титка, Корин и Сайвон – формирования около 29–32-х тысяч человек, с авточастями, гидроаэропланами, конницей и орудиями. Финно-белогвардейцами усиленно ведётся агитация с одновременной раздачей хлеба и мануфактуры, что, конечно, не остаётся без результата, и часть крестьян охотно поступает в ряды белой гвардии.
Для того чтобы быть всеосведомлённым, я развил сильную разведку, благодаря которой продвижение как англичан, так и финнов не застанет нас врасплох.
ЧРЕЗКОМ С. Меерхольц1917 год. Из тетради Александра Петровича Меерхольца:
«…Большевики страшнейшим образом разодрали Россию изнутри на множество мельчайших осколков. Многовековая могучая империя рухнула, словно добрый дуб под ударами топора. Рухнула в анархию и чудовищную, мерзкую неразбериху. Потребовалось всего несколько лет, чтобы из страшной, кровавой каши российских мятежей и бунтов появились ровные контуры нового рабоче-крестьянского государства – красной России. Неожиданно для всех: для доблестной белой гвардии, для союзников, для многих из нас – Ленин с успехом собирает страну в единый мощный кулак, под чуждое светлому разуму знамя, под новую идею. Тактика полноценного выживания диктует большевикам действия, в конечном итоге приводящие к уничтожению старой и образованию новой России…
Желающие уничтожения старой России перегрызли русской власти шею – иного выражения своей мысли я на сегодняшний день не подберу. Для организаторов крушения России всё ещё живой претендент на трон – это настоящая катастрофа. От этого-то законные наследники царского престола беспощадно, зверски истерзаны и убиты…
Желающие уничтожения России развалили русскую армию, раскололи надвое сословия, семьи. Единого, мощного оплота армии у России больше нет. Есть толпы плохо организованных вооружённых людей в шинелях и бушлатах…
