Два Виктора и несколько рассказов, написанных в разные годы

Одним словом, она делает это не со зла…

Но для этого нужно было знать Зи не один день.

– Тогда до завтра? – переспросила Марфа, потому что она знала Зи не один день.

– Ну-ну, – усмехнулось завтра, – посмотрим-посмотрим.

– Надеюсь, завтра ты все еще не сможешь жить без него, – рассмеялась Зи. Как приятно общаться с человеком, который понятия не имеет, что такое суспензия, знает тебя не один день и понимает, что ты не выполняешь обещания не со зла.

– Не знаю, – начала кокетничать Марфа, – завтра будет завтра. Возможно, завтра это будет совсем другая история.

– Ох уж эта Марфа, – подумала другая история, – слишком часто менять истории – это тоже не совсем правильно.

«Почему бы и нет, – подумала Марфа, отключая телефон, – если растворяться в каждой истории, то это, в конце концов, входит в привычку».

– Зи, милая, где ты? – раздался следующий голос в трубке, – Я сижу здесь в кафе и жду тебя, сгорая от вожделения.

Драматург любил такие выражения.

– Милый, давай в наших отношениях безалаберной девочкой все-таки буду я, – ответила Зи и положила трубку.

Вернее, нажала на кнопку.

Если быть совсем точным, то – прикоснулась в нужном месте к сенсорному экрану своего телефона.

Одним словом, прервала связь. Пока что только телефонную, но у Зи были большие планы на будущее.

Одним словом, ответила достойно.

Заплаканное личико Зи стояло перед глазами у драматурга. По крайней мере, Зи на это надеялась. Она в совершенстве владела умением стоять перед глазами у тех, кто мог ее обидеть.

Либретто давало сбой, черт возьми.

«Романы писать легко, – думала Елена, работая над «Гражданским браком» во всех смыслах, даже без кавычек, – Берешь свои мысли и чувства – и раздаешь персонажам.

С персонажами книг ей, действительно, было несложно – они поступали так, как хотела она. И говорили то, что она хотела. Даже выглядели они именно так, как ей было нужно.

В другом смысле гражданский брак не был таким гладким, как текст романа. «Может, пора перестать хотеть чего-то сверх того, что есть?» – думала она.

«То, что есть» радостно закивало головой. «Посмотри внимательнее!!!»

– Простота – не порок, – чирикала Марфа по телефону, помешивая «свежий супчик».

Не-е-ет, это был не просто суп, это был СВЕЖИЙ СУПЧИК!

Свежий супчик осознавал свою значимость в рамках модной кухни Марфы, где сроду не было ничего более существенного, чем кофе и полмандаринки.

Антуанетта точно знала, что если что-то хочешь, то выхода есть, как минимум два: делать что-то, чтобы реализовать свое желание или не делать ничего и страдать от этого.

– Милая моя, – шепнули ей хором здравый смысл и жизненный опыт, практически, хором, – есть еще один путь, о котором ты тоже догадываешься.

– Это то, о чем я думаю? – размышляла Антуанетта.

– Третий путь – просто перестать хотеть. Так тоже бывает, – многоголосие здравого смысла и жизненного опыта уже начинало раздражать Антуанетту.

– Ну уж нет, – возмутилась она, – это самое последнее дело – перестать хотеть. Так можно докатиться до полного безразличия ко всему. Можно согласиться, смириться со всем и заявить себе – я этого не хочу, и у меня этого не будет… Но как тогда жить?

– Вот так и жить, – усталыми голосами заявили поблекшие краски жизни.

***

Когда Куприянов исчез «с горизонта» в очередной раз, Аня решила, что все, хватит, довольно…

Было бы гораздо приятнее говорить все это вслух, стоя лицом к лицу с Куприяновым, но уж как вышло, так и вышло.

Сказала просто себе…

Этого было, безусловно, недостаточно, для полной гармонии, но сильно помогало в том, чтобы не впасть в отчаяние или тоску.

Вилли был рядом.

Когда Аня взвесила все – сама себе поразилась!

Вилли казался таким мягким, таким покладистым, таким бесконфликтным, таким все сглаживающим…

А на деле…

Именно он по-настоящему, по-мужски, выдержал все ее брошенный трубки, забытые обещания, неполитую юкку на подоконнике, отмененные свидания, капризы и взбалмошность.

А ведь мог (и не раз!) развернуться и уйти… Найти себе хозяйственную жену и жить с ней долго и счастливо… Не нужно было бы ее в театр водить, выслушивать ее жалобы на непонимание, да и на дачу она ездила бы с большим удовольствием…

Выдержал все, одним словом…

В какой-то момент Аня почувствовала, что было бы неплохо быть поближе друг к другу…

Незаметно для нее, Вилли перевез к ней свои отверточки…

Потом – футболочки…

Потом – переехал сам…

Он был таким удобным и милым, этот мирный Вилли. Таким обволакивающим и заботливым. Таким трепетным и заранее все прощающим.

Он никогда не обижался.

Настолько никогда не обижался, что она стала бояться его обидеть. А вдруг он, наконец, обидится?

Он никогда ни в чем не упрекал, только смотрел грустно, если уж она ляпала что-то такое, что совсем не лезло ни в какие ворота…

Нужно сказать, что это случалось нечасто.

Больше всего она боялась начать его жалеть.

Поводов для жалости не было. За исключением того, что он (по всем меркам, если таковые вообще есть) любил ее больше, чем она – его.

Аня тоже его любила. Даже очень.

Но, сомнения, которые грызли ее по любому поводу в любом состоянии и в любом процессе, продолжали грызть и теперь.

Странные это были сомнения.

«Чувствую ли я что-то по отношению к Куприянову»? – спрашивала себя Аня.

И отвечала себе – нет, не чувствую…

И тут начиналось… А, вдруг, я увижу его и пойму, что именно Куприянов – это именно тот, кто мне нужен?

А вдруг я расстанусь с Вилли, а он будет так сильно страдать, что даже мне будет от этого больно?

А вдруг я выйду замуж за Вилли, а потом мне встретится совершенно другой человек, и я пойму, что чувства к Вилли уже прошли?

А почему я себя об этом спрашиваю?

Наверное, просто потому, что я люблю Вилли недостаточно… Иначе я бы не задавала себе этот вопрос.

– Не дай тебе Бог понять и почувствовать, зачем действительно, нужна любовь близких, – сказала ей старая бабушкина шаль, которую Аня хранила в дальнем отделении шкафа и о которой вспоминала крайне редко.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Аня, перебирая одежду, – Вилли, кажется совершенно все равно, что на мне надето или какая у меня прическа.

– Это совершенно не при чем, – вздохнула шаль, – Я говорю о том, что близкие любят нас безусловной любовью. Мы ее не замечаем. Они – как теплые шали, которые лежат на антресолях. Ты просто знаешь, что они там лежат. Что они есть у тебя. Редко вспоминаешь. Редко уделяешь внимание.

– Ну и? – поторопила Аня.

– А потом может прийти ситуация, когда ты захочешь просто уткнуться носом во что-то теплое и родное. Просто потому, что все другое не будет иметь никакого значения. Деньги. Блеск. Игры.

«Надо подумать над этим, – решила Анна и пообещала себе сделать это в ближайшее время. Когда она обещала что-нибудь (даже себе), она твердо верила, что сдержит слово.

Глава 5. Несчастная любовь Лилу или «Можно просто сказать, Анна…»

Очарование Зи уже перешло все границы дозволенного. На вечеринке, посвященной актрисе, слегка за 40, которая хорошо знала жизнь, Зи блистала всеми своими оттенками.

Актриса восседала на импровизированном троне таким образом, что вся труппа поневоле была «у ее ног». Главный режиссер примостился на ступеньках «трона», а гости – труппа и работники театра – развлекались как могли.

Каждый занимался своим делом. Зи сверкала всем своим существом, драматург кусал себе локти, осветитель смотрел на Антуанетту голодными глазами, но все равно не понимал, чего стоит «слезинка ребенка»…

Марфа вспоминала что устроил ей любимый после того, как она сходила послушать джаз со своей бывшей одноклассницей. Ее просто переполняло желание во всех красках рассказать кому-нибудь как он…

Он, который не обижался ни на какие ее ляпы, фразы и действия, даже тогда, когда она уже была уверена, что пора… Он, который приготовил романтический ужин с шампанским, шпротами и букетом ромашек, не дождавшись ее в оговоренное время (а именно, в 23.00 и ни минутой позже) бросил трубку, когда она позвонила ему сообщить о том, что она еще немного задержится…

Любимый не понимал при этом, что одним бросанием трубки он переворачивает все с ног на голову и становится виноватым номер один…

Несмотря на то, что жизнь Марфы нельзя было назвать лишенной ярких событий, рассказ о том, как он – любимый деспот – бросил трубку, и как после этого было заключено перемирие, просто переполнял ее.

По сути, это было даже не событие – не ссора, не скандал, не громкое выяснение отношений – а всего лишь маленькая размолвка.

Но… Это была размолвка с любимым, а, значит, всё имело значение. Марфа предвкушала, как она будет рассказывать об это Зи: что подумал он, что ощутила она, как она почувствовала его страдания и обиду на расстоянии…

И как было хорошо потом, когда она простила ему его страшный грех…

А Зи, роскошно закинув одну длинную ногу на другую, сжимая в ломких пальцах тлеющую сигарету, в романтическом платье с оборками, которое не вязалось с ее роковым образом, с голой спиной – вся просто воплощение порока и страсти – гипнотизировала художника-декоратора, который неожиданно взял микрофон и запел песню «Ты у меня одна… Словно в ночи луна… Словно в степи сосна…»

Драматург поморщился… Это было так далеко от модерновых экспериментов сексапильной Зи, что более неподходящую песенку трудно было представить.

А с Зи постепенно с каждым куплетом словно макияж снимали – слой за слоем.

«Ты у меня одна…» – пели ее родители друг другу много лет назад, когда люди только узнали, что такое бард, а маленькая Зи училась в начальной школе…

«Ты у меня одна…» – шептал ей пятнадцатилетний мальчик на дискотеке, с которым Зи-восмиклассница держалась за руки.

«Ты у меня одна…» – эту песенку каждый раз включал у себя на планшете Василий Иванович после размолвки с Еленой, которая ждала от него каких-то слов, сразу переставала дуться, потому что сразу понимала что именно он хотел бы ей сказать, но не находил нужных слов…

«Ты у меня одна…» – говорило зеркало на потолке в спальне Эмилии, предполагая… Хотя… Что тут можно было предполагать? Она была одна в своей спальне, а зеркало на потолке осталось от прошлых хозяев квартиры…

Художник-декоратор пел хорошо.

Не так, как обычно поют актеры, не заботясь об отсутствии голоса и компенсируя эмоциями и мимикой недостатки пения, а как просто человек, который решил спеть песенку для роскошной женщины, которая ему давно и сердито нравилась. И куча народу вокруг (да не просто народу, а людей, которые, в большинстве своем, могли изобразить и исполнить что угодно и где угодно) не мешали ему совершенно.

Он пел для Зи, и все это видели. Незамысловатая песенка каждому напоминала о своем. Даже тем, кто слышал ее в первый раз.

– Артур, вы бесподобны, – выдохнула актриса слегка за сорок, которая, несмотря на внешнюю принципиальность, была вполне добродушной дамой, – Зи, твой ответ?

Зи улыбнулась и кивнула бармену, который что-то настраивал в системе караоке.

Иногда бармен понимал Зи с полуслова. В отличие от режиссера.

Драматург встрепенулся. Ответ непредсказуемой Зи мог прозвучать по-разному.

– Все говорят: он маленького роста… Все говорят: одет он слишком просто… Все говорят… поверь, что этот парень… Тебе не пара… Совсем не пара…

Гости, которые присутствовали на вечеринке, и которым было слегка за 50, слышали эту песенку от своих родителей… А может в детстве… А может на пластинке… Или просто по радио…

Но откуда ее могла знать Зи?

Зи встряхнула рыжей гривой: – А он мне нравится, нравится, нравится… И для меня на свете друга лучше нет…

Драматург уже просто догрызал свои локти. «Мы живем в мире людей, событий, процессов и вещей», – эта фраза летала в его голове, когда он виде поющую Зи, и он мучительно морщился, стараясь вспомнить: «Но должно быть что-то еще…»

– А он мне нравится, нравится, нравится…, – Зи, спрятав в оборках платья свою супер-современность и «контепморальность» (как говорил драматург, а он уж знал толк в словах и словечках) пела в стиле ранних 60-х…

А, впрочем, о каком стиле и каких 60-х можно было говорить, когда все присутствующие – от талантливых и харизматичных до самых тривиальных и будничных – были под обаянием Зи, которая смотрела прямо в глаза художнику-декоратору и каждое слово было обращено к нему, невзрачному и незаметному среди ярчайших личностей, которыми считали себя все причастные к театральной сцене?

– Ну ты даешь! – обаяние Зи достигало критической массы.

– Да уж, она, действительно, дает!!! – отозвалась критическая масса, – ничто не достигает меня так часто, как очарование этой сумасшедшей Зи. Не знаю, как у нее это получается.

– Да уж, она и до меня доходит, – вставил свои десять копеек «предел», до которого доходила Зи.

– И мне достается, – осторожно сказала «ручка». Все-таки «дойти до ручки» было более брутально, чем «дойти до предела».

– Только я знаю, где и как управляется эта девушка, – гордо дал понять тумблер переключения скоростей в голове у Зи.

– Она неуправляема! – хором воскликнули правила хорошего поведения, штампы и стереотипы, – Она все ломает!

«Она все ломает», – мысленно повторил драматург, продолжая кусать локти от того, что Зи смотрела в глаза художнику-декоратору и напевала «а он мне нравится…»

Драматург знал, что Зи может изобразить все что угодно, но в данном случае она пела совершенно искренне, и ему ничего не оставалось делать, кроме как ерзать от подступившей досады.

– Интересное прочтение, – протянул неглавный режиссер, когда стих шум оваций.

«Фразой „интересное прочтение“ можно потушить любой огонь,» – тихо прошумели овации в голове у художника-декоратора. – «Если бы неглавный режиссер не был таким занудой, возможно, у него и были бы какие-то шансы…»

– Мы есть, мы есть, – пискнули шансы, – Мы постоянно подаем знаки всем, только не все нас видят. А уж пользуются – вообще, единицы!

– Я позволю себе не согласиться с Шекспиром, – не сказал, а произнес неглавный режиссер, – Прости, старина Уильям!

– Ничего себе! Ого! – подумал Шекспир, наблюдая за разговором с высоты своего портрета на стене.

– Даже я трепещу от того, что ОН – здесь, – размышляла стена, – а этот неглавный режиссер… Мягко говоря, смелое заявление…

– Свергаете кумиров с пьедестала? – проговорил пожилой характерный актер, снисходительно похлопывая по плечу неглавного режиссера, – И в чем же вы не согласны, позвольте спросить?

«Мальчик мой, вы хотите быть заметным? – мысленно спросила актриса «слегка за 40». И, поскольку она сама не знала, к кому обращен ее вопрос – возможно даже ко всем старым и молодым мальчикам, которые были в ее жизни, она мысленно добавила: «Шекспир от этого не перестанет быть Шекспиром»

– Так вот…, – неглавный режиссер был слегка пьян, но не настолько, чтобы не донести до публики свою мысль, – Жизнь – не театр, и люди в нем – не актеры… Это театр есть жизнь! А актеры – люди!

– На грани просветленности… – прошептала Лилу, которая буквально час назад сняла костюм гимназистки 20-х годов, но из образа еще не вышла. Лилу всегда так долго выходила из образа, что иногда думала, а нужно ли в него входить. Причем, это касалось не только ролей на сцене.

Неглавный режиссер стал в позу, но этого никто не заметил. Он решил, что теперь будет делать вид, что обиделся, хотя в глазах Лилу отчетливо читался вопрос: «А где вы будете делать вид?»

Просветленность, у которой, по определению, не могло быть граней, опять не нахлынула на Лилу… Несчастная любовь, одним словом.

Любовь Лилу была поистине несчастной. Если бы не сцена, где она время от времени могла выразить себя полностью, то было бы совсем печально. А так (Лилу была занята всего в нескольких постановках, да и то – на второстепенных ролях) был шанс, которым Лилу бессовестно пользовалась каждый раз.

Гимназистка, которая, в принципе, должна была бросать бумажные шарики в своих подруг и по ходу пьесы говорила всего две фразы: «девочки, тише, идет классная дама» и «девочки, пойдемте на каток»…, так вот эта гимназистка такими глазами смотрела на «учителя латыни», что он начинал ерзать на своем учительском стуле еще до того, как «девочки» (по сценарию) подкладывали ему на стул кнопку.

«Учитель латыни» играл эту роль уже несколько лет, но поневоле начал переставлять акценты с тех пор, как на роль одной из его учениц взяли Лилу.

Сцена, которая много повидала на своем веку, не выдерживала силы несчастной любви Лилу. А что ей оставалось делать, если он настойчиво не замечал знаков и посылов? Сцена готова была возгореться, а Лилу ничего не могла с собой поделать.

В одном из детских спектаклей Лилу играла зайчонка и, нужно сказать, эта роль великолепно подходила ей – т.к. она была милой, застенчивой и с мягкими ушками – зайчик по жизни, одним словом. Но на сцене энергетика Лилу буквально сбивала с ног четырех медвежат и трех слонят, которые были задействованы в том же спектакле.

– Ну не давать же ей роль львицы, – думал неглавный режиссер, – с такими невинными глазками и детским голосом.

Иногда он умел понять актрису. Особенно, если она страдала от несчастной любви.

«Бог один, но в каждом приходе люди придумали свои правила, – шевельнулась несчастная любовь в голове у Лилу, – Ведь именно с этого все начиналось… И, самое печальное, что Бог был здесь вроде бы и не при чем… Правила придумывали люди. И они же их внедряли.

«Внедрить» … какое земное обыденное слово… Как будто отверткой по железу скребется кто-то. Вот почему никогда нельзя внедрять солнечных зайчиков, блики на воде, легкое влечение друг к другу, светлую печаль… Нельзя топтаться ногами по аленьким цветочкам…»

Аленькие цветочки, такие, как Лилу, закивали своими воображаемыми головками, – Нельзя, нельзя топтаться по нашим нежным лепесткам… Их просто не будет… Они возникают ниоткуда и улетают в никуда… Как бы пафосно или слащаво это ни звучало…

Несчастная любовь Лилу тоже кивала головой. Она хорошо помнила, как все начиналось… Если бы тогда, несколько лет назад, две вполне благополучных семьи сумели сказать себе – А давайте будем соблюдать правила приличия не только за столом или выходя из автобуса. Давайте будем соблюдать правила приличия и по отношению к этим двум существам, которые влюбились друг в друга и хотят быть вместе. Они же очень хорошие. Каждый из них. Давайте сделаем так, чтобы они и вместе были очень хорошими! Давайте хотя бы им не мешать?..

Если бы две вполне благополучных семьи могли себе так сказать и хотя бы не вмешиваться в жизнь этой парочки – Лилу и Николеньки – возможно, сейчас мы не говорили бы о несчастной любви…

Не факт, конечно, что все сложилось бы так, как пишут в романах или на полотнах…

Но… Тогда бы они пришли к этому сами… И могли бы сказать – так сложилось…

Они были такими хорошими…

***

Если ты заводишь роман с блестящим мужчиной, будь готова к турбулентности…

Аня была вполне готова.

Но… во время романа с Вилли турбулентности не было. И… как ни странно было в этом признаться, именно этого не хватало, как будто бы…

Все было хорошо, но игр все-таки не хватало.

Аня и сама не могла понять, что не так.

Однажды она, в припадке обострения своего глубокомыслия, сказала:

– Знаешь, если человеку чего-то не хватает в жизни, он может действовать разными способами. Кто-то пытается сразу восполнить эту пустоту, а кто-то пытается смириться. Я о последних.

Если ты пытаешься смириться, то, пустота так и остается пустотой. А потом …вдруг тебе случайно попадается то, чем ты ее можешь заполнить. Как правило, оно находится совсем не там, где оно должно было быть. И тогда ты начинаешь думать, что делать. Заполнять тем, другим или продолжать смиряться.

Они лежали с Вилли на пляже, нос к носу, и более неподходящей темы трудно было себе представить. Вилли, как обычно, многословием не отличался.

– А можно, Аня, просто сказать, чего не хватает. Это не всегда видно. Это можно просто сказать…

«Да, для того, чтобы кто-то принял твои условия, нужно, чтобы ты их выставил. Условия, я имею в виду… – думала Аня, – но не все же скажешь словами. Тем более, разложишь по пунктам…»

Но, тем не менее, это запомнилось…

Можно ведь просто сказать, Аня…

– Хочешь мороженого? – спросил Вилли, целуя ее в голое плечо.

«Читай так, – грустно подумала она, – Чего ты еще, Аня, хочешь… Только не начинай…»

Когда она начинала «дуться» на него, у Вилли сразу же делалось грустное лицо и печальный взгляд, который говорил «нужно потерпеть, это пройдет».

Иногда он включал песню «Ты у меня одна», и она быстро прощала его.

Нельзя сказать, что Аня так уж хотела громко выяснять отношения, но турбулентности, однозначно, не хватало.

– Хочу мохито, – сказала она.

Причин для размолвки не было.

Вилли пошел за мохито, а Аня достала зеркальце. Нос, однозначно, сгорел, да и макияж после плавания можно было бы «подправить».

Можно было подправить, а можно было оставить, как есть.

Это, как будто бы ничего не меняло.

«Причем тут макияж? – думала Аня.

«Все взаимосвязано», – умничал размазанный макияж…

Успешная самодостаточная женщина имеет право выглядеть так, как она хочет – небрежно, немодно, неактуально, нестильно…

Это ее право.

Другой вопрос – когда женщина начинает УЧИТЬ других тому, как стать успешной и реализовать себя, и приводит себя в пример. Хотите быть такой, как я? Следуйте тому, чему я вас учу.

И тогда картинка, которая предстает перед взором «благодарных учеников», должна все-таки хоть немного соответствовать общепринятому представлению об успешности и благополучии женщины…

Иначе, глядя на «классную даму», некоторые ученики могут, мягко говоря, пожать плечами.

Работать над собой? Преодолевать преграды?

Быть лидером и искать именно свое поприще?

Осознавать неосознанное и выходить из зоны комфорта?

Делать все это, для того, чтобы выглядеть так, как ты? Быть такой как ты?..»

«Что за ерунда! – мысленно возмутилась Анна, – Я всего лишь посмотрела в зеркальце и задумалась, нужно ли припудриться, а на меня набрасываются, как будто я кого-то чему-то учу!»

– А ты не видишь связи? – гримасничала самодостаточность дуэтом с макияжем, – Не учишь, да? Ты просто завела речь о том, как будешь восполнять пустоту?

Ты ничего не имела в виду?

Просто так говорила?

Аня, где у тебя тумблер переключения скоростей?

– А не нужно делать так, чтобы пустота была! – огрызнулась Аня.

– Так тебе же ответили: просто скажи, Аня. Он готов заполнить.

– А у него есть – чем заполнять?

– А ты сама знаешь – чем?

– Я-то знаю!!! А вот он…

– А знаешь – так скажи… Человек не виноват, что ты не можешь разобраться в себе…

– Нет виноват! Если он пришел в мою жизнь, значит виноват!

Ох, Аня, Аня…

– Знаешь, чего мне не хватает? – спросила она, когда он принес ее мохито, – Думаю, турбулентности…

– Тряски? Бури? Беспорядочности? – переспросил Вилли.

– Нет… Это не совсем то, что я имею в виду… Нужно сформулировать…

Вилли улыбнулся.

– Я пойду окунусь, а ты пока сформулируй.

– ОК, – кивнула Аня.

«Опять ушел от проблемы. От конфликта. От разговора…» – подумала она.

– А ты как хотела? – зеркальце в руках продолжало ловить и выпускать «зайчиков».

«А хрен его знает, как я хотела, – подумала Аня, спускаясь к воде, – Разобраться бы самой…»

«Ничего-ничего, – отозвался мейкап, – пойди еще почитай чего-нибудь, послушай историй страшненьких, классику полистай, пострадай немного… Иначе, где же еще ты будешь „подпитываться“ в своем убеждении, что у тебя в жизни все „не так“?»

Вилли ждал ее в воде. И ее макияж был совершенно не при чем.

Глава 6. О чем шептались правила приличия или Почему второе «Я» вздыхало тяжело

– Она такая хорошая! – голос со сцены звучал, практически шепотом, но задние ряды партнера все хорошо слышали.

– Она слишком хорошая для него, – думала семья Лилу, знакомясь с женихом. И не просто думала, но и говорила об этом Лилу.

– Он – такой хороший, – думала семья Николеньки, увидев Лилу…

«Достаточно ли она хороша для него?» – спрашивали они друг друга, зная, что это абсолютно риторический вопрос. Они не ждали ответа.

Те, кто говорил «конечно, она просто прекрасна», не были услышаны… А те, кто говорил «да, он – лучше…», и так были согласны…

– Причем тут я, когда речь идет о любви? – восклицало сравнение, – Что тут можно сравнивать?

Но его никто не слышал.

Вилка, которая случайно упала со стола из рук Лилу, становилась не вилкой, а знаком судьбы. «Она не умеет вести себя за столом!»