Ангелы смеются. «Один из многих»

Бессмысленная трата времени и сил. Ему и шагу не ступить на свободе, как его снова схватят и на этот раз будут жертвы. Так что, можешь выбросить это «оправдание».

(усмехается мрачно)

Ироду принесли голову Иоанна. И что же, думаешь, им помешает несколько слов…

(кивает головой на табличку с «оправданием»)

ПИЛАТ (испытывает желание тут же оборвать разговор):

Считай, что его уже вывели отсюда под охраной моих солдат.

КАИАФА (с убийственным безразличием):

Бессмысленный разговор. Он не согласится, у них договоренность, никто не жертвует своей жизнью, ради спасения того, кто сознательно пошел на…

(нервничает, запинается)

…не то, чтобы на смерть, …на смертельный риск. Просто такой его крестный путь.

Он считает себя одним из многих.

Неужели ты еще не понял? У них есть надежное средство заставить его сдаться на суд и молчать, он должен быть обвинен и осужден, обвинение прежнее: «враг нашего государства, противник веры, смущающий своей ересью народ». Разумеется, прозвучит несколько иначе, его будут судить с теми, кто нарушил Закон.

ПИЛАТ (на время ослеплен, багровеет от ярости):

Ты не посмеешь мне помешать. Ты знаешь, что он не один из многих.

КАИАФА (отступает, говорит и наблюдает за ним):

Лучше бы они считали его одним из многих. Он достаточно раскрыл себя.

Посмотри на меня, разве я могу чему-нибудь помешать.

…А ты ему не помешаешь…

ПИЛАТ (приходит в себя, оглядывает его, презрительно усмехается):

«Первосвященник» …

КАИАФА («успокаивает» его, подавлен):

Не на долго. Свернут мне шею где-нибудь в темном углу. А ты не боишься похорон с почестями?

Как же честь воина, преданного своему цезарю?

…Он не цезарь и над ним только Бог…

(Пилат не отвечает, жестом предлагает ему сесть. Отворачивается, приказывает подать вина. Наливает гостю, тот выпивает сразу и наливает себе еще, смотрит вопросительно на Пилата)

ПИЛАТ (не хочет пить):

Валяй, валяй, что-то ты совсем раскис.

(приказывает позвать Иисуса, тот приходит)

КАИАФА (встает, в глазах мелькает ужас и потухает):

Я пришел открыть тебе, что ты умрешь за свой народ. Необходимо, чтобы тебя осудили как преступника, тогда им достаточно твоей головы. Это остановит людей. Если большое количество народа примет твою веру, некому будет оказать сопротивление с оружием в руках иноземным захватчикам. Мы будем порабощены.

ИИСУС (мягко):

Это заблуждение. Вы уже порабощены…

КАИАФА (подавлен, в его голове крутятся только что произнесенные им слова, словно он еще не произносил их):

Я знаю. Я говорю не от себя, так, что можешь не доказывать.

Я это знаю, как никто другой. Меня уже нет, есть только религия моего народа и государство моего народа …Два ночных призрака. Помнишь, ты предупреждал меня…

ПИЛАТ (раздраженно):

Завел панихиду… Еще не кончено. Передай, я хочу слышать голос народа, без этого я ничего не решил.

КАИАФА (неожиданно трезво):

Разумеется.

(поворачивается к Иисусу)

Но не всегда всем безопасно выходить на улицу.

(Иисус смотрит на него внимательно, уходит. Каиафа наливает себе вина, много пьет)

(Пилату)

Меня никто не ждет. Мы не дикари какие-нибудь, нельзя же убить такого человека, не сообщив ему причины.

(Пилат отворачивается, презрительно морщится. Иисус возвращается.)

(Иисусу, смотрит на него, не качает, а мотает головой)

Ты был обречен с самого начала, ты предлагаешь им что-то не осязаемое, но для этого они должны отказаться от вполне осязаемого, единственного в существовании чего они могут убедиться и что доставляет им вполне осязаемое, пусть в заблуждении, забвение.

(забывается от хмеля)

Они любят иногда почувствовать себя мышами над своей кладовой, змеями, скарабеями, …бревном, тяжело все время быть человеком по образу и подобию Создателя, не постигнув его совершенства.

…И я с ними …смотрю на Небо как из колодца: видно далеко, только глубоко… не добраться…

(ему видится, как он, еще мальчиком, залез в пересохший колодец, посмотреть из него на небо)

(«просыпается»)

Ты ведь знаешь простых людей, с самого детства они учатся, страстно учатся воздвигать из всякого рода осязаемых благ и привязанностей стену между собой и бедствиями.

А потом сквозь нее не пробиться ни нам, священникам, туда, тем более сквозь собственную стену, ни им, пастве, сюда, поближе к Богу…

(спокойно, даже ласково)

Простые люди… Мир внешний – «тьма», стон, плач и скрежет зубовный, о котором ты говорил, от которого ты их спасаешь – это их мир, они его создают. Он не так уж невыносим для них, в нем есть место простому, «доступному» счастью, наслаждению, пусть это «пища животных», они её сами добывают. То, что они создают, пугает их меньше, чем то, чего они сами не создавали, чего они не знают. И из-за этого они согласны терпеть бедствия.

Они еще поборются за то, что создали…

(с усмешкой)

Ты бывал, конечно, в Египте. Мне показали одну надпись, выдолбленную на стене Храма, очень удобно, не то, что мы, носимся с табличками. Только кто это понимает… Конечно, она для чтения душой и, если это вообще можно произнести, то: «разорванная «цепь» опасностью обернется, когда духовно слепые… возрождение Свыше…»

…Возможно, я и не совсем переврал …, по-моему, похоже…

В то же время, я бы назвал их религию предельно овеществленной. Они в могилу с умершим кладут все его богатство, оставляют знаки его положения в обществе, чтобы он мог воспользоваться всем этим в Царстве мертвых, ничего не пропадает.

Вот образец гармоничного перехода от Царства Земного к Царству Небесному.

ПИЛАТ (с иронией):

Да ты философ, Каиафа…

ИИСУС (смеется):

Эта религия всем хороша, кроме одного: это заблуждение.

КАИАФА:

Можешь не доказывать. Я тебе верю, я вообще верю всему, что ты говоришь. Но твоя вера никогда не станет религией. Она слишком легка для этого. Она входит в душу быстрее и легче, чем дуновение ветерка входит в листву деревьев. Она бескорыстна, и она не пробуждает страха, единственного, что заставляет людей повиноваться. Она освобождает от страха.

Я не говорю о таких людях как ты, их слишком мало, чтобы брать в расчет, когда речь идет о «спасении» целых народов, нам достаточно и надежды.

И ты просишь слишком высокую цену, ты призываешь отдать и душу, и всю свою жизнь Богу, эта жертва больше той, какую можно поместить на самый большой жертвенник, а они привыкли торговаться. Священники тоже торгуют, это способ приспособиться к человеческой природе.

Религия пугает, карает и торгует спасением.

Отяжели свою «веру» страхом, позволь им платить за «спасение» среднюю цену, и ты создашь новую религию. Тогда я сам стану твоим первосвященником.

(понимает, что сказал бессмыслицу)

Ты этого, конечно, не сделаешь, но я думаю, они и сами справятся.

ИИСУС (с улыбкой):

Меня утешает то, что истинная вера как легко вошла в мою душу, так и после моей смерти будет легко входить в души людей. Незримо она будет пребывать там до срока, и всегда будет брать верх в самую последнюю минуту, а этого уже достаточно. Это триумф Господа нашего. Я уже чувствую ликование каждого, и твое тоже, брат мой. Я уже не от мира сего. Мне слишком мало осталось жить на Земле.

ПИЛАТ (Каиафе, с ухмылкой):

Сейчас даже я могу «предсказывать». Вы замахнулись на Божественную волю. Твое «государство», Каиафа, будет разрушено, народ рассеян по Земле, и будет так до тех пор, пока всем государствам не станет очевидно, почему это произошло. Долго же будет разноситься весть, мой бедный Каиафа.

КАИАФА (опять с убийственным безразличием):

Пусть будет, как будет. Остановить все не в моей воле. Я лишь один из многих, кто облечен властью.

(ухмыляется со вздохом, мотает головой, поправляет себя)

…раздавлен властью.

(Уходит)

ПИЛАТ (остается с Иисусом наедине, не выдерживает молчания):

Похоже, все идет к тому, что я должен завтра отдать тебя на смерть…

ИИСУС (улыбается ему):

Ты взял на себя власть, но ты не властен над моей участью.

И тем более греха на тех, что схватили меня, а затем отдали в твои руки.

А там, на все воля Божья.

(Уходит спать)

ПИЛАТ (остается один, прозревает на время, отворачивается, смотрит сквозь стены, вдаль, в сторону своей родины):

Много сделает Рим, чтобы искупить свое бессилие сейчас. Но всегда будет ему мало.

(Ночью ему снится, как его, мальчика, отец, надев ему на голову свой шлем, катает на своей лошади по кругу, улыбаясь и подавая пример, и на лице его морщинки выдают характер иронического склада. Он просыпается, все еще испытывая желание стойко высоко держать голову под тяжелым шлемом)

ЭПИЗОД ПОСЛЕДНИЙ «ПРОЩАНИЕ НЕНАДОЛГО»

Утро казни.

Римские воины ведут Иисуса к остальным осужденным.

Каиафа выходит откуда-то из дома Пилата и натыкается на прокуратора с несколькими воинами, тот лишь бросает на него взгляд и погружается в свои дела.

КАИАФА:

А я боялся выйти… А тебе не страшно умирать?

ПИЛАТ (морщится, себе):

Где он успел «нализаться»?

Пилат идет, занимает свое место. Каиафа принимает благообразный вид и присоединяется к «своим».

Начинается обычная процедура. Сообщают обвинения каждого осужденного, приговор. Народ решит, кого помилуют в честь праздника.

Иисус не слушает, смотрит вниз на площадь и не видит ни одного знакомого лица.

ИИСУС (смотрит на Каиафу):

Как это сделали?

КАИАФА (осторожно отделяется от «своих», становится за спиной Иисуса, шепчет):

Все тот же, старый испытанный способ. Ты слышал свое обвинение, для них ты враг восстановления их власти и веры. В борьбе с подобными противниками, верный способ обезопасить себя от них, это обвинить в том, чего они не совершали.

Среди горожан умело пустили слух, что ожидается нападение чужеземцев на наш рассадник смуты. Вместе с твоими сторонниками, они идут впереди, призывают не сопротивляться. Я тебе говорил об угрозе порабощения… Люди твоей веры на всякий случай, ну, может быть «конца», начертили на своих домах кресты, а в общем, верят, что их не тронут. И, разумеется, никто из них не вышел из дома. Все твое предупреждение помнят. А от твоих друзей только и ждали, что они выйдут на улицы, разумеется, они были не в праве, потому, что кое-кого из тех самых «оставшихся» еще до того хорошо «подогрели», а теперь в них во всех со страху так разбушевался воинственный дух, что уж не остановить, им даже доказательств не надо. Твои последователи собирают вещи, чтобы бежать без оглядки. Может быть, уже бегут. Этого и добивались.

Ты слишком долго жил в чужих странах…

(внезапно показывает рукой вниз, на площадь)

Всё… Посмотри! Это только эхо… Жалкая горстка тех, для кого власть человека над человеком, власть – способ существования, а оборона от иноземцев это – «ВСЕ», это они, трусы и невежды, только что тебя приговорили, даже не они, их невежественный страх. Они «смотрят вдаль», «люди будущего», считают себя героями, как же, ценой жизни одного человека остановили целое «движение». Еще запишут свой «подвиг» для славы в поколениях!

А простые люди… Им всего лишь дали почувствовать страх перед иноземными захватчиками. И этот урок они не забудут. Как ни горько сознавать, этот страх всегда будет стоять поперек твоей вере на пути к их душам.

ПИЛАТ (смотрит на Каиафу, морщится):

Вышвырнуть его что ли?

ИИСУС (с улыбкой, прощается):

Когда придет время, он даже тебе «поперек» не станет.

Они будут делать как мы, идти туда, откуда грозит опасность и нести спасение «братьям» и «сестрам», а не врагам. Все мы дети Божьи…

ПИЛАТ смотрит тяжелым взглядом вниз, на площадь разбушевавшихся дикарей, внезапно напряжение в нем спадает, его охватывает внутренняя отстраненная заторможенность (встает, делает нервное движение, словно хочет стереть что-то липкое с руки):

Я слагаю с себя полномочия судить этого человека.

(говорит тише)

Не виновен в смерти его.

(уходя, себе)

Во что я впутался?!

(его снова охватывает какое-то внутреннее оцепенение, какое он чувствовал после сражения, проходя со своими воинами, весь в крови своей и чужой, среди трупов друзей и врагов, глядя в их мертвые лица, одинаковые перед лицом смерти)

Я умываю руки.

(слышится голос Каиафы)

КАИАФА (от хмеля шепчет уже неизвестно кому):

А что, когда целый народ скажет, «мы крещеные, мы не боимся», может быть и наступит Царство Небесное…

Пилат уходит подальше, омывает руки от крови, смотрит на них, не находит никаких изменений. Садится на каменную скамью, отстраненно.

Проходит время. Каиафа заходит к нему.

КАИАФА:

Нам нужны люди, чтобы сопровождать осужденных к месту казни.

ПИЛАТ (устало):

Что тебе еще, Каиафа? Они у вас есть.

КАИАФА:

Во время казни осужденным дают особое питье, чтобы облегчить их страдания.

(Пилат морщится. Затем делает движение, словно ищет кого-то)

Их уже увели.

(Уходит. Спускается по лестнице, останавливается, не знает, куда ему идти. Говорит, не слыша собственного голоса, неизвестно кому, в пространство)

Достаточно ли одной человеческой жизни?

Вопрос в том, что все мы слепо мечемся каждый по своему кругу одновременно…

Сколько созданных нами «кругов» должны обратиться в созданную нами «цепь», чтобы все это прекратилось?

На что тогда сама жизнь, память, память в поколениях?

И кто увидит триумф человека, созданного по образу и подобию Бога?

(Чувствует тягучую неприкаянную тоску обреченного, лестница расплывается у него перед глазами. Слышит голос Бога: «Возлюбленный сын мой, приди ко мне и очистись», оглядывается)

Иисус… это ты?

(Снова слышит голос Бога: «Возлюбленный сын мой, приди ко мне и очистись»)

Пилат идет к тому месту, где должны быть заключенные. Там никого нет, кроме его посыльного.

ПОСЫЛЬНЫЙ:

Он велел передать: «Все мы во власти Божьей».

(тайком осеняет себя крестом перед Богом, поспешно уходит)

Пилат снова погружается в оцепенение, возвращается к источнику, в котором омыл руки, садится на скамеечку, сидит неподвижно.

Проходит несколько часов, Пилат сидит на том же месте, прибегает посыльный.

ПОСЫЛЬНЫЙ:

Он медлил, сразу не стал пить. По-моему, говорил с Богом. Потом согласился, мы помчались за питьем, дали ему.

По-моему, он умер…

ПИЛАТ (отворачивается):

Он был особенным человеком.

Называл меня «братом» …

Я видел его в самые тяжелые дни, только грусть и какая-то непостижимая уверенность в каждом человеке.

…Он был воплощением Бога, о котором говорил. Не могу поверить, что он мертв.

(Закрывает глаза, как будто проваливается в бездонную пропасть, мучается смертной тоской. Слышит голос Бога: «Возлюбленный сын мой, приди ко мне и очистись»)

Входит пыльный, запыхавшийся священник.

СВЯЩЕННИК (кланяется Пилату, не замечает его состояния, смиренно):

Мы просим призвать римских воинов к порядку… Там к кресту одного из казненных, Иисуса из Галилеи, они прибивают неправильную табличку «Царь иудейский». Следовало написать «Называл себя царем иудейским». Это же совершенно разные вещи… Так оставить нельзя…

ПИЛАТ (с закрытыми глазами, чтобы отделаться от него):

Римские воины действуют только по моему приказу.

(очнувшись, багровеет от ярости; ищет у себя табличку Ирода, находит)

Слова «ЦАРЬ ИУДЕЙСКИЙ» там останутся…

Я своих приказов не отменяю…

(Священник решает спасаться от этой бури бегством)

ПИЛАТ (поднимается, ему в след):

А теперь идите к моему «дружку» Ироду и передайте ему, что я не считаю его царем иудейским!

(Священник закрывает руками уши, «слетает» по лестнице, стремительно удаляется)

Пилат садится на скамеечку. Слышит голос бога: «возлюбленный сын мой, приди ко мне и очистись».

Небо над Иерусалимом чистое и светлое, как всегда, Царство Небесное преобладает над Царством Земным.

***

Только смех ангелов.

КОНЕЦ

Иллюстрация: «REX IVDAEORVM»

Комментарий:

К вопросу о том, как мог Пророк после казни живым и здравым покинуть Иерусалим, следует дать пояснение о форме казни древних иудеев. Как ни странно, но забивать людей камнями придумали не иудеи, а другие «сыновья Сима», они и в 21 веке убивают людей камнями. Правосудие же изначально древних иудеев было «своеобразным», истоки его в традициях совершенно забытых нами самых первых общин философов строгих аскетов, они первыми прозвали себя так – «иудеями». Общины этих пацифистов-вегетарианцев были уничтожены дикими набегами воинственных кочевников, не исключено, что это было нападение каннибалов, в те времена наследием господства агрессивных народов их стыдливо называли «львами-людоедами», подразумевая это вырождением славной семьи «львов», либо более информативно для нас – поганой ветвью от единого ствола виноградной лозы, что должна отсохнуть (виноградная лоза – древо семьи вегетарианцев-пацифистов, стоит припомнить, что иудеи считают род человеческий от Адама и Евы, а эти «первые люди Земли» в Райском саду были мирными вегетарианцами, история начала вырождения нам также представлена – братоубийством, все же, хотя бы с рук непосвященных, но «переданным» символом истребления мирных народов народами агрессивными – коварными разбойниками, а уж если начало вырождению положено, жди беды, дошло и до появления на свет каннибалов), традиции первых иудеев подхватили как могли «преемники» выходцы из чужих народов, уже не вегетарианцев, общество разделилось. Преступности в привычной для нас форме в этих общинах аскетов не было, изгнание было смертным приговором исключительно казни духа, общество менялось с новоселами, но еще не так резко и контрастно, чтобы менять принципы казни, понадобились иные формы казни нежели изгнание, но все же приговоренного к смерти убить мог только сам Господь. Человека привязывали к столбу с краткой информативной о его вине «табличкой» (в итоге получалось нечто крестообразное, как на приведенной выше иллюстрации «REX IVDAEORVM») или к сухому дереву на открытом Солнцу месте и оставляли на «некоторое время» без пищи и воды. В положенное время к приговоренному возвращались и, если находили его живым, считалось, что его оправдал Сам Господь. Все обвинения снимались без потери для репутации оправданного, человеку возвращали свободу. Сроки «испытания» устанавливали в зависимости от времени года и погодных условий, здесь всё было регламентировано Законом веками. Миф о бичевании и других подробностях кровавой казни породили исключительно традиции иноверцев, что для иудея и римлянина бесчестие и смерти подобно, то для дикаря – смехотворно, бичевание и распятие, как ни странно – метод устрашения дикарей Европы, вспоминаем экранизированную «казнь» бичеванием горбуна из «Собора Парижской Богоматери» (В. Гюго) – дать такую картину зрителю для Европы в порядке вещей, вспоминаем и ужасы инквизиции, когда сжигали заживо людей с переломанными костями – та же практика пробивать кости рук и ног. Вернемся к казни иудеев, когда на испытание осужденного встречал дождь, особенно сильный, это означало, что Небо пришло ему на помощь. Считается, что римлян с места казни прогнала сильная гроза и проливной дождь – Бог сразу явил свою волю поддерживать жизнь осужденных, Пророк обещал «разбойникам», что они будут спасены.

Теперь проясним вопрос относительно похорон. На суд к прокуратору отдали ослабленного, истощенного человека, действуя наверняка – измученный человек не переживет испытания «волей Бога». Но, очевидно, не только враги бывают ловкими, осужденным дают напиток с легким наркотическим эффектом, чтобы облегчить их страдания, но для того, чтобы избавить ослабленного человека от испытания, которое ему не перенести, наркотик можно легко подменить, сильный наркотик растительного происхождения погружает человека в «смертный» сон. Римляне окружили двойным кольцом место казни, и никто из не посвященных не разглядит, как именно удостоверились в том, что осужденный умер. Человек избавлен от мучительного испытания, но зачем же его хоронить? Чуда Воскрешения никто не отменял! Это было на самом деле. Наркотик, который погружает человека в смертный сон очень опасен, его использование – это тоже полноценный Божий суд, не все принявшие этот наркотик просыпаются, есть и такие, кто из «смертного сна» переходит в смерть реальную. Наркотик дали человеку через чур ослабленному, и он не проснулся в ожидаемый срок, ничего не оставалось как похоронить его. Интерес представляет обряд подготовки тела к захоронению – тело человека пропитывают «благовониями» с очень резким запахом, чтобы отпугнуть хищников, если этого не сделать, запах трупа привлечет падальщиков, и они сойдутся к пещерке с трупом, отвалить камень не смогут и в отчаянии примутся охотиться на живых. Относительно тела Лазаря нам дан не совсем точный перевод, в русском языке очень резкий запах обозначают словом «разит», но от покойника «смердит», переводчик не знал тонкости обычая иудеев и использовал слово «смердит», но более точный перевод – «разит», Лазарь страдал тем же «недугом», что и русский писатель Николай Васильевич Гоголь, только друзья знали о его недуге, очевидно, даже родне он не осмелился открыться, надеясь, что на помощь подоспеют всегда друзья, так и произошло. Только другу пришлось уже разрезать погребальные одежды! Надежно пропитанное тело не привлечет запахом хищника, но резкий запах в закрытом помещении действует наподобие нашатырного спирта, пещерку завалили, резкий запах в конце концов вытащил из смертного сна «погребенного». Очевидно, что секрет воздействия резкого запаха «материала» на человека, принявшего наркотик, был известен не многим посвященным! Место погребения охраняли римляне, не допуская чужаков, а вот юноша с прекрасным лицом, которого описали как Ангела, прошел к пещерке беспрепятственно и в положенное время отвалил камень, чтобы выпустить пришедшего в себя человека. Но резкий запах не панацея, смерть могла наступить и на самом деле, так что по-настоящему Божий суд свершился – настоящее Воскрешение из мертвых. Бог сказал свое Слово и воскресший обрел священный статус НЕПРИКОСНОВЕННОГО!

Далее было восхищение учеников духовным преображением своего Учителя, они были буквально ослеплены его великолепием – их Учитель воскрес не только телесно, но и духово, он воспарил на Небеса духом своим! И далее Учитель оставляет окрепших духом учеников и возвращается на свой путь странствующего проповедника.

Среди «сыновей Сима» эту традицию подхватили ДЕРВИШЫ и много веков поддерживали. Практика «дервишей» началась задолго до Пророка Мухаммада, у разных народов получив свои колоритные названия, а ислам не помешал «дервишам» исполнять свое предназначение, как истинные ученики своего Учителя они говорили на языках тех народов, к которым они шли (язык веры – это тоже язык для общения, вполне полноценный!), чтобы защитить от «несовершенства» законов ислама и всех других религий, с которыми они сталкивались, для того, чтобы дать защиту, нужно очень хорошо разбираться в Законах той религии, к представителям которой ты обращаешься, поэтому не было никого грамотнее дервишей в вопросах веры и религии. Защитники, как всегда, не всем угодны и защита, как всегда, не всем на руку. Так что, не удивительно, что в конце концов ни одного дервиша, странствующего по Закону Учителя, не осталось. В 21 веке у дервишей, к сожалению, уже не тот образ жизни, что был у их Учителя в 1-м веке нашей эры.