Третье поколение

– А ты знаешь, что Джеймса Кука убили на Гавайских островах? – Тэп решил блеснуть эрудицией, чтобы сгладить неприятный осадок от насмешки младшего друга.

Эдгар очнулся от раздумий, зачем-то кивнул, хотя этого факта не знал, к тому же ему было совершенно все равно, как погиб Кук.

– Возможно, Кошмар застрял между палубами, – сказал он, резюмируя нахлынувшие воспоминания.

Но Тибериус на его слова не отреагировал.

– Надо же, чистюль не всех еще истребили! – удивился философ и указал на адсорбирующий шар.

Шар прилепился к стене под самым потолком, из проколотого брюха биотеха тянулась липкая густая нить. Вообще-то это была чрезвычайно полезная штука, способная вытянуть из воздуха и рассортировать по капсулам всякую вредную хрень, но школята, всякий раз завидев адсорбик, устраивали на него охоту: те, кто поменьше и полегче, взбирались на плечи высокорослым, и с гиканьем и визгом метали в шар все, что могло сойти за копье или дротик. Это называлось «конной атакой», и ребятне было до звезд, что из пробитого резервуара чистильщика им на голову лилась и сыпалась отрава.

Сейчас, завидев сморщенный шар, Эдгар весь подобрался, как будто собирался прыгнуть и, оттолкнувшись от стены, рвануть к потолку, чтобы прикончить несчастный адсорбик. Тибериус заметил его странную собранность, глянул наверх и тут же наградил довольно сильным тычком в спину. Эдгар мотнул головой, передернулся и спешно свернул в боковой коридор.

Чем дальше от центральной зоны палубы, чем ближе к корме, тем реже попадались обитаемые боксы. Мертвые ячейки без людей, опутанные синими сетками примитивной защиты, тянулись на десятки метров, лишь изредка сменяясь желтыми окошками, за которыми мелькали людские тени – намек на жизнь, на упрямое копошение. С каждым годом людей в жилых боксах становилось все меньше, а с Мостика не поступало приказа на генерацию четвертого поколения. Третье давно выросло, и на корабле сейчас почти не осталось детей. Поговаривали, что время от времени кто-то рожает, но Эдгар в этом году видел маленького ребенка лишь один раз – в каюте префекта палубы.

⁂

«Гея-2 подобна Старой Земле».

⁂

Они свернули из главного коридора в короткую боковую ветку. В торце чернели двери аварийного шлюза – металлические, давно не чищенные сомкнутые челюсти. Эдгар пожалел, что не взял в их маленькое путешествие маску, такая здесь стояла вонь. Стены боковухи были сплошь изрисованы, многие надписи шли уже вторым слоем, сюда механические маляры не заглядывали месяцами. Первое поколение боролось с этим бедствием, второе – махнуло рукой. От надписей сберегали только главный коридор, а в боковухах резвились все, кому не лень. Вернее, все, кто мог добыть дорогую краску.

«Роботы не ставят подписи», – прочел Эдгар огромные буквы черным. Обрывок старого плаката был замазан сверху серой краской. «Мы можем видеть звезды», – вывел кто-то старательно и мелко-мелко. «Напейся и стремись!» – размашисто и криво намалевал страдающий манией величия художник от одного шлюза до другого. – «Голдовых драконов никому не победить во веки вечные!» Ну, с последним лозунгом все понятно – в «Золотых драконов» на корабле играли уже лет пять. Каждый год программисты с палубы D ставили обновление игры, и популярность ее все росла. Особо преданные поклонники нарочно выпускали в коридоры голограммы драконов, и сверкающие золотом миракли летали под потолком или таились по углам, пугая припозднившихся гуляк. Обычно игроки пользовались вирт-шлемами и перчатками, но встречались продвинутые, кто тратил накопленные доны, чтобы вшить себе нейрошунт. Тогда игровое поле теряло границы, ты уже не в крошечном боксе, и даже не на корабле, а на новой планете. Не надо лететь на Гею-2, чудный мир уже в твой: леса, долины, реки, драконы и боевые носороги, выбирай будущее на любой вкус. Спецкостюм покрывает каждый квадратный миллиметр твоего тела, ты бог или тролль – тот, кем изъявил желание стать; можешь махать мечом, бежать, обгоняя ветер, заниматься любовью. Но в Сети Иск-ин дарует обитателям промки лишь час бесплатной игры в «Драконов», за каждую следующую минуту надо сыпать доны. А с донатами у большинства третичников глухо. Одних это заставляет заняться воровством и мелким жульничеством, других – искать дурь вроде «Черной материи».

«Время игре! Дайте больше времени!» – написал отчаявшийся игрок.

Кто-то выбросил в боковуху мешки с мусором, причем совсем недавно, а кто-то другой рылся в них, распотрошил и разбросал содержимое. На прошлой неделе Тэп (по совместительству добровольный уборщик) выволакивал отсюда мусорные мешки. Почему люди не могут дотащить пакеты до приёмников утилизатора подле каждого десятого бокса в главном коридоре – великая тайна. Может быть, все дело в сломанной камере наблюдения в боковухе – вывернутая из своей ячейки, она висела на единственном проводе, уставившись незрячим глазом в пол. Ну а дроны охраны после взрыва в этот коридор не заглядывали, будто у механических псов имелся особый инстинкт самосохранения. Впрочем, отсутствие камер сейчас путешественникам на руку.

Коридор был короткий – шлюз после аварии заблокировали навсегда, на стальных дверях висела табличка: «СТОЙ! Зона взрыва». От шлюза по стенам тянулись щупальца черной копоти, что просочилась каким-то образом сквозь задраенные двери. За много лет, миновавших со времени взрыва, никто не пробовал ее отмыть.

День, когда случился взрыв, Эд помнил очень хорошо. Помнил, как корабль содрогнулся всем корпусом, как мигнул и погас свет, потом включились аварийные лампы. Взвыла сирена, училка замерла на месте за столом, не зная что делать.

– Наверняка учебная, – пробормотала она.

– Скафы! Надеваем скафы! – крикнул Кошмар, вскакивая. – Быстрее!

Ребята кинулись к личным шкафчикам. Сирена все выла, пока они одевались, пока прилаживали баллоны с кислородом, пока задраивали шлемы. Потом они сидели, сгрудившись на полу, и ждали. Сирена наконец смолкла, но спокойнее от этого не стало.

– Мне мало энергии надо, всего один эрг, одного эрга хватит, – все время повторял Эдгар. С того дня его и стали кликать Эргом вместо Эдгара.

Все видели, как училка плачет, – щитки их скафов были прозрачными. Ташка тоже плакала. А Джи вертела головой, потом сообразила, включила переговорник и показала жестами остальным, на какие кнопки нажимать.

– Корабль расколется, – предрек Пирс. – И мы все умрем.

– Заткнись! – приказал Кошмар.

– И не подумаю, – огрызнулся Пирс. – Об этом в Сети писали: корпус из блоков сляпали. Вот на блоки он и дристнет.

Вдвоем с Кошмаром Джи включила аварийную трансляцию, которая почему-то оказалась выключенной.

– … в ближайшее время ковчег начнет аварийное торможение. Протокол сброса скорости запущен. В течение часа все должны занять места в страховочных креслах, все вещи должны быть принайтованы. Базис-платформа нейтрализует воздействие ускорения, однако в первые два часа возможны колебания гравитации и появление дополнительной инерционной массы.

– Кирдык кораблю, – с восторженным ужасом пробормотал Пирс.

«Занятно, – подумал Эдгар. – Но с тех пор никто не проводит учебные тревоги. В последний раз сирену включали, когда ремонтники устроили грабеж на нашей палубе. Джи говорит: сирену сломали, чтоб не будоражить людей».

И еще одна странная вещь с этим давним взрывом, Эдгар давно ломал над нею голову. Надо бы спросить у кого-нибудь. Да хоть у Джи.

⁂

– Сюда! – Тэп указал на серую дверь, за которой обычно прятались электрощиты или аварийные спасательные камеры.

Эта дверь, впрочем, не была помечена каким-то знаком. Тэп открыл ее простым поворотом ручки. Они увидели маленькое пустое помещение, заваленное хламом: порванная дыхательная маска, латексные перчатки, несколько смятых бактерицидных салфеток, порыжевший обрезок когда-то белого сифона. А в стене – вторая дверь – на этот раз с замком, замок был не механический, а магнитный, покрытый серым липким налетом, на кружках кнопок для набора кода не различить было цифр.

Тэп нажал четыре кнопки и дернул дверь, она заскрежетала и со второй попытки открылась.

– Я заметил, что на четырех кнопках нет налета, и нажал их. Сообразительность – залог выживания, – самодовольно сообщил философ.

Эрг застыл на пороге. Бокс, по размерам раз в пять больше обычного жилого, до половины был заставлен коробками, причем запечатанными, новенькими. Как будто они стояли здесь со времен первого поколения, с того дня, когда собранный из модулей на орбите Земли ковчег начали загружать всем потребным для дальнего путешествия, из которого ни один звездоплаватель не планировал вернуться на Старую Землю. Но не вид этих нетронутых сокровищ заставил Эдгара замереть на месте. Напротив двери в стене помещался круглый иллюминатор. Сейчас стекло из плавленого кварца было закрыто наружной заслонкой, но это был настоящий иллюминатор, и его можно было открыть!

Эдгар принялся переставлять коробки, прокладывая дорогу к корабельному оку. Наконец, добравшись до пульта на стене, он нажал кнопку открытия заслонки. Медленно, будто металлические веки, разошлись створки. И Эдгар увидел небо, которого никогда, ни разу за свою жизнь не видел, только на голограммах и в планшете Кошмара. Просто чернота, густая как бархат, и на ней белая россыпь звезд. Минут десять Эдгар смотрел на звезды и не двигался. Потом спросил:

– А где остальные? Где «Джеймс Кук», «Магеллан», «Седов», разве мы не должны их видеть?

– Невооруженным глазом они никогда не были видны, слишком маленькие объекты. А теперь к тому же слишком далеко, – отозвался Тэп.

– Мы что, остались одни из всего конвоя?

– Говорят, мы получаем сигналы, – не очень уверенно заявил Тибериус. И внезапно раздражился: – Ты не находишь, что это вообще не наше дело.

Эдгар весь внутренне сжался, почувствовав себя брошенным, как в самом далеком ясельном детстве, когда его в наказание оставили одного в игровой каюте и ушли. Ужас того одиночества застрял где-то так далеко, что вытравить его уже не представлялось возможным. Тот ужас был сродни этому – обреченность, позабытость, пустота.

– Классно, да? – Тэп радостно потер ладони.

– А что мы будем делать здесь, в этой каюте? Зачем она нам? – Эдгару перестала нравиться затея Тэпа.

– Клуб можно устроить.

– Клуб? Зачем? – Эдгар даже рассмеялся.

– Дискуссии вести.

– То есть болтать? О чем?

– Ну… – Философ изобразил раздумье. – Разве нам не о чем говорить?

– Вечер, ночь – это время игр. Кто променяет хорошую игровую карту на болтовню в нашем закутке?

– Живое общение.

– Не, это точно не прокатит. А вот кафе можно устроить. В кафе народ пойдет. Или дом ужасов оборудовать.

Эдгар потянул носом затхлый воздух, в котором, казалось, вообще не было кислорода: у него закружилась голова, стало дурно.

– Странное место. Вентиляции нет.

– Есть, но поломана, я уже проверил. Пригласи Джи в учредители, она починит, – посоветовал Тэп. – Нас будет трое.

– Если она согласится.

– Так сумей уговорить.

– Вот же чердыр, глянь! – Эдгар ткнул пальцем в иллюминатор.

На фоне звезд возник шаттл, судя по всему, их собственный, стартовавший с ангарной палубы корабля. Световой луч освещал корпус идущего параллельным курсом челнока, и оттого казалось, что маленький кораблик сверкает и светится сам. Только вид у него был странный – он как будто был разрезан надвое: остались только нос и корма, а вместо центральной части корпуса – чернота. Или это от недостатка кислорода помстилось?

– Ну, что там еще? – спросил Тэп, рисовавший на планшете планчик их будущей кафешки.

– Вот! – Эдгар снова ткнул в иллюминатор, в сторону шаттла.

В этот момент по поверхности черноты в центре челнока пошла рябь – как будто тьма закипела. На миг перед глазами тоже стало черно – абсолютный мрак затопил все вокруг, проник в каждую клеточку тела, нахлынуло ощущение ужаса, в эту черноту затягивало, как в пропасть. Миг, и наваждение схлынуло. Эдгар моргнул, глянул в окно. Шаттл пропал.

– И что? – спросил философ, глядя в иллюминатор. Там остались только звезды.

– Ты почувствовал? – спросил Эдгар дрожащим голосом. – Будто волна прошла.

– Скачок гравитации. Бывает.

– Давай вот что, давай закроем этот бокс и подождем.

– Зачем? – удивился Тэп.

– Проверим, не пользуется ли кто этой конурой. А то нас обвинят в самозахвате.

Эдгар спешно задраил иллюминатор. Может, открывать заслонки вообще запрещено? И теперь ему дадут строгое предупреждение и выпорют. Или оштрафуют. Странно, что простая кнопка открыла заслонки, что они не были заблокированы.

– Я проверял: по перечню этот бокс свободный, можно подать заявку префекту, – отозвался корабельный философ. – Я, кстати, уже подготовил, завтра пошлю. Только придется ждать три месяца как минимум.

– Подождем, – закивал Эрг. – Разве мы куда-нибудь торопимся?

– Ну ты и трусишка, – хмыкнул философ.

Глава 2

Год 77-й полета. 14 сентября по условному календарю корабля. Палуба C.

И все же Адриан Гор угодил в лапы безопасников во время своей третьей попытки подняться на палубу C. Попался по глупости – не проверил накануне броска расстановку наблюдательных камер. А ее, новенькую, как раз вклеили возле грузового лифта. Гор не успел еще нырнуть в боковой коридор, который присмотрел заранее и где можно было отыскать заброшенные боксы, подходящие для укрытия, как его скрутила охрана. Удар по голове не вырубил на месте, но укол какой-то дряни отключил.

Потом были сны – сначала нелепые и странные. А потом приснился его старый сон, еще из детства.

Ему лет шесть, и он бегает по оранжерее с какой-то девчонкой. Она вроде как и знакома ему, но имени ее он не может вспомнить. Она в белом платьице, в белых туфельках с ремешками. Белокурые волосы ореолом сияют вокруг ее личика. Оранжерея огромна, они бегают среди высоких растений, увитых лианами, играют в прятки. Сверху падает белый легкий пух, и кто-то, возникший на миг, шепчет, что это снег. Гор догоняет девочку и целует ее в щеку. Они бегут дальше, он пытается взять ее за руку, она ускользает, прячется за каким-то огромным-преогромным деревом и… исчезает.

В этом месте Гор, как всегда, пробудился. Пустота в голове и смутное воспоминание о вчерашнем – но не событиями, а скорее чувствами – злость, ярость, боль.

Кошмар на полу крошечной камеры, больше похожей на узкий шкаф – вытянуться во весь рост здесь нет возможности даже для подростка, и потому его положили, согнув ноги и пригнув голову к коленям в позе эмбриона. Голова раскалывалась. Он пошевелился. Каждая клеточка тут же завопила о боли, лицо стянула набок липкая корка – кажется, из носа шла кровь и натекла под щеку. Мерзкие струпья прилепили длинные пряди волос к коже: кто-то для верности еще раз ударил его по затылку. Он попытался встать – куда-там: руки и ноги его были стянуты прочной лентой так, что пластик впивался в кожу.

Оставалось одно: лежать на полу и не шевелиться. В прошлый раз его тоже держали в подобном боксе, выбраться из камеры он так и не сумел и не разузнал за минувшие полгода, как это сделать. Значит, все, конец? Он не мог в это поверить. Какой-то злобный сценарист написал историю его жизни так, будто поиздевался над его страстями и желаниями. А ведь он дал себе слово, что доберется до Геи-2 и увидит этот дивный новый мир.

Собственная невыдержанность отправит его в Утку. Надо было не торопиться и искать колодец – ведь должны же и на высших палубах остаться технологические колодцы, точно такие же, как в промке, как тот, по которому он поднялся до палубы E. Пять дней он потратил на их поиск, а потом махнул рукой и решил стартануть на грузовом лифте. Нетерпеливый дурак!

Наконец дверь отворили, вошедший в камеру охранник (вернее, наполовину вошедший) – места подле головы Кошмара оставалось ровным счетом столько, сколько надо, чтобы поставить одну ногу вплотную – ухватил его за шкирку и поволок по узкому коридору. Синий свет мигающих ламп придавал происходящему ощущение нереальности. Может быть, это только сон? Но боль во всем теле, тошнота и ощущение, что он сейчас вот-вот задохнется, говорили, что это реал. Никому не снится, что его тошнит, если не тянет блевать в реале.

– Где префект? Я требую префекта, у меня инфа, сверхважная! – Помнится, в прошлый раз это сработало. Сработало, но не спасло. Впрочем, до префекта он тогда не добрался, только до его помощника, а тот даже не стал слушать нарушителя из промки.

– Префекта треба называть «барон», – пнул его под ребра один из безопасников. – А нас – всадниками.

– И где ваши лошади? – не удержался и пошутил Гор.

– Остроумец выискался! – рявкнул безопасник и лягнул его по ребрам так, что кости хрустнули, а воздух напрочь вышибло из легких.

Пленника приволокли в какую-то комнату – в этот раз весьма просторную и больше похожую на мастерскую. Здесь здоровяк в черной форме вздернул Гора в воздух и опустил на плоскую доску (носилки? полка? разглядеть и сообразить, что это такое, Кошмар не успел). Второй парень, – тот, что достал его из камеры, – начал прикручивать тело к доске клейкой лентой.

– Послушайте, это какое-то недоразумение, префект палубы H направил меня…

Договорить Гор не успел – ему заклеили рот той же лентой, что прикручивали тело к доске.

Потом один из парней жестом обозначил: все отлично, а второй неспешно, смакуя каждое слово, зачитал приговор:

– Адриан Гор, по прозвищу Кошмар, приписанный к палубе H, за четвертое злостное нарушение дисциплины получает четвертое строгое предупреждение и приговаривается к ликвидации в утилизаторе. Есть доводы в свою защиту?

Гор завыл, изворачиваясь и пытаясь вывернуться – куда там! Лента держала плотно, запечатанный рот не открыть, мычание, хрипы, во рту сухая корка.

– Отлично, возражений нет, подсудимый признает свою вину, – давясь от смеха, объявил ут-работяга. – Есть ли обстоятельства, смягчающие вину? На заявление дается пять минут. Время пошло! – Жестокий спектакль доставлял парням особое удовольствие.

«Путешествие должно иметь цель! Слышите! Я не хочу умирать в космосе!» – пытался крикнуть Гор.

Но лента мешала, и он мычал в отчаянии, а из глаз катились слезы.

– Парень раскаивается и плачет, – объявил палач.

«Сучары! Идиоты!» – Но и этот беззвучный вопль перешел в бессильный стон.

– Ваше последнее слово. Нет? Вы отказываетесь? Он отказывается, так и запишем.

Служитель утилизатора что-то набрал на планшете, запечатлел Кошмара, закрыл инф-окно и пришлепнул планшет к рукаву своего комбеза.

– Укол будем делать?

– Зачем? – мыкнул второй.

– И то, можем вколоть какой-нибудь девке, чтоб смирно лежала в койке. А тут даже интереснее будет. Кровь фонтаном бьет, когда режешь.

И оба палача-весельчака стали запихивать Гора вместе с доской в какую-то старую бочку.

Гору представилось, что сейчас его выкинут в космос, как моряки когда-то бросали бутылки с записками в море. Или сказка была такая, что кого-то бросили в океан в бочке, а чел не только выжил, но и вырос за время путешествия по волнам. Мысли мешались.

Неужели все? Все бессмысленно, все кончено.

И некому спасти.

И тут он понял, в чем была его ошибка – он бросился в путешествие, как в омут, один, у него не было ни друзей, ни помощников, не было того, кто бы пришел на помощь. Он был вожаком, но остальные лишь ждали: что же в этот раз учудит Кошмар, не шли следом, а прятались по углам.

Бочку куда-то везли – Гор это чувствовал. А потом он ощутил толчок, и движение ускорилось.

– В последний путь, приятель! – расслышал он голос одного из палачей, а дальше все заглушил скрежет скользящей по направляющим бочки.

Гор дернулся с такой силой, что сумел каким-то чудом оторваться от доски и ударился лбом о корпус. Догадка, что его сейчас выбросят в космос, превратилась в уверенность.

Волна черного ужаса накатила и накрыла с головой, будто густая болотная жижа. Заливалась внутрь, не давая дышать, поглощая разум и требуя крика, крика. Крика.

Глава 3

Год 81-й полета. 15 июля по условному календарю корабля. Палуба H.

Сколько себя помнила Джи, каждый день она передвигалась взад и вперед по коридору палубы. Все жилые коридоры на редкость однообразны – белого с блекло-зеленым цвета, ребра переборок, плоские лампы, лючки мусоросборников, лючки техобслуживания, голограммы указателей, одинаковые двери кают. Одним словом, функциональность. Крошечные жилые боксы, которые даже не именовались каютами. Рабочие комбезы, что занашивались до дыр, дыры заклеивались, и так без конца, пока е подходил срок замены в новом году. Ограничивалось всё – стирка, душ, даже умывание. Так, во всяком случае, было в детстве Джи. А потом вдруг появились женщины в нарядных платьях, мужчины – в свитерах и джинсах. Кошмар сообщил, помнится, что вся эта одежда печатается на три-дэшках и стоит уйму донатов. Вечерами в холле звучала музыка – там танцевали. Джи с Кошмаром и Пирсом тайком пробирались в холл поглядеть на танцы. Кошмар как-то сумел раздобыть капсулы с музычкой, и они слушали ее на переменке, пока сзади не подобрался препод и не отнял, а Кошмара и Пирса отправил в карцер на сутки, «как заводил».

Узость пространства подразумевала несвободу. На все надо было просить разрешение: в школе – у преподов, в повседневной жизни – у помощника префекта на каждый чих – на выставку детских рисунков, на студию для занятий скрапбукингом или на открытие секции бокса в помещении склада.

«А почему мы не расширяем каюты за счет пустующих?» – спросил как-то Кошмар.

«Недопустимый расход энергии», – ответил препод, ведущий у них «Эргономику корабля».

«Ерунда: там точно такая же температура, как в жилых боксах, и воздух такой же. Наоборот, можно получить дополнительный кислород и продукты, если соединить три бокса в один жилой, и в одном сделать оранжерейную камеру».

Вместо ответа препод влепил дерзкому подзатыльник.

«Руку надо поднимать, если просишь слова».

«Дурак».

Новый подзатыльник заставил Кошмара ткнуться носом в парту так, что пошла кровь.

«Теперь понял?»

«Я – да. А вы – нет», – не уступил Кошмар, размазывая ладонями кровь по лицу.

Эргономник ухватил его за шиворот, дотащил до двери и выбросил в коридор.

Джи помнила, как смазливая Ташка однажды утром явилась в школу в ярко-розовом платье. Ребятня, одетая в серо-оранжевые детские комбезы, окружила нарядную одноклассницу плотным кольцом.

– А ну сними! – Эльга, маленькая, яростная, уверенная в великой миссии корабля восьмилетка, дернула за рукав Ташкино платье.

– Не трогай! Это мама сшила! – закричала Ташка, прижимая в ужасе подол платья к тощим ногам. – Это настоящая земная ткань. Шелк!

– Снимай! – топнула ногой Эльга.

Девчонки стали хватать все разом Ташку за платье, пока не разорвали обновку от горла до самого подола, и Ташка, оставшись только в серых застиранных трусиках и стоптанных, с чужих ног туфлях, подобрав розовые лоскутья, умчалась, ревя в голос. Мальчишки ржали и стримели в Сеть ее бегство со своих планшеток.

Потом Ташка вернулась, уже вместе с матерью, обряженная в стандартный комбез, с красным, распухшим от слез лицом, и ее мать, тоже сделавшись красной, кричала на училку:

– Вы все тут посходили с ума. Я сшила это платье из артефактного запаса. Это земная ткань, придурки! Ей цена сто донатов! Вы ответите!

– Правила есть правила, они равны для всех! – твердила в ответ училка, как автомат.

А через год девчонки уже не надевали в школу комбезы, щеголяя в трико, брюках, платьях и блузах, да и мальчишки в основном тоже предпочитали купленные на донаты шмотки. И хотя боксы оставались по-прежнему крошечными, а вода лимитировалась, жизнь менялась день ото дня. Кто-то сносил переборки и объединял два бокса в один, кто-то устанавливал в новых расширенных каютах настоящие ванны. Рассказывали, что на высших палубах жизнь давным-давно не та, что в промке.

Теперь в рекреационном холле каждое корабельное утро проектировали на потолок картину земного рассвета – с пробуждением неба и опаловыми кромками причудливых облаков, а вечером – закатное буйство лилового, золотого и алого на бледно-голубом. Ну, а ночью, разумеется, сверкали звезды. Одни считали это излишеством, бессмысленной тратой энергии, другим нравилось, закатные красоты всегда привлекали два десятка зевак. Но для большинства эйчников день от ночи по-прежнему отличался тем, что ночь они проводили в домашнем боксе, а день – в учебном или рабочем.

⁂

«Никому и никогда не удается завершить все свои дела на корабле. Все бросают дело на середине».

Надписи Джи фоткала на планшет, прежде чем буквы успевали замазать роботы-маляры. В выходные она пускалась в путешествия по боковухам, отыскивая новые послания, намалеванные поверх старых. У нее скопилась солидная коллекция граффити.