Забытый мир

– Ты просто меняешься, – равнодушно произнёс незнакомец. – Привыкаешь к новой жизни. Или к посмертию? Не силён в этих философских терминах. Кстати, у тебя теперь глаза тоже стали жёлтыми.

– А я не хочу, – пробурчал парень, но не отвернулся, хотя очень хотелось. Просто теперь он не верил, что если развернуться лицом к стене и нахмуриться, надув губы, то в мире что-то измениться к лучшему. Что вселенная сжалиться над ним. – Не хочу быть похожим на вас! – с вызовом выкрикнул он, уставившись ему в глаза.

– Конечно, не хочешь, – странным тоном произнёс тот, с нотками грусти. – Я тоже, знаешь ли, от себя не в восторге. Но меня никто не спрашивал, когда производил на свет… именно таким.

– Каким таким, убийцей? – Павел и сам понимал, что нарывается, но просто не мог держать себя в руках. Сила воли давно помахала ему ручкой, как и умение держать себя в руках. На самом деле сейчас он чувствовал себя прыщавым подростком, который не в состоянии справиться с первой в жизни гормональной бурей.

– Убийцей я не родился, – с горечью отозвался мужчина и снова потёр щёки широкими ладонями. – Да и в общем, не моё это призвание, я всегда старался минимизировать ущерб. Хотя да, недавно мы убили друг друга. Можешь считать это игрой в шахматы. Сначала я убил твоего короля, а потом и ты моего. Старайся относиться к этому именно так. Я, кстати, до сих пор хреново себя чувствую, а ты?

– Я тоже, – кивнул Павел, настороженно глядя на психа. То, что мужчина рядом с ним безумен, он не подвергал сомнению. Но также не отрицал, что тот что-то такое с ним сделал… Что заставило поверить, что он способен на нечто несусветное.

– Подождите, – Павел обхватил колени руками, – то есть, как это мы убили друг друга? По-настоящему убили, что ли?

– Как-то так, да, – мужчина развёл руками.

– То есть, это у нас такое посмертие на двоих? – изумлённо заломил брови парень. – Интересно, с чего вдруг? Ты не слишком хороший сосед для проведения вечности.

– Лично я живой, да и насчёт тебя могу сказать тоже самое. Так что не переживай. А лучше отдохни.

Павел мотнул головой и из чувства противоречивая попытался встать, но осел на кровати, ощутив полный упадок сил.

– Не стоит оказывать сопротивление, – устало произнёс мужчина. – Это бессмысленно, да и бесполезно. Он уставился на него, чуть прищурив глаза, а радужка буквально вспыхнула золотом.

– Не надо так на меня смотреть, я понял, – Павел лёг на кровать и даже укрылся тонким одеялом. – Видите, какой я послушный? – язвительно добавил он.

– Молодец, – не менее сардонически отозвался мужчина.

– Кстати, а как у вас это вышло? – парень не мог хотя бы не попытаться удовлетворить любопытство, сжигающего его не меньше, чем пламя жёлтых глаз, жутких и колдовских.

– Что именно, убить тебя?

– Нет, как вы в пуму превратились? – секрет незнакомца казался настолько притягательным, что Павел просто не смог смолчать. – Со своей гибелью, как и со смертью всех тех, кого я недавно встретил, я уже как бы смирился. Наверное, смерть, если ты после неё выживаешь, здорово прочищает мозги. Мне интереснее, что происходит сейчас. Ведь смерть я уже раньше видел, а с тем, что произошло с нами недавно, я никогда раньше не сталкивался.

– В дикого зверя меня научил превращаться необычный человек, один из немногих, которые смогли выйти за грань обычного скучного человеческого существования. И он путешествовал не для того, чтобы избегать обычной жизненной рутины, а чтобы достичь звёзд в едином душевном порыве. На гребне волны, на очередном стареньком корабле, которые рассыпались под его ногами в труху, не выдерживая жара его сердца. И это был Синдбад Мореход. Да, тот самый, о котором ты мог читать сказки в детстве. Или не мог. Я не помню, когда именно их выпустили в СССР, – задумчиво, с лёгкой улыбкой и блеском в глазах произнёс мужчина.

– Интересно, – пробормотал Павел.

– Ничего тебе не интересно, – грубо оборвал его незнакомец. – На самом деле ты та ещё бесчувственная скотина. Стоило тебе узреть чудо, и ты напрочь забыл и о том, что твоя страна захлёбывается кровью, и будет делать это ещё несколько поколений, и о своих товарищах, с которыми ты напивался ещё совсем недавно. Да и о своём отце, даю руку на отсечение, ты тоже уже забыл. Все вы, люди, таковы, когда происходит нечто яркое, новое, вы отвлекаетесь на это, как попугай на новую игрушку. Для вас происходящее ежеминутно, гораздо интереснее того, что творится в вашем сердце. Вы пытаетесь заглушить голос разума и совести громкими криками, глупыми разговорами ни о чём, выдуманными "важными" делами, продуманным распорядком дня. И сегодня вы клянётесь кому-то в любви, или сочувствуете и обещаете помочь, а завтра забываете о существовании этих людей и двигаетесь дальше по течению жизни, словно плывущее по реке бревно.

Мужчина вздохнул: – Из тебя выйдет отличный наследник. Я так думаю. Тот, кто станет гораздо более бесчувственным, чем я. По-настоящему безжалостным.

– В каком это смысле – наследник? – нахмурился парень. – Только не говорите, что мой отец умер! – воскликнул он, сжимая кулаки.

– О твоём отце я ничего не знаю, – огрызнулся мужчина. – Но ты должен будешь стать тем, кем ты когда-то родился. Я разбужу в тебе то, что в тебе заложено от природы. То, что выползет из тебя, словно змея из яйца. Потому что есть большая разница между змеиными яйцами и куриными. Всё-таки ты родился хищником. Скажу тебе сразу: это будет безумно больно и страшно. Раньше, переживая самые жуткие события в своей жизни, ты никогда не испытывал истинных страха и боли, поверь мне. И мне на самом деле всё равно, что ты сам о себе думаешь, каким себя видишь: непонятным талантом, чутким и добрым пареньком, послушным сыном и шебутным гимназистом или же будущим солдатом, спокойно отправляющим на тот свет людей тысячами. Мне это неинтересно, и не нужно, – мужчина уставился куда-то в пространство, словно не видел его, а смотрел на что-то гораздо более значимое, чем они двое.

– Понимаешь, тебе, чтобы выжить, потребуется то, что пока спит в тебе, как спящая красавица в хрустальном гробу. Только я не принц, да и ты не прекрасная принцесса, так что нежными поцелуями ты не отделаешься, – злобно оскалился он. – Ты будешь страдать, о, ещё как! И я сломаю тебя, уничтожу в тебе всё то светлое и чистое, за что ты ещё держишься. Потому что мне не нужна вся эта сентиментальная и бесполезная шелуха. Мне нужно ядро, спрятанное в орехе. А чтобы его достать, орех нужно раздробить. И тогда, когда ядро увидит свет, истинный смысл жизни, не заслонённый надуманными ценностями, меняющимися с каждым поколением, проявится твоё истинное Я. Ты меня понимаешь, мальчишка?

Павел осознавал, и покрывался холодным потом с головы до ног, ощущая марширующие по телу мурашки – каждая размером со слона. Ведь он прекрасно понимал, что с ним хотят сделать. Переделать его, перекроить, уничтожить его личность, избавить от светлых воспоминаний о материнской ласке и поддержке сильных рук отца. О первом несмелом поцелуе с девочкой Катей на собственном дне рождении, когда они прятались на балконе от других гостей. О приятелях по учёбе, с которыми он близко не сошёлся, но всё-таки в основном сохранял тёплые воспоминания. О званых вечерах, куда приглашали всю их семью, и куда они отправлялись, наряжённые и в карете.

Да и сейчас он ощущал, как прошлый мир отходил куда-то далеко, будто его не существовало. Будто вся его прошлая жизнь уместилась на маленьком глобусе из его кошмаров, и, залитая кровью, перестала существовать. А остались только боль и страх, желание покинуть родной город, который он когда-то так любил. А ещё накатывающее волнами странное равнодушие, которое затапливало отголоски сильных эмоций, пережитых совсем недавно.

– Я не бесчувственный! – воскликнул Павел, снова сжимая кулаки, но отлично понимая, что не пустит их в ход. Слишком пугал его этот мужчина, подавлял своей силой. Да и в природе его силы он так и не разобрался. А как можно защищаться от незнамо чего? Если уж даже смерть не убила его окончательно!

"Или я как-то не так это делаю? Может, он вампир, и тогда вроде бы должен подействовать осиновый кол, чеснок и омела. Хотя под омелой целуются, кхм. А если он оборотень, то в этом случае нужны серебряные пули. А у меня ни кола, ни двора, ни пуль. Тем более, серебряных! А чего мелочиться? Может, ещё золотые или брильянтовые пули и алмазные секиры попробовать пустить в ход?".

– Если я не истерю каждую минуту, это не значит, что я ничего не ощущаю. Я тебе не баба! – возмущённо продолжил Павел, не понимая, чего от него хотят. – Или тебе бы понравилось, если бы я тут начал буйствовать и вещи в тебя швырять?! Так попроси, не стесняйся, я уж себя покажу.

– Вот ты знаешь, что я убил твоих приятелей, и лишь только один раз попытался меня убить. Точнее, убил, но понарошку, как в детской игре. Но об этом после. А теперь ты злишься на меня, но по совершенно пустяковому поводу. Я тебе скорее интересен, как некое чудо-юдо, у которого головы – образно говоря – отрастают быстрее, чем ты успеваешь их отрубать. И где же твои пресловутые чувства? Их нет, и не было, потому что ничего в этом мире не затрагивает тебя глубоко. Наверное, я не совсем правильно выразился, – мужчина потёр переносицу натруженными, словно у крестьянина в поле, пальцами. – Я хотел сказать, что у тебя нет чувств к этому миру, к людям, которые тут проживают. Ты беспокоишься только о своей шкуре.

Павел неловко пожал плечами, вспомнив своих приятелей, которые собирались в трактирах, надирались водкой, курили иностранные сигары и долго рассуждали о современной поэзии, светлых перспективах будущего России, цитировали на память философов древности и делали вид, что лично создают это самое светлое будущее. Ему ещё вспомнилось, что и бедные дворяне, с которыми он сошёлся в гимназии, и те, кто были побогаче, смотрели свысока, но приходили в трактиры, чтобы, по их собственным словам, "понаблюдать за жизнью простых людей и прогрессивной молодёжи Серебряного века", очень жалели крестьян и рабочих. С пеной у рта, брызгая слюной и покачиваясь от выпитого, активно жестикулируя, обнимаясь с половыми, говорили, что за простым народом будущее. Что им нужно отдать и землю – крестьянам, и фабрики – рабочим. И посмотреть, что в итоге получится.

Пожалуй, сейчас Павел был бы счастлив, если бы очутился в Америке во времена войны Севера с Югом. Ему представлялось, что там всё происходило как-то более мягко и цивилизованно, почти нежно и трепетно, по сравнению с кровавой революцией на их земле.

– Но всё это не важно, – мужчина прервал его размышления. – Обещаю, что очень скоро ты будешь меня ненавидеть. Или даже презирать.

– Хорошо, – пожал плечами Павел. – Вы победили в этой игре, правил которой я не знаю, так что это было жульничество. Можете считать, что я не человек, а какая-нибудь статуя из мрамора. А теперь поясните мне, что означает "наследник" на вашем языке. Потому что чем больше вы говорите, тем меньше я вас понимаю. Хоть мы и говорим, вроде бы, на одном языке. И почему мы убили друг друга не на самом деле. И всё остальное. Я хочу всё знать!

– Всё знать невозможно, – в глазах мужчины появилась насмешка, а губы дрогнули в лёгкой улыбке, которая вновь превратилась в кривую гримасу. – Вообще, губу особо не раскатывай. Ты не один тут такой красивый. И один из наследников – это я. А меня зовут Кэвин.

Мужчина поморщился, будто не переваривал собственное имя.

– Когда-то я считал себя очень особенным, единственным и неповторимым, – мрачно заметил он. – Когда-то так и было, но сейчас таких, как я, много. А ещё у каждого наследника есть его отражение, копия. Идеальный слуга или служанка. Верная тень. Хотя, если вспомнить одну из сказок Андерсена на подобную тематику, то иногда тень может победить оригинал, – кровожадно оскалился мужчина. – И на самом деле Тенью может стать почти кто угодно, кого выберет господин Случай (это не гадалка, и не ведущий прогноза погоды, так что не ошибается), то мы, наследники, рождаемся теми, кем мы являемся.

– И зачем мы нужны? – вклинился Павел, зевая и прикрывая рот ладонью. – Я начал терять нить рассуждения. Всё это звучит, уж извините, как какой-то бред!

– Работа у нас весьма пустяковая, – явно рисуясь, продолжил он, начиная ходить по комнате, размеренно и равнодушно, словно был охранником в тюрьме. – Мы создаём миры, а также убиваем людей. Или спасаем их – тут уж на вкус и на цвет. Собираем кровавую жатву. Но, по крайней мере, в отличие от обычных людей, мы не делаем этого просто так, напрасно, хотя кого-то это веселит и даже возбуждает. Но наша высшая цель не эфемерная, а самая, что ни на есть, реальная! Понимаешь, мы не приносит жертвы богам, которых не существует. Ведь это самое глупое и бессмысленное в мире занятие: убивать людей просто так.

Кэвин помолчал, потянулся к графину на маленьком столике, накрытом вязанной крючком скатертью, которая когда-то, лет сто назад, была белой. Налил воды в пыльный стакан, с отвращением осмотрел жидкость на свет, а затем выпил несколько глотков и хрипло прокашлялся.

– Как ты уже понял, мы – бессмертные. Или условно бессмертные, если тебе так проще с этим смириться. И у каждого, как ты понял, есть особые способности. Если бы сейчас существовала Инквизиция, то нас точно бы попытались сжечь на костре. Хотя в современном мире за такое, вроде бы, расстреливают или отправляют в ссылку, как и за любое проявление инаковости. Да-да, можешь называть это магией, – усмехнулся Кэвин, сверкнув жёлтыми глазами.

– И особые способности проявляются тогда, когда мы надеваем на палец волшебное колечко, – мужчина взглядом указал ему на кольцо, о котором Павел почти забыл. – Это я его на тебя надел, точнее, на твой труп, когда застрелил тебя тогда, возле костра. Так я стал твоим наставником, и тебя ко мне притянуло.

Ты нашёл бы меня так или иначе, даже если бы я очутился, допустим, в Африке. Но мне нужно было начать твоё обучение как можно быстрее, да и обстановка вокруг не располагает к созданию мирных туристических маршрутов. Поэтому я ждал тебя поблизости.

– Угу, – вяло ответил Павел, ощущая громадную усталость, свалившуюся на него, будто груда кирпичей. Он помассировал негнущимися пальцами виски и подумал, что никогда уже не сможет стать прежним. Даже притвориться тем, кем он был ещё недавно. Но впервые он осознал целесообразность такого экстренного взросления.

Юноша уже осознал, что в этом месте наивные слабаки не выживают.

– Так что знакомься, – Кэвин схватил его руку и больно сжал запястье, будто наручник надел. – Это кольцо, – он указал взглядом на кольцо-печатку с вороном. – Может менять металл и форму, в зависимости от характера и личности носителя. Но суть его, естественно, остаётся прежней. Это наша карманная вселенная, замкнутая сама в себе, как символ бесконечности. Наш повелитель и личный джинн. Отражение нашей сущности. Усиливает наши возможности, точнее, даёт им направление. Как лук направляет стрелы в мишень или пистолет отправляет пули в цель. Не совсем корректное сравнение, конечно, так как человек без лука или пистолета не сможет выстрелить, а мы можем колдовать и так. Только с кольцом всё же гораздо, гораздо легче!

Павел едва заметно кивнул, показывая, что слушает и ещё не спит, хотя сон уже подкрадывался к нему на мягких лапах и готовился вонзить в него острые когти в любой момент. Он старательно отгонял это обычно желанное чудовище, так как не хотел проверять, что сделает с ним Кэвин, когда заметит, что он спит во время чтения, несомненно, крайней важной лекции.

– А также кольцо является проводником в один из миров, многие из которых создал я сам. Тени обычно в миры Кольца не суются, им достаточно коснуться кольца или одного из его элементов, вроде драгоценного камня, чтобы они сразу видели перед собой техническую сторону проекта: формулы, цифры, схемы, в общем, разную техническую документацию. Им доступна изнанка миров, то, из чего те состоят, а мы, наследники, видим его внутреннюю суть. Как Тени получают свои силы, я ума не приложу. Не всё в моей власти, и это даже радует, как-то бодрит, – ухмыльнулся мужчина. – Иногда чувствовать себя почти всемогущим не слишком приятно. Даже отвратительно. В общем, никогда не стремился стать божеством или сыном божества. Но кто же меня спрашивал, – пробубнил он себе под нос , но Павел услышал. – Ты ещё не заснул, малыш?

– Нет, я не сплю, – помотал тот потяжелевшей головой. Ему подумалось, что Оле Лукойе как-то перестарался со сладким молоком, заливаемом в глаза.

– И тебе не наскучило слушать весь тот бред, который я несу?

– Нет, просто я устал, – упрямо покачал головой Павел, потирая слипающиеся глаза.

– И ты мне поверил?

– А мне всё равно! – внезапно вскинул голову парень, ощущая как сонливость отступает от азарта и злости, охватившие всё его существо. – Не верь глазам своим – и так далее. Но я всё же склонен доверять тому, что вижу, и тому, что ощущаю. Пусть это и обман зрения или галлюцинации. Даже если всё то, что я вижу и ощущаю, находится исключительно внутри моей больной головы.

– Что ж, твоя позиция мне ясна. Не лучше и не хуже других, – Кэвин пожал плечами. – Тогда, пожалуй, можно немного прогуляться по внутренним мирам кольца. Пора тебе привыкать к торным дорогам, опасным монстрам и непреодолимым препятствиям.

Они и правда слегка прогулялись.

По странным местам, которых Павел никогда не видел и даже не представлял, жадно вгрызаясь в страницы книг. И адреналин шпарил во все стороны, буквально разрывая его на части, будто ему пытались споить океан.

Сначала их едва не сожрали жуткие животные, похожие и не похожие на разных тигров, львов, рысей и пум, которых он ранее видел только в зоопарке, да и на страницах приключенческой литературы, рассматривая красочные иллюстрации.

Те были злобные, прыгучие, с громадными клыками и желанием полакомиться человечиной.

Один из зверей оторвал Павлу ухо, на что Кэвин невозмутимо заявил: "Отрастёт твоё несчастное ухо! У меня всё всегда отрастало, а яблочко от яблоньки… Регенерация у тебя прекрасная, так что не дрейфь! И помни, что мы в этих мирах совершенно и стопроцентно бессмертные".

Затем они очутились в мире, где не было живых людей, но имелось множество странных высотных зданий, осколки стёкол валялись, кажется, повсюду, как и многочисленные горы мусора. А затем небеса нахмурились мрачными желтоватыми тучами и разлились дождём, обжигающим, почти как серная кислота. После, переждав выпадение опасных осадков в одном из таких зданий, где было множество помещений, странной мебели и не менее удивительных приборов, они заблудились в тумане, который по своему воздействию, как охотно заметил Кэвин, напомнил ему газовую камеру с убийцами – в США, или с жертвами нацистов – почти везде.

Павел покачнулся и ухватился за спутника, просто потому, что тот оказался ближе, чем очередной ржавый остов или чудом сохранившееся дерево. Ему казалось, что его голова вот-вот взорвётся, а глаза вылетят из орбит, как пробки из шампанского.

– Ты ещё не осознал? – голос Кэвина звучал прямо в голове, вызывая ещё большую головную боль. – И боль, и смерть для нас не имеют значения. Как и в мирах Кольца, так и на нашей родной планете. Когда ты это осознаешь, то станешь намного сильнее. Не жертвой, а мучителем. Не то, чтобы это было намного лучше, но лучше быть надзирателем в концлагере, чем заключённым в нём же.

– Я бы вообще предпочёл держаться от концлагеря как можно дальше, – злобно фыркнул Павел, чувствуя, как тело постепенно становится неживым. На какой-то ужасный миг он подумал, что превращается в статую. И что проведёт вечность в таком вот непотребном виде.

– Как и все люди, которые пытаются убежать от войны. Но это невозможно, так как от противника, заполнившего почти весь земной шар, сложно удрать. Ну, разве что попытаться научиться дышать без кислорода, обходиться без еды и летать в невесомости без космического корабля, – сыронизировал он. – А теперь пошли дальше, шевели копытами! Да нет, это я так, образно сказал, не волнуйся, никаких копыт у тебя не выросло.

Тяжело вздохнув, Павел закатил глаза и, опираясь на почти волочившего его на себе Кэвина, рассказывающего что-то на самом деле интересное и жутко секретное, пытался не заснуть. Оригинальные игры в мёртвое – живое его изрядно утомили.

ГЛАВА 7. Спешу домой

Жара очень напоминала пустыню, раскалённым маревом дрожа над асфальтом Львова. "Западная столица" хмурилась грозовыми тучами, обещающими долгожданное освобождение от жары, но дышать всё ещё было нечем. Духота словно брала за горло, как бандит в подворотне, и резала глаза яркими солнечными отблесками.

Солнце казалось разозлённым до крайности, желающим сжечь каждого человека, словно Святая инквизиция, обнаружившая целую толпу еретиков как раз возле склада с дровами.

На вокзале пахло непередаваемой смесью неприятных запахов, состоявших из особой ноты "аромата", доступной только на вокзалах и сразу узнаваемой, но непонятно, от чего или от кого исходящей. Также пахло прогнившими арбузами, дешёвой выпивкой и ещё более дешёвыми сигаретами.

А ещё от некоторых женщин исходил шлейф очень дорогих духов, которые привлекали к ним внимание не меньше, чем прожектор, направленный на артистов на сцене. И эти изысканные красавицы, непонятно что забывшие на вокзале, стремились суетливыми походками как можно быстрее перейти границу одного мира – грязного, дымного, переполненного бомжами, цыганами и калеками, в более светлый, не такой грязный и куда более праздничный мир старинного города.

Аристарх зевал от бессонницы, всё ещё будто ощущая раскачивания плацкартного купе, в котором провёл одну из самых ужасных ночей в своей жизни, с трудом отбившись от пьяных попутчиков, желающих подружиться и затащить в своё вечное братство алкоголиков-путешественников, и вынужденный всю ночь слушать их песни, ругань нервного проводника, тщетно пытающегося их успокоить, пошлые разговоры "за жизнь", а также "наслаждаться" запахом немытых тел, дешёвой водки и навеки въевшийся в каждую деталь грязи.

Ощутив аромат духов одной из девушек, которая быстро перебирала ногами, откидывая голову под тяжестью длинных волос медного оттенка, Ари пообещал сам себе, что зайдёт в дорогое – обязательно! – кафе, выпьет лучшего во всей Украине кофе, а также обязательно склеит какую-нибудь длинноногую красотку. Впрочем, от компании беспечно щебечущих подруг или даже очаровательных близняшек, он бы тоже не отказался.

Парня удивило, что запаха кофе он не ощущал, хотя Львов, кроме старинных достопримечательностей, славился своими удивительными кофейнями с вкуснейшим кофе.

Голова раскалывалась, словно он всю ночь бухал с работниками какого-то там завода. Которые всю дорогу с упоением перечисляли марки самого дорогого в мире спиртного, надираясь водкой класса "для бомжей". Хотя ему и витающих запахов спиртного хватило, чтобы его затошнило.

Очутившись в переходе, Аристарх явственно ощутил усталость, будто ему на плечи взгромоздили каменную плиту или громадное бревно. И он ощутил всем своим существом, что ему нужно отдохнуть после службы в армии, которая началась и закончилась войной. Ари никогда не был особым патриотом, просто не видел смысла куда-то бежать от повестки, даже зная, что попадёт прямиком на фронт. То бишь, в ад при жизни.

Он прекрасно понимал, что очень богатые люди, находящиеся при власти, разбрасывают солдатиков-смертников, словно шахматные фигуры, по линии фронта, с равнодушием к тем, кого и за людей не считают. Парень всегда знал, что является расходным материалом, так как ему не повезло родиться в семье какого-нибудь депутата, мэра и прочей элиты.

Так что он и сам не особенно высоко ценил свою жизнь, понимая, что стоит дёшево. Что является маленьким человечком из серой массы, которая жрёт дерьмо, с восторгом или вялой овечьей покорностью слушает патриотические лозунги из разряда: "Все плохие, одни мы хорошие!", считает, что размножаться полезно и нужно, даже будучи нищим. Чтобы у власть имущих всегда было достаточное количество солдатиков-смертников и рабочих, готовых всю жизнь ишачить за копейки, поднимая бизнес богачей на неизмеримую высоту Олимпа.

Поправив громадный рюкзак за плечами, он принялся мечтать, как наконец-то снимет с себя опостылевшую форму цвета хаки, чтобы не вспоминать каждый раз строчку из песни Виктора Цоя: "Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве, пожелай мне удачи в бою…".

Ему внезапно подумалось, что свежий горный воздух и свежие же впечатления способны пробудить от спячки не только спящую красавицу, но и даже бледного, словно вампир, солдатика, навидавшегося крови и трупов больше иного маньяка.

"Надо взять такси", – принял решение Аристарх. В забитой маршрутке многие, как он уже знал по опыту, будут недовольно коситься на его форму и на рюкзак, ненавидя его страшной ненавистью. Будто, если бы не было армии, то и войны бы тоже не случилось. Все бы быстренько сдались, их бы потом оперативно изнасиловали, ограбили, попытали и прикончили – и настал бы мир во всём мире! На территории огромного кладбища настал бы мир и покой. И тишина. И мёртвые с косами. И поднялись бы зомби и личи, и пошли бы снова воевать…