Забытый мир

Так что парень быстро взялся за ум, не без помощи матери, которая наконец-то взялась за него всерьёз. Собственно говоря, в этом порту они остановились ещё и потому, что их всех Сизиф пригласил в гости и обещал пир горой.

А Синдбад решил, что команде пора развеяться, чтобы бунт не начался. И чтобы силы моряков не истощились раньше наступления очередной заварушки или бури.

– Привет, а я тебя очень ждал! – со своей обычной горячностью и бесцеремонностью заявил он, хлопая его по плечу. Кэвин поморщился, но стерпел, так Сизиф почему-то решил, что они – друзья. А ему было просто лень объяснять глуповатому пареньку, что он дружит только с Синдбадом. Потому что привязался к нему за долгие годы. Тот являлся для него некой константой в этом зыбком мире ускользающих возможностей и различных случайностей, которые могли либо возвести на гребень богатства и славы, либо потопить в морских волнах.

Впрочем, на фоне презрительного отношения остальных матросов и помощников капитана к бывшему юнге, которого считали " сухопутной крысой", он действительно относился к парнишке неплохо. Просто не замечал.

Кэвин лишь неопределённо хмыкнул, потому что так и не научился отвечать на чьи-то проявления чувств. По этой причине, как считал Синдбад, и не забывал поучать каждый раз, когда напивался, у него не было постоянной девушки. Впрочем, Синдбад честно признавался, что не хотел бы терять столь опытного морехода из-за банальной женитьбы. И по этой причине вроде бы не женился сам, хотя ходили слухи, что у Синдбада было несколько жён, которые погибали слишком рано. И каждая такая смерть была связана с очередным опасным приключением купца.

"Я женат на море и храню ему верность", – однажды совершено серьёзно заявил Синдбад. Кажется, они тогда обсуждали прелести какой-то принцессы, которая однажды тайком прокралась на их корабль с каким-то важным делом к самому владельцу судна. Впрочем, Кэвин был уверен, что это – не принцесса, а одна из жён шаха. Или просто рабыня, лишь разодетая в пух и прах.

Тогда же он, подливая собутыльнику ещё рома, с насмешкой заметил, что потому-то Синдбад и не связывает себя узами брака, что на каждой остановке в порту, наслушавшись легенд о его приключениях и подвигах, на корабль незаметно пробираются самые разные женщины. Некоторым даже приходится стоять в очереди!

И ему тоже иногда перепадало счастье остаться с одной из таких прелестниц наедине. Благо, что Синдбад давно предоставил ему отдельную каюту. Пусть крошечную, даже меньше его комнаты в селении, но его собственную!

С женщинами он давно научился обращаться. Это было несложно, так как моряки всегда находили злачные места, где можно как следует разгуляться: с выпивкой и доступными женщинами.

– Ах ты, бешеный демон! – с этими словами Сизиф крепко обнял его длинными руками с широкими ладонями. Нескладно нелепый, с широкой улыбкой, которая не делала его удлинённое лицо с маленькими глазками краше, он не был ни обаятельным, ни милым. И, возможно, поэтому Кэвин с ним и общался, так как ему было просто его жаль.

Они прошли до каменного с деревянными элементами дома, которым Сизиф явно очень сильно гордился.

– Вот и я женился, – он улыбнулся, открывая перед ним двери. – Когда-нибудь и ты… – добавил он фразу, которой подкалывали Кэвина матросы и юнги, да и сам Синдбад любил сказать тоже самое, хитро прищурившись. Однако осёкся, словно осознал, что перед ним давно уже не юноша.

– Да-да, когда-нибудь и меня не минует чаша сия, – он хлопнул его по плечу и вошёл за ним следом в дом, где пахло сыростью и царила полутьма. – И как тебе в твоём родном гнезде на Итаке? Уже не мечтаешь встретить самую настоящую птицу Рухх в очередном плавании? – усмехнувшись, поинтересовался Кэвин, изо всех сил стараясь казаться дружелюбным.

Не то, чтобы ему было хоть какое-то дело до парнишки.

– Как тебе сказать… – Сизиф побледнел. Он редко краснел, обычно кровь откатывалась от щёки, будто волны от прибрежных скал. – Понимаешь, Шахрияр…

Кэвин поморщился, так как не любил, когда вспоминали его второе имя, которое вызывало на языке терпкое чувство вины. Будто он съел что-то протухшее. И он сразу вспоминал и тот караван, который почти целиком невольно обрёк на смерть, пусть и не сам, а из-за пагубных чар его матери. И цепочкой, каждое звено которой было тёмным и ржавым, сразу вспоминались и приёмные родители (скорее всего, уже давно покойные), его приятели, с которыми он провёл так много беззаботных дней. И селение. И родная мать-убийца, отвергшая его.

Юноша смутился и отвёл взгляд:

– Мне вроде как невместно заниматься подобным, ведь я – состоятельный купец. А Итака хоть и представляет собой скалы и болото, но это мой дом. И я женился, как тебе уже известно, – он развёл руками. – И я не хочу, чтобы супруга каждый раз, когда я отправляюсь в плавание, переживала, что я утону где-нибудь или меня русалка сожрёт. Либо же пираты зарежут. Слава Гермесу, сейчас у меня достаточно денег, чтобы посылать за товарами в чужеземные края кого-нибудь другого. Хотя это и скучно, но зато безопасно, – он снова развёл руками, будто предлагая оценить то, что их окружало. То, что удерживало Сизифа в Итаке надёжнее, чем якорь судно.

Будто услышав, что говорят о ней, а, возможно, и подслушивая, из гинекея вышла очень некрасивая молодая женщина с выразительными и грубыми чертами лицами, которые часто встречались у греков, с небольшими недобрыми глазами, напоминающими чёрных жуков, копошащихся в отходах, крупными губами и выделяющимся носом.

Волосы у неё были густыми и жёсткими и будто пытались вырваться из кос, чтобы придушить незваного гостя.

Кэвин достаточно научился разбираться в женщинах, чтобы мысленно посочувствовать знакомому. Он сразу понял, что женщина обожает сплетничать, жаловаться на жизнь, обсуждать недостатки мужа и постоянно выставлять себя жертвенным ягнёнком. При этом попрекать мужа абсолютно всем, чтобы держать в мощных тисках абсолютной женской власти.

Но совсем юная девушка изображала смирение, демонстрируя уже увеличившийся живот.

– Моя драгоценная супруга Гера, – представил Сизиф девушку, раздуваясь от гордости. – А вот этот подозрительно выглядящий тип – хороший человек и друг. Только благодаря ему я на "Летающей русалке" жив остался во время очередного налёта пиратов… И не утопился в море от "приятного" отношения ко мне других моряков.

Кэвин кивнул, показывая, что заметил девушку. Ему внезапно вспомнилась сказка про злую мать, которая подбирала сыновьям как можно более уродливых жён, чтобы те её слушались.

Кэвин ушёл как можно скорее, чтобы только не смотреть на кривящую губы и злобно смотрящую на него женщину. Смог сбежать под предлогом сбора остальных для пира, который Сизиф обещал устроить.

Но проходя около окна, услышал то, что его ушам явно не предназначалось.

Несмотря на начавшую грозу, яркие молнии и гром, он, к своему сожалению, прекрасно расслышал каждое слово очередной ссоры молодых супругов.

– Ты никогда меня не слушаешь! И мать свою не слушал, мир её праху, – начала заводиться женщина.

– Чего ты хочешь? – устало, с нотками покорности, ответил Сизиф.

– С чего вдруг ты решил устроить этим нищим матросам пир горой? Они к тебе плохо относились, ты сам это говорил! Да и Синдбад – тот ещё проныра и мошенник, все об этом знают. Да и этот твой дружок очень неприятный, у него глаза жуткие, словно в царство Аида заглядываешь. Да и все знают, что если свяжешься с шайкой Морехода – то сгинешь вскоре! Да и если пригласишь к нам всю эту ватагу, то вино наше если не выпьют, то разобьют драгоценные амфоры. И всё утащат, что смогут. А нас ночью прирежут. Да и соседки уже начали коситься на меня, когда узнали, с кем ты связался. Лидия вот вчера мимо прошла, даже не поздоровалась, будто я пустым местом стала! Выгони их всех, пока поздно не стало!

Хмыкнув, Кэвин подумал, что Гера здорово напоминает корову… А у верховной богини Геры воловьи глаза. Правда, у этой девицы глаза не были красивыми. Так что у коровы она взяла – в отличие от волоокой жены громовержца – только неприятный голос, напоминающий мычание.

Лучше бы, конечно, глаза, но ей не повезло.

А вообще ему тут стало тоскливо и даже мерзко: серые небеса, скучный остров с грудой камней со всех сторон, серый дом – ничуть не лучше того, в котором он когда-то жил.

А ещё животные в округе начали подавать звуки, боясь грозы. Так что голос Геры отлично влился в это многоголосье.

Он криво усмехался уголками губ и радовался, что сам не женился. Такой камень на шее ему точно не был нужен!

Невольно он сжал руку с кольцом, к которому один ювелир прикрепил чёрную жемчужину, хотя и сказал. что получилось очень уродливо. Впрочем, ему было важнее, чтобы эти два элемента снова оказались вместе. Пусть и не так идеально, как раньше.

Словно отголосок давно пропавшего символа свободы.

Внезапно, заглядевшись на небеса и едва не ослепнув от яркой вспышки молнии – и чуть не оглохнув от жуткого грома – Кэвин осознал, что беда подбирается к этому месту. Смерть крадётся на мягких лапах дикого зверя.

Перед тем, как навсегда остаться в собственном богатом доме, Синдбад научил его кое-чему. А затем продал втридорога судно (вместе с командой, которой просто не было куда уходить) главному помощнику Али ибн Хусейну.

Кэвин воспринимал откровенность старика как попытку извиниться, что он не отдал корабль ему. Однако Кэвину никогда не хотелось обзаводиться собственностью. Поэтому и кутил больше всех в портах, разбрасывая монеты, как безумец. И потому остался в свои пятьдесят лет гол как сокол.

Синдбад научил его превращаться в пуму. И сейчас, обратившись в дикого зверя, Синдбад зарычал, задрав морду вверх. Глупые слова вздорной девки уже не интересовали его. Да и зверь их не понимал, хотя продолжал слышать. Он вскарабкался на каменистый холм, который позволял одновременно увидеть и домик Сизифа и его жены, и корабль.

А ещё он увидел нестерпимо сверкающую золотистую лодочку, в которой гребла одним веслом удивительной красоты молодая женщина: с рыжими, словно золото, вымоченной в крови, длинными волосами; с глубокими жёлтыми глазами; с холодной улыбкой на давно мёртвых устах.

И Кэвин знал, как никто иной, что ей требуется жертва, чтобы попасть в этот мир. И оставить дорогу для него. По крайней мере, он на это надеялся. Потому что ощущал себя жутко уставшим от жизни, людей, мерзостей, постоянно происходящих вокруг. Подвигов, от которых уже тошнило. И от чудес, которые вызывали лишь скуку.

Перед ним предстал нелёгкий выбор… Который он уже сделал. Он не мог, просто не мог обречь на гибель матросов и нового капитана корабля. Несмотря на то, что уже не чувствовал себя частью этого маленького деревянного мирка после того, как Синдбад ушёл на покой.

Но они навсегда остались частью его сердца. Так что он выбрал Геру. И знал, что она заснёт сегодня ночью – и проснётся полностью невменяемой. А затем родит сына-дурачка, который начнёт убивать людей. Во славу его матери.

Кэвин помчался в зверином облике к порту, где сейчас было только три корабля, включая тот, который много лет был его домом. Ненадёжным, готовым вот-вот развалиться во время шторма… Таким же хрупким, как и любая человеческая жизнь.

К каменному пирсу пристала лодка. И внезапно из тёмно-серых туч прорезался золотистый сноп солнечного света, который озарил сиянием словно выкрашенную золотой краской лодку и медно-красные волосы красавицы.

Пума одним прыжком очутилась рядом с ней. Женщина равнодушно потрепала его между ушей – и они исчезли. Для тех, кто знал Шахрияра – навсегда.

ГЛАВА 5. История Павла, всё ещё человека

Кричали служанки, раздавались выстрелы, крики. Все эти надрывные звуки смешивались в ужасающую какофонию, что вызывало гримасу на лице молодого человека по имени Павел Радеонов. У него с утра раскалывалась голова, а руки тряслись. Все вещи, которые он пытался уложить в чемодан, словно уползали из-под рук, будто живые змеи, перемешивались и спутывались, словно нитки в клубке.

И накатывала растерянность пополам с ужасом. Его никто не учил, что делать, когда враг не внешний, а внутренний. Когда те люди, с которыми ты жил с самого детства бок-о-бок, готовы растерзать тебя за то, что ты – интеллигент. И даже ведь не аристократ!

И что обычные крестьяне и рабочие вдруг стали жуткими красными бандитами. Рубашки – пару штук можно взять, глобус… Очень смешно! Тот полетел в стену. Сапоги… Их следует надеть. Кинжал, который папа когда-то ему подарил. Сразу в ножны на пояс.

Отец успел написать письмо, которое дошло в последний момент из-за разрухи в стране. В нём говорилось о том, чтобы он спешно покинул училище и отправился к венгерской границе. Где и ожидал его отец с друзьями, которые успели сбежать до переворота.

В письме отец заверял, что всё это, конечно, временно. И что вскоре царь Николай II, конечно же, наведёт в стране порядок. И всё будет хорошо! Все злые будут наказаны, а добрые, естественно, возвеличены.

Хотя Паша в это не верил. Как и в то, что сможет сбежать. Слишком много врагов вокруг, а когда все против тебя – один в поле не воин.

Пусть величественный, храбрый и достойный по самую маковку.

Но сдаться даже без попытки удрать казалось ему постыдным. Хотя сражаться ему не слишком хотелось. Так как он прекрасно понимал, что драка – это не дуэль в стиле "Трёх мушкетёров". Да и не было у него тех, кто бы встал у него за спиной. Разве что голосящий внизу, до смерти напуганный, белый, словно простыня, гувернёр-француз. Который не был его учителем, а прибился буквально вчера ночью, когда перебили ту семью, в которой он жил и преподавал.

На него Павлику было плевать, так как он не представлял, как спасётся сам. Очень сильно хотелось заплакать. Но парень сжал кулаки и напомнил себе, что настоящие мужчины не плачут. Одно утешало: отец в безопасности. Мать давно умерла, а других детей в их семье не было. Так что беспокоиться больше было не о ком. Если отбросить переживания о самом себе.

Поспешно одевшись, кажется, не слишком-то по погоде, он прихватил чемодан и спустился вниз, машинально считая ступеньки. Ему очень хотелось обернуться, чтобы навсегда запомнить свой старый дом. Но юноша удержался от столь романтического жеста.

Не ранимая юная дева, чай.

Он кусал губы и размышлял о том, что восстание бедняков, возглавляемое непонятно кем, никто серьёзно не воспринимал ещё месяц назад. Да даже неделю назад!

"Это всё политика. Грязное дело. Не суйся туда, сынок. Молодые, восторженные да ранние долго там не выживают. Они – пушечное мясо", – когда-то говаривал его дед.

Он слышал из разговоров учителей и одноклассников, что вскоре всё завершится, и очередной бунт будет подавлен. Жестоко и кроваво, так, чтобы неповадно было против своего царя восставать! И не только ссылкой в Сибирь, но и расстрелом.

Сейчас всё это бахвальство казалось издёвкой над тем, что происходило в реальности. А ещё ему вспоминались русские народные сказки, где Иванушки-дурачки всегда выходили победителями. И именно цари оказывались повержены немытыми и тупыми крестьянами.

Он прикусил нижнюю губу едва не до крови и подумал, что вчера, как и многие подростки и дети, совершенно не верил в полномасштабную войну народа против… народа. Ведь их семья даже не была богатой! И при его жизни никогда не имела поместий и не издевалась над крестьянами. И не содержала фабрику, где измывались над рабочими.

Сжимая кулаки, Павел очень ясно осознавал, что отцовское послание опоздало. Совсем немного. В городе набрасывались на таких, как он, будто он был чьим-то врагом!

Словно разверзся ад, и демоны в рваных одеждах вынырнули из него и принялись охотиться на живых. И большинство людей забилось по домам, покорно ожидая гибели, и надеясь, что пронесёт. Что их только ограбят, но не убьют. Кто-то, наверное, считал, что наконец-то наступил Апокалипсис, которого все с таким напряжением ожидали в 1900 году, но так и не дождались.

Хаос постепенно поглощал их страну. Государства и власти больше не существовало.

Трясущийся от страха гувернёр с непроизносимым именем забился в экипаж. Кучер почему-то не присоединился к травли "поганых аристократов", и спокойно сидел на козлах, ожидая дальнейших распоряжений.

Павел запрыгнул в экипаж, сжимая коленями чемодан. И внезапно осознав, что надежды на спасения нет. И что он больше никогда не увидит отца. Что они не смогут перейти границу.

– Мы опоздали, – произнёс Павел совершенно спокойно, этим напугав себя ещё больше. Ведь раньше он не был настолько безразличен к собственной жизни. – Мы даже из города не уедем.

– Как вы можете так говорить? – весь дрожа проговорил гувернёр, забившись в угол. С ним не было никаких вещей, он успел спасти только себя. И второй раз очутиться на краю гибели отнюдь не желал.

Павел с презрением глянул на него, подумав, что совсем не хотел бы выглядеть таким же тощим, трясущимся "лягушатником" с длинным носом и маленькими глазами.

Кучер щёлкнул кнутом, и карета отправилась в путь. Как и все, кто в ней находился. В никуда.

– Вы должны верить в то, что мы спасёмся! – продолжил увещевания мужчина лет тридцати пяти, и, на взгляд Павла – совершеннейший старик.

– Господин, – снова заговорил гувернёр, сжимая колени длинными и худыми руками в одежде, настолько сильно заляпанной кровью, что было сложно рассмотреть её цвет. Сбежав буквально по трупам своих бывших хозяев, мужчина даже не успел переодеться.

– Никаких больше господ! – разозлился Павел. – Ты бы меня ещё графом или бароном величать изволил! Мы беспоместные дворяне, – угрюмо пояснил он. – Да и нет уже ни графов, ни герцогов, ни помещиков… Никого нет. Одна голытьба и рвань остались. Кажется, у нас все теперь равны… И все вокруг товарищи, – он криво усмехнулся.

Вороные кони ржали от испуга, так как ощущали, что приближается гибель. Павлу казалось, что он слышит, как бьются сердца больших животных, будто вот-вот и остановятся. А ещё ему внезапно показалось, что в оставленном позади доме раз и навсегда остановились часы с кукушкой.

Павел снова начал кусать губы и сжимать кулаки. Гувернёра ему жалко не было, а вот верного кучера – да. Он надеялся, что старик Потап сможет соврать, что его принудили. Страшный и ужасный дворянин, у которого ещё молоко на губах не обсохло, угрожал жуткими пытками. К примеру, своим кинжалом – опаснейшее оружие, между прочим!

"Что ж, когда – если – меня убьют, мне хотя бы не придётся больше учиться", – с кривой усмешкой подумал юноша.

Внезапно один из жеребцов издал дикое ржание и упал на бок, подогнув ноги, потащив за собой других лошадей и карету.

Павел с гувернёром успели выскочить. Но тут мужчина внезапно захрипел, схватился за сердце и упал бездыханным.

– Наверное, сердце остановилось, – почти равнодушно произнёс Павел, глядя в открытые, но ничего не выражающие глаза. Он уставился на кучера, который бросился бежать куда-то в сторону.

Павел в шоке застыл на месте, увидев, как из-за угла здания строем вышли солдаты красной армии.

– Стой, стрелять буду! – закричал небритый мужик с красной рожей.

Паша кинулся бежать, ощущая, как заполошно колотится сердце. Страх охватил его целиком, лишая здравого рассудка.

И он даже не увидел, кто из них начал стрелять. Несколько пуль "ушли в молоко", но одна из них попала точно в цель. И Павел рухнул, как подкошенный, подумав, что очень глупо подох. Правда, не так глупо, как гувернёр, чьё имя так и не узнал, у которого сердце остановилось от одного лишь звука выстрела.

***

– Спирт будете? – поинтересовался у Павла совсем молоденький капрал, который был едва ли на год или два старшего его самого.

– Почему бы и нет? – юноша хрипло откашлялся, усмехнулся и подхватил рюмку. Грязную, с отбитым краем. Порезаться он не боялся. Наверное, он уже совершенно ничего не боялся. – Выпью, пока снова не сдохну. Может, это будет забавнее, чем в первый раз.

– Что же вы так, – заботливо и совершенно не искренне заговорил капрал. – Хотя сейчас война, брат идёт на брата, родители "стучат" на своих детей… Недолго и свихнуться. Так что у вас там случилось? Вы вчера пришли к нам с совершенно стёртыми ногами, потеряв где-то все свои вещи и…

– И коней, и повозку, и гувернёра, – подсказал Павел, кивая и залпом отпивая спирт, который ему налили, как пообещали. – Правда, последний был не мой, я и имени его не знал. Правда, документы сохранил, – он похлопал себя по нагрудному карману гимнастёрки. – И кинжал, – он похлопал по широкому кожаному поясу, на котором висели ножны. – Всё, что у меня осталось от прошлой жизни. А ещё отец где-то есть, только он в Венгрии сейчас, надеюсь, что жив-здоров. Хоть кто-то же в нашей семье должен же быть живым и здоровым?!

– Вчера я не стал вас допрашивать, – парень, но уже начавший лысеть, потёр широкий лоб красной ладонью, – но мы получили приказ остановить отступление. Войска собираются объединять, так что время поговорить есть. Можете мне довериться, я-то вас уж точно не сдам "красным", – хмыкнув, заметил мужчина.

Павел подумал, что опять совершено не запомнил его имя. Или не спросил? Или ему опять было всё равно?

Ему внезапно подумалось, что когда рядом с тобой умирает человек, чьё имя ты не знаешь, то становится как-то легче. Или ему просто так казалось.

– Налейте мне ещё. И можно больше. Я уже не ребёнок! Хотя раньше пил только настойки, которые бабушка заготавливала и дедушка любил тайком на печи попивать. Или домашнее вино. Так что я надеюсь опять помереть. И тогда-то я разоткровенничаюсь перед вами, как перед архангелом Михаилом, – он глянул на рюмку, затем подставил её под маленькую пузатую бутылку. Выпил снова одним глотком, не закусывая. А потом с размаху швырнул рюмку об землю, так, что осколки полетели во все стороны.

– Меня зовут… – начал высоколобый парень.

– Давай без имён, ладно? – выставил вперёд ладони Павел. – Достаточно того, что ты моё имя знаешь. А если я тебя фамильярно на "ты" назову, думаю, не обидишься?

– Ничего страшного, – отмахнулся тот.

– Понимаешь, – пьяно икнул Павел, – просто ты скоро умрёшь, а я поэтому не хочу твоё имя запоминать. Чтобы не привязываться, как к котятам, которых всё равно нужно утопить.

– С чего ты решил, что я скоро умру? – с интересом, но без особых эмоций спросил собеседник. Но в его карих глазах читалось: "Ну, война, все психи, мне как-то плевать".

– Потому что меня сегодня днём убили, – охотно ответил пьяный парень, устраиваясь поудобнее возле костра и щуря светлые глаза, который казались желтоватыми, как у дикого зверя в танце огоньков. – Выстрелили прямо в сердце – пиф-паф! – он изобразил пальцами выстрел из пистолета, направив указательный палец – "дуло" себе в грудную клетку. – И я думал, что всё, отбегался и отмучился. Разве что жалел, что девственником умер. И ничего в жизни не добился, и с отцом не попрощался. И лучший мир не повидал – я про другие страны. Ну, а потом вдруг – бац! – и очнулся. Причём в своём теле. В том же месте. Точнее, на краю дороги – меня просто оттащили и, как я думаю, побежали грабить моё имущество и ловить лошадей. Ну, я встал – и пошёл. Такие вот дела. И теперь я никто. Без фамилии и титула, без настоящего и будущего.

– Я думаю, в тебя стреляли, но промахнулись. Мертвецы не ходят и не говорят, поверь, я их уже достаточно повидал, чтобы быть абсолютно уверенным в этом. Полагаю, ты просто упал в обморок, а эта банда красных жуликов побежала ловить лошадей и грабить карету. Так что про тебя они забыли. Так ты и выжил.

Павел неопределённо повёл плечами. Что-то кому-либо доказывать у него просто не было сил. Да и как можно объяснить то, в чём сам нифига не разбираешься?!

Сам-то он точно знал, что с ним произошло. Это было нечто глубинное, то, что является частью души. Что-то большее, чем истинная вера. Потому что его уверенность в том, что он погиб, а потом странным образом воскрес, была знанием, а не верой.

– Да, дела, – мужчина осушил рюмку до дна и покачал головой. Налил по новой, откуда-то достав и ещё одну, взамен той, что разбил Павел: – Штатский, я так понимаю?

– Наверное, – Павел пожал плечами и отпил немного. Поморщился и выпил сразу, будто горькое и мерзкое, но такое необходимое в данный момент лекарство. – Я училище только на днях бросил. Да там все разбежались, как крысы с тонущего корабля. И я их не обвиняю. Если бы я мог отрастить крылья, то вполне смирился бы с ролью летучей мыши, – криво усмехнулся он.

– В армию собирался? – уточнил мужчина, потирая покрасневший и вспотевший от спирта лоб.

– Возможно. Не помню уже. Да и что сейчас говорить? – скривился Павел – тоже от мерзкого вкуса или осознания куда более омерзительной реальности, сжимающей его, будто тиски в пыточной. – Лучшей выпьем за дружбу, любовь и мир во всём мире! За то, чего никогда не было, но во что почему-то все упорно верят. Как в царство небесное, – Павла сильно развезло. Его глаза уже сверкали жёлтым, не скрывая тайную суть. Впрочем, его собеседник, который пьянел каждую минуту, ничего не замечал.