Судья И Ведьмы

Гидо Пальярино

Судья и ведьмы

Copyright © 2019 Гуидо ПальяриноВсе права защищеныКнига опубликована издательством ТектаймТектайм С.р.л.с. – улица Армандо Фьоретти, 17 – 05030 – Монтефранко (ТР)

Гуидо Пальярино
Судья и ведьмы
Роман

Гуидо Пальярино

Судья и ведьмы

Роман

Перевод с итальянского Татьяны Кузнецовой

Copyright © 2019 Гуидо Пальярино

Предоставляется в продажу издательством Тектайм

Рукопись отредактирована автором в трехлетие 1990-1992 гг.

Издания на итальянском языке:

1-ое «Одно дознание XVI века», Copyright © 2002-2006 гг.,

издательство Проспеттива с.а.с.

2-ое издание, только бумажная книга под названием «Судья и ведьмы»,

Copyright © 2006 г.-ноябрь 2011 г. издательство Проспеттива с.а.с. – с декабря 2011 г.

Copyright © Гуидо Пальярино

3-е издание под названием «Судья и ведьмы (Одно дознание XVI века)» в электронном и бумажном формате, издательство Криэйт Спейс,

Copyright © 2016 Гуидо Пальярино

4-е издание под названием «Судья и ведьмы», издательство Тектайм,

© 2017 Гуидо Пальярино

Предисловие автора к первым двум изданиям на итальянском языке

События этого романа развиваются в эпоху религиозной истерии, охоты на ведьм, когда женщина считалась вещью, несмотря на афиширование христианской заповеди любить ближнего и на установление новозаветной концепции «нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе».

Вопреки повествовательному характеру романа, я попытался погрузиться в умонастроения шестнадцатого века. Ученые-историки знают, что, когда заглядываушь в прошлое, надо как можно тщательнее устранить современное восприятие, иначе рискуешь вынести не исторические суждения. Например, смертная казнь сегодня, как правило, считается ужасной жестокостью, а в XVI веке она воспринималась как наказание самоочевидное, и полагали, что раскаявшийся убийца смертью искупает все свои грехи и таким образом возносится в рай. Но, как мы увидим далее, уже были люди, которые выступали против пыток гораздо раньше Беккарии.

В повествование вошли как персонажи вымышленные, так и жившие на самом деле. Сам главный герой – историческая личность, имя которого осталось в веках благодаря трактату против колдовства. Мы знаем, что он был адвокатом. Судьей при папе, как я вообразил в романе, он вроде бы не был. Я нарисовал его человеком, лишенным самоиронии. Я попытался вставить иронию и непроизвольный юмор – черный – в некоторые его поступки, в некоторые описания его образа и в рассуждения. Адвокат Понцинибио и ужасающий доминиканец Спина тоже были реальными личностями, а вместе с ними, конечно же, эпохальные исторические лица, о которых я упоминаю в произведении. Даже бесноватый Балестрини существовал на самом деле, только жил он в Пьемонте, а не в Лацио: его случай сегодня можно было бы назвать патологической ложью и шизофрений со склонностью к самоубийству. А вот молодой епископ Микели – выдуманный персонаж, хотя он срисован с образов некоторых высокопоставленных прелатов, которых обвинили в ереси потому, что они проповедовали евангельское милосердие, это кардиналы Поул, Садолето и Мороне. Также вымышленными героями – и второстепенными – являются Мора, кавалер Ринальди, князь Бьянкакроче. Князя я все время держал на втором плане, грозной фигурой.

Замысел романа пришел мне в голову после поиска сведений об охоте на ведьм, чтобы понять, по крайней мере, историко-социальные причины таких зверств в зените эпохи Возрождения. Найденные сведения я кратко изложил в рассуждениях адвоката Понцинибио, епископа Микели, кавалера Ринальди и с определенного пункта романа в соображениях главного героя.

Гуидо Пальярино

Глава I

В лето Господне 1517 меня, Паоло Грилланди, двадцати шести лет от роду, законоведа, назначили судей a latere римского суда, где я начал усваивать от верховного судьи Астольфо Ринальди делопроизводство судебных процессов против всех злоумышленников, а в первую очередь против прислужниц зла, называемых ведьмами.

Уже задолго до моего поступления в магистратуру, с тех пор как Иннокентий VIII в 1484 году обнародовал буллу «Всеми силами» и тем официально дал добро на войну с колдунами и колдуньями, уточнив, как их распознать, процессов за колдовство совершилась неисчислимое премножество. Его Святейшество понял, что число людей, мужчин, а прежде всего женщин, которые пристрастились к колдовству, вельми умножилось, и посему объявил, что «всецело надлежит жалости и снисхождения к ним не проявлять». Результаты булла произвела похвальные, свершилось великое множество приговоров приспешникам сатаны, которых обезвредили заключением в застенки и кострами.

Незаменимую помощь нам оказал и оказывает «Молот ведьм», тот молот против ведьм, который ученые доминиканцы Шпренгер и Крамер написали в 1486 году по поручению Иннокентия VIII и в котором расписаны все случаи ведовства и даются указания, как распознать и наказать слуг черта. К сожалению, несмотря на успехи, дьявол приложил еще большие старания и породил колдуний и колдунов еще большим числом: чудилось, что их становится тем больше, чем больше вершится процессов над ними. Так, по крайней мере, я полагал. Поистине, большинство подследственных признавалось без надобности пыток; более того, одна подследственная, та Эльвира, которой мне ввек не забыть, отступила предо мною даже так, что мне и угрожать-то ей не пришлось. Ее передали нам в руки с обычной формальной челобитной о помиловании от нее. Мы знали, что челобитную принимать во внимание нельзя, так как иначе нас самих отдадут под суд: оставалось всего лишь определить наказание, как только она признается.  На женщину пришел донос из-за сглаза некоему Ремо Бруначчи, селянину из Гроттаферраты, где жила и Эльвира. Премного ценным стало свидетельство приходского священника так, что помимо подсудимой допрашивать прочих односельчан надобности не стало: ведьма колдовством оставила Бруначчи без мужского члена, и Бруначчи тайно поведал об этом протоиерею. Протоиерей приказал ему опустить штаны и проверил лично: да, действительно, показал он потом на суде, члена не было. Тогда он велел прихожанину совершить покаяние: поститься и пить освященную воду, молясь небесам, чтобы ему вернули отобранное. Чтобы кающийся смог лучше сосредоточиться на молитве, протоиерей запер его в пустовавшей каморке у себя дома, поставив ему ведро с освященной водой, где продержал его день и ночь. Когда священник наконец отпер дверь, он осмотрел селянина еще раз, и оба они к великой радости и удивлению Ремо увидели, что мужской член на месте; священник отпустил Ремо, и тот разнес про исцеление по всей деревне. После чего в инквизицию поступила анонимная грамота, за которой последовала официальная грамота протоиерея.

Я в те времена принимал такие доносы с сочувственным негодованием. Ведь моей семье тоже пришлось зело натерпеться от одной ведуньи. Мне было девять лет, я выучился чтению, письму и счету и уже помогал в ремесле своему отцу, оружейному мастеру, когда моя мать, которая всю жизнь славилась отличным здоровьем, вдруг слегла от злокачественной лихорадки и умерла. Я был единородным сыном несмотря на то, что мои родители жаждали иметь много детей, чтобы приставить их к семейному ремеслу. Не раз мама с плачем повторяла моему отцу, что это, должно быть, повитуха, которая принимала меня, учинила препятствие: у мамы с ней через несколько месяцев после моего рождения вспыхнула ссора из-за развешенного сушиться белья, и повитуха должно быть наслала на нее порчу: всякому ведомо, что все целительницы и повитухи подозреваются в колдовстве из-за их же занятия; в том же «Молоте ведьм» указано на этих женщин как на потенциальных ведьм. Мои родители страшились, что повитуха и на мне отыграется, и говорили о порче всегда и только между собой. К сожалению, как-то вечером, когда двое подмастерьев сидели с нами за столом, что составляло часть их заработка, отец мой сильно подвыпил, и охватила его величайшая тоска. Язык у него развязался, и он поведал секрет. Пусть не оба, а один из подмастерьев, должно быть, разнес его слова по деревне. Так, через два дня повитуха подступила к моей матери у двери дома и злорадно прошипела, что такой как она, грязной сплетнице, напастей и надо. Через месяц из-за колдовства той проклятой ведьмы моя мать скончалась. Мой отец от горя и угрызений совести потерял рассудок, будто бы это он спровоцировал ответ колдуньи; первым делом самолично избил подмастерьев, как будто это могло вернуть ему возлюбленную жену и как будто изначальной причиной случившегося было не его опьянение. Он исполнился ненавистью и вконец утратил страх, и на похоронах всенародно обвинил повитуху в ведовстве; с другой стороны, сам факт, что она не пришла на похороны помолиться за усопшую, уже был обвинением. Священник уведомил инквизицию; однако же ведунью кто-то предупредил, скорее всего сам дьявол, и она скрылась навсегда и осталась безнаказанной. До того момента я лишь лил слезы да тупо сидел и молчал. Когда я узнал, что душегубка сбежала, я взорвался:

– Я, когда вырасту, сам ее отыщу! – прокричал я отцу. – Сожгу на костре ее и всех таких, как она!

Я ни разу не отступил от своих слов и так часто повторял их дни и недели, что мой отец, который тоже жаждал возмездия, посоветовался с приходским священником. Так, меня послали в обучение на законоведа. Но каждый раз, когда у меня появлялась возможность, я продолжал работать в мастерской Грилланди. Вот почему со временем от буханья кувалдой по мечам правая рука у меня сделалась мускулистой, почти вдвое сильнее левой. Через пару лет мой отец женился на одной бездетной вдове. Всего лишь через несколько месяцев после свадьбы у жены его случились страшные боли в животе, и сколько-то дней спустя она умерла. Отец мой женился в третий раз, на двоюродной сестре. С ней он зачал девочку, но при появлении на свет ужасный плод оказался двухголовым, и во время родов в страшнейших муках умерли и мать, и дочь: мать умерла из-за неизлечимого разрыва двойной головкой новорожденной, а дочь из-за того, что не задышала. Ведьма издалека продолжала насылать порчу на всех женщин моей семьи. Мы стали ненавидеть ведьму еще пуще, насколько возможно. Когда я выучился, мой отец, как водится, при заступничестве священника умаслил власть имущих значительными суммами и купил мне должность судьи. Даже приходской иерей получил пожертвование. У родителя моего не осталось ни денег, ни серебра, ни мечей; так, чтобы купить материалы на ковку новых мечей, ему пришлось занимать денег в меняльной лавке. Но я с годами возместил отцу истраченное, отдавал ему десятую часть каждого моего жалованья.

Убийцу моей матери и моих мачех никогда не нашли, но каждый раз, когда мы арестовывали ведьму, сердце мое ликовало. Помню, что в тот день, когда к нам привели Эльвиру, я в присутствии Астольфо Ринальди воскликнул:

– Надо же, отымать строгалку у порядочного человека! Эх! Но правосудие свершится.

Судейский голова усмехнулся, что я истолковал как: «Да, сейчас мы ею займемся»; а он добавил:

– Боккаччо.

Я знал, что он был большим почитателем «Декамерона», того сочинения, которое в эпоху, до того как в 1559 году Павел IV включил фолиант в список запрещенных книг, можно было читать свободно; но тогда я труда еще не читал и не понял, что имел в виду судья; а спросить озарения не посмел, дабы не выставить себя неучем. Что до меня, мне нравились строгие труды, перво-наперво Дантов «Ад», который мне представлялся почти что символом моих доблестных усилий против лукавого и против тех, кто затерялся в его «сумрачном лесу».

Эльвиру схватили и бросили в темную по всем правилам. Предводитель жандармов с двумя вооруженными стражниками и доминиканским инквизитором постучал к ней в дверь. Как только она открыла, ей заткнули рот, не дав времени произнести ни слова, связали, привезли в Рим и тут посадили на хлеб и воду в темницу инквизиции в ожидании открытия дела. После религиозного процесса, ее передали нам на мирской суд, на котором присутствовали, кроме меня и Ринальди, инквизитор с двумя свидетелями, Бруначчи и приходской священник, которых мы уже допрашивали. Все мы были скрыты от глаз подсудимой, но так, чтобы мы-то могли видеть ее и говорить с ней через специальные проемы. Около ведьмы стояли только тюремщики. Я немедля по наказу Ринальди нацелился на высшее доказательство – признание. Подследственную связали, раздели и поставили так, чтобы для пытки иметь доступ ко всем частям ее тела. Как только она услышала мой голос, еще до того, как я пригрозил ей пыткой, Эльвира во всем призналась. Я не удивился: мы знали, что она поступила также и на допросе инквизиции. Она сказала мне, что она ведьма вот уже четырнадцать лет, ответила на мои точные вопросы согласно казуистике «Молота ведьм», призналась, что губила и портила скот и урожай; что убивала мужчин и мальчиков; что смазывала себе срамное место волшебной мазью; что потом садилась на ручку метлы и таким манером летала на шабаш с чертями, в котором участвовал сам князь тьмы, а она с другими злодейками поклонялась ему; и что лукавый, после того как помощник сзади поднял ему хвост и все присутствовавшие как должно в знак почести поцеловали его в вонючую клоаку, совокуплялся с каждой ведьмой по влечению естественному и в то же время противуествественному при помощи своего двойного мужского органа; что она колдовством держала в клетке, никому не видимыми кроме нее и дьявола, мужские члены всех заколдованных ею мужчин числом более двадцати, и те органы прыгали по клетке как живые птички и ели овес и пшеницу; и что дьявол время от времени прилетал к ней подивиться на них для потехи. Наконец я спросил у нее, представал ли пред нею Люцифер в своем пресловутом обличье «красавца Лодовика», то есть таким, каков он описан в «Молоте»: «мужчиной во всем обличье, опричь гусиных ног, вывернутых назад». Она ответила да. Злоумышленницу, которая призналась в грехах, а к тому же во всякого рода злодеяниях, наперво в убийствах христиан и членовредительстве, как можно было не осудить на костер? Но, с другой стороны, раз она призналась без промедления, ей предоставили великую милость быть задушенной прежде, чем разожгут огонь. И все же, уже стоя у столба, за мгновение до того, как палач задушил ее веревкой, которой ее привязали за горло, она прокляла нас всех. Я тогда не придал особого значения, я знал, что признание есть высшее доказательство; и я был, как всегда, горд, что сослужил добрую службу Богу и через него памяти моей матери.

Я настолько уверовал в страшнейшую опасность колдовства, что некоторое время спустя в 1525 году напечатал «Трактат о колдунах» как документальное обоснование и предостережение. Этот труд – увы! – возвысил мою славу при папской монашеской инквизиции.

Но во имя истины я должен добавить вот что: в горести своей я не уразумел, что дьявольские явления всегда были и есть одна лишь видимость. Более того, я лично с заледеневшим сердцем присутствовал однажды при случае несомненной одержимости бесом, о котором я расскажу позже; и без сомнения на одном процессе, о котором я тоже поведаю, подсудимые были самыми настоящими прислужниками сатаны. Но все-таки нынче я убежден, что большей частью колдуны и колдуньи таковыми не были, а потому я почти каждый раз ошибался.

Глава II

Сомнение начало закрадываться через пять лет после публикации моего тома.

Шел поздний послеполуденный час в один теплый день в конце зимы, солнце почти склонилось к закату. Я по привычке возвращался домой пешком и остановился на большом съестном и тканевом рынке, который занимал всю площадь перед зданием суда. В тот час лавки начинали закрываться, и можно было купить съестного за меньшую плату. Я купил жирную живую куру, распорядился умертвить ее и понес домой, держа за лапы в правом кулаке свисавшую передо мной тушку, а левой рукой сжимал рукоятку своего меча, как делал всегда, когда шел по улице. Я, как подобает сану, старался шагать с видом человека гордого и влиятельного, несмотря на смехотворно болтавшуюся куру; и все раскланивались со мной по долгу учтивости и поднимали шляпы как на площади, так и на остальном пути до дому; кроме…Так вот, один незнакомый отрок – а я уже почти входил в дверь дома – не уступил мне дорогу! Более того, он толкнул меня и убежал, не попросив прощения и не обратив внимания на мой оскорбленный возглас: «Щенок!»; а вдобавок, когда он уже отбежал на много локтей и скрылся в толпе, мне пришлось еще и позорно стерпеть ясно расслышанную мерзкую имитацию пускания ветров. Лишь позднее я осознал, что это небеса предостерегали меня от моей гордыни, а возможно и возвещали о посетителе, которого я принял чуть позднее; но в тот момент я посинел от злости.

Когда я пришел домой в свою квартиру недалеко от суда, где я жил один со слугой, и утихомирил гнев, сполоснув голову холодной водой, я велел слуге хорошенько пропечь куру в печи. Был не сезон, иначе я приказал бы зажарить ее в соусе из того новоявленного фрукта, который кое-кто называет «помо-д’оро», золотое яблоко, но он, наоборот, когда созревает в самый раз, цвета адски-красного до такой степени, что, как мне донес несколько месяцев назад один соглядатай, народишко – понятно, когда уверен, что никто не подслушивает – называет это отменное яство «курицей по-бесовски» или точнее именует  на своем простецком диалекте «эр-полло-а-ля-димония», но демонологи, которых я тотчас же испросил, распробовали блюдо с особым прилежанием да не один раз и заключили, что к этому превосходному кушанью лукавый никого отношения не имеет и что любой христианин может безгрешно употреблять его, лишь бы не грешил обжорством 1.

Я только что переоделся для своего удобства в домашнее платье и сел за письменный стол в своем кабинете в ожидании ужина, намереваясь продолжить прерванное чтение «Неистового Роланда», как в дверь постучали.

Слуга объявил мне о приходе адвоката Джанфранческо Понцинибио. Это он был проклятым автором трактата против охоты на ведьм, который напечатали десяток лет назад и который я не читал, но знал о нем по жгучим нападкам теолога Бартоломео Спины, доминиканца и страстного преследователя колдуний, о которых говорится в его «О ведьмах», который напечатали через два года после нечестивого тома. Своей критикой монах поставил неразумного адвоката в очень опасное положение также и потому, что Спина был важным сановником при дворе Медичи из Милана, к нему прислушивались, и именно в том 1523 году Медичи избрали папой под именем Климента VII, и он сразу возвысил Спину до кардинала, а вскоре и до звания великого инквизитора.

Тут же надо сказать, что в то время я более не был несведущим магистратом, а уже все в римском суде были у меня, верховного судьи, в подчинении, а к тому же три года назад уважение ко мне у Климента возвысилось. Дело в том, что во время разграбления Рима, которое учинила солдатня императора в 1527 году, я с риском для жизни позаботился о спасении документов текущих процессов и по возможности прошедших. Именно из-за этой моей влиятельности в суде, как я понял, и обратился ко мне Понцинибио. Он осмелился прийти ко мне, потому что в то время уже был под протекцией другого доминиканца, сурового монсеньора Габриеле Микели, всего лишь двадцати шести лет от роду, но очень высокообразованного, влиятельного и вельми чтимого в Риме.

Из уважения к епископу, которого между прочим уже тогда считали святым, я принял Понцинибио.

В своем трактате адвокат отрицал существование шабашей и полетов на метлах и осуждал применение орудий пыток во время допросов. Так вот, кажется невероятным, но как только мы поздоровались, он оставил в стороне прочие любезности и завел речь:

– Даже вы, Ваша милость, признались бы, что вы колдун, если бы вам терзали яйца раскаленными клещами!

Я страшно вознегодовал его словам: как он смеет так разговаривать со мной, без учтивых вступлений, не проявляет должного уважения, без обиняков? Терзали яйца, мне?!

– Знайте же наверняка, ваша ученейшая милость, – ответствовал я ему, нахмурившись, но голос мой не утратил любезного тона, и я ничуть не стушевался, – что многие ведьмы признаются не только не претерпев пыток, а даже когда угроза пытками еще и не прозвучала.

Я преувеличивал, ведь повела себя так лишь Эльвира; но я помнил о всестороннем подтверждении, которое она сумела дать моему разуму, который, впрочем, уже уверовал в колдовство целиком и полностью.

– Если позволите, выокоообразованнейший судья, – продолжал утопист, как будто не слышал, – я забегу на несколько веков назад, чтобы дать понять лучше.

Опять дерзит! Я приказал было своему слуге выгнать его вон, но вспомнил о достопочтенной личности его покровителя и сдержался.

– Вернемся к началу десятого века, – продолжил он, – к манускрипту монаха Регино Прюмского, который сегодня находится в руках мудрого отца монсеньора Микели, то есть к копии «Епископского канона», который в свою очередь предшествует манускрипту на много веков.

– «Епископского канона», – эхом отозвался я, начиная утрачивать интерес. – Первых веков церкви?

– Да. Вы можете почитать труд у его теперешнего владельца, посланником которого я к вам прибыл; а тем временем, если позволите, я вам о нем кратко расскажу.

До сего момента сесть я ему не предложил, и он стоял на ногах в двери моего кабинета. Когда я узнал, что его прислал столь могущественный протектор, я возлюбопытствовал, пригласил его присесть и сам устроился напротив.

– Магия и колдовство, – вернулся он к теме, как только сел, – идут в истории за человеком по пятам с эпохи гораздо ранней, чем христианская. Колдовские ритуалы описаны в древней литературе, например у Апулея, а ныне их снова читают и изучают утонченные эрудиты; кроме того, открытие и изучение древнейших текстов, таких как «Герметика» и «Каббала» Марсилием Фичином и Иоанном Пико из графского семейства Мирандолы и Конкордии…

Я оборвал его, опять в сердцах:

– Ваша ученая милость, все эти тексты говорят правду – увы! – и все это прекрасно знают, даже такие бедные неучи, как сидящий перед вами верховный судья, который терпеливо слушает вас; но, раз уж на то пошло, они призывают быть еще более бдительными и обороняться. Сомнений нет, дьявол орудует на протяжении всей истории! Думаете, что говорите мне что-то новое? И думаете, что я не знаю, например, об Аэндорской ведьме, что жила в древнейшие времена и предсказала несчастье царю Саулу? – добавил я, чтобы показать свою эрудицию, я привел в пример первый пришедший мне в голову случай; засим вперил в него взгляд и скривил книзу рот, чтобы заставить его опустить глаза; но он их вовсе не опустил, а улыбнулся мне; потом согласно кивнул головой, как бы извиняясь, тотчас поднял голову и снова рек:

– Помилуйте, господин судья, ведь это было всего лишь невинным вступлением. Я вовсе не сомневался в вашей учености.

Я выразил, что принимаю его извинения, кивком головой на более краткий миг, чем он:

– Давайте дальше про «Епископский канон», – велел я ему, – а то я не буду вас больше задерживать, – и забарабанил пальцами правой руки по подлокотнику кресла, чтобы придать больший вес своим словам.

Понцинибио затараторил так быстро, что слова его почти сливались:

– В «Каноне», прошу помиловать, ваша честь, утверждается, что существуют недобрые женщины, которые полагают, что по ночам они скачут на животных бок о бок с богиней Дианой и за кратчайшее время удаляются на большие расстояния и в тайные места, где вместе с перевоплотившимися духами совершают богохульные ритуалы, но подчеркивается, что речь идет всего лишь о галлюцинациях или сновидениях, которые насылает черт, чтобы завладеть человеческим разумом; и знаете как постанавливается исцелять сии видения? – он не дал мне времени заговорить и продолжил. – Покаянием и молитвой. Так говорится в «Каноне», и так делала церковь до самого 1000 года; а после проходит сколько-то лет, и на тебе: из прочих документов монсеньора Микели вытекает, что век спустя большинство духовенства, вопреки разуму, уже признает внеличностную реальность фактов, а весь народ в них совершенно уверен: колдовство дьявола, его самоличное появление – его можно лицезреть – на шабашах ведьм и колдунов с течением веков подвергается сомнению все менее.