Обладать и принадлежать

Она не отвечала.

– Ну, моя милая, не расстраивайся. – Он помолчал, проезжая светофор. – А, может, это у тебя признак какой-нибудь болезни? Знаешь, отвращение к мясу, например, у некоторых означает внутреннее заболевание, а у тебя отвращение к крови! То есть нет! Рвота от запаха крови, ведь не от вида же крови? Ты же любишь красные платья? Помнишь, я тебе подарил? – Не найдя отклика, муж вздохнул: – Ну что же делать? Надо тебе проветриться. Ведь у тебя раньше такого не было.

– Я не хотела, чтобы из него текла эта кровь, и поэтому – и только поэтому и не почему другому – всегда пытаюсь сделать дело бескровно. Даже от маленькой пулевой раны разит вонью. В крови вся грязь. Но он меня довел, он мне все нервы вымотал, обосрал всю комнату, и я нюхала. Он меня вывел из себя. Он не оставил мне надежды. – В голосе ее слышалось отчаяние.

– Не надо было с ним разговаривать. Ты напугала и его, и меня.

– Всегда так! А на самом деле это ты виноват! – сказала она.

– Я? Интересно, в чем же это я виноват?

– Я говорила, что не хочу больше работать с этими мужиками. С ними всегда грязь! Они не тонкие.

– Не изводи меня! Не ной, пожалуйста, Фаня.

– Ты не нюхал, а я нюхала!..

– Господи, что за странные упреки?..

– С мужчинами всегда не чисто, – перебивает Фаина. – И ты знаешь, что я не могу с ними ладить. С женщинами я лажу, а с мужчинами не могу! Всегда с ним кровь. Кровь! Кровь!

Она помолчала, опять заговорила:

– Никогда не встречала чистой крови. – Задумалась о чем-то, потом снова завелась: – Все равно одно и то же повторяется каждый раз! Я тебя о чем просила? Не бери заказ на мужчин, я не буду их нюхать, не буду, и нет – опять мужик! Ты всегда такой, думаешь только о себе. Я уже наизусть знаю, что ты сделаешь на ЭТИ деньги. – Она выдержала паузу. – Купишь новую машину!

– Зачем машину? У нас уже есть эта машина.

Михаил так занервничал, что не справился с управлением машины, и на повороте они въехали в какую-то колдобину, – машина завалилась и уткнулась в столб. Все, как водится, произошло очень быстро. Тишина. Муж лежал на руле, усыпанный осколками. Причем весь в крови. Фаина, абсолютно невредимая, только глянула на него и сразу выскочила из машины, сражаясь с приступами рвоты. Пока ее тошнило, он пришел в себя, поднял голову, стал выбираться из машины, размазывая по лицу кровь. Когда он вышел, качаясь, Фаина предусмотрительно отбежала еще на несколько шагов в «безопасную» для себя зону. Он прокричал ей:

– Перевяжи меня, Фаня! – и сделал ей навстречу шаг.

– Не приближайся ко мне, не приближайся, а то меня сейчас вырвет опять!

Он остановился и, подумав, сел на землю. Она осталась стоять метрах в пяти от него. Помолчали под уличный шум. Встретились взглядами, и она, вздохнув, сообщила ему:

– Слушай, Миша, какая у тебя, оказывается, вонючая кровь!

Когда она возвращалась домой, было уже поздно. На лестнице Фаина встретила пожилую соседку с помойным ведром. Открывая ключом дверь и улыбаясь, Фаина поделилась с ней:

– Мы с мужем сегодня попали в автокатастрофу. – Соседка ахнула. – Мужа оставили в больнице, – довольным тоном продолжала она, чуть оживившись на этой фразе, – я тоже пострадала. Очень простудилась на аварии – так долго простояла на ветру у машины в одной только кофточке. – Она закашляла.

Соседка, заслушавшись, отпустила ручку своей двери, и та с душераздирающим скрипом отворилась. Фаина увидела внутренность ее квартиры: одинокая узкая постель в перспективе комнаты, коврик, картина на стене, яркая трехрожковая люстра, светившая над всем этим, и чистота.

На Фаину это отчего-то произвело сильное впечатление – она зачарованно смотрела мимо соседки внутрь ее покоев, будто лично для нее случилось откровение. Наконец, оторвала взгляд и как будто пьяным голосом спросила:

– А вы одна?

– Да, я живу одна…

– Как вам, наверно, хорошо!

– Отчего, отчего вы так решили? – пропела соседка польщенно.

– Так. Чисто. Нет совсем грязи. Чисто. Нравится мне. – Вздохнув и кивнув на прощание, она ушла к себе.

Утром, когда Фаина в счастливом одиночестве пила чай, сидя на своем любимом месте и глядя в окно, вдруг во входной двери повернули ключом. Это вызвало у нее мгновенную панику – за три секунды она была выбита из колеи. Вошел счастливо улыбающийся муж. Не успел он еще ничего сказать, как Фаина из кухни спросила его:

– Тебя что? Уже отпустили?!

– Да, – сказал Миша, но вид у него был таинственный.

– Так у тебя там ничего не успело срастись, – перейдя на повышенный тон, заметила ему жена, показывая себе на темя.

Муж потрогал марлю на голове с пятнышком крови, подумал, взял с полки какой-то одеколон и обильно побрызгал то место, где была кровь.

– Чтобы не воняло тебе, – сказал он послушно и, помявшись, все же вошел к ней на кухню. – А ты что такая… грустная?

Фаина, прищурившись, стала приглядываться к нему, не стала говорить запланированные дерзости, а спросила:

– А что ты такой весь таинственный? Что с тобой произошло? Ты где-то еще был?

– Я?.. – невинно, как бы придуриваясь, переспросил ее Миша.

– Я знаю тебя наизусть, – сказала Фаина. – Ну?..

– Ты меня всегда раскусываешь! – с восторгом, но потом резко серьезнея произнес муж. – Я перед тем, как идти к тебе, уже где-то побывал! В общем, я всегда тебе пробалтывался сразу! Фаина, ты дождалась женщину.

– Да?.. – только и произнесла Фаня.

Помолчали.

– Сколько ты ждала этого дня? А? – Так характерно для многих людей – не вовремя снижая пафос сцены, начал Миша.

– Три года, – ответила она. – Я ждала женщину три года.

А когда он стал считать деньги, а при этом Миша всегда открывал балкон, и от ветра денежные бумажки у него в руках шевелились, как живые, Фаина ушла в ванную.

Пересчитав, Михаил подошел к двери ванной и постучал:

– Фаня, хочешь посмотреть на деньги?

– Нет! – ответила она.

– …а то я их прячу, – сказал муж.

– Отстань от меня! – закричала Фаина, бухнув о ванную что-то железное.

До аэропорта он провожал ее в такси. На коленях у нее подрагивал от езды букет цветов.

– Единственное, – говорила она, – не люблю куда-то уезжать.

– Да, ты как кошка, привыкаешь к месту, а не к человеку, – сказал Михаил.

– Дай сигарету, – она закурила. Спичку выбросила в опущенное окно.

Прощаясь у такси, повертев в руках букет, вернула его мужу.

– Жалко его. Завянет. Возьми домой.

– Фаина, скажи мне что-нибудь хорошее на прощание.

– Ну… – подумав, сказала Фаина, – пока.

В чужом городе она поселилась в самой скромной гостинице на окраине. Ближе к сумеркам Фаина вышла из гостиницы.

В кафе она поела, села у стеклянной стены, разглядывая прохожих.

Какая-то женщина подсела к ней за столик, когда она уже допивала кофе. Женщина была пьяная.

Фаня, вставая и оставляя на столе деньги за ужин, зачем-то сказала ей:

– Какая вы жалкая!

– Да, я жалкая, – ответила быстро женщина, мотая головой. Фаине она была неинтересна.

На улице Фаина сначала пошла в одну сторону, потом, остановившись, застыв, вернулась и пошла в противоположную.

К нужному дому она подошла пешком. Дом был многоподъездный. В некоторых окнах уже горел свет. Она шла мимо длинного дома и видела, как в окнах первых этажей сидят и, глядя на улицу, чего-то ждут пожилые женщины.

Она зашла в нужный подъезд. Покрутилась и вдруг, с гневом что-то обнаружив, проговорила:

– Первый этаж?.. – Она еще раз посмотрела на номер квартиры. – Скотина, – сказала она тихо и вышла на улицу.

Окна не горели. Она прошла дальше, к помойкам, у которых работал мусоросборщик. Она спросила у водителя, когда тот выбрался из машины:

– Вы когда приезжаете по утрам?

– В пять завтра… – сказал тот покорно и прошел мимо.

Фаина ушла подальше от дома.

Вернулась она уже глубокой ночью. Было полнолуние. Фаина, подойдя к самому дому, заглянула в низкие незарешеченные окна.

Увидела, что это кухня. Свет горел в ванной комнате. Фаина быстро вошла в подъезд. Ключом открыла замок, довольно легкий и банальный, бесшумно вошла в квартиру. Закрыла дверь. В полной темноте прошла в коридор, прислушиваясь к шуму воды. Постояла так, держа руки в карманах. Вошла на кухню, подняла голову, высматривая стеклянный проем, соединяющий ванную и кухню. Пододвинув табуретку, встала на нее и заглянула в ванную. Быстро спустилась, быстро пошла в единственную комнату, прошлась по ней, вдруг услышала стоны из ванной. Она замерла, слившись с темнотой. Вернулась на табуретку и некоторое время наблюдала через стекло за своей жертвой.

Потом спустилась, опять ее что-то повлекло в комнату. На ходу, не заметив, полой сбила с тумбочки легкую прозрачную вазу, похожую на стеклянную колбу. Мелкие осколки усыпали, блистая, пол. Фаина спряталась под вешалку, где висели пальто, в коридоре.

Вода в ванной выключилась. Дверь со скрежетом отворилась, показалась мокрая голова женщины, испуганно осматривающейся по сторонам. Наконец, и сама она вышла, завернутая в простыню. Сначала, оставляя мокрые отпечатки ног, заглянула в кухню, потом пошла прямо на Фаину, не видя ее, но в ее сторону, и вдруг наступила на осколки. Женщина коротко вскрикнула, сделала шаг назад, схватилась за пораненную ногу, а Фаину, закутавшуюся в пальто, тут же начало мутить – запах крови долетел до нее за несколько мгновений, и начался ее обычный мучительный приступ.

Женщина, ступая теперь только на пятку, снова вернулась в ванную, включив воду, подставила ногу под кран.

Воспользовавшись этим, Фаина выскользнула из квартиры.

Потом Фаина некоторое время сидела на скамейке под фонарем, курила. Дошла до гостиницы пешком. Постель так и осталась нетронутой. Фаина за всю ночь даже не присела на нее.

Вымыв руки, она разложила что-то из своей сумочки перед зеркалом на столе и начала приготовления.

Специальный лейкопластырь, приклеив на висках, стянула на затылке так, что глаза ее получились раскосыми. Проверяя все это устройство на «прочность», страшно гримасничала лицом, мотала головой. С левой стороны лента отклеивается – она снова сделала из свежей ленты «подтяжку». Опять подергала мускулами лица. Надела парик из темных волос, закрывающий виски. Походила в нем по своему скромному номеру.

Затем опять села; сделала себе макияж, как боевую раскраску – ярко подкрасила черными стрелками глаза, обвела бордовой помадой узкие губы. Выбелила лицо. Долго разглядывала, изучая себя. Фаня стала похожа на идола: не на человека, а на воплощение чего-то… Из-за раскосых глаз, натянутой кожи лицо отчасти лишилось мимики. Маска.

Закончив с гримом, Фаина садится к окну, положив одну руку на подоконник, второй поднося сигарету ко рту. Так она всегда сидела дома. Так до самого рассвета.

Утром, выждав момент, когда с этажа отошла дежурная, она положила свои ключи ей на стол, быстро сбежала по лестнице, не воспользовавшись лифтом.

Фаина – у современного высотного дома. Она стоит сбоку от здания, выискивая взглядом какое-то определенное окно, потом внимательно оглядывает площадку под этим окном. Даже подходит ближе и прохаживается по ней – квадратные асфальтовые плиты.

Множество людей снует около здания. Фаина смотрит на часы. Подъезжают машины. Шумно. Яркое полуденное солнце. В одной из подъехавших машин она замечает женщину – та выходит из машины и, прихрамывая, зажав под мышкой папку, в сопровождении двух охранников идет ко входу.

Через некоторое время в здание входит и Фаина. В окошке она говорит:

– На мое имя заказан пропуск. Женский журнал, да-да!

Проходит сквозь контроль, охрану, железную рамку. Поднимается на нужный этаж.

В приемной с секретаршей сидит против света, иногда поглядывая в окно, из которого видно полгорода, – так это высоко.

Из приоткрытой двери до нее доносятся обрывки разговора между ее жертвой и какой-то посетительницей. Фаина прислушивается, потому что разговор очень странно близок ей. Чей-то плаксивый голос, принадлежащий, по-видимому, уже немолодой женщине, говорит:

– …и я бы давно уже выбросилась из окна у себя дома, но как подумаю, как я ухну на землю к нам под окно во… что-нибудь, ведь у нас столько кустов, столько кустов, и вот как я себе это представлю!

Секретарша резко встает и закрывает дверь плотнее. Фаина пытается улыбнуться ей. Если бы она видела себя со стороны, как пугающе неестественна улыбка-гримаса на ее переделанном лице.

Секретарша отводит глаза.

Когда Фаина заходит в кабинет к жертве, та, опустив голову, разговаривает по телефону.

Когда та опустила трубку, Фаина, уже оказавшаяся у окна, мягко заметила ей:

– Одинокие женщины долго разговаривают по телефону.

Женщина вздрогнула, увидев перед собой лицо «журналистки», но быстро взяла себя в руки.

– Я из журнала для женщин. Мне было назначено, – официальным голосом пояснила Фаня, не отходя от окна. – Просто тема нашего следующего номера, где мы хотим поместить ваше интервью, будет посвящена… теме женского одиночества, не обижайтесь, – несколько нетипично сформулировала Фаня, входя в образ раскосой обрусевшей репортерши.

– Да, я одинокая, – женщина склонила голову набок, – но я думаю, любви нет. Садитесь, – добавила она, удивленно уставившись на Фаню.

– Нет, не могу, – чуть морщась и обмахиваясь от жары ладонью, доверительным голосом проговорила Фаня.

– А что такое? – спросила ее с любопытством жертва.

– Послушайте, вы ведь где-то недавно поранились? – морщась, спросила Фаня.

– Да. Откуда вы знаете? – холодно сказала жертва и вся выпрямилась.

– Я не переношу запаха крови, вот что. – Фаня закрыла рукой рот, потом открыла, чтобы набрать воздуха в легкие, продолжила: – Кровь… ее запах я чувствую… так сильно, что у меня даже начинается рвота! Простите, я не знала, что вы ранены… – Она стала задыхаться, все более поворачиваясь к окну. – Если бы я знала, я бы не пришла, о Боже!..

Жертва, вконец испуганная, что Фаину начнет рвать прямо у нее в кабинете, хромая, выскочила из-за стола, подбежала к окну и сама своими руками стала открывать его, наконец, распахнула, и Фаина высунулась в него чуть ли не по пояс, вдыхая свежий воздух сотого этажа. Через несколько мгновений она «вернулась» в комнату.

– Спасибо, – стараясь не улыбнуться, сказала Фаина, – как хорошо работать с женщинами, нежели с мужчинами. – Она сняла свою сумочку, достала блокнот, потом что-то острое, при этом продолжая разглагольствовать: – Мужчины не тонкие, а женщины тоньше. Интервью с женщинами мне удаются несравненно лучше… – Она осеклась и протянула жертве тонкий острый штырь, сделанный из пластмассы, сантиметров восемь длиной. – Видели такую ручку?

– Ручку? – спросила женщина, не дотрагиваясь до штыря, и уже готовая отойти от окна.

– А вы посмотрите, здесь просто ближе к свету, ручаюсь, никогда не видели… – обаятельно заубеждала Фаина и положила на подоконник эту свою вещицу, сама на полшага отодвигаясь.

– Ну, все это очень странно… – произнесла жертва, взяв в руки штырь. – И это ручка? – воскликнула она, наконец, сняв очки и нагнувшись над ним.

И в этот самый момент, когда она склонялась над штырем, острый конец которого был направлен прямо ей в лицо (а женщина была близорука и наклонилась почти вплотную к нему), Фаина с силой ударила ее по затылку так, что острие впилось той в лицо, и она закричала от боли.

С полсекунды Фаина рассматривала ее, кричащую, потом толкнула на окно и натренированным движением перекинула через подоконник в ею же открытое окно. Когда в кабинете наступила тишина, Фаня как бы «ответила» ей:

– Да, ручка.

После женщины на подоконнике осталась только одна ее туфля.

Не зная, куда ее спрятать, Фаина кладет ее к себе в сумку, идет к двери. Схватившись за ручку, стоит некоторое время, приготавливаясь, затем выходит и, развернувшись, напоказ, специально для секретарши, говорит в пустоту кабинета:

– Вы убедили меня, что одиночество – это то, что мне нужно. – И уважительно тихо прикрывает дверь. Схватившись за левый висок, где натяжение лейкопластыря стало ослабевать и глаз заметно стал обрусевать, теряя раскосость, Фаина расхлябанной походкой вышла из кабинета.

Коридор был пуст. Она понеслась по нему, спустившись по лестнице на пару этажей, вбежала в один из туалетов, у зеркала сорвала парик, клейкие ленты у глаз.

Когда, уже переодетая и невосточная, Фаина вышла из здания, толпа стояла у того самого намеченного места падения, где на асфальтовых плитах лежало тело.

Он встретил ее в аэропорту с цветами.

– Это те самые? Не завяли?.. – спросила она, взяв букет.

Они сели в новую машину. Уже наступила ночь. Первое, что она спросила, когда они остались наедине и могли спокойно говорить:

– А ты, Михаил, знал, что у нее первый этаж?

Он молча выруливал и был как будто занят и не слышал, но потом кивнул и сказал:

– С первого этажа она вряд ли бы… как это… ликвидировалась бы, да?

– Да.

– Как ты вообще съездила? Что там?

– Их вообще никогда не умеют охранять, – ответила она и через паузу добавила: – Отдохнула. Походила по городу. Не торопилась.

– А я раз пошел в церковь. Ад есть, но в нем никого нет, – вдруг добавил Михаил, – женщины бывают раз в три года, что ты сейчас думаешь? Больше не будешь работать? Будешь ждать эту свою женщину?

– А зачем мне работать? Я не хочу работать. Мне нравится ждать.

– А деньги? Или? Это не твои мотивы? Или?..

– Я тебе не скажу о своих мотивах. У меня нет мотивов.

– Фаня, женщин и убивать даже как-то нехорошо. Или?.. Что ты думаешь?

Она молчала. Наконец:

– Дай закурить.

Он протянул ей свою примирительную сигарету. Она вдавила прикуриватель. Подождала, пока он сработает. Прикурила. Опустила боковое стекло и выбросила прикуриватель от новой Мишиной машины прямо в окно.

Михаил резко ударил по тормозам.

– Не поооо-оняяял! – говорит он.

– Ой! – говорит Фаня. – Я спутала со спичкой!

Михаил быстро выходит из машины и начинает шарить вокруг, а Фаина задумчиво наблюдает за ним. Потом пересаживается за руль, дает задний ход и сбивает Михаила, потом, еще раз переехав его, глушит мотор, поставив машину так, что проезжающим мимо не видна лежащая фигура.

Выходит на шоссе. Склоняется над ним. Он лежит на боку, глаза у него открыты. Он старается как-то повернуться к ней, изменившимся хриплым голосом повторяет и повторяет:

– Что ты сделала? Что ты сделала? Что ты сделала?.. – Переводит дыхание.

– Мир в свою душу внесла, вот что я сделала, – сказала Фаня.

Он ничего не отвечает, а только тяжело дышит. Она заглядывает ему в лицо, рассматривает некоторое время, сидя на корточках. Потом полным сострадания голосом спрашивает:

– Скажи, страшно тебе?

Михаил смотрит на нее беспомощно, лицо его почти все в тени. Он тихо говорит:

– Вообще-то да… Страшно… Немного…

– Не бойся, это не страшно, это вообще не страшно, – говорит она ему и берет его за руку. И держит ее до тех пор, пока не замечает, что мужа ее, Михаила, больше нет, и она достигла, наконец, полного одиночества.

Возвратившись к себе на квартиру, она села в свое любимое кресло у окна. В сущности, любой вид из окна действовал на нее гипнотически.

О мужчине

новелла к фильму «два в одном»

Ночь. Под большим развесистым деревом стоят две девушки. Одна блондинка, другая брюнетка. Они возбужденно разговаривают, пока их не отвлекает шум ветра в ветках кроны. Обе они поднимают головы, и одна говорит другой:

– Слушай, наверно, это его душа отлетела. Как зашумело красиво!..

– Жалко его, – сказала другая. – Все-таки это был конец самого великого МУЖЧИНЫ на свете. По крайней мере, так говорили все его женщины. Они были самыми красивыми женщинами в городе, пока и он, и они не состарились. Моя мама мне признавалась, что у него был САМЫЙ член в мире!.. Да, мой папочка…

– …и какой неожиданный финал! – вставила вторая, блондинка.

– Ну, прощай же! – сказала ей брюнетка после паузы.

– Да, пора! – И их ангельские лица затуманились.

А начиналась история с того дня, когда в квартиру «самого великого мужчины» внесли долгожданную, им же заказанную картину с обнаженной женщиной. Он давно расчистил и отвел ей место на стене. Теперь он мог сидеть за столом, смотреть в окно, что он больше всего любил, и плавно переводить взгляд на обнаженную. Звали его Андреем Андреевичем. Денег он скопил, огромная квартира, про его мужские победы ходили когда-то легенды, но теперь он жил один и страстно мечтал встретить «женщину своей жизни», как он сам определял.

Единственным его близким родственником была дочь, которая на свою беду жила в том же доме, что и он. Ее мать, всегда любившая его, на которой когда-то, давно-давно он не мог Даже вспомнить, как давно, – Андрей Андреевич был женат, в этот год как-то незаметно для него умерла. Осталась дочь Маша.

В этот день, когда ему повесили картину, он позвонил ей.

– Что делаешь? – спросила Маша.

– Сижу пью чай, смотрю в окно, смотрю на нее, – сказал он загадочно.

– На кого? – переспросила дочь.

– На нее. Мне ее сегодня принесли. Она готова. Висит на стене. Вот сейчас смотрит на меня. С ней даже можно разговаривать. Она очень красивая. Не хочешь ли прийти посмотреть?

– Это твоя картина, что ли?

– Да.

Маша пришла к нему смотреть картину. Постояли. Маша закурила. Отец хлопнул ее по попе. Маша поспешила сесть на стул. Отец подошел к окну, вдруг оживился.

– Смотри, вот она опять идет!

– Кто идет? – не вставая, вежливо и холодно отозвалась Маша.

– Девушка! Девушка, выгуливающая собачку. Она здесь где-то недалеко живет. Скажи, Маша, ты не знакома с ней?

Маша подошла к окну, посмотрела.

– Нет, я ее не знаю.

– Жаль. Я давно уже приметил ее. Она как будто специально ходит медленно мимо моих окон. Нравится она тебе?

– Да она лицо отвернула, не могу понять. Но она слишком молодая…

– Да мне и нужна молодая! Хорошо бы сирота, с хорошим лицом, чтобы талия была, грудь, мыла бы полы… И вообще, была бы нормальной женщиной, – с особым значением сказал он последнюю фразу.

Надо заметить, что Андрею Андреевичу было лет шестьдесят, хоть и выглядел он поджаро. Он добавил, когда девушка скрылась за углом дома:

– Вообще, я еще не встретил женщину своей жизни. Но верю, что встречу. Встречу – и пойду с ней.

– Ты так хочешь?

– А что не бывает в жизни. – Отец прищурился на Машу. – Вот хочешь жить со мной?

– Ты уже спрашивал, – отходя от него, сказала Маша.

– Ты не ответила мне.

– Папа, но я же твоя дочь.

– Ну и что? Я же не воспитывал тебя. Я узнал тебя, когда ты была взрослая. И потом, Гете жил со своей дочерью.

– Нет, – сказала дочь. И ушла к себе. Отец остался один. Позже он позвонил ей.

– Что делаешь? – спросила она.

– Смотрю на картину, разговариваю с ней.

– И что?

– А она мне отвечает, – сказал отец. – Оказывается, с ней можно разговаривать.

Потом пошел дождь. Он сел у окна. Стал разглядывать проходящих мимо женщин. Он был страшно одинок. От тоски он пошел и налил себе рюмку водки, выпил залпом. Вдруг он увидел ту самую девушку с пуделем. От ветра с дождем она зашла в арку противоположного дома и стояла в ней, пережидая. Возбужденный Андрей Андреевич позвонил своей дочери.

– Беги скорее в арку напротив, – сказал он ей. – Там стоит она! Иди познакомься с ней, а я подожду тебя дома.

– Кто стоит? – стала оттягивать время Маша, подходя с телефоном к окну.

– Та девушка с собачкой! Может быть, это моя женщина, иди познакомься с ней и приведи ее ко мне.

– Прямо с собачкой?

– Как угодно!

– Но я не умею знакомиться с женщинами в подворотнях. Это что-то чисто мужское. Мне кажется, она даже испугается и заподозрит меня.

– А со мной она точно не пойдет, – критично отозвался про себя отец. – А так ты приведешь ее ко мне, она и привыкнет. – Глаза его горели.

Оба они стояли у окон, и каждый из своей квартирки смотрел на девушку в подворотне, на ее пуделя и спорили, кто пойдет с ней знакомиться – до тех пор, пока она не ушла.

– Я просто в бешенстве, – сказал отец. – Я совершенно один остаюсь в эту выходную ночь. И в этом виновата ты! Если ты меня сегодня с кем-нибудь не познакомишь, я обижусь на тебя до самой своей смерти, перепишу свое завещание в пользу библиотеки. Все, я жду тебя еще ровно час. Выбирай!

– А если я никого сегодня не найду? – робко и со страхом спросила Маша.

– Тогда приходи одна.

Он положил трубку. У Маши забилось сердце, все ее спокойные, мирные планы жизни были разломаны.

Отец в своей квартире выпил еще рюмку. Настроение его ухудшалось с каждой секундой. Одинокий, никому не нужный, он сидел в своей огромной квартире и смотрел на немую картину с обнаженной. Он стал опять звонить Маше.