Обладать и принадлежать

Рената Литвинова

Обладать и принадлежать

новеллы и киносценарии

© 2007 Рената Литвинова

© 2007 Кира Муратова

© 2007 Глеб Алейников

© 2007 Алексей Васильев

© 2007 Мастерская «Сеанс»

⁂

Предисловие

Кира Муратова

Можно сказать, я Ренату открыла. Прочитала сценарий «Принципиальный и жалостливый взгляд», и мне он понравился. Потом мы познакомились на фестивале «Арсенал» в Риге. Мне сразу показалось, что ее обязательно надо снимать, у нее замечательные и внешность, и манера говорить. Я в тот момент делала «Чувствительного милиционера», никакой роли для Литвиновой там не было, но она запала мне в сознание, лежала у меня в запаснике.

Когда я начала работать над фильмом «Увлеченья», подумала, что надо эту Литвинову вызвать. Может, она сыграет нашу героиню, циркачку, которая ходит на ипподром, хочет номер в цирке сделать. Начали с ней репетировать. Она мне безумно нравилась, но эта роль была не ее, никак у нее не ложился текст, вообще этот образ с ней никак не соединялся.

Но до того не хотелось ее терять, что героиня раздвоилась. Женя Голубенко придумал «медсестру» и ее «увлечение» моргом. Так у циркачки появилась подруга, которая с ней ходит по ипподромам. И ничего поначалу в роли не было, кроме пластики, но потом Рената приехала на подготовительные работы и говорит: «У меня есть всякие тексты, хотите почитать?» Текстов оказалось очень много, не все они вошли в фильм, но те, что вошли, мы назвали «Монологи медсестры в исполнении самой медсестры», так в титрах и указано. Замечательные, с моей (и не только с моей) точки зрения, тексты, которыми она, можно сказать, прославилась.

Она была добрым ангелом картины. Мы ведь закрывались, несколько месяцев стояли, никто не давал денег, продюсеры один за другим банкротились и перепродавали нас друг другу. И тогда Рената нашла Игоря Каленова, он и спас картину. Но дело, конечно, не в этом. Просто Рената – из тех личностей, которые сразу цепляют…

Я ее раньше вообще называла «божественная Рената». В ней есть все, что может очаровать и увлечь. Главное, что в ней есть очень редкое сочетание: острохарáктерная актриса со своей странной манерой говорить, думать, двигаться, быть иногда просто безумно смешной – и красавица. Это соединение дает вспышку, искру высекает: харáктерная и красавица. К тому же она – добрая. Это в ней от внутреннего совершенства. Она не пытается что-либо скрывать о себе, казаться лучше, чем есть. Ей это ни к чему. Литвинова – образец самодостаточности.

Когда о ней говорят как о представителе какого-то поколения и тому подобное – это нонсенс. Она представляет себя – так же, как Марлен Дитрих. Ничего другого она не представляет. Ничего! Никакой тусовки, никакого поколения. Она есть она, и за это я ее и люблю. Потому что она уникальна. Ее внешние и внутренние данные, ее природное естество являют собой нечто особое, чего нельзя приноровить ни к чему. Да, ей ничего не нравится на самом деле. Кроме ее эманации. И она имеет на это право, хотя иногда может выглядеть забавно или странно, или смешно, или как-то дико. Но это ее право – как уникального создания природы.

Я с опаской ждала просмотра ее «Богини»: знаете, неприятно, если не нравится фильм любимого человека, ужасно думать о том, что ты ему скажешь… Но мне «Богиня» очень понравилась. Интересная, своеобразная и свежая картина, она возвращает нас к праискусству, к шаманству, когда недостатки являются достоинствами. Начинается какой-то сюжет – и бросается, что-то недоговаривается, недоразъясняются вещи, которые в том нуждаются. Сначала я думаю: что не так? Потом чувствую, что это недоговаривание (как будто недоделано что-то) является свойством фильма, похожим на искусство шамана, который иногда что-то внятно тебе внушает, а иногда начинает плясать сам по себе, что-то бормотать, завывать. «Завывать» относится не только к звукам, но и к изображению, и ты впадаешь в некое дикое состояние. Это и является правилом игры, закономерностью фильма Литвиновой. Такая загадочность, импрессионистичность, туманность, когда все как будто плывет, такое бросание сюжетиков… Сейчас все это, может, и не редкость. Помню, я видела подобные фильмы, и они мне не всегда нравились. Но в центре «Богини» абсолютная органичность Ренаты Литвиновой, которая вот таким – для нее естественнейшим – образом произносит слова, чувствует и играет. То, что называется «органичностью», в Ренате присутствует божественно, от природы, а иначе и быть не может.

Она себе нравится, поэтому и существует спокойно в этом мире. Подобной уверенности многим недостает.

Офелия, безвинно утонувшая

новелла к фильму «три истории»

Регистратура в больнице родильного отделения. За стеклом, за столом сидит девушка, главная героиня, как все ее здесь зовут – Офа, и объясняется кокетливо с очередным отцом, ожидающим новорожденного:

– Ну что ты! Нет, нет, нет, я не касаюсь детей, я даже не имею такого образования – вытаскивать их из чрева! Я касаюсь только бумаг, только бумаг! – И она улыбается мужчине. Тот проходит мимо нее в коридор, она встает и второй женщине, стоящей у стеллажей с картотекой, быстро и приветливо говорит:

– Я скоро вернусь. Я на минутку!

Поднимается наверх, надевает марлевую маску на лицо. Входит в одну из палат – там сидит девушка на кровати в расстегнутой рубашке, значит, только что кормила ребенка.

Офа: Где же твой ребеночек, Таня? Унесли? Ну, как тебе? Что ты думаешь, Таня? Что ты решила, Танечка? Не молчи, не молчи, Таня, это все обернется против тебя. Я же знаю. – Она говорит мягко и любезно, но с тайным нажимом. Таня эта не реагирует на ее слова, сидит с отрешенным лицом, ничего не отвечает… – Таня, Таня, Таня!.. – продолжает Офа, – не делай того, что я не советую тебе, я пока тебе друг, не превращай все в обратное, слушайся меня. Одну только меня! Никого не слушай, а только мой голос, Таня!.. – Она хочет взять Таню за руку, но та с ненавистью отнимает руку и отталкивает белую, чистую, красивую Офу. Лицо у Офы страдальчески морщится, она что-то еще готова сказать, но в палату входит другая роженица, и Офа словно пугается и, поспешно отшатнувшись от Тани, быстро выходит из палаты, сдирает на ходу марлевую маску.

На лестнице ее догоняет парень, молодой врач. Они закуривают у окна.

– Офа, милая, красивая Офа! Как вы неожиданно мне встречаетесь, я так влюблен в вас, в ваш голос, в вашу походку, по которой вас можно определить издалека, вы всегда одна, загадочная Офа, куда вас можно пригласить? Куда вы любите ходить? Что я должен предпринять, чтобы вы не отказали мне? Говорите!

Офа засмеялась, не отвечая и затягиваясь сигаретой.

– Я должен знать, что вы любите есть, пить, какое время суток вы предпочитаете, какой сезон в природе, погоду, цвет, запах, какого персонажа и из какого произведения вы видите в своем воображении, когда вы засыпаете или вот когда вы так покуриваете, глядя непонятно?

Офа улыбаясь помолчала и тихо ответила:

– Да, ну вы же знаете, и все знают, что я люблю Офелию, безвинно утонувшую… – отметила она в конце фразы и замолчала, разглядывая доктора. – И нет прекраснее и чище ее!

Доктор засмеялся, ведь все это звучало как шутка: насмешливо, иронично.

– Поэтому вас сократили до Офы, хотя ваше имя иное?.. – сказал он.

– А я не против, а я не против, между прочим… – Она затушила сигарету, делая движение уйти. Он схватил ее за руку:

– Не уходите, вы пришли в мое отделение ведь не просто так?

Офа: Не просто так…

Он: А чтобы увидеть меня, так, Офа?

Офа (невинно): Почему?..

Он: Вы никогда не касаетесь палат, вы заведуете бумагами…

Офа (нахмурившись): Да, я пришла увидеть вас.

Он: Ну?

Офа: Я увидела. Пойду. Руку отпустите, доктор.

Доктор: Милая, любимая Офа, не играйте со мной, я же действительно без ума от вас!

Офа: Идут! Сюда идут! (Пытается вырвать руку, но он оглядывается: видит, что она его обманула, что никто не идет.)

Доктор: Вы что, боитесь меня? Никто не будет любить вас так, как я.

Офа: Ах!.. Встретимся в семь после смены.

Он отпускает ее. Улыбается. Она ему тоже улыбается, быстро убегает, снизу с лестничного пролета спрашивает:

– А что мы с вами будем делать?

Стрелки больничных часов показывают без трех минут семь. Офа снимает халат. Доктор уже ждет ее за стеклом. Она берет сумочку, за полкой с картотеками поправляет чулки на резинках, красит губы и выходит к нему, как и каждый раз, поражая и веселя его.

– О, Офа! – говорит он ей.

Они вышли на улицу. Идут по улице, разговаривают.

Офа идет чуть впереди, наклонив голову, послушно отвечает на вопросы.

– Что вы любите пить?

Офа: Ну, чай крепкий. С лимоном. Это утром. И кофе с сигаретой – вечером.

Доктор: А погоду?

Офа: Осень – хорошо. Когда дождь. И чтобы была ночь. Так люблю, доктор.

Доктор: А цвет? Какой вы любите цвет?

Офа: Я люблю белый. Я люблю черный. Я люблю красный. Я люблю сверкучий, из чешуи.

Доктор: А море?

Офа (задумавшись): Да, я люблю воду.

Доктор: А вы хотите замуж?

Офа: А, вы меня проверяете, все думают про меня что-то не то. Нет, я не фригидная, доктор. Я люблю мужчин.

Они подошли к скамейке, доктор бросил на нее свой портфель. Вслед за этим и сели на скамейку.

Доктор: А почему вы ушли из старой больницы, Офа?

Офа: Старая больница – сырая, грязная, стены у нее больные, мне не нравился район, где она стояла. Мне прискучило все там! Все они интересовались моей жизнью. Что я им сделала? Они не давали мне покоя. Нужно менять места – такое мое правило. И эти мужчины!..

Доктор: Вы говорите как эта Таня из моего отделения. Она сегодня уходит домой, мы составляли документы на ребенка, ведь вам уже отнесли дело в регистратуру?

Офа (скрывая возбуждение): Какое дело? Ничего не приносили!

Доктор: Дело в том, что она отказывается от ребенка.

Офа: И она уходит сейчас?

Доктор: Что? А, уходит, уходит… Офа, милая…

Он наклоняется к ней и целует ее – она не сопротивляется. После поцелуя, отстранившись, она спрашивает:

– А что мы будем делать?

Доктор: Поедемте ко мне?

Офа: А вы взяли с собой презервативы?

Доктор в некоторой растерянности и смущении что-то невнятно отвечает:

– Ну… не-е-ет…

Офа встает со скамейки и обращается к нему уже сверху вниз:

– А я без них не буду. Прощайте, доктор, – и она быстро уходит, оставив его одного на скамейке с удивленным, и оскорбленным, и озабоченным лицом.

Едва завернув за поворот, пропав из поля зрения, поля видимости доктора, Офа начинает уже откровенно бежать в сторону своего больничного корпуса.

Вбегает в свою регистратуру. На столе ее сбоку уже появилось новое «дело». Она, не садясь, стоя, склоняется над ним, судорожно листает, ищет конец дела, читает, захлопывает его. Слышит чьи-то шаги, прячется за стеллаж с картотекой. Сквозь полки видит, что прошла одинокая фигура девушки по имени Таня. Офа ждет, когда та пройдет и хлопнет дверью.

Переждав несколько мгновений и услышав, что никто не идет, Офа бесшумно выскальзывает на улицу, идет некоторое время следом за фигурой девушки, не окликая, не догоняя ее, а только выслеживая. Так они проходят несколько кварталов. Довольно пустынно на улицах города в эти часы. Наконец Офа нагоняет девушку. Идет с ней некоторое время молча нога в ногу. Закуривает на ходу. Девушка говорит ей:

– Угостите меня тоже.

Офа молча дает ей прикурить. Девушка меньше ее ростом – Офа царственно вглядывается в нее.

Таня (затянувшись несколько раз, говорит): Какая вы добрая, Офа. Только вы одна…

Офа: Я бы не назвала себя доброй… Я бы назвала себя человечной. (Тут Офа, оглянувшись, нагибается и поправляет сползший чулок с ноги.)

Таня: Отчего вы носите чулки? Это же неудобно.

Офа: Удобно, но я могу снять, если тебе не нравится. Зайдем в подъезд, а то тут вдруг кто-то пойдет. Я сниму, а ты подержишь сумку.

Офа оглядывается по сторонам. Девушка покорно качает головой.

Офа: Нет, этот подъезд не годится… (Они проходят мимо нескольких подъездов и подворотен.) Нет, это не то… Нет, вот там дальше будет…

Вдруг навстречу им попадается незнакомый мужчина, он игриво цокает языком и не дает им пройти, но наконец пропускает и идет дальше.

Таня: Кретин, старый урод… Ненавижу мужчин. Эти мужчины!..

Офа: Вот подъезд, сюда!

Она завернула в какую-то глухую подворотню, верно, вообще нежилого дома. Они остановились в подъезде.

Офа: Да, ненавижу мужчин. Ненавижу женщин.

Девушка взяла из рук Офы ее сумочку, отвернулась спиной так, чтобы не стеснять регистраторшу, и, стоя спиной, сложив на животе руки с сумкой и подталкивая ее коленями каждый раз, спросила лирически, глядя из подъезда на улицу:

– А кого же вы тогда любите, Офа?

Офа: Я? (Снимая чулок с ноги.) Я люблю детей.

Она занесла над ее головой ленту чулка, перекинула на шею и резко затянула, поднимая вверх, заваливая набок и перекручивая тело девушки намного меньше себя. Когда та уже совсем свалилась на пол, вниз лицом, Офа оседлала ее, поставив коленку той на спину, та продолжала несильно дергаться у нее в руках через концы чулка, которые она продолжала натягивать.

Офа: Больно тебе? Не больно, не больно…

Далее следовала техническая часть – долго-долго не отпускать чулок. Так Офа и сидела с настороженными глазами и ушами в проеме подъезда – вид у нее был со стороны, конечно, престранный: чулка-то издалека не было видно, и казалось – сидит девушка на каком-то пригорке с высоко поднятыми рукам, как дирижер, и лицо у нее морщилось от физического напряжения.

Но все когда-то завершается. Офа вышла из подъезда, надев перед этим чулок, даже и нигде не пострадавший, не порвавшийся.

Офа побежала по улицам, проверяя телефонные аппараты – многие из них не работали. Один все-таки сработал. Дрожащими пальцами она набрала номер телефона.

– Доктор! Доктор! – заговорила она в трубку. – Это ваша Офа. Я все сделала неправильно: зачем я вас оставила, простите ли вы меня теперь? Я совсем одна тут стою на улице, и мне очень-очень-очень страшно, доктор! Я записываю ваш адрес! – Она его не записывала, но кивала, улыбаясь.

Ночью рядом с его плечом она резко очнулась. Встала, тихо оделась, вышла на улицу, вернулась на место убийства, зашла в подъезд – девушка все продолжала лежать ненайденной. Офа наклонилась над ней, чуть перевалила ее и стала тянуть из ее рук забытую сумочку свою. К ужасу Офы, девушка «не отдавала» ей сумочку. Видно, пальцы сильно сцепились. Офа встала перед ней на колени и по пальцу разжала руку. Забрала сумку. Вышла из подъезда. Уже наступал рассвет.

Она села у доктора на кухне (ведь двери, уходя, она лишь прикрыла, оставив небольшую щель), быстро сняла платье, оставшись в рубашке, закурила. Ее напугал вставший доктор. Она вздрогнула, когда он вошел.

– Ты много куришь, Офа, – строго и нежно сказал он.

– Я так еще неопытна, – пожаловалась она ему.

Он воспринял это по-своему, по-мужски – улыбнулся.

– И еще, – добавила она, – наверно, я сегодня сделалась беременной. И это что, я должна вынашивать твоего зародыша? Но я не хочу вынашивать твоего зародыша в себе, я должна делать карьеру!

– Какую карьеру? – изумился доктор.

– Мне дают место в архиве роддома. Я буду заведовать этими секретными архивами, всеми связями и данными, подложными фамилиями и адресами ускользнувших, расписки отказавшихся женщин будут в моих руках, одновременно я буду обладать их адресами и подлинными фамилиями – такое судьба посылает не каждому!

– Не каждому, – отозвался доктор. – А что же, Офа, ты не любишь меня, как говорила ночью?

– Я не люблю мужчин. Я не люблю женщин. Я не люблю детей. Мне не нравятся люди. Этой планете я бы поставила ноль.

– А кого же ты любишь, Офа?

– Я, наверное, люблю животных, – сказала она, – и не задавай мне этого вопроса, потому что у меня рождаются ассоциации. И не провоцируй, не провоцируй меня на лишнее! У меня отдельный большой план жизни, а ты, мой милый, сбиваешь, сбиваешь меня с толку. И не приближайся ко мне, пока я не уйду.

Настенные часы в больнице показывают семь часов вечера. Офа сидит в архиве за столом, пьет кофе и курит, наблюдая, как собирается ее пожилая напарница.

– Ну, до свидания, Офа, – говорит ей напарница, открыв входную дверь. – Неужели вы не устали, всегда такая веселая, бодрая, услужливая, такая чистоплотная, добрая девушка?

– Я люблю касаться бумаг. – Она взяла со стола одну из карточек, – вот, например, в семидесятом некая Косматова Жанна отказалась от своего первенца-мальчика. Его звали Петей и отдали в семью Тополь через год по адресу: Авиационная, 71.

– Тише-тише! – сказала ей напарница. – Это же секретные данные! Вдруг нас кто-нибудь подслушает?

– Вдруг никогда ничего не бывает, – сказала Офа, – все закрючковано, имеет свои заделы и забросы – есть судьба, и если ты ей не противоречишь, она несет тебя в заданном направлении ко всем тем поступкам, на которые ты запрограммирован и рассчитан изначально. И даже помогает и сохраняет тебя. И пока ты это не выполнишь, ничего с тобой не случится!

Женщина удрученно задумалась у дверей, вздохнула и сказала:

– Ну, ладно, пойду, Офа. Закроете потом все. – И ушла, тихо затворив за собой дверь.

Офа тут же вскочила и закрыла за ней дверь на замок. Как только она повернула ключ, тут же в дверь стал стучаться доктор.

– Офа, открой, это я! – забарабанил он в дверь. Офа молчала, застыв у дверей. – Пусти меня, Офа, – не унимался доктор.

– Не пущу, – наконец отозвалась она загадочно. – Тебе чего?

– Я принес тебе яблок, – сказал тот.

– Положи под дверь и уходи.

– Их украдут, Офа. Давай я тебе их передам. Заходить не буду, только передам через дверь.

Офа щелкнула замком. Сделала маленькую щель и высунула только руку:

– Давай! – Она помотала в воздухе рукой, не показывая своего лица. Он вложил в руку сетку с яблоками, руку успел поцеловать. Она тут же закрылась снова, приговаривая:

– Спасибо. Ты уже помогаешь мне, значит, я на верном пути, – сообщила она. – Я не хочу, чтобы ты видел мое лицо, оно такое… разгоряченное! Просто я у цели, доктор!

Он покорно слушал ее.

– Иди! – приказала она ему, и он побрел по коридору вон из больничного архива.

Офа пошла в глубину архива, стала рыться на одной из полок и наконец достала тонкое «дело» – она закрыла лицо руками, тоненько взвыла даже, постояла с секунду, словно от головокружения, схватившись за лоб, потом побежала к столу и судорожно начала читать, листать, шевеля губами, и перелистывать.

Вслух несколько раз она прошептала:

– Цветочная, 25, квартира 5. Цветочная, 25, квартира 5!

Захлопнула дело, сложила его в два раза и запихала в свою белую сумочку с потрепанными ручками.

Офа стоит на углу дома 25 по улице Цветочной. Заходит в подъезд. На этаже звонит в квартиру 5.

– Кто там? – слышится женский голос.

– К вам по делу, пустите, – проговорила вежливо Офа.

– Не пущу, – сказал голос. – Я одинока, и уже ночь на дворе.

Офа вышла во двор, посмотрела на окно пятой квартиры – увидела женщину лет пятидесяти с лишним. Запомнила ее внешность.

Утро следующего дня. Офа сидит на скамейке. Подъездная дверь открывается, выходит та самая женщина. Офа говорит сидящему рядом мальчику лет одиннадцати:

– Пойди и толкни ее. На, – она дает ему деньги. Парень бросает сигаретку, поправляет на пальце фальшивый перстень и бежит за женщиной. Делает вокруг нее несколько кругов – та настороженно остановилась, наблюдая за его манипуляциями. Мальчик толкнул ее в спину, тогда она врезала ему палкой прямо по голове – палка у нее была тоненькая, дамская, но, видно, била больно, потому что мальчик заорал как резаный и убежал, схватившись за окровавленную голову.

Женщина пошла дальше. Приятно пораженная, Офа двинулась следом за ней. При всей своей защищенности вид эта женщина имела незащищенный, и даже беззащитный, лирический. Двигалась она женственно и небыстро, прическу имела кудрявую и ухоженную, взгляд – рассеянный и отрешенный. На палочку она не опиралась, но несла в руках как зонтик. Палочка была белая, и в платье она одета была тоже белом, длинном, даже каком-то массивном, навевающем какие-то доисторические ассоциации.

Офа шла за ней, выслеживая, куда же та пойдет. Та вырулила в конце концов в парк и села на скамейку у реки в довольно глухом, уединенном месте, заросшем ивами. Скамейка была полуразрушенная. Хрустнув кустами, Офа подошла к женщине и села на скамейку. Та глянула на нее недовольно, шевельнув в руках книгой, которую она читала.

– Не знаете, здесь купаются? – спросила Офа очень нежным голосом.

– Да вы что! – сказала женщина. – Из этой реки потом нельзя выбраться. Здесь илистое дно и зыбкий берег.

Офа слушала и кивала ей, но самое главное – ее целью было лишить эту женщину палочки, которая стояла у той за спиной, прислоненная к скамейке. Офа вытянула руку по краю скамейки и пальцем толкнула палку, чтобы она свалилась в траву.

– Так-так-так… – деловито отозвалась Офа.

– Вы мне мешаете этим своим «так-так-так», – сказала женщина.

– Сразу видно, – сказала Офа, – что у вас нет детей!

– Чтобы они повторяли мою судьбу? – та отрицательно помотала головой.

– А что у вас за судьба, чтобы вы не хотели, чтобы они повторяли? – трехсложно, как песню пропела, спросила Офа настораживаясь.

– Здесь совпадения падают подчас и на детали, девушка…

– Можно, знаете, проверить. Вот, ну неужели вы сейчас читаете книгу про невинно утонувшую Офелию?

Женщина немного удивленно глянула на нее.

– Да, – сказала она. – Офелия – мой любимый персонаж, но вы, девушка, наверно, подглядели!

– Нет, – сказала Офа, – я просто действовала вашим методом совпадений. Но если все так получается, то это – ужасно!

Она стала внимательно вглядываться в лицо женщины, вырвала у нее из рук книгу, посмотрела оглавление и название. Вернула книгу и сказала:

– Простите мне мои сиротские выходки.

– Вы – сирота? – равнодушно поинтересовалась женщина. – Ну, ничего, ничего.

– Чем же мне вам помочь? – спросила ее Офа. – Вы не голодаете?

– Нет, – ответила женщина.

– Вы счастливы?

– Нет.

– А за что вы любите эту бедную Офелию? Скажите мне.

– Ну, за ее красивую, пожалуй, смерть, – неожиданно ответила женщина. – Я завидую ее смерти, как вы точно выразились, невинно утонувшая. Ах, как это притягательно. Но мне самой так никогда не удастся. Где моя палочка? – нежно проворковала она. – Мне надо идти, пора обедать. – Офа вскочила и стала как бы искать палочку, высказав предположение:

– Я помогу вам, я помогу вам, она, наверное, закатилась под уклон к берегу.

Обе женщины подошли к самой воде, вглядываясь себе под ноги.

– Как все само совпадает и решается, – сказала Офа и толкнула женщину в спину. Та, не удержав равновесие, полетела в воду, ухнула в нее, и ее длинное платье, набираясь и пропитываясь водой, потянуло ее на дно.

Женщина стала цепляться за иву, опустившую свои ветки в воду, но они были очень скользкие. Офа нашла палочку и, оттягивая подальше от женщины спасительные ветки в сторону, говорила ей так:

– Ну это же хорошая смерть, мама! Ты же сама мечтала и грезила о ней, а я воплотила ее в жизнь. Давай прощаться, ведь все складывается независимо от нас, мама!.. И ты ни в чем теперь не виновата передо мной, я прощаю тебя!

Женщина, еще раз глотнув воздуха, скрылась с головой в прозрачную воду, утянутая своим надуманным офелиевским платьем. Через некоторое время все было с ней покончено: тихое течение шевелило ее труп на дне между трав – вода была прозрачная, и дно проглядывалось. Тело матери лежало на спине и двигалось, словно дышало, как живое, с извивающимися прядями вокруг головы.

Офа сидела на скамейке, держа в руках вынутое из сумочки дело ее матери из архива: как настоящий судья, перекинув ногу на ногу, опершись одной рукой о палочку.

Закуривая, она подпалила и дело. Палочку выкинула далеко в воду, встала и покинула место преступления.

Монологи медсестры

к фильму «увлеченья»

Морг – это хорошо. Прохладно. Вообще у нас очень сильные патологоанатомы, и сегодня я там тоже была по поводу одного нашего пациента, молодого мужчины. Каждый раз мне все это смотреть уже наскучило, и тогда я стала смотреть в лицо умершему, когда ему это делали, и оно у него было такое… сморщенное, как будто он еле терпит, а когда всё закончили и зашили, лицо у него так разгладилось, словно ему наконец-то настало облегчение. Правда, сегодня была такая хорошая патологоанатомша. Так она все виртуозно делает, сильная, сильнее любого мужчины, так она все проделывает, что можно засмотреться на нее, и даже странно: на таком посту – и красавица! О, ей все любуются!.. Ее серьезному лицу…