Колдовство

А потом Веня заметил какое-то движение в желе. Из густой массы показалась человеческая кисть с растопыренными пальцами. Она растеклась, но тут же появилась другая кисть, а за ней еще одна. Сразу за кистью вылезло лицо – на его щеках лопались пузыри, оставляя вязкие и тут же затягивающиеся дыры. Лицо открывало и закрывало рот, как рыба. А изо рта вылезла еще одна рука – по локоть, – застыла на поверхности и растворилась.

Веня смотрел как завороженный на калейдоскоп рук и лиц, что плавали в жидкости, лопались и растекались. Страшное и завораживающее зрелище. Теперь вдруг стало совершенно ясно, что это не белая горячка, не сон и не бред. Это – действительность.

Бурлящая жидкость напомнила Вене о мыле. Где-то он видел, как варят мыло – в таких же огромных котлах, при высокой температуре. Потом добавляют красители и ароматы, разливают по формам и оставляют застывать. А из форм получаются или овальные бруски с запахом смерти, или такие вот лица и руки…

Веня с ужасом бросился с лестницы вниз, едва не упал. Котлы нависли со всех сторон. А вот ванны и занавески, клочка реальности с кафельной стеной, нигде не было видно.

Под ноги шлепнулся кусок дымящейся рыхлой пены. Потом еще один. Пена посыпалась откуда-то сверху, будто кто-то выбрасывал ее из котлов. Горячие тающие капли обожгли кожу.

Следом подоспели звуки кипящей и булькающей жидкости. К острому химическому запаху прибавилась едкая вонь гари.

Веня побежал, пытаясь увернуться от сыплющихся хлопьев. Пена падала на пол и тут же растворялась, оставляя буроватые следы. Где-то над головой пыхтела, хрипела, лопалась вязкая белая масса.

Котлы расступились, под ногами оказался пол из старых скрипучих досок. Веня уперся в деревянную дверь синего цвета. Пена больше не сыпалась, звуки стихли, а запахи стерлись.

У двери лежало что-то похожее на человека. Веня не сразу сообразил, что именно. Предмет напоминал пластмассовую форму в виде человека в полный рост – в подобные как раз и заливают сваренное мыло. Форма в нескольких местах была продырявлена, покрылась сеточкой трещин. Из дыр сочилась и тут же застывала разноцветная масса. Там, откуда масса вытекла, были видны человеческие органы – желудок, печень, съежившиеся легкие. Голова у пластмассовой формы была человеческая – мужская, очень реалистичная. Глаза бегали туда-сюда, рот открывался, язык облизывал потрескавшиеся губы. Длинные сальные волосы спадали на вспотевший лоб.

А вот нижняя часть головы тоже вытекала через крохотную дырочку чуть ниже подбородка. Тугие капли медленно падали на пол. Там застыла уже небольшая горка телесного цвета.

– Это не глюки! – вырвалось у Вени.

Получеловек-полуформа моргнул и вперил взгляд в Веню. Нижняя челюсть сползла вниз, открыв рот с редкими зубами, часть которых была в золотых коронках.

– Ждет! – сказала голова.

Веня задрожал и сам не понял, что трясется вот так, как ребенок, сходивший на фильм ужасов. Кожу покрыли крупные мурашки. Он обогнул тело, стараясь не наступить на застывшие лужицы, похожие на воск или на мыло (конечно же, это было мыло!), обхватил ручку двери и потянул на себя. Дверь приоткрылась, упершись углом в голову получеловека. Что-то треснуло, по лицу лежащего поползли трещинки, и вдруг лицо лопнуло, наружу разом вывалилась густая масса, смешались краски, вывалились зубы, сползли глаза. Лицо тугим комком шлепнулось на пол, растеклось и начало тут же застывать, покрываясь блестящей пленкой.

Веню чуть не стошнило, он едва сдержался, рванул дверь на себя и бросился внутрь, в полумрак.

Под ногами заскрипели доски. Веня споткнулся обо что-то, зацепил руками какую-то ткань. Дверь за спиной закрылась. Неподалеку раздался детский голос:

– Дядя, внимательнее! Пол – это лава! Не наступите, куда не следует!

Тут Веня увидел мальчика на велосипеде. Это был обыкновенный мальчик и обыкновенный трехколесный велосипед. Следом сквозь полумрак проступили очертания бельевых веревок, растянутых от одной стены к другой, выпуклые старые двери, мутный свет редких лампочек где-то впереди.

– Это что? – спросил он.

– Мы тут живем, – ответил мальчик. – Разве не видно?

И он, дребезжа звонком, укатил по коридору. Веня пошел за ним – мимо открытой двери в туалет, где на стене висело сразу пять сидушек на унитаз, мимо стоящих вдоль стен велосипедов, каких-то коробок, старых антресолей и поставленных одну на другую книжных полок – и оказался в просторной светлой кухне. От яркого света заслезились глаза. Веня заморгал, пытаясь разглядеть, куда попал, и почти сразу увидел полную женщину из своего то ли сна, то ли бреда. Женщина стояла спиной к плите. Позади нее на газовых конфорках что-то кипело в больших кастрюлях. В кухне стоял густой аромат клубники, бананов, ананасов. Было ужасно душно, воздух будто затолкали в рот раскаленными угольками.

А перед женщиной Веня увидел Ярика, своего друга. Ярик обернулся.

– Господи, это ты! – пробулькал он. – Помоги мне!

3

Травмат Ярик брал с собой всегда. Жизнь научила еще с армии.

Старший сержант Алазбеков говорил: «Если тебя нагибают раком – ствол должен торчать из задницы». И он был прав.

Несколько раз «Оса» спасала Ярику жизнь. В разных конфликтных ситуациях. Стоило достать травмат, как у оппонентов разом пропадала агрессия.

Он никогда не выходил из машины без «Осы», вот и сейчас засунул ее за пояс – даже не задумываясь – и только после этого пошел к подъезду старого пятиэтажного дома.

Ярик забыл об оружии, пока общался с девушкой. Потом появился странный мужичок и повел Ярика на пятый этаж, торопливо и сбивчиво рассказывая.

– Ты, этсамое, не бойся ничего. Она плохого не делает. Вообще-то, с тобой непонятно. Она, когда тебя учуяла, сразу поняла, что ты не постоянный клиент, не элитный. А у нее, этсамое, других не бывает. Значит, промашка. Случайность. Такое иногда бывает, но редко…

Ярик смотрел на спину мужичка, когда тот поднимался. Мужичок прихрамывал, одна нога у него была заметно короче другой. А еще от мужичка пахло душистым мылом, какими-то травами.

– Но она сказала, что, если ты заявишься, чтоб я тебя, этсамое, не бросал, а привел к ней. Ей нужны помощники, хорошие люди. Ты ведь хороший человек?

Мужичок обернулся, сверкнул золотой коронкой.

– Хороший, – ответил Ярик.

– Болит в затылке, да? – спросил мужичок. – И в груди как будто тоже. Знакомое чувство. Это тебя грусть или злость гложет. Так и бывает. Гложет, гложет, а потом – бац – и сжирает заживо! Но она о тебе позаботится. Она мыло знаешь какое варит? Закачаешься! Мыло, этсамое, для чего нужно? Чтобы грязь смывать. Соли разъедают кожу, счищают ее, делают мертвой. Вон и она моет человека, убивает все его плохие воспоминания, мысли, как будто грязь убирает. Ты же хочешь помыться?

Они остановились у дверей. Мужчинка подмигнул. Было в его движениях что-то неприятное, суетливое, слишком показное. Он открыл дверь в темный коридор, пригласил войти.

Где-то в голове мелькнула мысль, что творится что-то странное и страшное, но остальные мысли закружились, завертелись и не дали сосредоточиться. Ярик переступил через порог и направился к кухне, куда несколько часов назад отчаянно хотел попасть. Мимо проехал трехколесный велосипед, и пацан, управляющий им, отвратительно звонко дребезжал звоночком. Хотелось вырвать этот звоночек и вышвырнуть вместе с пацаном из окна.

За спиной хихикал мужичок. И это тоже раздражало.

Ярик подумал, что хочет только одного – чтобы у него вытащили из затылка и из груди то самое давящее чувство горечи. Не нужно никакого желания, не нужно повторения ночи в ванной. Просто вытащите – и все.

На кухне он сразу увидел Нину Федоровну, склонившуюся над плитой. Голова ее была по самые плечи погружена в тридцатилитровую кастрюлю. Кастрюля стояла на огне, в ней что-то с бульканьем варилось. Руки Нины Федоровны тоже были в соседних кастрюлях – и в них тоже что-то варилось, исторгая густой дым.

Сладкий аромат проник в ноздри. В кухне было невероятно, до головокружения жарко.

Ярик хотел обернуться, но мужичок взял его за плечи и втолкнул внутрь.

– Нина Федоровна пока занята! – сообщил он доверительным шепотом. – Придется подождать!

– Но я не хочу ждать. – В кухне было неуютно.

Ярик зажал нос рукой. Холодный металл коснулся обнаженного живота, и Ярик подумал о любимой бесствольной «Осе» с резиновыми пулями, внутри которых прятались металлические сердцевины. Как раз вовремя. Мысли сразу перестали суетиться, а сосредоточились на этом простом и явном решении: использовать травмат для решения вопроса.

– Я могу уйти? – спросил Ярик, не сводя взгляда с погруженной в кастрюлю Нины Федоровны.

Ее огромное тело тряслось и походило на склеенные между собой куски желе.

Ярик развернулся. Мужичок стоял в дверях и качал головой.

– Отсюда никто не уходит, – сказал он негромко. – Но тебе понравится, обещаю. Ты, этсамое, не дрейфь. Наша красавица умеет доставлять удовольствие.

Красавица.

Арина была красавицей, а эта жирная тетка просто воспользовалась ненужной ассоциацией, чтобы… что? Что там говорил этот мужичок, пока поднимался по лестнице?

– Дай пройти. Я не хочу здесь больше находиться. – Ярик сделал шаг к мужичку.

Тот криво ухмыльнулся. Поза у него была расслабленная, но пальцы сжались в кулаки. На запястьях проступили вены.

– Я же говорю, дурачок, – отсюда не уходят.

Пот заливал глаза. Духота стояла страшная, плотная. Запахи мыла облепили, будто голодные мухи, и кусали разгоряченную кожу. Ярику уже было наплевать на боль в затылке и давление в груди. Он хотел уйти – и это было самое сильное желание сейчас, самое необходимое.

Он сделал еще один шаг, задирая футболку, вытащил из-за пояса «Осу» и почти сразу же выстрелил, целясь мужичку в левую ногу. С такого расстояния даже резиновая пуля могла запросто сломать кость.

Что-то в ноге у мужичка с хрустом лопнуло. По обнаженной лодыжке поползли сетки трещин, будто там была не кожа, а пластик или стекло. Из круглой дырки под коленкой потекла мутная вязкая жидкость.

– Твою мать, – удивленно пробормотал мужичок, разглядывая дырку в ноге. – У тебя, этсамое, ствол? У него ствол!

Последнюю фразу он прокричал, бросаясь на Ярика с кулаками. И тогда Ярик выстрелил еще два раза, уже не прицельно, наугад. Мужичок как будто поломался – в его теле появились сколы и трещинки, ноги подкосились, он упал на пол с глухим пластмассовым стуком.

– С-сука!

– Дай пройти! – прохрипел Ярик, задыхаясь от давящего жара. – Дай, блин, пройти!

Казалось, кожа его вскипает и плавится.

Мужичок больше не походил на человека. Он был как будто прозрачной фигуркой, наполненной сосудами, кровью и мышцами. Там, где жидкость вытекала, можно было увидеть контуры этой самой фигурки, неровные швы склейки.

За спиной Ярика что-то шумно заворочалось. Он обернулся, уже понимая, кого увидит – и точно! Нина Федоровна стояла у плиты, согнув руки в локтях, как делают доктора в фильмах. Запястья ее были покрыты густой бордовой пеной, которая с шипением отваливалась кусками и шлепалась на пол.

– А вот и ты! – улыбнулась Нина Федоровна, и Ярик вспомнил все морщинки на ее лице, все тени, цвет глаз, горбинку на носу, родинки, трещинки на губах, складки под грудями, вены на висках, седые волоски и запах ее намыленных пальцев.

Мужичок, постанывая, пополз к дверям, оставляя за собой вязкий след, и вскоре исчез в темноте коридора.

Нина Федоровна и Ярик молча смотрели друг на друга. Ярик прикидывал в уме, хватит ли ему одного патрона, чтобы расколоть женщину так же, как он расколол мужичка.

– Тебе не нужно было влезать во все это, – наконец сказала Нина Федоровна. – Мое мыло не для всех. Оно для тех, кто действительно знает его ценность. Люди готовы платить огромные деньги, лишь бы отмыться от грязи, которая скопилась в их душах. А у тебя что? Так, мелочовка.

Ярик стер пот со лба. От духоты перед глазами плыли темные круги.

– Раз я мелочовка… Может быть, тогда отпустите меня? – спросил он, едва ворочая набухшим языком.

– Ты же сам пришел.

– Но я не мог… иначе. Я видел вас ночью. Это ведь был не сон.

– Я заходила посмотреть, кто ты такой. Молодой и красивый. Вся жизнь впереди. А теперь вот стоишь с пистолетом и угрожаешь женщине, которая может тебя спасти.

Что-то нелогичное было в ее словах. Что-то, чего Ярик не мог уловить. Ему было дурно, подкатывала тошнота.

Внезапно изменило зрение. Нина Федоровна как будто раздвоилась, и вся кухня распалась тоже на две копии. За спиной женщины выросло шесть котлов. Сквозь два окна лился бледный дневной свет. На столах лежали коробки, наполненные брусками разноцветного мыла.

Ярик мотнул головой и почувствовал, как кожа отслаивается от черепа. Она поползла вниз, будто мокрая тряпка. И на руках кожа тоже всколыхнулась волнами, потекла, сквозь поры проступила мыльная пена, в мелких пузырьках которой заиграла радуга.

– Жарко очень, – произнесла Нина Федоровна. Она вытерла руки о передник. – И потом, не могла же я поставить под угрозу свой бизнес. Случайных людей в нем не бывает.

Ее взгляд метнулся куда-то за спину Ярика. Ярик обернулся и увидел Веню, старого доброго приятеля Веню, лучшего человека и верного друга на свете!

– Господи, это ты! – пробулькал он. – Помоги мне!

И в этот момент у него отвалилась нижняя часть лица.

Веня хотел заорать, но от ужаса свело челюсти.

Он стоял и смотрел, как Ярик медленно превращается во что-то вязкое и жидкое – в мыльную основу, состоящую из размякших костей, мышц, внутренностей! Со звоном упал пистолет вместе с отвалившейся от плеча рукой. Подкосились ноги. Ярик таял, будто заправская ведьма Бастинда. Он еще пытался что-то сказать, мотнул головой, но она надломилась, запрокинулась назад и упала на пол с чавкающим звуком.

Прошло минуты две или даже меньше, а от Ярика – в привычном понимании – ничего не осталось. Лужа мыла, покрытая блестящей тонкой пленкой, растеклась по деревянному полу, к ножкам стола и табуретов, залилась под шкаф и стиральную машинку – вот и все.

В кухне наступила тишина, которую Веня уже слышал раньше. В этой тишине хлопались пузыри мыла в кастрюлях и шипел голубой газовый огонь.

– Вот и ты, – улыбнулась женщина. – Прекрасный экземпляр. В тебе столько чистого, неотработанного горя, что мне не терпится продолжить. Отличная заготовка для заказов!

Веня рванулся к пистолету и направил его на полную женщину.

– Я не знаю, что тут происходит. Может быть, бред или галлюцинация, но сейчас я хочу уйти, и чтобы никто меня больше не трогал. Хорошо?

Он то и дело бросал взгляд на лужицы мыла под ногами. Казалось, они шевелятся, по поверхности пробегала рябь.

– Можешь идти, – кивнула женщина. – Но уйдет ли твоя боль? Которая вот тут, в груди. Глубокая. Разъедает долгое время. Я все видела. Жену, комнату, тебя самого, кричащего. Чувство вины – самая злая штука на свете. И оно никогда не выберется из тебя. Улавливаешь?

– Что вы хотите?

– Вылечить. В конце концов, у тебя же было мое мыло. Значит, мне нужно отработать заказ. Давай я заберу всю ту гадость, что скопилась у тебя внутри, и уйдешь с миром. Мы больше никогда не увидимся.

Веня шевельнул плечом. Он до сих пор не был уверен, что находится в реальном мире. А если это бред или горячка, то ничего не мешает прямо сейчас ответить «да».

– Улавливаю, – пробормотал он, стряхивая капли пота с губ. – Попробуй.

Женщина подошла, расстегивая халат. У нее было отвратительное тело. Она прижалась к Вене, обхватила его руками как ребенка и коснулась губами его шеи. От женщины приятно пахло. Ее огромная обвисшая грудь терлась об него, заставив возбудиться против воли. Веня застонал.

– Немного, – хрипло шепнула женщина. – Немного…

Веня почувствовал, как что-то зашевелилось у него в груди, что-то большое и плотное. Оно начало пожирать его изнутри и выплевывать обратно, наполняя сосуд тела пережеванными внутренностями. Оно стремительно прогрызло легкие, грудную клетку, поползло по костям, отделяя мышцы.

Веня оттолкнул женщину и попятился. Пистолет выпал. Женщина улыбалась окровавленными губами.

– Бизнес, ничего личного, – сказала она. – Из тебя выйдет отличный экземпляр.

Из-за спины вдруг спросили:

– Что тут происходит?

Веня с трудом обернулся и увидел в дверях молодую симпатичную девушку с растрепанными волосами и в короткой юбке. Он заковылял к ней, выдавливая сквозь губы просьбу о помощи.

Веня чувствовал, как внутренности его превращаются в желе. Или все же в мыло?..

– Мама, ну я же просила не трогать обычных людей! – насупилась девушка, не обращая на Веню внимания. – Тем более на кухне. Опять все мыть!

Из-за ее спины показался мальчик на велосипеде. Он закричал, тыкая пальцем в Веню:

– Баба снова все испачкала! Пол – это лава! Не наступайте в лужи!

Нечто черное и вертлявое перемалывало внутренности как миксер, превращая Веню в кашу. Оставалась только внешняя оболочка со швами вдоль тела, будто это были скрепленные части формы для мыла. Веня упал руками в лужу, и вязкая жижа с радужной пленкой поползла по его рукам, поднялась наверх и залепила глаза. Он услышал, как булькает мыло в котлах на огне. А потом перестал слышать вовсе.

То, что было когда-то Веней, радовалось новой жизни. В ней не было больше боли и желания поскорее умереть. Не нужен был алкоголь, чтобы забыться. Можно было просто наслаждаться своим новым состоянием и следовать судьбе.

Целыми днями он бродил по фабрике На-Том-Свете и готовил мыло. В огромных промышленных котлах варились человеческие эмоции, а Веня добавлял к ним ароматизаторы и цвета, заливал в формы и ставил остывать.

По вечерам он осматривал комнаты коммуналки, где жили многочисленные родственники Нины Федоровны. Кормил, поил, общался. А когда все в коммуналке засыпали, пил чай на кухне, размышляя о своей новой, абсолютно чистой жизни. Это было замечательно. Просто идеально.

Права была Нина Федоровна, из него получился отличный новый экземпляр. Он обожал свою хозяйку – большую женщину, красавицу, бизнесвумен, прекрасную леди. Она делала по-настоящему великое дело – отмывала людей от грязи противоречий, от боли утраты, зависти и злости, случайных ошибок и неверных решений, от всего того, что хранится в душе и накапливается как ржавчина.

И это ведь не ее вина, что некоторые люди наполнены грязью от пяток до ушей. Приходится тратить много мыла, чтобы отмыть их, счищать до мягких бесформенных обмылков или блестящих лужиц, что растекались по коридорам коммуналки.

Нина Федоровна не виновата, что в людях столько злости, зависти, непонимания и обид. Она всего лишь делает самое лучшее мыло в городе – для особых целей и специальных клиентов.

Например, для вас.

Александр Матюхин

Зеленый шум

Лох роняет голову на грудь, так низко, что длинные мокрые волосы почти прикрывают промежность. Безо всякой брезгливости Радаев сгребает их в горсть, тянет вверх, открывая заплывшее от побоев лицо. Разомкнув опухшие губы, лох издает горлом булькающий звук. Данные его Радаев пробил давно, еще тем злополучным вечером (Андрей Пак, вопреки фамилии – русский, двадцати трех лет от роду, трудится клерком в местном филиале «Мегафона»), но по привычке продолжает называть лохом. Он и должен был оставаться таковым, очередным легковерным идиотом, в длинном ряду себе подобных. Но вышло как вышло.

По лицу лоха стекают розоватые струйки – кровь, пот, вода – все вперемешку, не разделить. Переплелись прямо как их судьбы. Радаев усмехается нелепому выспренному сравнению и свободной рукой трет наполненные песком мешки под глазами. Он бодрствует уже пятьдесят семь часов. Собственное тело кажется ему деревянной болванкой, обернутой наждачной бумагой. На зубах налет толщиной с ноготь, в желудке изжога от литров кофе и хлеба с колбасой. Лапин, дал же бог напарничка, не догадался купить хотя бы растворимого супа.

«Да и то верно, – думает Радаев. – Кто мог знать, во что это выльется?»

Упрямство лоха вызывает уважение, но больше раздражает. Хочется спать, как же хочется спать, кто бы знал! Но нельзя, нельзя ни в коем случае. Во сне багряный закат и запах сочной зелени, там когти пронзают толстую кору, которую не всякий топор возьмет. Там шелестит листва и свистят диковинные птицы, и ты не услышишь шороха, пока не станет слишком…

Радаев трясет головой, тяжелой словно гиря.

– Я перестану, прямо сейчас, – говорит он и сам поражается сухой шершавости своего голоса. – Только закончи все это.

Надо бы хлебнуть кофе, но желудок протестующе булькает, кислота поднимается к горлу. К черту кофе. К черту все. Веки лоха напоминают два грецких ореха фиолетового цвета. Он что-то сипит, и Радаев склоняется ближе.

– Н-не м-могу…

Злость захлестывает Радаева, как удавка, стискивает горло. Вблизи от лоха несет немытым телом, кровью и мочой. «Я тебя не боюсь! – рычит про себя Радаев. – Не боюсь тебя, гнида!» Но он боится. До мурашек по хребту боится связанного избитого парня, который годится ему в сыновья.

– Как с-с-скажеш-ш-шь! – сквозь сомкнутые зубы шипит Радаев.

И опускает голову лоха в ведро с водой.

А начиналось все неплохо. Да что там, отлично начиналось! В сумерках Бес зажал Козу в проходе между гаражами, на пограничной территории, между цивильным двором со шлагбаумом, урнами и размеченной парковкой и пустырем, где среди разросшегося пырея валялись ржавые консервные банки, рамы от велосипедов и собачьи черепа. Поначалу Коза отбивалась лихо, с азартом. Шипела и плевалась, когда Бес с силой стискивал крохотные сиськи. Извивалась, уворачиваясь от шарящей под юбкой ладони. Но чем больше потенциальных спасителей проходило мимо, тем тише становилась Коза и тем сильнее распалялся Бес.

Четыре здоровых мужика, один за другим, не пожелали встревать, поспешно ретировались, пряча глаза. Лишь один из них позвонил в полицию. Остальные позабыли робкие крики о помощи, едва дошли до своего подъезда. И вот когда Коза уже совсем отчаялась и перестала трепыхаться, появился он. Тощий волосатик схватил Беса за ворот, рывком отбросив в сторону. Тот покатился кубарем, матерясь в голос, но тут же вскочил на ноги. Беса вырастила улица, он дрался с дошкольного возраста и быстро оправлялся даже после сильных ударов. Он повел плечами, поднял руки, принимая боевую стойку, и без долгих раздумий ударил волосатика в скулу. Не сильно, чтобы подзадорить.

Только в этот раз что-то пошло не так. Нежданный заступник в подшаг сократил дистанцию, скрутил торс и выпрямился пружиной, отправляя кулак на встречу с челюстью Беса. Красивый, почти академический апперкот. Клацнули зубы. Восхищенно взвизгнула Коза, снимающая драку на мобильник. Благодаря разнице в весе Бес удержался на ногах, но поплыл. Тут же пропустил второй удар, голенью в коленный сгиб, отчего все-таки упал на четвереньки. Третий, ногой в живот, заставил его проблеваться и отбросил на грань болевого обморока.

«Ну, хватит, пожалуй…» – решил Радаев.

Коротко квакнула сирена, заметались по кирпичным стенам красно-голубые блики. Выпрыгнув из салона, Радаев поймал бегающий взгляд Лапина, суетливо щупающего кобуру. Лапин кивнул и включил ближний свет, накрыв замершую троицу серым силуэтом напарника.

– Та-а-ак, и что здесь происходит?! – Руку Радаев демонстративно держал на табельном «граче».

Троица зашевелилась одновременно. Громко рыгнул Бес, продолжая опустошать желудок. Видать, ему и впрямь сильно досталось. Волосатик бесстрашно шагнул вперед, щурясь от света фар, прикрывая глаза ладонью. Но раньше всех успела Коза. Нырнула Радаеву за спину и оттуда, из безопасного укрытия, затараторила:

– Господи, господи, как вы вовремя! Спасибо, спасибо, спасибо! Он меня изнасиловать хотел, говорил, что убьет! Я так испугалась, так испугалась!

– Кто? – строго спросил Радаев, сдвигая кустистые брови.

– Этот! – острый ноготок Козы обличающе указал на ее спасителя. – Этот подонок лохматый! Трусики на мне разорвал! Говорил, что убьет! Если бы не молодой человек, точно бы убил! Спасибо, спасибо вам, молодой человек!

Все еще на четвереньках, Бес попытался махнуть рукой, мол, не стоит благодарности, но не удержал равновесия, грудью рухнул в вонючую лужу под собой. Коза вцепилась в Радаева, как в спасательный круг, плечи ее сотрясались от рыданий. Дрожащие руки подсовывали телефон, на котором «все записано, я все записала, он его чуть до смерти не забил!». Глядя на вытянутое от удивления лицо «насильника», Радаев мысленно ухмыльнулся: «Нарекаю тебя лохом!»

Надо отдать должное, парень оправился быстро. Не истерил, говорил мало, слушал внимательно. Не лох, а золото, Радаев на него нарадоваться не мог. Если б не эта гаденькая брезгливая ухмылка, блуждающая по узким губам… Радаеву хотелось перехватить пистолет за ствол и рукояткой вколотить лошаре зубы в глотку.